Текст книги "Герои без вести не пропадают (Роман. Книга 2)"

Автор книги: Митри (Дмитрий) Кибек (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Скоро сестру привели под конвоем. Вид у нее был не из лучших. Синие круги вокруг ее огромных глаз, мертвенная бледность лица, вялые движения – все это говорило о том, что она провела бессонную ночь.

Увидев в руках Савандеева свой партийный билет, она как–то странно съежилась, словно ожидала страшного удара. «Видать, пришел мне конец, – промелькнуло у нее в голове. – Нам тут не будет пощады».

– Переведите, Лев Давыдович, – пускай расскажет свою биографию. Предупредите, чтобы говорила только правду, – предложил Савандеев.

Элизабет рассказала. Очевидно, желая разжалобить партизан, она прикинулась бедной сироткой и подробно рассказала, как злые французы безжалостно убили ее отца под Верденом, из–за чего ей с раннего детства пришлось мыкать горе. Совсем по–иному объяснила она и гибель братьев. По ее словам, один из них утонул в море, во время кораблекрушения, другого убили хулиганы, а муж лишился жизни при авиационной катастрофе.

– С какой целью вы вступили в фашистскую партию? – прервал ее Савандеев.

– Время было такое, – начала оправдываться Элизабет. – После окончания гимназии я не могла найти работы, хотя два года простояла на учете на бирже труда. Членам партии было легче найти работу. Вот я и подала заявление.

– В гитлеровскую армию тоже поступили лишь потому, что не могли устроиться на работу? – съязвил Зильберман.

– Нет. Я окончила школу медсестер, и меня мобилизовали в армию, как и других медиков. Я не солдат, ни с кем не воюю, а только лечу больных и раненых, – ответила Штокман.

– Чтобы они опять вернулись в строй и продолжали проливать нашу кровь?

– Нет, почему же? Долг медицины – спасать раненых.

– Фашистов? – не унимался Зильберман.

– Всех. Мы лечим не только немцев, но и русских. В нашем госпитале и сейчас лечится один русский полковник, – вспомнила Штокман,

– Власовец? – спросил Савандеев.

– Нет, он ваш. Он жил в Москве и преподавал в Военной академии Фрунзе.

До войны Савандеев и сам учился в этой академии и хорошо знал преподавателей. Желая уточнить, кто же из них попал к немцам, он решил подробнее расспросить об этом полковнике.

– Как его зовут? – спросил он.

– Турханов.

Савандеев и Зильберман переглянулись. «Неужели это наш полковник?» – говорили их глаза.

– Имя и отчество? – спросил Зильберман.

– Владимир Александрович, – ответила Элизабет Штокман.

«Должно быть, это он, – подумал Савандеев. – В боях с повстанцами немцы действительно могли ранить его, и он попал в их госпиталь. Надо проверить».

Перед отъездом в Варшаву Савандеев сфотографировал Турханова в группе советских и польских товарищей. Теперь он достал этот снимок и предъявил немке:

– Посмотрите внимательно, нет ли среди этих людей вашего Турханова?

Элизабет без труда узнала Турханова.

– Вот он, – указала она. – Я узнала бы его среди тысячи таких.

– Кто–нибудь из врачей, находящихся здесь, может подтвердить ваши показания?

– Оперировал его профессор Флеминг. Он же был лечащим врачом. Спросите у него, он подтвердит.

С этого момента Элизабет Штокман перестала интересовать Савандеева. Он передал ее конвоиру и приказал привести профессора.

У Флеминга не было оснований опасаться партизан, поэтому, подобно другим врачам, так неожиданно очутившимся в плену, его не мучила бессонница, и ночью он спал спокойно. Правда, пятнадцатикилометровый марш по лесному бездорожью для человека его возраста не прошел бесследно: ноют суставы, болят мозоли, чувствуется ломота в костях, но он особенно не унывал, а по вызову явился почти спокойным. Его тоже встретили спокойно, даже приветливо, выслушали, не перебивая. Рассказал он свою историю без лишних подробностей, но довольно полно и обстоятельно, а когда задали ему вопрос о том, как немецкие военные медики относятся к раненым советским воинам и партизанам, не стал скрывать правды о зверствах фашистов и без принуждений выложил все, что ему было известно о взятий крови у советских людей дли переливания своим раненым.

