Текст книги "Герои без вести не пропадают (Роман. Книга 2)"

Автор книги: Митри (Дмитрий) Кибек (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Действие препарата продолжалось ровно два часа и тридцать три минуты,– констатировал профессор, глядя на свои часы.– Успехи есть, но недостаточные.

А сколько должно продолжаться действие эликсира? – спросил ассистент.

По плану исследований, не меньше трех суток. Работы много, а сроки поджимают. Придется эксперименты участить.

И участили. Сначала людей травили в неделю раз, а к концу второго месяца начали экспериментировать через каждые три дня. Так продолжалось больше четырех месяцев. Причем с каждым разом увеличивали число «артистов» и «милиционеров». На последнем представлении этой трагедии, которое состоялось в прошлом месяце, участвовало ровно сто «артистов» и десять «милиционеров», а также целая пожарная дружина.

Выполнив эту программу исследований, неутомимый профессор Вагнер приступил к подготовке новых экспериментов. Мы, фальшивые милиционеры, а по существу помощники палача, остались не у дел. Меня это сильно беспокоило, не потому, конечно, что так хотелось убивать людей, а совсем по другой причине. Я понимал, что фашистам не захочется иметь живых свидетелей их зверств и рано или поздно они захотят избавиться от нас. Для этого у них было испытанное средство – убивать свидетелей независимо оттого, свои они или чужие, то есть немцы они или русские. Причем, если неугодных лиц обыкновенные фашисты просто расстреливали, то такие негодяи, как профессор Вагнер, могли воспользоваться ими в «научных» целях. Мои последние наблюдения подтверждали такое предположение. В частности, заметно изменили наш суточный рацион. Правда, не в худшую, а, наоборот, в лучшую сторону, но все равно это вызывало подозрение. В самом деле, к чему бы им так заботиться о бездельниках, какими мы являлись после окончания экспериментов с эликсиром силы? Чаша терпения переполнилась, когда к нам дополнительно доставили группу в тридцать таких же откормленных и сильных людей. Чутье мне подсказывало, что развязка не за горами, и, чтобы на себе не испытать действие какого–нибудь нового препарата Вагнера или другого ученого–людоеда, я решил спастись бегством из своего «рая».

Шансы на побег были минимальные. За время полугодового пребывания в заведении профессора Вагнера я довольно хорошо изучил систему охраны. Перемахнуть через высокий железобетонный забор на глазах у бдительной охраны, сами понимаете, дело безнадежное. Кроме часовых на вышках и у ворот, объект снаружи охранялся сторожевыми собаками, которые не пропустили бы незамеченным не только человека, но и маленького мышонка. Долго я ломал голову над проектом побега, но ничего путного не придумал. Тогда я махнул рукой на осторожность и решился на отчаянный поступок. Я знал, что работники лаборатории, живущие в городе, на работу приезжали на своих автомашинах. Ассистент профессора ездил на голубом «мерседесе». После обеда, когда нам разрешалось выйти из помещения подышать свежим воздухом, я осторожно подкрался к этой голубой машине, открыл заднюю дверку и юркнул под роскошный коврик, обвисавший со спинки переднего сиденья. Я надеялся, что ассистент не заглянет туда, а эсэсовцы, стоящие у ворот, тщательной проверкой внутри машины не осмелятся задержать лишнюю минуту такого большого начальника, каким являлся помощник хозяина всего объекта. Так оно и получилось. После сигнала, оповещавшего об окончании рабочего дня, владельцы автомобилей завели моторы и один за другим выехали из гаража. Моя машина тоже двинулась в путь. У ворот ее хотя и остановили, но после проверки пропуска ассистенту разрешили выехать. Минут десять я продолжал лежать неподвижно, потом приподнялся осторожно, мгновенно посмотрел вперед и назад и, убедившись в отсутствии других машин, дважды ударил водителя по голове. Он тут же сполз с сиденья, а автомобиль врезался в придорожный столб. Выскочить из машины, открыть бензобак и бросить туда зажженную спичку– дело одной минуты. Я уже бежал по лесу, когда автомобиль, объятый пламенем, остался далеко позади, о чем говорил столб черного дыма, висевший над лесом.

