Текст книги "Последняя схватка"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

VII
ЕЩЕ ОДИН ПОСОЛ

Вскоре произойдут события, для описания которых нам необходимо расставить по местам персонажей назревающей драмы. Начнем, конечно, с короля.

Он отошел на задний план. Мы уже видели, как бесцеремонно Мария Медичи увела Фаусту, оставив Людовика одного. Ведь с ним не очень-то считались, и скоро все забыли про бедного маленького короля. А ему было не привыкать к такому невниманию. Он вздохнул – и принялся с интересом наблюдать, как придворные увиваются вокруг Фаусты.

Пардальян: он стоял справа от помоста. Таким образом, шевалье находился в четырех-пяти шагах от короля, и тот никак не мог с ним разминуться. Пардальян наблюдал за Людовиком и за Вальвером.

Валъвер: мы уже видели, что до сих пор он лишь послушно следовал за шевалье. А сейчас граф застыл рядом с Пардальяном.

Но со своего места Одэ высматривал кого-то в этой блестящей толпе придворных. И тяжко вздыхал. Вздохи учащались и становились все громче. Неподвижный Пардальян краем глаза следил за Вальвером и насмешливо улыбался.

Послушаем же, о чем они говорят. Может, из их беседы мы сумеем понять, зачем они явились в Лувр на эту торжественную церемонию. Итак, Вальвер вздохнул в сотый раз. Но рта он еще не открывал. Давно догадавшись, в чем дело, Пардальян решил помочь молодому человеку.

– Да что же это вы, мой юный друг, вздыхаете, как теленок, которого отлучили от материнского вымени? – ласково осведомился шевалье.

– Ах, сударь, – я все смотрю, смотрю, а ее нигде нет, – грустно ответил Вальвер.

– Кого? – спросил Пардальян, изображая полнейшее недоумение.

– Как кого?.. – поразился граф. – Моей обожаемой Флоранс, сударь!

– Черт возьми, Одэ, я все время забываю, что вы влюблены! – воскликнул шевалье. – Действительно, ваша красавица живет недалеко отсюда.

– Ах, сударь! Боюсь, что она уже не придет, – скорбно заявил Вальвер.

– Возможно… честно говоря, нетрудно было предвидеть, что она вряд ли появится в этом блестящем обществе. С какой стати ей здесь быть? – пожал плечами Пардальян.

Оба замолчали. Вальвер вздыхал еще отчаяннее. Пардальян лукаво улыбался в усы, наблюдая за ним краем глаза. Наконец Вальвер не очень уверенно сказал:

– Мне пришла в голову одна мысль…

– Вздор какой-нибудь! Это так свойственно влюбленным!.. Ну, выкладывай, что ты надумал, – ухмыльнулся шевалье.

– Вас нельзя ни на миг оставлять одного… – расстроенно заговорил Одэ.

– Не вижу особой необходимости в твоем присутствии, – спокойно возразил Пардальян.

– Боюсь, что у вас могут быть большие неприятности… – уныло продолжал Вальвер.

– Да какие к черту неприятности? – изумился шевалье.

– Маркиз д'Анкр чувствует себя здесь как дома, – пояснил Одэ.

– Кончини, черт бы его побрал! – вскричал Пардальян. – Да, смелости ему не занимать, только этот болван не решится схватить меня на глазах у короля. А если и решится, ему нужно будет оправдать арест какой-нибудь выходкой с моей стороны, но я не дам ему для этого ни малейшего повода.

На этот раз Пардальян говорил совершенно серьезно. Он снова посмотрел в сторону короля, чтобы убедиться, что тот стоит на прежнем месте, и так же серьезно продолжал:

– Я не собираюсь устраивать здесь скандал, что дало бы моим врагам прекрасную возможность раз и навсегда отделаться от меня. Я пришел поговорить с королем. Да, я появился здесь одновременно с Фаустой. Но я не люблю вероломства. И мне было важно показать ей, что я охраняю юного монарха и на каждый ее удар буду отвечать сокрушительным ударом. Увидев меня, она все прекрасно поняла, уж будьте покойны. Сейчас она считает, что переиграла меня. Посмотрите только, как она поглядывает в нашу сторону. Она торжествует. Но теперь мой черед. Удар за мной. И ей будет трудно от него оправиться. Ну, а Кончини… Когда я поговорю с королем, он сообразит, если он не последний дурак – а по нему этого никак не скажешь, – что должен всеми силами защищать меня, ибо, защищая меня, он спасает свою собственную шкуру. Как видите, вы можете смело меня оставить, ведь вам не терпится отправиться на поиски любимой.

