Текст книги "Последняя схватка"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

XI
ФЛОРАНС

Почти сразу после ухода Кончини Мария Медичи нетерпеливо встала и возбужденно сказала Фаусте:

– Я удаляюсь в свои покои, герцогиня. Еще немного, и я потеряю самообладание – и Бог знает, чем это кончится. Лучше мне уйти.

– Ваше Величество, вы позволите мне зайти к вам и откланяться? – церемонно спросила Фауста.

– Конечно, сага mia, – ответила Мария Медичи. – Очень надеюсь, что перед уходом вы заглянете ко мне. Нам столько всего надо обсудить.

– Как только Его Величество меня отпустит, я отправлюсь к вам, мадам, – пообещала Фауста, добавив с улыбкой: – Должна признаться, что приду к вам не без корысти. Я осмелюсь обратиться к Вашему Величеству с просьбой…

– Повторяю, что для вас я на все готова, – заверила красавицу Мария Медичи. И сразу уточнила: – На все, что в моих силах. Ибо теперь моему сыну угодно изъявлять свою волю и ради никому не известных авантюристов жестоко оскорблять своих самых преданных, самых верных слуг. Так что я уже не знаю, что в моей власти. Может, у меня ее и вовсе не осталось.

– Вы по-прежнему регентша, мадам, – мягко напомнила Фауста. – Следовательно, власть все еще в ваших руках и вы удержите ее до будущего года, пока король не достигнет совершеннолетия. Но и тогда она останется за вами: по людским законам ваш сын превратится во взрослого человека, но по законам природы он все еще будет ребенком, и вы сможете направлять его по своей воле. Не стоит об этом забывать.

– Вы правы! – просияла Мария Медичи. – Ваши слова – это бальзам на мои раны!

– А что до моей просьбы, – продолжала Фауста, – то лишь от вас зависит, окажете ли вы мне эту милость, и ни король, ни кто-либо другой не смогут помешать вам – если вы изволите внять моей мольбе.

– Тогда считайте, что ваша просьба уже выполнена. До скорой встречи, герцогиня, – улыбнулась Мария Медичи.

И, дав знак Леоноре, королева удалилась вместе с ней.

Пока они шли через залы, где находились дежурные офицеры, гвардейцы, привратники и лакеи, Мария Медичи шествовала величественно, словно надев на лицо парадную маску. За королевой следовала глубоко задумавшаяся Леонора, а за Леонорой на приличном расстоянии шуршали юбками и щебетали изящные фрейлины. Назовем некоторых из них: Антуанетта де Рошбарон, Виктория де Кардальяк, Мария де Лаври, Сабина де Колиньи, Екатерина де Ломени.

Но вот эта процессия вступила в темный и безлюдный коридор – и королева сразу сбросила маску. Лицо Марии Медичи перекосилось от гнева. Она подозвала Леонору и ускорила шаг. И тут же страстно заговорила по-итальянски, перемежая горькие жалобы укорами и даже угрозами. Угрозы эти она адресовала как сыну, так и «безродным проходимцам, которых он так глупо послушался и которые, если так будет продолжаться и дальше, вскоре вытеснят из Лувра ее саму и всех ее друзей!». Необходимо принимать срочные меры! И она, конечно же, их примет – и безотлагательно.

Королева уже не думала о просьбе Фаусты, которую пообещала выполнить, не придав этому никакого значения.

Но об этой просьбе думала Леонора. Мы можем даже сказать, что только об этом она и думала, не вникая в слова Марии Медичи, которая, к счастью, ни о чем ее не спрашивала.

Дойдя до покоев королевы, они отослали «девушек», как тогда говорили, и затворились вдвоем. Мария Медичи возбужденно заходила по комнате, не переставая причитать, страдать и гневаться.

Леонора уселась в углу, обхватила голову руками и погрузилась в размышления, словно была здесь одна. Никакой королевы для нее сейчас не существовало.

Это продолжалось несколько минут. Наконец Мария Медичи обратила внимание на упорное молчание своей наперсницы и взорвалась:

– Да не молчи ты! Посоветуй что-нибудь! Скажи хоть слово! Положение твоего мужа под угрозой, а ты и бровью не ведешь! Откуда такое безразличие? Твое равнодушие действует мне на нервы!