Карты я с собой не имел, местность была незнакомая, людей я боялся, как черт ладана, поэтому трое суток одиноко "бродил по лесу подобно затравленному зверю. На четвертый день мне посчастливилось выйти на берег огромной реки. Это был Дунай. «Хватит блуждать,– сказал я самому себе. – Теперь надо двигаться строго на север. Там чехи. Они такие же славяне, как и мы. Братья славяне должны помочь друг другу в беде».

Шел я по ночам, ориентируясь по Полярной звезде, а утром зарывался в какой–нибудь стожок сена или соломы и спокойно засыпал. Правда, меня ужасно мучил голод, но пока находился на территории Австрии, нужно было проявлять максимум осторожности и я продолжал избегать встречи е людьми, из–за чего из хищного зверя, каким по существу является человек, за короткое время я превратился в травоядное животное и питался только растительной пищей. Благо в лесах было много шиповника, клюквы и других ягод.

На седьмой день после побега меня разбудили человеческие голоса. Говорили по–чешски. Двое, мужчина и женщина, ругали немцев, которые у них отняли половину заготовленного сена на нужды армии. «Эти меня не выдадут»,– решил я и вышел из–под сена. Они не только не выдали меня, но специально истопили баню, помыли, дали подходящую одежду, накормили и спрятали на чердаке, пообещав ночью же связаться с нужными людьми, которые отведут меня к партизанам.

К сожалению, к партизанам я не попал. Ночью в деревне кем–то был убит немецкий полицай. Нагрянули солдаты. Уйти я не успел, и во время обыска меня обнаружили и арестовали по подозрению в убийстве представителя, а когда был задержан настоящий убийца, меня, как бывшего узника Маутхаузена, бежавшего из концлагеря, передали в руки гестапо и привезли сюда,– закончил свой рассказ Елфимов.

Он ожидал, что его приключения вызовут живой интерес у слушателя, но тот продолжал молчать, словно все, что было сказано, его не касается. Это обидело и даже озлобило рассказчика.

– Чего молчишь? – спросил он. – Аль опасаешься за свою шкуру? Конечно, если гестапо дознается о том, что ты тоже хоть краешком уха слышал об экспериментах Вагнера, то смерти тебе не миновать.

Турханов понимал, что при известных условиях фашисты не остановятся даже перед применением химического и бактериологического оружия. Он знал также о том, что их ученые давно трудятся над усовершенствованием старых и разработкой новых видов этого оружия. Поэтому он допускал возможность существования и лаборатории, и самого профессора Вагнера, о которых поведал в своем рассказе Елфимов. Но. личность самого рассказчика вызывала в нем такое отвращение, что он решил немедленно прервать с ним всякое общение.

Говоришь глупости,– сказал он спокойно, вернее стараясь сохранить видимость спокойствия. – Того, кто попал в гестаповский застенок, выдумками о разных чудодейственных эликсирах не удивишь. Мы о них читали в школьные годы в старых книгах столетней давности.

Значит, ты не веришь мне? – разочарованно спросил Елфимов.

Нет, не верю! – отрезал Турханов. – В таких местах, где мы находимся сейчас, разных фантазеров и выдумщиков больше чем достаточно. Если слушать всех, развесив уши, то и жить не захочется. Давайте лучше спать.

Как хотите,– пробормотал Елфимов недовольным голосом, затем растянулся на койке, повернулся спиной к соседу и быстро захрапел.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В состоянии крайней безнадежности одни впадают в апатию, другие приходят в исступление. Такие крайности, лишая человека возможности принимать разумные решения, нередко заканчиваются каким–нибудь безрассудным поступком с его стороны. Так закончил свой жизненный путь и Елфимов.

На следующее утро надзиратель разбудил его раньше других.

Что случилось? – испуганно спросил он по–немецки.

Поторапливайся! – бросил тот. – Вызывает дежурный.