И Пардальян с лукавой улыбкой посмотрел на Вальвера. Одэ был несколько ошарашен тем, что шевалье с такой легкостью вывел его на чистую воду. Пардальян тихо засмеялся. Он дружески подтолкнул Вальвера и напутствовал его словами:

– Ну, идите же, начинайте рыскать и вынюхивать, возьмите след, как хорошая ищейка! Возможно, вы заблудитесь в этом лабиринте залов, коридоров, лестниц и дворов. Скорее всего, вы не найдете ту, которую мечтаете увидеть. Не важно, главное для вас сейчас – не стоять на месте. Так идите же, идите, черт возьми!

Вальвер только этого и хотел. Смущенно улыбнувшись Пардальяну, он бросился на поиски любимой. Позднее мы увидим, увенчаются ли они успехом – или молодой человек вернется ни с чем, как предсказывал ему шевалье. А пока что взглянем на других персонажей нашей драмы.

За Пардальяном, отделенная от него помостом, стояла группа придворных из ближайшего окружения короля: Люинь, Орнано, Бельгард, Севре и Монпульян. Они нетерпеливо ждали, когда Людовик повернется к ним и сделает им знак подойти. А он словно забыл о них. Сами же они не осмеливались двинуться с места и пускались на маленькие хитрости, чтобы привлечь внимание монарха. Но все было напрасно…

Слева от Пардальяна, на достаточном расстоянии, держались вместе Лувиньяк, Эйно, Роктай и Лонгваль. Они стояли у окна и тихо разговаривали, продолжая наблюдать за шевалье.

Кончини ненадолго исчез. Одновременно исчез и Роспиньяк, из чего мы можем заключить, что маркиз удалился, чтобы отдать распоряжения капитану. И мы не ошибемся, если предположим, что распоряжения эти касались Пардальяна и Вальвера. Как бы то ни было, Кончини быстро вернулся в тронный зал, а Роспиньяк отсутствовал еще некоторое время.

Пардальян расположился справа от помоста. А у левого края возвышения остановились Фауста и королева, за спиной которой замерла Леонора. Перед ними проходили придворные, осыпавшие Фаусту комплиментами и изъявлениями самых теплых чувств. Она принимала все пылкие заверения со своим обычным величественным видом, смягчая его божественно обаятельной улыбкой. Фауста была неотразима. Внешне доброжелательная, она прекрасно знала цену всем этим клятвам в любви и дружбе, которые сыпались на нее, как из рога изобилия.

А забытый всеми юный король стоял один, развлекаясь этим зрелищем.

Добавим, что, несмотря на внимание, которое Фаусте приходилось уделять всей этой публике, отвечая одному, выслушивая другого, улыбаясь третьему, она ухитрялась время от времени бросать на Пардальяна насмешливые взгляды.

Мы помним, что на один из таких взглядов шевалье обратил внимание Вальвера.

Итак, Кончини вернулся в зал и примкнул к группе, окружавшей королеву.

Презрительно улыбающийся, спокойный и гордый, он и впрямь вел себя как хозяин. А поскольку именно он представил Его Величеству герцогиню де Соррьентес, с которой был, похоже, в прекрасных отношениях; поскольку Мария Медичи, благодарная своему фавориту за успех Фаусты, осыпала его милостивыми знаками внимания; поскольку было ясно, что его влияние неуклонно растет, – придворные увивались вокруг Кончини не меньше, чем вокруг королевы и Фаусты. И надо было видеть, с какой надменностью полновластного хозяина выслушивал он подобострастные речи окружающих.

Однако Кончини тоже частенько посматривал в сторону Пардальяна.

Король не сразу обратил внимание на маршала: взгляд Людовика XIII был прикован к Фаусте, которая своей тонкой лестью и ослепительной красотой произвела сильнейшее впечатление на подростка. Поспешим заметить, что это вовсе не было началом любви. Нет, король был еще слишком молод, а позже доказал, что не унаследовал страсти отца к женщинам. Просто на Людовика действовало сокрушительное обаяние Фаусты, как могла бы подействовать ласковая улыбка собственной матери. И ничего больше…

Но вот, устав разглядывать прелестную герцогиню, король окинул взором ее окружение. И увидел Кончини, который держался как истинный хозяин Лувра. И тогда…

Тогда глаза у короля загорелись, лицо вспыхнуло… Людовик осмотрелся – и обнаружил, что в полном одиночестве стоит возле помоста, который совсем недавно возносил его – монарха – над толпой.

Подросток страшно побледнел. Его руки сжались в кулачки, губы зашевелились, словно с них рвалось повеление: «Казнить!» Людовик не издал ни звука. Налившиеся кровью глаза забегали по залу. Король кого-то искал… Наверно, он хотел увидеть капитана своих гвардейцев Витри. А увидел незнакомца, который стоял совсем рядом, в четырех шагах от Людовика и с нескрываемой жалостью смотрел на него.

Этим незнакомцем был Пардальян.

Сочувствие, которым светился взгляд шевалье, обожгло короля как самое страшное оскорбление. Бедный юноша ощутил всю свою слабость и беспомощность. Он сгорбился и поник головой. А его губы все еще тихонько шевелились, по-прежнему беззвучно – и бессильно.

Но эта жалость незнакомого дворянчика была просто невыносима, она причиняла Людовику больше боли, чем дерзкое поведение Кончини. Король вздрогнул и надменно выпрямился. И тут же напустил на себя вид презрительного равнодушия, пытаясь скрыть, сколь страшное унижение он сейчас переживает. Но подросток все еще чувствовал на себе взгляд незнакомца, полный искреннего сострадания. Гордость короля была жестоко уязвлена. И он решил укрыться от взора этих внимательных глаз.

Пойти направо Людовик не мог: там блистал Кончини. Сворачивать налево королю тоже не хотелось: там стоял незнакомец, вызывавший у него глухое раздражение. И тогда Людовик двинулся вперед, решив идти прямо. Он не смотрел по сторонам – и все же увидел, что незнакомец тоже встрепенулся; покинув свое место, этот человек сделал два широких шага и почтительно склонился перед монархом. Чтобы не столкнуться с Пардальяном, Людовику пришлось остановиться. Юный король был смертельно бледен, губы у него дрожали – на сей раз от страшного гнева. И, словно во сне, Людовик услышал тихий и спокойный голос шевалье:

– Скажите одно слово, сир, лишь одно слово – и я схвачу Кончини за шиворот и вышвырну во двор через это вот окно.

Если бы Людовик знал Пардальяна, он не обратил бы ни малейшего внимания на это двойное нарушение этикета: во-первых, шевалье сам заговорил с королем, во-вторых, встал на пути монарха, не давая Его Величеству пройти, хотя поза Пардальяна была при этом самой почтительной. Если бы Людовик знал Пардальяна, предложение шевалье, сделанное совершенно спокойным тоном, будто речь шла о каком-то пустяке, показалось бы королю вполне естественным.

К несчастью, Людовик не знал Пардальяна. Унизительная жалость, которую подросток увидел в глазах шевалье, настроила короля против незнакомца. Потом тот преградил монарху дорогу, чем вызвал его гнев. А в высшей степени странное предложение, которое король услышал от этого человека, заставило Людовика подумать, что дерзкий дворянин просто издевается над ним. Терпению короля пришел конец. Он гордо выпрямился и звонко крикнул:

– Эй! Витри!

Все пришло в движение. Витри, Люинь, Орнано, Бельгард, Ледигьер, Темин, Креки, Брюлар де Сийри, прево – все с разных сторон устремились к королю. И первым на зов Людовика поспешил Кончини, увлекая за собой своих офицеров и массу дворян. Глаза маршала горели дикой радостью: он узнал Пардальяна и решил, что теперь-то уж тому не уйти.