Леонора медленно подняла голову, устремила на хозяйку пылающий взгляд и очень спокойно, как будто ничего не слышала – а может, и в самом деле не слышала, – спросила:

– Мадам, вы догадываетесь, о чем вас попросит синьора?

Так она сразу показала, насколько ее тревожит таинственная просьба Фаусты. Но Мария Медичи ничего не поняла. Она вскинула руки, бессильно уронила их и резко спросила:

– Ну, знаешь, это слишком!..

– Ответьте, прошу вас, – терпеливо настаивала Леонора

– Как, и это все, что ты можешь мне сказать!.. – взорвалась Мария Медичи. – Мы все – в ужасном положении, которое грозит нам гибелью, нам надо все это обдумать и обсудить, а тебя занимает только какая-то просьба мадам Фаусты! Да ты с ума сошла!

Леонора непочтительно пожала плечами и спокойно ответила:

– Поверьте, Мария, сейчас самый главный, самый жизненно важный вопрос – это тот, который кажется вам второстепенным. Я задаю его в третий раз: о чем может попросить вас синьора?

Теперь Мария Медичи наконец поняла, что все это действительно очень серьезно и что Леонора вовсе не сошла с ума. Кроме того, Галигаи обратилась к королеве просто по имени, а такое Леонора позволяла себе лишь в исключительных случаях. Марии Медичи стало не по себе. И она ответила:

– Откуда мне знать!.. А ты что же, догадываешься?..

– Боюсь, что да, Мария, – тихо откликнулась Галигаи.

– И что это может быть? – заинтересовалась королева.

– Я думаю… – заговорила Леонора. – Понимаете, Мария, я думаю, то есть я не уверена, но действовать надо так, будто у нас нет никаких сомнений…

– Ради Бога, что ты там думаешь, говори, – вскричала Мария, вся обратившись в слух.

– Я думаю, что она попросит отдать ей Флоранс, – произнесла наконец Леонора.

– Мою дочь! – содрогнулась Мария Медичи, смертельно побледнев. – Но что она собирается с ней делать?

– А вот это я знаю! – заявила Леонора. – Успокойтесь, мадам, я открою вам это в нужное время.

Мария Медичи поняла, что настаивать бесполезно: Галигаи все равно ничего не скажет.

– Но я не хочу отдавать ей Флоранс! – воскликнула королева. – Это погубит меня.

– Вы не можете отказать герцогине, – мрачно изрекла Леонора.

– Почему же? Почему? – недоуменно взглянула на нее Мария Медичи.

– Потому что в ваших интересах не портить отношений с мадам Фаустой, – отрезала Галигаи. – Отказом вы дадите ей понять, что разгадали ее замыслы. Тогда она смешает карты и ускользнет.

– Отдать ей Флоранс – нет, никогда! – страстно вскричала Мария Медичи.

– Предоставьте это мне! – хладнокровно предложила Леонора. – Я берусь отразить удар.

– Конечно, конечно! – закивала королева. – Только на тебя я и могу положиться!

Она проговорила это плаксивым тоном, уже совершенно не владея собой. Презрительная улыбка тронула губы Леоноры. Но она понимала, что королеву следует успокоить.

– Я вам сказала, что не совсем уверена, – заметила Галигаи. – Может, я ошибаюсь…

– Да, но ты же заявила, что действовать надо так, словно у нас нет никаких сомнений, – растерянно лепетала Мария Медичи.

– И готова это подтвердить, – решительно кивнула Леонора.

– Так принимайся за дело… – забормотала королева. – Что бы ни случилось, а Флоранс я ей не отдам… Ни ей, ни другим… Сейчас она у меня под рукой – и то мне тревожно. Представляешь, каково мне будет, если она уедет… Да я с ума сойду! Говори же, милая моя Леонора.

И «милая Леонора» изложила свои соображения. Она была краткой – ей хватило нескольких фраз.

– И ты думаешь, что Флоранс согласится? – неуверенно спросила Мария Медичи.

– Я ручаюсь за это. мадам, – твердо ответила Леонора. – Вы не знаете эту девушку, потому что совсем ее не видите. Я же встречаюсь с ней каждый день, и мне известно, какое это чистое создание… Вы бы гордились ею, мадам. Не зная матери, она готова ради нее на любую жертву. Это так удивительно, что я невольно была тронута ее отношением к родительнице, которую она могла бы ненавидеть… Я уверена, что девушка не раздумывая последует моим советам.

– Ступай же, – распорядилась Мария Медичи, – и поспеши, ведь синьора не заставит себя ждать, а нам важно, чтобы она не догадалась, что мы заранее договорились с Флоранс.

– Хорошо, мадам, – отозвалась Леонора. Она встала и вышла из комнаты.

Миновав узкий внутренний коридор, Леонора проскользнула в низенькую дверь. Женщина попала в прихожую небольших апартаментов: Леонора не жила здесь постоянно, а лишь ночевала, когда почему-либо не могла покинуть Лувр. Убранные с той же ослепительной роскошью, что и два дома Кончини, покои эти состояли из гостиной, спальной и будуара; комнаты были расположены анфиладой. В прихожей сидела женщина лет сорока. Это была Марчелла, камеристка и наперсница маркизы д'Анкр, тоже флорентинка. Ответив улыбкой на почтительный и непринужденный реверанс служанки, Леонора прошла через переднюю, гостиную, спальню и очутилась в будуаре.

Там она отперла маленькую дверь, скрытую за гобеленом, и проникла в следующую комнату.

Это небольшое помещение казалось очень простым по сравнению с покоями Леоноры, но и оно было хорошо обставлено. Выйти отсюда можно было только через дверь, в которую только что шагнула Леонора. В комнате было одно окно без решетки, выходившее во внутренний дворик и расположенное на такой высоте от земли, что выпрыгнуть из него – значило бы разбиться насмерть.

Эта светлая и милая комнатка, затерянная в глубине покоев Леоноры, которые, в свою очередь, прятались в глубине покоев королевы-матери, были тюрьмой, куда добровольно заточила себя дочь Кончини и Марии Медичи. Теперь понятно, почему Одэ де Вальверу никак не удавалось разыскать девушку.

Флоранс сидела у окна. В первый же день Леонора предложила ей расстаться с ярким, несколько театральным костюмом уличной цветочницы, к которому так привыкли парижане. Теперь на Флоранс был богатый, но неброский наряд, сшитый с большим вкусом: именно такие платья носили благородные девицы. И Флоранс преобразилась. Теперь она блистала идеальной красотой и казалась воистину неземным созданием.

Мы помним, что девушка пришла в Лувр по доброй воле и теперь – как она сама выразилась – «ожидала, что решит с ней делать ее мать». Мы помним также, что Кончини вроде бы проявил к Флоранс некоторый интерес, посоветовав ей ни в коем случае не подавать вида, что она знает имя своей родительницы.

Теперь Флоранс была во дворце, рядом с матерью – и еще ни разу не видела ее.

Кончини появился в тихой комнатке один раз, в первый день. Он провел здесь всего несколько минут. Был холоден и официален. И даже не заикнулся о том, что втолковывал Флоранс накануне. Он только извинился за свое поведение, уверяя, что, знай он об их родстве, все было бы по-другому. Впрочем, маршал уже справился со своей страстью и говорил вполне искренне. Он предложил девушке не дичиться мадам д'Анкр и быть покорной и почтительной; Леонора Галигаи готова стать ей «доброй матушкой», пояснил он.

Девушка навострила уши, но Кончини ушел, ничего не добавив.

Несчастная Флоранс напрасно ждала от него слова, движения, жеста, свидетельствующего о том, что в душе маршала проснулись отцовские чувства. Девушка была слегка разочарована, но ничуть не расстроена. И простодушно ужаснулась, обнаружив в своем сердце только безразличие к признавшему ее отцу и безраздельную любовь к матери, которая не только никогда не признает свою дочь, но, похоже, даже не пожелает взглянуть на нее. Возможно, холодность, с которой Флоранс смотрела на Кончини, объяснялась и тем, что девушка, сама того не сознавая, все еще была под впечатлением происшедшей накануне сцены, за которую извинялся маршал.

В отличие от Кончини Леонора в тот первый день почти не оставляла Флоранс одну. Галигаи пустила в ход тысячу маленьких хитростей, чтобы проверить, знает ли девушка имя своей матери. Впрочем, Леонора почти не сомневалась, что Флоранс все известно. Однако уловки не помогли: девушка ничем себя не выдала. Убедило ли это Леонору Галигаи в том, что Флоранс ничего не подозревает? Вряд ли: глаз у супруги маршала был наметанный. Она сразу почувствовала, что любовь к якобы неизвестной матери пронизывает каждое слово, каждый жест юной красавицы, светится в ее очах. И Леонора тут же успокоилась. Она поняла, что если Флоранс знает правду, то скорее вырвет себе язык, чем скажет хоть одно слово, которое сможет повредить се матери. И Галигаи не ошиблась…

Она настолько уверилась в дочерних чувствах Флоранс, что на второй день предложила ей:

– Не считайте себя пленницей. Вы можете спокойно ходить по Лувру и, если захотите, – даже гулять за стенами дворца. Но если вы действительно любите мать, вам лучше не покидать этих покоев.

– Почему, мадам? – удивилась девушка.

– Потому что это то же самое, что взять кинжал и собственной рукой вонзить его ей прямо в сердце, – мрачно заявила Галигаи.

Она произнесла это таким тоном и с таким выражением лица, что Флоранс сразу ей поверила. Задрожав от ужаса, девушка твердо пообещала:

– Я не переступлю порога этой комнаты!

– Ну, это уж слишком, – возразила Леонора со слабой улыбкой, – вы можете свободно пользоваться будуаром и гостиной – это мои личные апартаменты.

– Я не буду выходить из этой комнаты, так спокойнее, – повторила Флоранс.

– Что ж, как вам угодно, – пожала плечами очень довольная Леонора, скрывая свою радость за маской полного безразличия.

Галигаи не сомневалась, что девушка сдержит обещание, и все же на всякий случай установила за ней тайное наблюдение. Настолько тайное, что Флоранс ничего не заметила… Да она и не покидала комнаты, в которой протекали дни ее добровольного затворничества. Если бы девушка попыталась выйти, то сразу поняла бы, что она – настоящая пленница. Но ей и в голову не приходило нарушить данное Леоноре слово.

Забыла ли Флоранс Вальвера, своего суженого?

Нет. Она все время думала о нем. Но к встрече с ним вовсе не стремилась. И даже твердо решила скрыться от него, если он ее вдруг разыщет. Такое поведение влюбленной девушки может показаться странным и непонятным. Но его нетрудно объяснить.

Сохраняя внешнее спокойствие, Флоранс тем не менее прекрасно осознавала, в какой опасности находится, оказавшись рядом с отцом и матерью, которые с самого рождения обрекли свою дочь на смерть. Девушка знала, что жизнь се висит на волоске. Она почувствовала это в тот самый миг. когда мать велела ей следовать за собой.

И, все отлично понимая, Флораис покорно пошла за королевой, хотя, если вы помните, жених и пытался остановить возлюбленную. Вальвер тоже знал – и, может быть, даже лучше, чем Флоранс, – как она рисковала, полностью отдавая себя во власть своей невероятно эгоистичной матери: ведь чудом спасшаяся дочь была живым свидетельством бесчестия королевы, и та видела в девушке смертельного врага.

Если бы Вальвер нашел Флоранс, то даже против ее воли вырвал бы любимую из когтей неотвратимой смерти. Но девушка не желала, чтобы ее спасали… Она готова была поплатиться жизнью, но удовлетворить жгучее любопытство, заставившее ее сказать, что ей интересно, «как с ней поступит мать». Эти слова означали на самом деле, что Флоранс хотелось убедиться, хватит ли у ее матери духа снова обречь на смерть дочь, которой она один раз уже вынесла страшный приговор,

Почему же это юное создание, которому сам Бог велел дорожить жизнью, с самоубийственным упорством подвергало себя чудовищному риску? Мы вынуждены смиренно признать, что не можем этого объяснить. Как не беремся объяснить и беззаветную любовь Флоранс к матери, которую девушка должна была бы скорее ненавидеть, как без обиняков заявила Марии Медичи Леонора Галигаи. Мысли и чувства иных возвышенных натур столь утонченны, что повергают более заурядных людей в совершенное изумление и не поддаются никакому анализу,

Мы твердо уверены лишь в одном: обожание, с которым Флоранс относилась к матери, было чистым и бескорыстным, к нему не примешивалось ни одной задней мысли. Девушка прекрасно понимала, что мать не может признать ее, как это сделал отец: французская королева не смела во всеуслышание заявить о своем позоре. Флоранс было ясно, что мать ее обязана сохранять в глазах подданных свою честь незапятнанной – и потому никогда не назовет дитя своей любви дочерью, даже без свидетелей, даже тайно… Флоранс безропотно соглашалась с этим. Она не была честолюбивой. Но девушка страстно желала дождаться от королевы хоть одного слова, взгляда или жеста, доказывающего, что материнские чувства не до конца умерли в ее сердце и что, будь она скромной горожанкой или бедной крестьянкой, она бы не задумываясь приняла дочь в свои объятия.

Ни о чем другом Флоранс и не мечтала. Эта чистая и трогательная надежда заставила ее пойти на смертельный риск и добровольно отказаться от свободы, которой девушка дорожила, как никто другой: ведь красавица росла на воле, никому и ничему не подчиняясь…

Медленно тянулись томительные дни, а мечта, во имя которой Флоранс сама принесла себя в жертву, все никак не сбывалась. Девушка ни разу не видела матери: та не приходила к дочери и не звала ее к себе, словно решила навсегда оставить Флоранс в руках маркизы д'Анкр.

А Леонора, как мы уже говорили, навещала девушку каждый день и порой подолгу беседовала с ней. Благодаря этим частым встречам между женой и дочерью маршала д'Анкра установилась даже некоторая близость, хотя они и не могли симпатизировать друг другу: у Флоранс было слишком много причин не доверять Леоноре, к тому же девушка прекрасно понимала, что внебрачной дочери вряд ли стоит рассчитывать на особую благосклонность супруги своего отца. Ласковые улыбки Леоноры сначала не вызвали отклика в душе Флоранс. Девушке было ясно, что это притворство, с помощью которого Галигаи пытается проникнуть в ее тайну. Но Леонора не изменила отношения к Флоранс и тогда, когда осознала, что ничего не добьется. И девушка была ей за это благодарна.

Что же касается Леоноры, она возненавидела Флоранс еще тогда, когда видела в ней лишь соперницу. И продолжала ненавидеть, узнав, что красавица – дочь Кончини. Только ненависть эта стала чуть менее жгучей. К несчастью, теперь к ней примешивался страх. Флоранс, дочь Кончини, была для маршала еще опаснее, чем уличная цветочница Ландыш, любви которой он домогался. А если над Кончини нависала какая-то угроза, Леонора действовала гораздо решительнее и беспощаднее, чем в тех случаях, когда ею двигала самая лютая ненависть.

К счастью для девушки, Галигаи быстро поняла, что та не собирается ничего предпринимать. Наоборот, ради матери Флоранс была готова пожертвовать собой, всеми силами стремясь оградить королеву от козней многочисленных врагов. Значит, девушка не представляла опасности ни для Марии Медичи, ни для Кончини, благополучие которого целиком и полностью зависело от его венценосной любовницы.

Убедившись, что Флоранс сама по себе не опасна, Леонора, которая обычно не делала плохого лишь ради удовольствия творить зло, уже не видела смысла преследовать девушку своей ненавистью. Флоранс стала ей безразлична. А потом Леонора невольно поддалась неотразимому обаянию красавицы; как Галигаи призналась Марии Медичи, ее тронула эта чистая и благородная душа, простившая матери все обиды и полная лишь беспредельной любви к ней.

И Леонора не то чтобы привязалась к дочери Кончини (привязаться к Флоранс она никогда бы не смогла), а стала относиться к ней с уважительной благосклонностью. Галигаи не только не желала теперь девушке зла, но даже готова была оказать ей некоторые услуги – разумеется, лишь те, которые никак не могли повредить ее обожаемому Кончини.

…Когда маркиза д'Анкр вошла к Флоранс, та встала и придвинула ей кресло. Леонора жестом показала, что не собирается садиться, и сразу приступила к делу.

– Дитя мое, – произнесла она, – вами очень заинтересовалась герцогиня де Соррьентес. Сейчас она будет просить у королевы разрешения забрать вас с собой. Герцогиня говорит, что хочет видеть вас одной из своих фрейлин и берется вас опекать.

– Еще недавно, когда я была цветочницей и приносила цветы мадам герцогине де Соррьентес, она была ко мне очень добра. Но я никак не думала, что она до такой степени заинтересуется мною, – ответила Флоранс; по поведению девушки трудно было понять, польстило ли ей такое внимание знатной дамы.

– Герцогиня жаждет видеть вас подле себя! Но только не подумайте, что она вас полюбила, – усмехнулась Леонора. – Просто герцогиня знает, кто вы на самом деле. А она – злейший враг вашей матери.

– Почему же, ненавидя мою мать, она хочет взять меня к себе? – изумилась Флоранс.

– А вы не догадываетесь? – вскинула брови Леонора. – Чтобы вы были у нее под рукой! Эта женщина видит в вас средство, с помощью которого можно погубить вашу мать.

– Мадам, – промолвила Флоранс с невыразимой грустью, – я уже очень давно поняла, что с моим рождением что-то неладно… Но ужаснее всего то, что сама моя жизнь представляет смертельную угрозу для женщины, которая произвела меня на свет. От этой мысли у меня разрывается сердце! И именно поэтому я сразу решила никуда отсюда не выходить, чтобы не навредить своей матери, И дала вам честное слово, что не переступлю порога этой комнаты.

– И вы сдержали свое обещание, согласна. Но что вы хотите этим сказать? – спросила Галигаи.

– Я хочу сказать, что ни мадам де Соррьентес, ни кто-либо другой никогда не дождутся, чтобы я причинила хоть малейшее зло своей матери, – решительно заявила Флоранс.

– Жар, с которым вы говорите, доказывает вашу искренность,, – улыбнулась Леонора. – Но вы очень ошибаетесь, полагая, что мадам де Соррьентес станет действовать в открытую. Нет, она будет держаться в тени и тайно плести свои подлые интриги – причем с такой ловкостью, что вы ничего к не заподозрите: само ваше присутствие в ее доме будет ей прикрытием. Не так ли коварно она пыталась расположить вас к себе и завоевать ваше доверие?

– Вы полагаете, мадам, что она уже тогда знала, кто я такая? – удивилась девушка.

– Можете не сомневаться. – заверила ее Леонора. И продолжала: – Она и сейчас действует так, как привыкла, – исподтишка. По просьбе маркиза д'Анкра королева уделила вам капельку своего драгоценного внимания. И довольно сухо пригласила вас в Лувр. Вот и все. И ничего больше. Она совсем забыла про вас. Это не удивительно: у нее столько забот! Поэтому вы живете здесь у меня, находясь под моим покровительством и моей защитой. Мадам де Соррьентес очень хорошо это знает – и только у меня ей следовало спросить, готова ли я отпустить вас к ней. Но она не стала этого делать, ибо отлично понимает, что как искренний друг вашей матери и никогда не соглашусь на такое… И, минуя меня, герцогиня обратилась прямо к королеве.

– И вы полагаете, что Ее Величество позволит?.. – прошептала Флоранс.

– Ах, бедное мое дитя! – вздохнула Леонора. – Королеву совершенно не волнует, останетесь ли вы у меня или отправитесь к мадам де Соррьентес. Поэтому она отдаст вас ей. А мне придется молча повиноваться… И тогда ваша мать погибнет, неизбежно погибнет!

– А если я откажусь? – спросила испуганная девушка. – По-моему, королева не может принудить меня к этому силой.

– Конечно, нет, – согласилась Галигаи с улыбкой, радуясь, что Флоранс сама затронула ту тему, к которой Леонора собиралась подвести беседу. – Если вы не пожелаете последовать за мадам де Соррьентес, даже Ее Величество вынуждена будет склониться перед вашей твердой волей. Я только хотела вас предупредить. Теперь вы все знаете. Вам решать, погубить ли свою мать, отправившись к герцогине, или спасти несчастную женщину, продолжая жить у меня.

– Тут и думать нечего, мадам! – вскричала Флоранс. – Раз вы согласны, я потребую, чтобы меня оставили у вас.

– В таком случае – будьте наготове, – проговорила Галигаи. – Скоро за вами пришлют.

Добившись своего, Леонора поторопилась уйти. Открыв дверь, она обернулась и с наигранным равнодушием сказала:

– Не забывайте, что, если вам будет угодно, вы вправе изменить свое решение.

При этом горящий взгляд Галигаи был прикован к лицу девушки. Та сразу поняла: Леоноре необходимо твердо знать, что ее подопечная не передумает; и красавица пылко заверила маркизу д'Анкр:

– Мадам де Соррьентес сможет увезти меня из Лувра только силой.

Леонора улыбнулась: теперь она не сомневалась во Флоранс. Благосклонно кивнув девушке, Галигаи вышла из комнаты.

А Флоранс не двинулась с места; она еще долго стояла, опираясь руками о спинку кресла. Девушка погрузилась в размышления и немало времени провела, глядя в пространство. Обдумывая короткий разговор с Леонорой, Флоранс быстро пришла к заключению: «Ее послала моя мать. Да, именно так»,

Вздохнув, девушка сказала себе: «Бедная матушка, как ей приходится хитрить, чтобы скрыть от меня то, что не составляет для меня никакой тайны! Лучше бы она мне доверилась! И я бы сразу успокоила ее!.. Но она не может, она совсем меня не знает! Она же королева… Увы! Лучше бы она была простой горожанкой!.. Но она королева!.. Да, королева, и из-за меня может пострадать ее честь! Конечно, для нее было бы лучше, если бы я умерла! Да, ее преследует страх, и ей не будет покоя, пока я жива… И все же она не захотела погубить меня… Она старается меня спасти! А раз так, значит, в глубине сердца она хранит капельку нежности к ребенку, которого ей когда-то пришлось бросить и которого она никогда не сможет признать… ибо она королева. Да ведь я этого от нее и не жду. Мне бы только услышать – пусть это будет даже самый тонкий намек, – что в ее душе есть уголок и для меня. И я начинаю верить, что рано или поздно этот благословенный миг настанет, да, да, он обязательно настанет!»

Пока Флоранс предавалась несбыточным мечтаниям, Леонора вернулась к Марии Медичи, которая металась по комнатам, сама не своя от волнения, Галигаи поспешила успокоить королеву:

– Я же вам говорила! Мне даже не понадобилось убеждать ее: девочка так умна, что все поняла с полуслова. Она не последует за синьорой, будьте покойны, мадам.

– Ах, Леонора, эти переживания сведут меня в могилу, – простонала Мария Медичи.

– Держите себя в руках, – грубовато буркнула Галигаи, – не распускайтесь. А мне-то каково! Кончини впал в немилость. Король публично смеялся над ним! Мы висим на волоске. Но вы же видите, что я совсем не думаю о своих делах, а занимаюсь исключительно вашими. И не причитаю. А главное, не теряю головы, как некоторые.

– Не все же столь решительны и энергичны, – вздохнула королева.

– Будь на ее месте какая-нибудь интриганка, она бы сразу продалась вашим врагам, – продолжала Леонора. – Но вам крупно повезло: это чистая и благородная натура! К тому же девочка слушается нас во всем. Забывая о собственном благе, она думает только о вас. Вам бы следовало перестать волноваться и благодарить Бога за такую милость. А вы жалуетесь.

– Что бы ты ни говорила, мне не обрести покоя, пока эта девочка не… не исчезнет, – пробормотала Мария Медичи.

«Так вот куда она клонит», – подумала Леонора и холодно произнесла:

– Если вы распорядитесь, мадам, известный торговец травами, который держит лавку на мосту Менял, найдет для нас подходящее зелье.

– Значит, ты согласна со мной? – живо спросила Мария Медичи, не ожидавшая, что Леонора одобрит ее замысел.

– Нет, мадам, я с вами не согласна, – ответила Галигаи все с тем же мрачным спокойствием. – Более того, я думаю, что это было бы самой грубой вашей ошибкой с самыми трагическими для вас последствиями.

– Это почему же? – осведомилась Мария Медичи, не скрывая досады.

– Потому что этим немедленно воспользуются ваши противники, – отчеканила Леонора. – Они раздуют скандал, обвиняя вас в смерти невинной девушки. Вы можете возразить, что никто ничего не докажет. Но все равно на вашу репутацию будет брошена тень… Нет, мадам, поверьте, что к этой крайней мере прибегать уже поздно. Вы только погубите себя. Сейчас годится лишь хитрость. И ваша дочь будет всячески помогать вам. Я долго размышляла над этим – и мне пришел в голову один план. Надо только отшлифовать детали… Я продумаю все до конца и объясню вам, что нужно делать. По-моему, это будет неплохим выходом из положения. А пока ведите себя по-прежнему. Это лучшее, что можно предпринять.

– Хорошо, я последую твоему совету, – покорно согласилась Мария Медичи. И тут в покои королевы провели Фаусту.

Пардальян не ошибся, когда заявил Вальверу, что Фауста, услышав о выходе герцога Ангулемского из игры, быстро оправится от потрясения. О решении герцога Фаусту известил сам Пардальян, и это действительно явилось для нее тяжелейшим ударом. Но. красавица не отказалась от борьбы. Замыслила ли она новую интригу? Вероятно, да. Сложить оружие Фаусте мешала еще и гордыня: главным своим противником она считала Пардальяна – и ни за что не желала признать его победителем.

Как бы то ни было, сейчас она стояла перед Марией Медичи, готовая к борьбе – жестокой борьбе, в которой обворожительные улыбки и ласковые речи скрывают хитрость и вероломство. Да, Фауста приготовилась к схватке – к схватке с Леонорой. Ведь герцогиня давно уже раскусила Марию Медичи и понимала, что сражаться ей предстоит не столько с королевой, сколько с козырной дамой из ее колоды.

Мария Медичи не блистала умом, но была превосходной актрисой и умела притворяться не хуже, чем Фауста и Леонора. Расставшись с герцогиней полчаса назад, королева встретила ее так, словно они не виделись две недели, и радость Марии Медичи казалась вполне искренней.

Она сразу заговорила о своем сыне, который совершенно незаслуженно обидел бедного маршала д'Анкра, виновного лишь в безграничной преданности королю.

Незаметно наблюдая за Марией Медичи, Фауста поняла, что эта тема действительно волнует ее. Королева обращалась к герцогине с полнейшим доверием, и Фауста решила, что ее собеседница ни о чем не догадывается.

Успокоившись на этот счет, герцогиня принялась утешать королеву и давать ей советы, не переставая заверять в своей преданнейшей дружбе. Визит затянулся сверх всякой меры. У Фаусты было много времени, и она не спешила перейти к тому, что ее действительно занимало. А королева словно не замечала, как летят минуты. Можно было подумать, что она искренне наслаждается беседой с Фаустой. Но в конце концов Мария Медичи сама затронула тему, которая волновала ее не меньше, чем гостью.

– Вы говорили, герцогиня, что хотите меня о чем-то попросить, не так ли? – осведомилась королева с самым благожелательным видом.

– Да, мадам, и вы заранее обещали исполнить мою просьбу, – улыбнулась Фауста.

– Если это в моей власти, – уточнила королева со смехом.

– Это вы уже говорили, мадам, и я вам ответила, что все зависит только от вас, – напомнила Фауста, не переставая улыбаться.

– От своего слова я не отказываюсь, – весело воскликнула Мария Медичи.

– Да и просьба моя пустячная, – легко произнесла герцогиня.