«Так и есть. Дознались, проклятые собаки! – выругался про себя Елфимов. – Спасенья нет. Пришел и мой черед отправиться за теми, которых я сам отправлял в ад группами и поодиночке. Что же предпринять? Неужели нет никакого выхода?»

При появлении надзирателей заключенным полагалось быстро вскочить на ноги и застыть по стойке «смирно», пока им не скажут «вольно». Но Турханов на сей раз не поднялся, а продолжал лежать с закрытыми глазами, притворившись спящим, хотя он так и не смог заснуть после рассказа Елфимова. Другой бы надзиратель обругал его за это, но Барбаросса спокойно дождался, пока Елфимов, кое–как заправив постель, тяжелой походкой обреченного не вышел в коридор, где его ожидали вооруженные эсэсовцы.

– Опасная личность,– прошептал надзиратель, про ходя мимо койки Турханова–. – Если спросят, говорите, что спали и не видели его. Я подтвержу...

Барбаросса не успел закончить. Из коридора послышался сильный шум, кто–то глухо ударился об дверь, потом со стуком упал на пол. За короткой возней грохнул выстрел, и тут же застрочил автомат. Не прошло и минуты, как завыла сирена и по всей тюрьме объявили тревогу.

Бунт!

Восстание!

Бей фашистов!

Да здравствует свобода! – раздались возгласы на разных языках.

Кто–то запел «Интернационал». Другие поддерживали его. А выстрелы гремели на всех этажах. Турханов даже не заметил, когда ушел Барбаросса. Быстро натянув на себя свою полосатую одежду, подбежал к двери и хотел было посмотреть в глазок, но он снаружи был чем–то закрыт, и разглядеть, что творилось в коридоре, не удалось...

Стихийное восстание продолжалось недолго. Не прошло и десяти минут, а стрельба уже прекратилась. Пение революционных песен и провозглашение антифашистских лозунгов продолжалось примерно минут двадцать, потом некоторое время слышались душераздирающие крики истязуемых и грубая брань надзирателей и представителей охраны. К этому времени все сотрудники гестапо, вызванные по тревоге, были уже на месте. Прибыл и шеф гестапо Рудольф Иммерман.

– Хайль Гитлер! – поприветствовал он встречавших. – Пригласите ко мне дежурного!

Не успел он усесться за письменный стол, как дежурный прибыл с рапортом.

Бунт подавлен,– доложил он. – Зачинщик убит. За открытое неповиновение расстреляны десять хефтлингов, а двадцать смутьянов посажены в карцер.

Наши не пострадали? – спросил шеф.

Убиты три эсэсмана и один надзиратель. Два эсэсмана в тяжелом состоянии доставлены в ближайший госпиталь.

Более подробно а событиях этого утра доложил старший следователь Швайцер, который явился к шефу за дежурным.

Кто начал бунт? – спросил Иммерман.

Хефтлинг под номером 78950. Арестован на границе протектората и ночью доставлен сюда. При аресте на звался Еремеевым, а теперь установили настоящую фамилию. Это бывший заключенный концлагеря Маутхаузен Елфимов.

Елфимов? – встревожился шеф гестапо. – Не был ли он из концлагеря направлен на работу?

Так точно. Полгода тому назад он был направлен на химзавод. Чем он занимался там и каким образом по пал в протекторат, пока не установлено. Его только что опознал один из хефтлингов, который в концлагере отбывал наказание вместе с ним.

«Это он! – мысленно воскликнул обрадованный Иммерман. – Наконец–то умолк навеки. Но он больше недели находился на свободе. Не успел ли за это время разболтать наши тайны?»

Я знал его,– сказал он вслух. – Случай помог нам избавиться еще от одного опаснейшего преступника. Но пока он находился в бегах, мог разболтать кое–какие тайны о нашей работе. Надо установить его связи и всех, кто с ним встречался за это время, задержать и доставить к нам. Я лично допрошу их.

Могу обрадовать вас, герр штандартенфюрер. Он мог поговорить с тремя лицами. Все они находятся под стражей.

Что это за люди?