Королева, Фауста, маркиза д'Анкр – все они оставались на местах. Но женские голоса смолкли. Дамы внимательно наблюдали за происходящим. В черных глазах Леоноры полыхала радость: как и ее супруг Кончини, она думала, что Пардальяну пришел конец. Фауста радости не выказывала и была чуть озабочена: зная Пардальяна, она понимала, что тут что-то не так…

Ожидал ли Пардальян такого поворота событий? Возможно… А если мы заметим, что в глазах у него промелькнула хитрая искринка, то станет ясно: шевалье не осуждал юного короля. Даже наоборот…

А тот презрительно бросил:

– Вы не в себе, милейший! Или вы пьяны? Да кто вы такой?

Пропустив мимо ушей первый вопрос, Пардальян спокойно ответил на второй. Глядя Людовику XIII прямо в лицо и чеканя каждый слог, он произнес:

– Я шевалье де Пардальян.

Несомненно, у Пардальяна были основания полагать, что его имя произведет впечатление на короля. И действительно, того словно подменили. Гнева как не бывало. Широко распахнутые глаза взирали на шевалье с детским восхищением. Людовик захлопал в ладоши. С невольным почтением, которое польстило Пардальяну больше, чем самый тонкий комплимент, юный король очарованно воскликнул:

– Шевалье де Пардальян!

При этом подросток пожирал его глазами, горевшими все тем же простодушным восторгом. Щеки Пардальяна порозовели от смущения: он до сих пор оставался таким же скромным, как и в далекие годы своей героической молодости. А король совсем забыл, что кликнул капитана гвардейцев, чтобы арестовать дерзкого незнакомца. Людовик забыл, что устроил страшный переполох и что на его зов сбежалось целое войско и каждый дворянин рвался вперед, мечтая отличиться в глазах государя. Юный монарх забыл обо всем на свете, он ничего не видел… кроме Пардальяна, с которого не сводил восхищенного взора.

А вот Кончини ничего не забыл. Если бы он видел лицо короля, то поступил бы, как Витри, который застыл на месте, бесстрастный, словно солдат на параде. Примеру капитана гвардейцев последовали все придворные. Каждый терпеливо ждал, что скажет Его Величество. Но, к несчастью для Кончини, король стоял к нему спиной.

И маршал не заметил удивительной перемены, которая произошла с Людовиком. Кончини все еще думал, что теперь дни Пардальяна сочтены. А поскольку фаворит чувствовал себя весьма уверенно, зная, что за спиной у него замерли четыре лейтенанта его личной гвардии (Лувиньяк, Роктай, Лонгваль и Эйно уже успели присоединиться к своему господину); поскольку король хранил молчание, а маршалу не терпелось разделаться с заклятым врагом; поскольку, наконец, Кончини решил, что ему все позволено, он склонился перед Людовиком с преувеличенным почтением, сладко улыбнулся и льстивым голосом, невольно выдавая свою свирепую радость, произнес:

– Сир, смею надеяться, что Ваше Величество не нанесет мне незаслуженного оскорбления и поручит именно мне, самому преданному слуге короля, арестовать этого проходимца.

Маршал выпрямился, с вызовом посмотрел на окружающих и грозно добавил:

– Впрочем, честь исполнить приказ Его Величества принадлежит мне по праву… Думаю, что никто здесь не посмеет этого оспаривать.

Наступила мертвая тишина. Никто из присутствующих не принял хвастливого вызова Кончини. И произошло это по одной простой причине: все дворяне, прибежавшие на зов Людовика, были сторонниками юного короля – и значит, более или менее явными врагами маршала д'Анкра. Все они постарались встать так. чтобы видеть государя и самим быть на виду. Все они сразу поняли, что маршал совершил чудовищную ошибку. И все благоразумно молчали, лишь коварно улыбаясь.

А Кончини все еще не мог сообразить, в чем дело. Он решил, что никто просто не смеет вступить с ним в спор. Гордо приосанившись и не скрывая злобной радости, он устремил испепеляющий взор на Пардальяна. А тот стоял спокойный и бесстрастный, словно и не замечая торжествующего Кончини.

Впрочем, торжество фаворита было недолгим. Он занесся слишком высоко, и падение было неминуемым.

Голос Кончини развеял восторги короля. Людовик вздрогнул и бросил на Кончини ледяной взгляд, от которого любой другой человек провалился бы сквозь землю. Кончини устоял, но сердце его болезненно сжалось: он понял, что зашел слишком далеко и совершил ужасный промах. Теперь придется расплачиваться… И цена будет немалой, судя по грозному виду короля. Став предельно собранным, Кончини обещал себе, что не сделает ни одной ошибки.

Но сейчас наказание было неизбежным. Юный монарх не мог упустить такой блестящей возможности. Надо было осадить ненавистного фаворита, который давно подавлял его своей дерзкой роскошью, надо было сбить спесь с этого безродного проходимца, явившегося из Италии без гроша в кармане и обирающего его без зазрения совести, унижающего его на каждом шагу.

– При чем здесь арест? – презрительно процедил король.

– Разве вы, сир, не вызывали капитана своих гвардейцев? – льстиво засюсюкал Кончини, сгибаясь пополам.

Он как будто не понимал, что дела его плохи. Тогда Людовик принял еще более величественную позу и еще презрительнее бросил:

– Насколько мне известно, вы не капитан гвардейцев.

– Я первый дворянин при вашем дворе, – пробормотал Кончини, теряя почву под ногами.

– Это черт знает что! – вышел из себя король. – Если я зову капитана гвардейцев, это не означает, что я обращаюсь к первому дворянину! И потом, если мне нужен Витри, это не обязательно означает, что надо кого-то арестовать.

– Я думал… – растерянно промямлил Кончини.

– А вы не думайте, – прервал его король ледяным тоном. – Кстати, если я не ослышался, вы употребили слово «проходимец»?

Недобрая улыбка появилась у Людовика на лице, и он продолжал с убийственной иронией:

– Вот вас, сударь, так не назовешь. Вы не проходимец, вы – вельможа. Настоящий маркиз… Правда, этот титул вы купили года три назад. Да кому какое дело, если вы вдруг превратились в потомка древнего рода… К тому же разве вы не стали недавно маршалом Франции? Разве это славное звание не искупает все? Кто же посмеет утверждать, что маршал Франции – всего лишь безродный проходимец, пробившийся наверх с помощью низких и подлых интриг? Ясно, что никто. Нет, нет, вы не проходимец, вы – господин маршал, маркиз д'Анкр. Вот только вы употребляете порой неудачные слова, произносить которые вам вовсе не пристало.

В мертвой тишине каждая фраза короля звучала как хлесткая пощечина. Бедный Кончини смертельно побледнел. Его друзья изумленно переглядывались. Королева с трудом сдерживалась. Ей хотелось броситься на выручку своему фавориту. Леонора побледнела под румянами еще больше, чем Кончини. Испепеляющим взглядом смотрела она на юного короля и на Пардальяна, вызвавшего весь этот неслыханный скандал. Дрожа от ярости, Галигаи настойчиво и страстно шептала по-итальянски на ухо Марии Медичи:

– Мадам, мадам, он – ваш преданный слуга, а его оскорбляют в присутствии всего двора!.. Разве вы не вмешаетесь, разве не защитите его!.. Ах, Мария, ну решайтесь же! Per la Madonna, покажите, что власть – в ваших руках и что все, включая короля, должны вам повиноваться!

До сих пор Мария Медичи всегда слушалась Леонору. Но теперь бесхарактерная «Мария» подпала под влияние Фаусты. Конечно, королева готова была кинуться на помощь своему любовнику. Но ей не хватало решимости, и она посмотрела на Фаусту, чтобы убедиться, что и та одобряет совет Леоноры. А Фаусте было очень выгодно, чтобы ее враги грызлись между собой, ослабляя позиции друг друга, и поэтому слова Галигаи вовсе не привели ее в восторг. Совет Фаусты казался вполне разумным:

– