Текст книги "Последняя схватка"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Все видели, что барону не удается освободиться. И все прониклись невольным уважением к незнакомцу, который с такой легкостью усмирил силача Роспиньяка. А ведь приспешнику Кончили до сих пор не было равных. Все заметили, что губы у барона зашевелились, но никто не разобрал ни слова.

Зато все прекрасно разобрали ответ Вальвера: тот орал так громко, что его услышал бы и глухой,

– Нет, Роспиньяк, я тебя не отпущу, – кричал Одэ. – Вернее, после того, как выполню свое обещание. Помнишь, что я тебе говорил: где бы мы ни встретились, мой сапог по-прежнему к твоим услугам. А я слов на ветер не бросаю.

Вальвер вцепился в Роспиньяка двумя руками и приказал:

– А ну-ка повернись, барон.

Роспиньяк извивался, как. червяк, сопротивляясь с удесятеренной силой. Но все было бесполезно. Вальвер оторвал барона от пола и на вытянутых руках понес к дверям. Какие-то пять-шесть шагов – и, удерживая противника одной рукой, Одэ распахнул другой створку двери. Потом опять крепко схватил врага двумя руками и чуть отступил от выхода. И вдруг снова поставил Роспиньяка на ноги, подтолкнул и скомандовал:

– Вперед, барон!

В тот же миг граф правой ногой дал приспешнику Кончини сокрушительный пинок, который весьма ускорил полет неотразимого, элегантного, грозного барона де Роспиньяка. Было такое впечатление, что страшный ураган подхватил соломинку и швырнул ее в открытую дверь. Раздался дикий вопль, а потом из передней донесся глухой звук, с которым тяжелое тело рухнуло на ковер. Больше барон в зале не появился…

Но Вальверу и этого было мало. Он подошел к дверям и прокричал:

– И не смей больше показываться мне на глаза, а то получишь еще один такой подарочек.

Одэ помедлил, словно ожидая ответа. Ответа не последовало. Роспиньяк ничего не услышал по той простой причине, что потерял сознание: не столько от боли, сколько от ярости и стыда. Не дождавшись ответа, Вальвер закрыл дверь, повернулся и как ни в чем не бывало осмотрелся, словно оценивая, какое впечатление произвела его экстравагантная и, надо признать, весьма неуместная выходка.

Х
ПАРДАЛЬЯН СНОВА ВМЕШИВАЕТСЯ

Впечатление было убийственное.

Король молчал, и в огромном зале стояла мертвая тишина. Людовик не шевелился, и казалось, что некий волшебник превратил всех этих блестящих кавалеров и ослепительных дам в мраморные изваяния. Король замер с непроницаемым лицом, скрывая досаду и, скажем честно, страх перед неминуемым объяснением с Кончини, и на лицах статуй, которые минуту назад были галантными придворными, тоже ничего нельзя было прочесть. Друзья и враги Кончини – все окаменели, ожидая реакции Людовика, готовые тут же подражать ей. Только на губах у Пардальяна играла насмешливая, чуть презрительная улыбка, а в глазах прыгали веселые искорки.

Гнетущая тишина смутила Вальвера. Увидев статуи вместо людей, он содрогнулся. Ему казалось, что на бесстрастных лицах написано осуждение. Весь его гнев – в котором, вероятно, была и доля неосознанной ревности – улегся как по волшебству. И Одэ стало ясно, что он совершил нечто ужасное. Уверяю вас, что в этот миг он отнюдь не гордился собой. Наоборот, Вальвер ругал себя последними словами.

«Бей меня лихорадка! – в отчаянии думал он. – Порази меня чума! Какая муха меня укусила?! Устроить такой скандал – в Лувре, на глазах у Его Величества, в присутствии королевы-регентши, при всем дворе!.. Да я сошел с ума! Может, меня цапнула бешеная собака?.. Что же она не разорвала, не загрызла меня насмерть? Эх, дьявол, лучше бы она сожрала меня со всеми потрохами… Стоял бы себе спокойно! Так ведь нет, решил силу свою показать! Жалкий хвастун, хам, грубое животное, скотина! Вот это влип! Ох, как кружится голова… Сама готова слететь с плеч… Будто на ниточке болтается… Сам виноват! Голову не жалко, черт с ней… Я честь свою уронил, вот что страшно! Все решат, что я человек невоспитанный и что такому нечего делать в приличном обществе. Меня будут считать грубияном, неотесанным мужланом… Меня, потомка славного рода Вальверов! О, чтоб мне пусто было! Ух, гром и молния, тысяча чертей!»

Одэ раскаивался искренне и глубоко. Но было уже поздно. И молодой граф сказал себе:

«Заварил кашу – теперь расхлебывай. Пусть меня казнят, но я не хочу прослыть наглецом… Надо объяснить все королю, извиниться…»

Следует заметить, что Вальвер мог спокойно уйти, но даже не подумал об этом. А ведь это был лучший способ сохранить голову: которая «болталась на ниточке». Юноша любил и был любим, у него было множество причин дорожить жизнью. Но он не вспоминал об этом. Его волновало лишь то, что он опозорился в столь блестящем обществе. Страх прослыть неотесанным мужланом заглушил мысли об опасности, что доказывает: Вальвер был еще большим ребенком.

Забыв обо всем, он направился туда, где стояли Людовик XIII и Пардальян. Перед графом расступились, как перед зачумленным; придворные не знали, что решит король.

Когда Вальвер двинулся с места, все эти статуи ожили, зашевелились, словно развеялись таинственные чары.

Первым зазвучал голос королевы. Явно отвечая на вопрос, заданный шепотом, Мария Медичи громко заявила:

– Конечно, это не дворянин. Это простолюдин какой-то без роду и племени. Он силен, как бык, и ведет себя, как последний дикарь. Надо выяснить, как он сюда попал. Да еще и подошел к Его Величеству – нет, это просто верх бесстыдства! Этот человек заслуживает самого сурового наказания – в назидание всем наглецам и грубиянам!

Эти слова были прямым предупреждением сыну. На Вальвера они подействовали, как удар хлыста.

Возбужденный Кончини принялся что-то быстро говорить королеве, а та согласно кивала головой. Леонора поддерживала мужа со свойственной ей решительностью. Как и опасался король, глупая выходка становилась чрезвычайным происшествием.

Как обычно, лицо Фаусты было непроницаемым; красавица не принимала участия в обсуждении досадного инцидента.

Король был очень расстроен, и Пардальян тихо предупредил его:

– Господин д'Анкр потребует кровавой расправы… Не забывайте, сир, что отдать ему господина де Вальвера – это все равно что схватить меня самого, связать по рукам и ногам и швырнуть своре ваших врагов.

– Я никогда не поступлю так, сударь, – пообещал Людовик. – Но…

Он не закончил своей мысли, однако Пардальян все понял без слов. И друзья короля, которые знали его дольше – что вовсе не означает, будто они знали его лучше, чем шевалье, – тоже сообразили: монарх искренне хочет того же, что и Пардальян, тем более что Людовик слепо верил шевалье, чувствуя, что над ним, четырнадцатилетним подростком, нависла страшная угроза и что лишь Пардальян может его спасти. Королю было совершенно ясно, что в его собственных интересах защитить Вальвера, голову которого сейчас потребует Кончини. Добавьте еще то, что сам король вовсе не гневался на Одэ. Даже наоборот. В душе он ликовал, как ребенок, радуясь унижению, которому подвергся ненавистный фаворит: ведь всем было понятно, что Вальвер не только проучил Роспиньяка, но и запятнал честь самого Кончини. И королю хотелось не наказать молодого графа, а наградить.

Почему же в таком случае его одолевали сомнения?

Все дело в том, что Людовик XIII уже в юные годы начал проявлять ту нерешительность и слабохарактерность, которые сохранил на всю жизнь и благодаря которым стал игрушкой, пусть и не всегда послушной, в руках такого волевого человека, как Ришелье. Король знал о своей слабости. Он понимал, что ему трудно будет возражать упорному Кончини, которого всячески поддерживает королева; юноша опасался, что ему снова придется сдаться – как сдался он только что, когда всем уже казалось, что фаворит повержен окончательно и бесповоротно. Вот почему король боялся вступать в борьбу с Кончини. Тем более что требование маршала на этот раз было вполне законным: по справедливости Вальвера действительно следовало наказать.

Пардальян прекрасно чувствовал состояние короля и подумал без всякого почтения:

«И хочется, и колется, понимаю… Ладно, возьму все на себя. У меня, слава Богу, спина широкая – и кто за ней только не прятался…»

Шевалье сразу нашел единственное решение и громко спросил:

– Угодно ли Вашему Величеству, чтобы я ответил от вашего имени господину д'Анкру?

– Отвечайте, – поспешно согласился король, ясно показывая, с каким облегчением он принимает это предложение.

Пардальян чуть заметно улыбнулся. Глядя Людовику прямо в глаза, словно желая передать ему часть своей силы и воли, он уточнил свою мысль:

– Итак, я буду говорить от имени Вашего Величества. И стало быть вы, сир, не сможете меня опровергнуть, ибо опровергнете тогда самого себя.

– Будьте покойны, сударь: я подтвержу все, что вы скажете, – откликнулся король,

Он заявил это энергично и уверенно: юноша не сомневался, что шевалье заставит Кончини отступить. Пардальян удовлетворенно улыбнулся.

В этот миг к королю с разных сторон подошли Вальвер и Кончини. Расстроенный Вальвер хотел повиниться, не думая о том, что совершает еще один проступок, собираясь заговорить с монархом без его милостивого на то соизволения.

Пардальян все понял и выразительнейшим взглядом приказал Одэ молчать.

Впрочем, к королю уже обратился Кончини. Обычно он строго соблюдал этикет, однако на сей раз сознательно пренебрег его правилами. Но фавориту Марии Медичи позволялось все… Кончини был очень бледен. Его била нервная дрожь. Было видно, что ему стоит неимоверных усилий сдерживать себя. Голос у него не срывался, но маршала выдавал сильный итальянский акцент, проявлявшийся всякий раз, когда Кончини чрезмерно волновался.

– Сир. такой скандал, такое оскорбление, нанесенное одному из преданнейших ваших слуг, – асе это не может остаться безнаказанным. Виновника надо заточить в крепость! Нижайше испрашиваю у Вашего Величества разрешения на арест этого человека.

Огромным усилием воли Кончини заставил себя выразить просьбу в почтительных выражениях, но в голосе маршала звучали властные интонации.

Пардальян ответил ему холодным тоном:

– Конечно, граф де Вальвер поступил не лучшим образом. Это бесспорно. Но не брать же его за это под стражу! По-моему, устного порицания: от короля будет вполне достаточно,

Кончини передернуло: такого поворота событий он не ожидал. Фаворит сразу понял, что Пардальян говорит с разрешения Людовика; иначе и быть не могло. И маршал д'Анкр почувствовал, что Пардальяна ему не одолеть. Тогда он снова обратился к королю – по-прежнему выбирая выражения, но не меняя властного тона:

– Ваше Величество не откажет в законной просьбе самому преданному из ваших слуг! Прошу позволения лично произвести арест.

Читатель знает, что Пардальян не отличался особым терпением. И сейчас лицо шевалье мгновенно вспыхнуло от гнева. Быстро сделав два шага, он оказался возле фаворита и, окинув его презрительным взглядом, заявил:

– Сударь, когда я к кому-то обращаюсь, а мне не отвечают, я рассматриваю это как оскорбление. А оскорблений я не прощаю. Хоть я и стар, но вполне могу забыться, как этот юноша, и потребовать удовлетворения прямо на месте.

Кончини содрогнулся. Он знал по опыту, что с Пардальяном шутки плохи. Фаворит сразу представил себе, как богатырские руки опускаются ему на плечи – и он, Кончини, на глазах у всего двора переживает то же унижение, какое только что пришлось испытать Роспиньяку. И маршал д'Анкр понял, что необходимо отступить. Он закусил тубу, сжал кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони и на коже выступила кровь, и заставил себя улыбнуться. С самым вежливым видом он спросил, изображая удивление:

– Вы почтили меня своим вниманием, сударь?

– Да, сударь, – холодно ответил шевалье,

– Простите, не услышал. И что же вы мне сказали? – любезно осведомился фаворит.

– Я сказал, что арест, которого вы требуете, – это слишком суровое наказание за такой проступок, – отчеканил Пардальян.

– Не согласен, – возразил Кончини. – Было оскорблено достоинство коронованных особ.

– Позвольте, позвольте, – насмешливо протянул шевалье, – вы глубоко заблуждаетесь. Оскорбление действительно было – страшное оскорбление. Но все видели, что граф де Вальвер нанес его не королю, а барону де Роспиньяку. Он у вас на службе? Если так, вы сделали плохой выбор… Вы считаете, что оскорбление распространяется и на вас? Правильно считаете, ведь вы – хозяин пострадавшего. Только не следует распространять это на кого-то еще.

– А я утверждаю, что здесь произошел скандал, – настаивал Кончини. – Скандал в королевском дворце. Следовательно, это было преступление против монарха.

– Еще большее заблуждение, – холодно заметил Пардальян. – Просто один дворянин публично высказал свое мнение о другом дворянине. Вот и все. У нас во Франции человек благородного происхождения, посчитавший себя оскорбленным, обнажает шпагу, атакует обидчика и убивает его – или же погибает сам. В любом случае пролитая кровь смывает нанесенное оскорбление. Уверяю вас, что, вымаливая у короля разрешение на арест обидчика, оскорбленный сам себя унижает, и это ясно всем и каждому. А вы, похоже, этого не знали. Вас извиняет то, что вы иностранец и в вашей стране, возможно, все по-другому… Но теперь вам известно, каковы наши обычаи. А раз вы живете у нас и чувствуете себя оскорбленным тем, что был унижен человек, который вам служит, – что ж, я объяснил вам, как следует поступить, чтобы спасти свое попранное достоинство. Я ручаюсь, что господин де Вальвер – человек чести, хоть и излишне горяч, и не откажется от поединка, на который, полагаю, вы его вызовете.

Все это Пардальян изложил с самым серьезным видом. Считая, что все сказано, шевалье отвернулся от Кончини и под одобрительный шепот придворных занял свое место рядом с королем.

Пардальян сделал очень удачный ход. В то время к вопросам чести относились с особой щепетильностью, И присутствующие почти единодушно поддержали шевалье. Грубая выходка Вальвера и нарушение этикета, на признании чего так настаивал Кончини, – все было забыто. Осталось одно: смертельное оскорбление, нанесенное дворянину. Даже самые горячие сторонники маршала д'Анкра полагали, что пытаться арестовать обидчика – ниже достоинства благородного человека, горящего желанием отомстить за свою поруганную честь. Все считали, что оскорбление, полученное Кончини, может смыть только кровь. Одобрительный шепот, последовавший за словами шевалье, свидетельствовал, что представители знатнейших семейств Франции полностью согласны с Пардальяном.

Быстро оценив обстановку, Кончини сообразил, что проиграл. Он сделал отчаянную попытку навязать свою волю юному королю, обратившись к нему со словами:

– Сир, следует ли понимать, что вы одобряете звучавшие здесь речи?

Но у Людовика не оставалось больше никаких сомнений. И он искренне ответил:

– Странный вопрос. Разве я не первый дворянин королевства? И дело чести я могу рассматривать только с таких позиций… Так вот, сударь, даже последний дворянин этой страны скажет вам, что он полностью согласен с господином де Пардальяном. Удивляюсь, как вы до сих пор этого не поняли.

И монарх тоже отвернулся от Кончини.

Взбешенный фаворит склонился до земли и медленно отступил назад. Взглядом, пылавшим ненавистью, он исподлобья смотрел на Людовика, Пардальяна и Вальвера. Выйдя из круга королевских приближенных, Кончини выпрямился, тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб и пробормотал:

– Ладно, несчастный интриган, ты победил, втершись в доверие к безвольному мальчишке! Очередь за мной. Скоро вы покинете спасительный Лувр… И я кинжалом вырежу ваши сердца, брошу их бездомным собакам – и псы будут рвать их на части!..

Король оказался рядом с Вальвером. Людовик понимал, что нужно как следует разбранить графа при всех… а потом, наедине, от души похвалить. К тому же юноша боялся окончательного разрыва с фаворитом матери. Поэтому король нахмурился и распорядился:

– Подойдите, сударь, я вас хорошенько отчитаю.

Вальвер приблизился, поклонился и искренне покаялся:

– Сир, я смиреннейше признаю, что вел себя неподобающим образом. Умоляю Ваше Величество поверить, что я этого не хотел. Меня ослепила ярость. Умоляю простить меня за то, что я совершенно потерял самообладание. Я очень виноват! Потому и остался здесь, хотя мог уйти. Отдаю себя в ваши руки, сир, и сочту заслуженным любое наказание.

Эта речь произвела на всех присутствующих самое благоприятное впечатление. Король чуть смягчился:

– Вот и славно. Вы признаете свою вину. Это делает вам честь. Значит, вы раскаиваетесь а своем поступке?

– Простите, сир, но я раскаиваюсь не в своем поступке, а в том, что все это случилось в присутствии короля, – просто ответил Вальвер.

Людовик XIII быстро переглянулся с Пардальяном. Потом посмотрел в сторону Кончини, который вернулся к Марии Медичи. Королева поджала губы, всем своим видом показывая, что решительно осуждает поведение сына. Король слегка улыбнулся: вероятно, слова Вальвера пришлись ему по душе. Не скрывая удовольствия, он проговорил еще мягче:

– Вот честный ответ!

И серьезно добавил:

– Я понимаю, что у вас и в мыслях не было проявить неуважение к королю. И все равно мне следовало бы вас наказать. Но, памятуя о недавней вашей услуге, я этого не сделаю. Я помню, что обязан вам жизнью, и на этот раз вас прощаю. Забудем об этом… Но впредь ведите себя более достойно!

Милостиво кивнув Одэ, Людовик повернулся к Пардальяну и наконец отпустил его.

– Ступайте, шевалье. Я все сделаю, как мы договорились, можете не сомневаться. Не забывайте, что, стоит вам только назвать свое имя – и в любое время, днем и ночью, вас проводят в мои покои.

Эти слова были произнесены громко и отчетливо – так, чтобы их слышали все присутствующие. И придворным стало ясно, что Пардальян пользуется исключительным расположением Его Величества.

Шевалье не стал рассыпаться в благодарностях. Он поклонился, пожал руку, протянутую королем, и просто сказал:

– Можете на меня рассчитывать, сир.

Людовик XIII, который теперь знал о грозящей ему опасности, обратил внимание, что Пардальян тоже ответил очень громко. И при этом не смотрел в глаза собеседнику, что было совсем не похоже на шевалье. Он с вызовом глядел на кого-то. Король проследил за его взором.

И обнаружил, что Пардальян не сводил глаз с чрезвычайной посланницы короля Испании, с той самой герцогини де Соррьентес, которая произвела на Людовика такое сильное впечатление и была так милостиво встречена им. А еще король увидел, что красавица тоже смотрит на шевалье и в ее дивных очах пылает смертельная угроза.

Взор юноши потух, чистый лоб омрачился. И он погрузился в горестные размышления:

«Какую страшную миссию должна выполнить здесь эта женщина?.. Да ведь ее прислал сюда мой лютый враг, проклятый испанец… убивший моего отца!.. А я-то размяк… Что же, испанец вступает в игру? Если так, мои недруги точат кинжалы и готовят яды! Им надо меня убрать… убрать и завладеть короной! А ведь мой отец меня предупреждал!.. Будем начеку, во имя Бога живого, будем начеку!.. Главное – не подавать вида… да, не подавать вида, пока я не смогу обрушить на их головы карающий меч!..»

Людовик встряхнулся и посмотрел на Пардальяна. Дружески опираясь на руку Вальвера, тот пробирался к дверям, а на него наседали придворные, спешившие засвидетельствовать свое почтение новой звезде, готовой засиять на небосклоне Лувра.

Тогда король перевел взгляд на капитана своих гвардейцев Витри и знаком подозвал его к себе. Потом Людовик стал высматривать Кончини. Того уже не было возле королевы. Маршал д'Анкр потихоньку исчез. Нет нужды уточнять, куда делся фаворит. Читатель уже догадался, что он отправился к своим солдатам, чтобы лично возглавить нападение на Пардальяна и Вальвера.

Король как будто не придал значения исчезновению Кончини. Тихим голосом Людовик спокойно приказал что-то Витри. И капитан гвардейцев поспешил к выходу.

Больше десяти минут понадобилось Пардальяну и Вальверу для того, чтобы выбраться из зала. Так получилось потому, что шевалье пришлось отвечать на многочисленные любезности, которыми его осыпали со всех сторон. При этом Пардальян скептически улыбался, не очень-то веря в искренность горячил заверений в любви и дружбе. Но, как бы то ни было, он считал, что воспитанный человек на вежливость всегда должен отвечать вежливостью. Однако Вальвер видел, что в глазах у его старшего друга горят насмешливые огоньки, и понимал: в душе шевалье покатывается со смеху.

Наконец они приблизились к дверям, через которые Вальвер вышвырнул Роспиньяка из зала. Тут Пардальян обернулся, выискивая глазами Кончини, как несколько минут назад его высматривал Людовик XIII. И, как король, шевалье убедился, что фаворит исчез. Пардальян ослепительно улыбнулся. Такая улыбка была у него предвестницей близкой грозы.

Выйдя из зала, шевалье выпустил руку Вальвера и сказал холодно и мрачно:

– Посмеялись – и будет. Теперь поговорим серьезно.

Вальвер подумал, что Пардальян сейчас начнет отчитывать его за недавнюю выходку.

– Сударь, вы не сможете отругать меня так, как я сам себя ругаю, – произнес Одэ тихим голосом. – Признаю, что я поступил бездумно. Признаю также, что, даже подумав, совершил бы то же самое, чем бы это мне ни грозило. Только я поостерегся заявить это Его Величеству… Вспомните, сударь, что я обещал Роспиньяку: он всегда будет получать от меня пинки, где бы я его ни встретил, хоть у самого короля. Я обесчестил бы себя, не сдержав слова. Знаю, что вы меня поймете. И позвольте, сударь, поблагодарить вас от всего сердца. Без вас я бы угодил прямиком в Бастилию или еще куда. И живым бы уже не вышел. А я и без того стольким вам обязан! Я всегда буду об этом помнить.

Пардальян терпеливо выслушал покаянную речь Одэ. Потом шевалье пожал плечами и буркнул:

– Право, сейчас самое время рассуждать о благодарности… Поговорим лучше о великолепном ударе, которым вы наградили Роспиньяка.

– А что? – удивился Вальвер.

– Кончини, чтоб ему пусто было! – сердито вскричал Пардальян. – Мы не разобрались еще ни с ним, ни с Роспиньяком, который зол теперь, как тысяча чертей. И на этот раз не без оснований. Неужели вы думаете, что они оставят нас в покое? Если мы выйдем из Лувра – в чем я не очень уверен, – нас ждет хорошая засада. Кончини на такие дела мастер, и спасти нас может только чудо. Будем бдительны, мой юный друг… Похоже, наша песенка спета.

– Посмотрим, – спокойно ответил Вальвер, инстинктивно кладя руку на эфес шпаги.

А в это время Кончини и Роспиньяк тряслись от злобы, поджидая Пардальяна и Вальвера на углу улицы Сент-Оноре. За спиной маршала д'Анкра стоял отряд из сорока с лишним головорезов, наводивший ужас на прохожих. Убийцы топтались на месте, изрыгая страшные проклятия, и вскоре вся улица опустела, как по волшебству. Торговцы быстро позакрывали свои лавки, захлопнули ставни, навесили замки и попрятались по углам. А Стокко и его бандиты, еще более жуткие, чем солдаты Кончини, распугали горожан на набережной.