Супруги Махач, у которых скрывался и был арестован Елфимов, и хефтлинг 78901, вместе с которым он провел эту ночь в одной камере,– доложил Швайцер.

С Турхановым? – насторожился шеф. – Кто их поместил в одну камеру?

Елфимова доставили к нам ночью. Дежурный, приняв его за обыкновенного беглеца, распорядился поместить в одну камеру с Турхановым, так как там имелось свободное место.

Иммерман насупился. «Опять этот Турханов,– раздраженно подумал он. – Надо проверить, случайно оказались они вместе или кто–то нарочно подстроил все это».

Вот что, дорогой мой Швайцер,– сказал он после минутного раздумья. – Все, что удастся вам узнать о Елфимове, докладывайте мне немедленно. Распорядитесь, что бы супругов Махач сегодня же доставили к нам. А Турхановым займусь сам. Кстати, как идет расследование по его делу?

Ждем ответов на наши запросы. Сам пока ведет себя спокойно. Я тоже до получения ответов на запросы решил не тревожить его, а продолжал изучать материалы дела. Знаете, герр штандартенфюрер, уж очень много не ясного, загадочного в биографии этого человека.

А именно?

Свои сомнения я изложил в специальной справке. Вот она,– сказал старший следователь, выложив на стол несколько листов, исписанных на пишущей машинке.

Оставьте здесь. Я просмотрю их в свободное время, а пока пришлите ко мне надзирателей, доставивших Елфимова в камеру к Турханову и выводивших его оттуда утром.

Этим делом занимался Барбаросса один...

Хотя ни сам шеф гестапо, ни его ближайшие помощники никогда не отличались доверчивостью, Барбаросса пользовался у них полным доверием. «К сожалению, даже самый преданный человек может споткнуться, упасть. Барбаросса тоже, если и не по злому умыслу, то по неосторожности или по недомыслию, может выболтать то, что услышал от Елфимова. Правда, этого еще можно избежать, если своевременно предупредить его об ответственности. Но как быть с Турхановым? Его ведь не предупредишь? Если он успел узнать о наших тайнах, то остается только одно средство заставить его молчать: как можно скорее отправить его туда, где царит вечное молчание»,– усмехнулся Иммерман.

Расскажите мне все, что известно вам о хефтлинге 78950? – задал он первый вопрос, когда привели к нему надзирателя.

Ночью меня вызвали в дежурку. Когда я пришел туда, четыре эсэсмана держали здоровенного мужчину за руки и за ноги, а пятый бил его по голове резиновой дубинкой.

За что?

Не знаю. В мои обязанности не входит расспрашивать о подобных делах. Сами эсэсманы ничего не говорили.

А тот, которого они избивали?

Он только мычал подобно быку, которого собираются зарезать. Когда он лишился сознания, дежурный приказал мне и эсэсовцам отнести его в камеру номер семьдесят пять. Как всегда в таких случаях, я своим ключом отпер дверь этой камеры, а эсэсманы бросили его на пол. После чего я запер дверь, и все мы разошлись по своим местам.

В семьдесят пятой камере больше никого не было? – попытался схитрить шеф.

Но Барбароссу трудно было сбить с юлку.

Там спал хефтлинг 78901.

Он проснулся?

Не могу знать. Во всяком случае при нас он даже не пошевельнулся. После того как я запер дверь, на всякий случай заглянул в глазок. В это время 78950 медленно поднялся на ноги, подошел к свободной койке, разделся и лег в постель. После этого я спокойно ушел к себе в надзирательскую комнату.

– Больше до утра не заходили в эту камеру?

Заходить не заходил, но во время обходов дважды заглядывал в глазок.

И что же?

– Оба лежали в таком же положении и молчали.