Следует отметить, что преступления фашистов для партизан давно не были секретом. Более того, многие из них сами не раз подвергались преступному обращению со стороны немцев, когда находились в лагерях военнопленных. Поэтому удивить их рассказами о варварстве гитлеровцев было не просто. Но факты, сообщенные профессором Флемингом, даже таких рассудительных людей, какими были Савандеев и Зильберман, сразу привели в ярость.

– Надо беспощадно уничтожать этих гадов! – воскликнул Лев Давыдович. – Отдадим их партизанам, пускай расправятся как умеют.

Савандеев и сам охотно поддержал бы такое мнение, но понятие о чести и достоинстве советского офицера не позволяло ему допускать беззаконие со стороны своих подчиненных.

– Нет, дорогой мой, – не согласился он. – Наше дело – воевать с врагами, которые выступают против нас с оружием в руках, а наказание уголовных преступников – дело суда. Поэтому правильно поступим, если передадим этих кровопийц в руки правосудия.

– Каким образом? – спросил Зильберман. – Здесь же нет ни суда, ни прокуратуры. Не можем же таскать их с собой до конца войны?

– Попросим польских товарищей. Они помогут нам переправить их через линию фронта. Кстати, о преступлениях военных медиков фашистской Германии должны знать не только мы, партизаны, но и народы всего мира. Об этом позаботятся советская пресса, радио и кино, когда суд будет рассматривать дело врачей–кровопийц.

Флеминг согласился письменно засвидетельствовать преступления каждого из врачей в отдельности. Ему предоставили такую возможность. Затем спросили о медсестре Штокман.

– Она не лучше тех, о которых я уже рассказал вам, а может быть, даже хуже, – начал профессор и подробно рассказал не только о взятии крови у советских военнопленных, но и о ее предательской деятельности. – К счастью, как говорится, бодливой корове бог рогов не дает, а фрау Штокман он обделил умом. Пользуясь ее недогадливостью, иногда нам удавалось причинять фашистам разные неприятности. Например, несмотря на строжайшее запрещение принимать в госпиталь раненых солдат и офицеров противника, я устроил на лечение одного русского полковника.

– Турханова? – спросил Савандеев. – Скажите, как его здоровье?

– Практически он уже поправился. Если бы меня не задержали в Варшаве, он уже был бы на свободе.

– То есть вы его выписали бы из госпиталя, чтобы отправить в лагерь для военнопленных? – забеспокоился капитан.

– Нет, – улыбнулся профессор и рассказал о предстоящем побеге Турханова...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Военный госпиталь, эвакуированный из Варшавы, на четвертый день прибыл в Брно и разместился в здании бывшей школы. Места врачей, пропавших без вести, заняли новые, ранее служившие в войсках СС, но выбывшие из действующей армии по ранению. Прежних работников госпиталя они называли тыловыми крысами. Новое начальство госпиталя сразу же начало ломать порядки, установленные ранее: уволило вольнонаемных работников, не приветствовавших по–фашистски поднятием правой руки, откомандировало на фронт молодых санитаров и фельдшеров, а также часть врачей, которые ни разу не были ранены или контужены. После чистки постоянного состава начальство принялось за больных и раненых. При первом же осмотре обнаружили больше полсотни «симулянтов», которые, как они установили, вовсе не нуждаясь в дальнейшем лечении, продолжали оставаться в госпитале, чтобы снова не попасть на фронт. Всех их немедленно выписали из госпиталя и с первой же маршевой ротой отправили в действующую армию.