Дальше Барбаросса подробно рассказал шефу о том, что произошло утром. Все, что он говорил, совпадало с докладом дежурного. Поэтому шеф гестапо перестал сомневаться в правдивости их показаний. Оставалось теперь допросить Турханова. Иммерман знал, что в данном случае он имеет дело с врагом, способным и рассказать правду, и скрыть ее. Дело осложнялось еще тем, что, по его сведениям, Турханов не говорил по–немецки. «Если бы он знал наш язык, я поговорил бы с ним наедине, а теперь вот придется прибегнуть к услугам переводчика, что может привести к еще большему разглашению нашей тайны. Все переводчики у нас проверены, всем им можно доверить любую служебную тайну, но никто из них не допущен к секретам, связанным с лабораторией профессора Вагнера. Как же быть?»– шеф гестапо стал в тупик.

Он долго искал выход из затруднительного положения. Конечно, чтобы покончить разом со всеми ненужными треволнениями, можно было бы просто убить Турханова. Тогда бы секреты Вагнера, сообщенные Елфимовым, никогда никому не стали бы известны. Но может быть, этот советский полковник знает другие секреты, важнее и опаснее для рейха, чем те, которые он мог услышать от Елфимова. Тогда уж все важные тайны унесет он с собой в могилу. В таком случае, если и выиграет кто–нибудь из создавшегося положения, то выиграет не сам Иммерман и не его любимый рейх. Тогда, как он понимал, вообще нет смысла заниматься этим делом. «Надо сделать так, чтобы в выигрыше остался я, не забывая при этом и об интересах рейха. Но как это сделать?» – думал он.

«А что, если убрать со своего пути не Турханова, а переводчика? – как молния сверкнула новая мысль в голове шефа гестапо. – Сильные мира сего не брезгуют этим способом, когда нужно избавиться от ненужных свидетелей. Если благодаря своему участию в допросе советского полковника переводчик узнает о секретах, которых не положено ему знать, сделать так, чтобы он погиб при автокатастрофе? Людей, способных сделать это дело, в моем распоряжении больше чем достаточно. Только намекни – любой из них сочтет за честь выполнить мое желание. В штате у нас десять переводчиков, знающих русский язык. Из них семь немцев и три русских. В интересах немецкой нации можно было бы пожертвовать одним из трех русских. Но не станет ли подосланный убийца шантажировать меня самого при первом же удобном случае? Пожалуй, этот способ для данного случая не подойдет»,– засомневался Иммерман.

Как раз в это время без предупредительного стука раскрылась дверь, и в кабинет вошла стройная, миловидная девушка в форме офицера СД, весело улыбнулась, по–военному приложила руку к козырьку, после чего шутливо отрапортовала:

Герр штандартенфюрер! Прибыла без вашего приказания. Разрешите в знак признательности за вчерашний концерт обнять вас.

С этими словами она приблизилась к шефу и, продолжая улыбаться, подставила щеку для поцелуя.

«Только тебя недоставало!» – подумал Иммерман, но быстро встал и слегка П2икоснулся губами к ее щеке.

И тут его осенила блестящая, на его взгляд, идея. «Фанни – дочь профессора Вагнера. У нас она работает переводчицей. Если и услышит во время допроса о некоторых секретах нашей лаборатории, то вряд ли посмеет разгласить их, ибо этим самым наверняка погубит своего отца»,– подумал Иммерман и пригласил ее быть переводчицей при допросе Турханова.

Нет, милый,– отрицательно покачала головой девушка. – Когда я согласилась работать у вас, то обязалась переводить только письменные материалы. Присутствовать на допросах живых людей не могу.

Почему?

– Потому что от неприличной брани, которой следователи щедро осыпают допрашиваемых, у меня вянут уши.

На сей раз допрашивать буду я, а не следователи. Даю вам честное слово не браниться, не оскорблять арестованного. Другие переводчики все заняты, а хефтлинга необходимо допросить не медля ни минуты. Христом–богом прошу, пожалуйста, выручайте, Фанни!

Ну, хорошо. Пусть будет по–вашему. Скажите хоть, кого вы собираетесь допросить?

Одного полковника. Хотя он и красный, но не бойтесь, говорят, пока не кусается.

С этими словами шеф гестапо написал несколько слов на каком–то бланке, подписал и передал адъютанту для исполнения.

А теперь, милая Фанни, сядьте вон за тот столик и приготовьтесь исполнять обязанности переводчика. На всякий случай возьмите этот словарик,– протянул ей шеф немецко–русский словарь.

Обойдемся без словаря,– отказалась девушка от протянутой книги. – Русский язык давно стал для меня вторым родным языком.

Прошу прощения. Совсем забыл, что вы учились в Москве. Недаром все еще неравнодушны ко всему красному,– усмехнулся Иммерман, указывая глазами на ее рубиновый перстень.

Вошел адъютант. Он доложил, что хефтлинг 78901 доставлен под конвоем. Шеф приказал ввести его в кабинет и усадить на табуретку, поставленную в центре комнаты специально для арестантов.

Скоро появился и Турханов. Он был в наручниках. Бессонная ночь и события сегодняшнего утра не могли не отразиться на его облике Портила общее впечатление и полосатая тюремная форма. Но, несмотря ни на что, советский полковник сохранял свой обычный внушительный вид и держался с достоинством.

Произошла немая сцена. Все трое не без любопытства разглядывали друг друга.

«Нет, этот не из тех, которые без боя складывают оружие,– размышлял начальник гестапо. – Какой спокойный и в то же время властный взгляд! Какая уверенность в себе! Чутье подсказывает мне: немало попортит он нам крови. Но все равно добьемся своего».

«Какой он странный,– с явной симпатией смотрела на хефтлинга девушка. – Какие у него печальные глаза. Интересно, о чем он сейчас думает? Сам вот стоит здесь, а душой, вероятно, находится в далекой России, среди родных полей и лесов».

Турханов тоже внимательно приглядывался к окружающим. Он остановил свой взгляд на Иммермане. «Из всех противников, которые попадались на моем пути, этот будет, пожалуй, самым серьезным. Предстоит жестокая борьба. Причем, по сравнению со мной, он находится в выгодных условиях, На его стороне сила и власть, а я должен один выдержать натиск. Но на войне побеждают не только числом, но и умением. Постараемся и мы проявить максимум умения»,– думал Турханов, изучая своего врага.

Иные чувства испытал он при виде переводчицы. «Что могло привести эту прелестную голубку в стаю презренных стервятников? – размышлял он – Виною тому, несомненно, человеконенавистническая пропаганда нацистов. Только фашизм способен превращать таких вот ангелов в злых фурий».

– Садитесь! – предложил Иммерман хефтлингу, рукой указывая на табуретку. – Следователь Кляйнмихель доложил нам о вашем поведении на первом допросе, поэтому мы вынуждены выводить вас из камеры в наручниках.

Выжидательный взгляд гестаповца заставил его изменить первоначальное решение. Терпеливо выслушав перевод, он усмехнулся и сказал:

~~ Наверно, смеетесь над моей наивностью. Никогда не думал, чтобы один невооруженный арестант нагнал такой страх на его до зубов вооруженных тюремщиков. Эти слова переводчицу привели в восторг. Позабыв о своих обязанностях, она вознаградила полковника веселой улыбкой.

– Что он сказал? – нетерпеливо спросил у нее Иммерман.

Фанни перевела. Ответ Турханова привел гестаповца в ярость. Он тут же растерзал бы его, но в присутствии любимой девушки не рискнул показать звериного лица представителя высшей расы. «Наглец! – выругался он про себя. – Ты еще заплатишь за такое оскорбление».

– Никто и не подумал испугаться его,– сказал он, стараясь казаться спокойным. – А чтобы ни у кого на этот счет не осталось сомнения, я прикажу снять с него наручники.

Так и сделали.

Благодарю вас! – сказал хефтлинг, но смотрел при этом не на шефа гестапо, а на его переводчицу.

Я распорядился пригласить вас не для допроса, а только для знакомства,– начал хитрить Иммерман. – Познакомимся. Это – наша переводчица Фанни, я – ее начальник штандартенфюрер Иммерман. Сообщаю, ваш спор со следователем Кляйнмихелем разрешен в пользу вас. В дальнейшем вашим делом будет заниматься старший следователь Швайцер.

Выслушав перевод, Турханов кивнул головой.

Теперь я хочу кое–что спросить у вас об одном человеке. Скажите, что вы знаете о Елфимове Анисиме? – спросил шеф.

Кто это такой? – вопросом на вопрос ответил Тур ханов.

Как кто? – сразу начал нервничать Иммерман. – Разве вы не с ним провели эту ночь в одной камере?

А–а, вспоминаю. Проснувшись ночью, я действительно видел на соседней койке спящего человека, но не знаю, как его зовут. Хотел было познакомиться на следующий день, однако не успел, из камеры увели его до подъема, когда я спал.

И он вам ничего не сказал?

Решительно ничего.

А о Вагнере слыхали вы что–нибудь?

– О Вагнере кое–что слыхал,– подтвердил Турханов. Услышав это, гестаповец вскочил с места словно ошпаренный. – От кого и что вы слыхали о Вагнере?

– Еще в школе учителя говорили нам, что он великий немецкий композитор, автор гениальных опер «Лоэнгрин», «Тангейзер», «Летучий голландец» и многих других. Потом «Лоэнгрина» слушал в театре.

Не о композиторе спрашиваю вас, а об ученом,– разочарованно махнул рукой Иммерман.

Признаюсь, об ученом с таким именем действительно ничего не слышал. Очевидно, он еще не успел прославить свое имя. По крайней мере в нашей стране не знают такого деятеля науки.

Фанни должна была перевести ответ Турханова на немецкий язык, но вместо этого она начала спорить.

Ошибаетесь! – крикнула она. – Имя моего отца знают везде, лучшие ученые мира с трепетом произносят его. Знают его и в вашей стране. Я сама видела, как его буквально засыпали вопросами студенты МГУ, когда он там прочитал свою знаменитую лекцию по органической химии.

Возможно,– согласился Турханов,– Химия никогда не интересовала меня, поэтому, кроме Менделеева, я не знаю ни одного химика.

Спор мог бы еще продолжаться, но Иммерман прервал спорщиков.

– Фройлен, вы забыли свои обязанности,– упрекнул он – Немедленно переведите все, что вы тут наговорили!

Девушка перевела. Тут только гестаповец вздохнул с облегчением. «Слава богу! – подумал он. – Елфимов так и не успел раскрыть наши тайны. Иначе Турханов не болтал бы тут о композиторе».

Фанни умела читать его мысли.

Как видите, он и в самом деле не слыхал о моем отце. Значит, мое вмешательство тоже пошло нам на пользу,– сказала она.

Все равно вопросы задавать только с моего разрешения. Мы тут не в гостях, развлекаться разными пустяками не имеем права. Передайте ему, пусть теперь расскажет свою биографию. Предупредите, пусть говорит правду и только правду. Ложь усугубит его вину, а мы все равно доберемся до истины.

В голосе Иммермана послышалась явная угроза. При переводе его слов Фанни постаралась несколько смягчить эту угрозу.

Турханов слово в слово повторил ту легенду, которую в свое время продиктовал профессору Флемингу в госпитале. История Турханова произвела сильное впечатление на молодую девушку. «Настоящий приключенческий роман,– думала она. – Какая досада, что встретились мы с этим полковником в тюрьме, а не на, свободе...»

Шеф гестапо тоже выслушал рассказ Турханова не без внимания, но и не без скепсиса. Заметив, как его переводчица пришла в восторг от рассказа хефтлинга, он посмотрел на нее с нескрываемой насмешкой.

И вы поверили ему? – спросил он.

Как же не поверить! – возмутилась Фанни. – Не маленький же он, чтобы врать.

Да, он не маленький, а вы вот, фройлен, совсем маленький ребенок. Он обманул нас. Впрочем, не обижайтесь, на его крючки попадались рыбки и покрупнее. Не давно он в течение целого месяца водил за нос нашего агента, а вместе с ним группу ротозеев, среди которых, к сожалению, были один профессор и несколько офицеров.

Не может быть! – возмутилась девушка. – Вы клевещете на него.

Не без умысла затеял Иммерман этот спор. Ему хотелось еще и еще раз проверить, действительно ли Турханов не понимает по–немецки или только притворяется. Поэтому он внимательно следил за малейшими изменениями в выражении лица противника, но советский полковник был начеку: он не проявил ни малейшего интереса к их спору, а на лице его если и отражалось какое–либо чувство, то это было чувство безразличия и скуки.

Хотите убедиться в обратном? – со злорадной ухмылкой спросил Иммерман у девушки. Та кивнула. – Тогда умерьте свой восторг и смотрите на него не как теленок на свою мамашу, а как удав на кролика. Переведите мой вопрос. Вы сказали, что в Варшаву прибыли второго октября. До этого в Польше никогда не бывали?

Нет, не бывал,– спокойно ответил Турханов.

Ду люгст, швайнкерл! [Врешь, вонючая свинья (нем.)] – заорал гестаповец, стукнув кулаком по столу.

Переводчица опешила.

Вы слышали? – спросил Иммерман. – Переведите!

Не буду! – решительно заявила девушка и встала. – Вы дали обещание не ругаться при мне. Я ухожу.

Штандартенфюрер взял ее за руки.

– Простите, пожалуйста! Уверяю вас, больше это не повторится. Клянусь честью,– сказал он, целуя ее руки.

В то же время он продолжал внимательно следить за Турхановым, но тот оставался совершенно спокойным и бесстрастным и, только когда Иммерман начал целовать руки девушки, отвел глаза.

Эта сцена окончательно убедила гестаповца в том, что Турханов действительно ни слова не знает по–немецки, «А в остальном он врет как сивый мерин. Но я разоблачу его!» – подумал он и велел девушке переводить их дальнейшую беседу.

– Мягко выражаясь, вы говорите неправду,– начал он,– В генерал–губернаторство вы прибыли не осенью, а ранней весной, и прибыли не с целью собирания материалов для будущей книги, как только что уверяли нас, а для организации партизанской войны против нас. Во второй половине апреля в Люблинском воеводстве вам уда лось сформировать партизанский отряд, который вы назвали первым Интернациональным отрядом советских партизан. Во главе этого отряда вы сражались против нас сначала в Люблинском, а потом в Келецком воеводствах. Об этом рассказывают имеющиеся у нас документы.

Иммерман достал из сейфа копии двух донесений абвера и подал переводчице. Та сначала прочитала их по–немецки, потом перевела на русский язык. Как и предполагал Турханов, агенты абвера давно напали на его след. Он знал, что голое отрицание очевидных фактов не всегда приносит пользу, поэтому некоторые из них подтвердил сразу, обрисовав их в выгодном для себя свете.

Теперь расскажите нам все, что знаете о полковнике Планке. Вам известно, чем он занимался в Келецком воеводстве? – спросил Иммерман.

О полковнике Планке? – переспросил Турханов. – Фамилия знакомая. Говорили, как будто бы он является шефом полевой авторемонтной мастерской.

От кого вы это слышали?

От своего начальника штаба. Он несколько раз до прашивал его жену.

Жену полковника Планка? – с изумлением спросил гестаповец.

– Да, – подтвердил полковник. – Звали ее, кажется, Бертой. Да, Берта фон Планк. Сам я ее не .видел, но очевидцы отзывались о ней как об очень красивой женщине, это заинтриговало не только наивную Фанни, но и такого матерого гестаповского волка, как Иммерман.

– В то время я находился на лечении после контузии, поэтому подробности мне не известны. Знаю одно, при форсировании Вислы наша радистка попала в плен. Па неизвестной причине ее не посадили .в тюрьму, а передали в руки начальника полевой авторемонтной мастерской. Узнав об этом, друзья радистки выкрали жену начальника мастерской и обменяли ее на радистку.

Наступило молчание. Все погрузились в размышления. Фанни уже не сводила с него своих красивых глаз. «Какой необыкновенный человек! – думала она. – Какая у него удивительная судьба! Как много он видел в своей жизни! Боже мой, неужели нам так и не удастся поговорить с ним без свидетелей?»