Среди этих солдафонов особенно свирепствовал новый главврач, полковник медицинской службы, кавалер многих орденов, потерявший на фронте правую руку и левый глаз. Хотя он давно имел право подать в отставку, однако, как верный гитлеровец, военную службу не бросил, а клятвенно заверил начальство, что, пока жив, будет верой и правдой служить фюреру. Его оставили на военной службе, и теперь он готов был погнать на фронт всех мужчин, больных и здоровых, лишь бы они держались на ногах.

Как–то, проверяя канцелярию, главврач натянулся на историю болезни Турханова.

– Что такое? – заорал он. – Как попал в наше привилегированное лечебное учреждение этот большевик?

– Не могу знать, – пролепетал дрожащим голосом делопроизводитель. – Записали его по приказанию вашего предшественника.

– Немедленно выписать из госпиталя и сдать в комендатуру, – распорядился главврач.

Распоряжение было выполнено пунктуально. Турханова выписали из госпиталя и сдали в комендатуру, а оттуда в тот же день посадили в арестантский вагон и отправили в Айзендорфский лагерь военнопленных. Но тут не обошлось без курьеза. Немцев обычно считают рабами порядка. Они действительно указания старших выполняют, не задумываясь. Хотя главврач ясно дал понять, что он не верит ни своему предшественнику, ни тем более в возможность идеологической обработки Турханова, однако при оформлении документов делопроизводитель в его «Криксгефангенкарте» («Карточка военнопленного» – основной документ пленного, который удостоверяет его личность и хранится в канцелярии лагеря) слово в слово переписал заключение профессора Флеминга из истории болезни. Теперь, когда вместе с Турхановым прибыла его – «Криксгефангенкарте», этим заключенным заинтересовался сам комендант лагеря.

– Так, так... – бормотал он, читая его. – В боях против нас не участвовал... Награды даны ему за бои против японцев и китайцев... Что же, это неплохо... При соответствующей идеологической обработке возможность использования в интересах рейха не исключается... Это совсем хорошо. Если он подает надежды, то почему бы нам не заняться им как следует. Чем черт не шутит, может быть, в Айзендорфе нам удастся выпестовать второго Власова.

Комендант показал эту запись уполномоченному гестапо.

– Любопытный документ, – задумчиво проговорил тот. – Но если он в госпитале подавал надежду на перевоспитание, то почему же они сами не воспользовались возможностью заработать награды? – удивился оберштурмбанфюрер.

– Может быть, в госпитале не было подходящего воспитателя, – высказал свое предположение комендант.

– Тут есть еще один документик, – протянул секретарь своему начальнику зеленую бумажку. – В нем, кажется, содержится ответ на ваши вопросы.

Комендант взял бумажку и прочитал вслух:

– «Идеологической обработкой Владимира Турханова занималась медсестра фрау Штокман, член национал–социалистской партии с 1938 года. Ей удалось добиться согласия подопечного на добровольное поступление в татаро–башкирский легион «Волга–Урал». Фрау Штокман пропала без вести во время перелета на транспортном самолете люфтваффе из Варшавы в Краков». Подпись не разборчива. Странный документ, не правда ли, герр оберштурмбанфюрер? – спросил комендант.

– Для меня пока ясно одно: Турхановым до сих пор занимались не так, как надо было. Разве это серьезно, когда перевоспитание полковника поручается медицинской сестре? Мы займемся им сами. Когда он прибыл к нам? – спросил гестаповец.

Комендант вопросительно посмотрел на секретаря. Тот проверил по журналу.

– Неделю назад, – коротко ответил секретарь. – Мы поместили его в третий блок, в котором содержатся пленные офицеры.

– Черт возьми! – возмутился комендант. – Сколько потеряно дорогого времени!

– Не волнуйтесь, – успокоил его уполномоченный. – Свое мы все равно возьмем. То, что гнется, – согнем, то, что не гнется, – сломаем...

В то время, когда происходил этот разговор, Турханов лежал в третьем бараке, который немцы называли третьим блоком, и, глядя на грязный потолок, думал о своих делах. «Положение, как говорится, хуже и не придумаешь, – размышлял он. – Трудно в плену и простому солдату, а офицерам во сто крат труднее. Солдата фашисты могут избить, морить голодом, замучить непосильным трудом. Нас же, офицеров, кроме того, наверняка попытаются принудить к измене Родине, а тех, которые не пойдут на это, начнут пытать, калечить, пока не сожгут в крематории. Как избежать подобной судьбы?»

«Надо сопротивляться. Надо бороться. Надо бежать, наконец», – решил Турханов.

В третьем блоке жили те из пленных, которые, совершив сделку с совестью, согласились стать пособниками немцев. Немцы их называли младшими командирами, а военнопленные – капо. Среди них преобладали трусы и любители легкой жизни, у которых чувство ответственности либо вообще было недоразвито, либо начисто атрофировалось в плену. Ради лишнего куска хлеба и чечевичной похлебки, выдаваемой им сверх общей нормы для всех военнопленных, они шли на любую подлость: выдавали своих товарищей, избивали до смерти своих подчиненных, издевались над слабыми, доводя их до самоубийства. Это, так сказать, несознательные прислужники фашизма. Но среди капо были и сознательные враги. Раньше они, пока не представлялось возможным перейти на сторону врага, тайно ненавидели Советскую власть и делали мелкие гадости в виде нарушения дисциплины и порядка, а когда попали в плен, рьяно принялись помогать фашистам во всем, что, по их мнению, способствовало бы их победе. Эти в лагере долго не задерживались: после того как завоюют доверие, немцы их посылали в армию Власова или другие антисоветские военные формирования предателей. Попадаться в подчинение таких капо для большинства военнопленных было равносильно мучительной смерти.

Узнав о Турханове столько, сколько было известно лагерной администрации, они попытались спровоцировать его и вызвать на откровенность, чтобы передать своим хозяевам ценные данные о его настроениях и намерениях, но их постигла неудача. Полковник терпеливо выслушал их рассказы и сплетни о местных начальниках, но своего мнения не высказал, а отделался двумя–тремя ничего не значащими фразами, вроде: «Поживем – увидим» или «Проклятия овец волкам не– помеха...» Тогда предатели оставили его в покое. Правда, это вызвало досаду у истопника, с которым у Турханова с первого же дня сложились своеобразные отношения. Бывший рядовой хозвзвода, малограмотный деревенский паренек, попав в плен, впервые задумался о сложностях жизни. Он терпеливо выносил издевательства немецких прислужников. «Лишь бы выжить, тогда я с ними рассчитаюсь сполна. Будет и на нашей улице праздник», – утешал он сам себя, когда какой–нибудь капо ни за что ни про что надавал ему подзатыльников. Каким–то только ему известным чутьем угадал он в Турханове человека необыкновенного, который всей душой на стороне таких забитых людей, как он сам.

– Почему вы не дали им достойного отпора? – спросил он, когда с Турхановым остались наедине.

– У человека два уха и один язык. Это для того, чтобы слушал он больше, а говорил меньше. Запомни это, мой друг! – похлопал его по плечу полковник.

Истопник с удивлением посмотрел на него, а потом кончиками пальцев по очереди дотронулся до своих ушей и языка и засмеялся:

– А верно ведь!..

Когда Турханова вызвали к коменданту лагеря, этот малый вышел его провожать.

– Знаете, что говорят наши о коменданте? Говорят, что он хуже лютого зверя. Хитрее лисы, страшнее льва. Словами слух ласкает, кулаками зубы выбивает. Он здесь и суд, и поп, и палач: сам выносит приговор, сам казнит и сам же отпевает покойников. Кто ему угождает, тот становится капо, кто противится, того в землю зарывают. Остерегайтесь его, – посоветовал истопник.

Комендант сидел перед горящим камином и с наслаждением потягивал душистый дым сигареты, когда заранее предупрежденный секретарь без доклада ввел к нему Турханова.

– А–а, господин полковник! – воскликнул он, приподнимаясь с кресла. – Рад с вами познакомиться. Садитесь поближе к огню, погрейтесь, а то на улице сыро. Вызвал я вас не для допроса, а так, для приятной беседы. Надеюсь, услуги переводчика нам не потребуются?

В госпитале Турханов как с врачами, так и медсестрами говорил по–немецки. С людьми, которые тебе не желали ничего плохого, это было допустимо. Но теперь, когда он по–настоящему оказался на положении военнопленного, пользование услугами переводчиков было не только удобно, но и выгодно. По крайней мере каждый вопрос ему пришлось бы выслушивать дважды, что давало бы возможность лучше подготовить ответы. Кроме того, немцы, полагая, что он их не понимает, при нем могли выболтать кое–какие секреты. Поэтому с момента прибытия в лагерь он притворился совершенно не понимающим по–немецки. И теперь, когда комендант предложил ему сесть, он продолжал стоять, ничем не обнаруживая свое знание немецкого языка.

– А жаль, – вздохнул немец и через секретаря позвал переводчика, который тут же и явился. – Переведите, – предложил комендант и снова повторил сказанное Турханову.

– Не стану кривить душой, – сказал Турханов. – Я тоже был бы рад встретиться с вами в другое время и в другой обстановке.

– Например? – настороженно спросил комендант.

– В мирное время, где–нибудь на официальном приеме.

– Ах, да! – засмеялся немец. – Если мы найдем общий язык, чем черт не шутит, может быть, и во время войны нам удастся быть вместе на официальном приеме. А пока прошу садиться. Поговорим о делах более прозаических. Мне говорили, что вы все эти дни знакомились с жизнью нашего лагеря. Скажите откровенно, все ли вам понравилось у нас?

Турханов поблагодарил и сел, а потом, немножко подумав, ответил:

– Вы все равно не поверили бы мне, если бы я сказал «все»!

– Вы – храбрый человек! – осклабился фашист. – Впрочем, я и сам трусливых не уважаю. Скажите, что вам больше всего не понравилось?

– Нарушение Женевской конвенции о военнопленных. Немец бросил на собеседника гневный взгляд, но сдержался.

– Тут не наша вина, – сказал он. – Подводят младшие чины. Беззаконие творят они по своей личной инициативе. Германия уважает и свято соблюдает все договоры и конвенции, подписанные своим правительством. Но люди, которых здесь называют капо, несмотря на строжайшее запрещение, нередко прибегают к грубой брани и даже к рукоприкладству. А знаете почему?

Турханов отрицательно покачал головой.

– Если можете, то скажите, – попросил он.

– До призыва в армию многие из них побывали, как вы говорите, в местах не столь отдаленных. А что хорошего можно ждать от бывших уголовников? – развел руками комендант.

– По–моему, и ждать не надо, а заменить их другими, более достойными.

– Легко сказать – заменить. Но кем? Достойные не хотят быть капо, а без младшего персонала, сами понимаете, порядка не будет. Вот и приходится прибегать к услугам бывших преступников. Правда, я тут работаю всего несколько месяцев, но кое–что уже сделал в этом направлении. Думаю, после смены руководящих работников мне удастся навести порядок и среди капо. Поэтому мы приступили уже к подбору новых кадров. Вот по этому поводу и хотел я посоветоваться с вами, – хитро улыбнулся оберштурмбанфюрер.

– Хотите мне предложить должность капо? – криво усмехнулся полковник.

– Почему капо? Там работают сержанты и старшины. Мы уважаем чины и степени. Для полковника найдется более подходящая должность. В лагере кроме немецкого коменданта имеется еще один комендант, выдвинутый из числа военнопленных. Здесь его называют русским комендантом. Человек, занимавший эту должность, неожиданно скончался в прошлом месяце. Мы тут подумали–подумали и эту почетную должность решили предложить вам.

«Решили, так сказать, советского полковника превратить в подручные палача, – подумал Турханов. – Напрасный труд– господа фюреры. Орешек вы выбрали явно не по зубам».

Если бы он не надеялся совершить в ближайшее время побег из лагеря, он сразу отверг бы предложение коменданта. А теперь от решительного ответа уклонился, чтобы оттянуть время и использовать его в своих целях.

– Благодарю за доверие. Скажите, какие права и обязанности у этого русского коменданта? – спросил Турханов, подумав для приличия.

– Его главная задача – помочь немецкому коменданту навести должный порядок в лагере. Нам известно, что вы собирались поступить на службу в татарский легион. Я думаю, что вам у нас будет лучше. По крайней мере здесь не свистят пули и не рвутся снаряды.

– До сих пор ничего подобного мне и в голову не приходило. Прежде чем решиться, надо бы немножко подумать.

– Что ж, подумайте, – согласился оберштурмбанфюрер. – Думается, три дня хватит вам на размышление. А пока знакомьтесь с людьми, прикиньте в уме, с кем и как лучше начать новую работу, от кого из капо собираетесь отказаться. Сегодня понедельник, в четверг я жду вас с ответом.

Полковник встал, и собрался уже уйти, но комендант его остановил.

– Чуть не забыл, – сказал он. – Завтра состоится собрание военнопленных. Как видите, у нас проводятся и такие мероприятия. Там можете выступить и вы.

– О чем? – насторожился Турханов.

– Подсказывать не стану. У порядочных людей есть обычай: на добро отвечать добром. Вас, тяжелораненого, от гибели спасли наши врачи, они же поставили на ноги. А теперь вот мы предлагаем весьма почетный пост. Надеемся, вы замолвите за нас нужное слово в нужный момент...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Известно, что растения тянутся к свету, а животные– на волю. Для людей на свете нет ничего ценнее свободы. Только в надежде на свободу черпают военнопленные силы, чтобы продолжала теплиться жизнь в их до предела истощенных телах. Она же воодушевляет их на отчаянную борьбу с жестоким и беспощадным врагом. Если человек не примирится со своим бесправным положением, рано или поздно он найдет возможность выйти на свободу. Турханову это известно по личному опыту. Когда в Испании победили фашистские мятежники, он с группой бойцов и командиров Интернациональной бригады попал в руки франкистов. Их без суда и следствия заключили в одну из средневековых тюрем, которая находилась на одиноком острове среди бушующих морских волн. Бежать оттуда считалось невозможным. Однако вместе с другими коммунистами после длительной подготовки он совершил побег и благополучно вернулся на родину. Айзендорфский лагерь военнопленных находился не на острове, а на континенте. Бежать оттуда будет не труднее, чем из франкистской тюрьмы. Он уже успел кое–что сделать для этого.

Военнопленные работали на добыче и обработке мрамора, который шел на строительство загородных резиденций фашистских главарей. Для вывозки готовых плит к каменоломням раз в неделю подавали порожняк. Машинист локомотива по указанию подпольного антифашистского комитета в исключительных случаях вывозил отдельных военнопленных из лагеря и доставлял их к поджидавшим на свободе товарищам. Турханов успел связаться с одним из членов подпольного комитета, который обещал устроить побег. Надо было ждать очередного прибытия порожняка, чтобы договориться с машинистом локомотива. Дело было только за временем. Но дадут ли фашисты достаточно времени, чтобы успешно завершить так хорошо начатое дело?

Больше всего беспокоило полковника предстоящее собрание, на которое пригласил его сам комендант лагеря. Выступление на собрании могло и помочь ему в осуществлении плана побега, могло и сорвать выполнение этого плана. Все зависело от характера его будущей речи. «Если немцы хотят, чтобы я публично выразил свою благодарность работникам их госпиталя, которые действительно вырвали меня из объятий смерти, то я, пожалуй, выскажу несколько теплых слов в адрес профессора Флеминга», – решил Турханов. И тут же начал обдумывать свою будущую речь...

Собрание было назначено вот по какому поводу.

Фашистская Германия, когда–то готовая растерзать весь мир, в конце 1944 года тоже напоминала собой страшного зверя, но уже смертельно раненного, из последних сил пытающегося отбиться от врагов. Ее хваленые вооруженные силы терпели поражение за поражением на всех фронтах. Союзные государства одно за другим покидали ее. Из войны уже вышли Италия, Румыния, Болгария и Финляндия, а Венгрия и Словакия вот–вот выкинут белые флаги. Фактически немцам одним приходится отбиваться от наседающего со всех сторон противника. Чтобы оттянуть час полного поражения, гитлеровские генералы мобилизовали в армию всех, кто мог держать в руках оружие. По улицам уже шагали ополченцы из фольксштурма, созданного из стариков и подростков. Нехватка людей для пополнения огромных потерь, понесенных вермахтом в боях за Белоруссию и Украину, срывала планы обороны самой Германии. Фашисты, давно мечтавшие загребать жар чужими руками, бросали в бой различные военные формирования предателей, вроде армии Власова, татаро–башкирского, туркестанского, мусульманского и иных легионов. –Там тоже не хватало людей для пополнения потерь. Тогда по лагерям военнопленных срочно были разосланы вербовщики. Один из них прибыл и в Айзендорфский лагерь, имея при себе указание компетентных немецких органов оказать ему полное содействие со стороны администрации лагеря.

Перед зданием комендатуры есть довольно большая площадь. Немцы ее называют аппельплацем. Там обычно проводятся утренние и вечерние поверки, осмотры личных вещей, зачитываются приказы, судят и подвергают публичному наказанию провинившихся военнопленных. Собрания и другие массовые мероприятия проводятся в нерабочее время. И на этот раз людей привели после окончания рабочего дня и выстроили перед трибуной. Погода с утра была пасмурной. Дул сильный ветер. Временами моросил мелкий дождь. Зябко поеживаясь, на месте топтались более трех сотен военнопленных. Прошло полчаса, а лагерное начальство не торопилось открыть собрание. Наконец, когда уже усталые и замерзшие люди чуть не валились с ног, на трибуну взошли комендант лагеря с уполномоченным гестапо, переводчик, дежурный с группой охранников и незнакомый человек в форме майора вермахта, но с нарукавной повязкой «РОА», что указывало на его принадлежность к армии предателя Власова.

Открыв собрание, комендант через переводчика объявил, что сейчас выступит личный представитель генерала Власова майор Карманов, который познакомит своих земляков с положением на фронтах и зачитает обращение комитета освобождения.

– Предлагаю выслушать его с должным уважением, а затем сделать из его выступления соответствующие выводы для себя, – предупредил комендант.

Собравшиеся молча смотрели на трибуну. Но сам власовец, все еще не очухавшийся после вчерашней попойки, долго не мог сообразить, чего от него хотят. Тогда комендант что–то шепнул переводчику, а тот – власовцу. Только после этого оратор занял место у перил, обвел собравшихся мутным взором и хриплым, испитым голосом начал:

– Уважаемые соотечественники! Дорогие мои земляки! Генерал Власов поручил мне зачитать вам историческое обращение комитета освобождения. Я охотно выполняю это поручение. Слушайте все!

То и дело сбиваясь и пропуская отдельные слова, а иногда и целые строки, он зачитал известное обращение предателей, которое давным–давно набило оскомину слушателям.

– Поняли? – спросил Карманов, закончив чтение. – Наш комитет призывает вас добровольно вступить в Русскую освободительную армию.

– Кого и от чего освобождает ваша армия? – послышался из толпы громкий голос.

– Она освобождает русскую землю от врагов человечества, – ответил оратор.

– Опоздали, дорогой! Русская земля уже освобождена, и враги человечества вместе с вами, власовцами, навсегда изгнаны за пределы страны, – «поправил» майора тот же голос.

– Против кого воюет ваша армия? – спросил молодой пленный.

– Против врагов отечества, – уклонился Карманов от прямого ответа.

– А точнее нельзя? – настаивал задавший вопрос.

– Хорошо, отвечу точно: воевали и будем воевать против Красной Армии, – ответил власовец.

– Тогда я не пойду к вам.

– Почему? – строго спросил Карманов.

– В рядах Красной Армии служит мой отец. Что мне прикажете – воевать с родным отцом? Нет! Не выйдет! Порядочные дети не воюют с родителями, – ответил пленный.

Карманову хотелось сойти с трибуны и избить этого «молокососа», как он назвал про себя молодого солдата, но воздержался, ибо любая грубость с его стороны могла оттолкнуть от власовцев потенциальных кандидатов в изменники.

– Хватит агитации! – вмешался в разговор пожилой солдат. – Ты лучше расскажи нам, что делается на фронтах?

– Охотно познакомлю вас с положением на фронтах, – пообещал власовец. – На всех фронтах идут бои, но ни красные, ни англо–американские войска за последнее время не добились никакого успеха. Германская армия накапливает силы, чтобы в подходящий момент снова обрушить мощные удары на противника и погнать его войска назад – на востоке до Урала, на западе до Атлантики, на юге до Средиземного моря. Вот посмотрите, победа будет за нами. Поступайте в армию генерала Власова. Тогда каждый солдат после войны получит пятьдесят гектаров земли, а офицерам дадут в два раза больше. Записывайтесь, друзья! Записавшихся сразу ставлю на довольствие и буду кормить так, как кормят в Русской освободительной армии. Вот убедитесь сами!

С этими словами майор повернулся назад и сделал знак рукой, после чего четыре немецких солдата из–за трибуны вынесли огромный стол, заставленный всевозможными явствами. Были тут и пышные булки, и колбасы разных сортов, и рыба, и консервы, и, наконец, кондитерские изделия. Немцы этот стол поставили впереди трибуны, но так, чтобы видно было со всех сторон. Голодные люди невольно начали глотать слюни.

– Эх, с каким наслаждением уплел бы я эту пышку! – не удержался один из пленных.

– Запишись в РОА, тут же получишь дневную норму и плюс бутылку пива, – расщедрился Карманов.

Из–за трибуны немцы вынесли ящики с пивом и поставили рядом со столом.

– Кто первый, давай налетай! – кричал майор, подобно базарной торговке, предлагающей свой испорченный товар.

Нашлись люди, готовые соблазниться предложенными явствами. Как говорится, семья не без урода. Из толпы пленных отделился здоровенный детина и пошел было к столу, но его окликнули.

– Эй, Максим, опомнись! – крикнул кто–то. – Разве мы собаки, чтобы нас манили куском хлеба?

– Я хочу есть, – огрызнулся тот, которого звали Максимом.

– Дурак! За кем ты собираешься идти? Не за людоедами ли, которые уже успели съесть миллионы тебе подобных? Пожалей хоть своих детей. Не заставляй их мучиться всю жизнь от сознания, что их родитель был изменником!

Максим повернул назад и поспешно скрылся в толпе. По предложению коменданта переводчик объяснил, что тут произошло.

– Хорошо, – сказал он, злобно сверкнув глазами. – Если вы не доверяете личному представителю генерала Власова, то послушайте советского полковника, который Попал в плен, будучи тяжелораненым. Он вас не обманет. Господин полковник, ваше слово! – обратился он к Турханову.

В данной ситуации добрые слова, сказанные в адрес профессора, в устах Героя Советского Союза могли прозвучать призывом к массовому вступлению во власовскую армию. Поэтому Турханову пришлось отказаться от заранее обдуманной речи и выступить экспромтом. На трибуне, когда проходил мимо переводчика, тот шепнул ему: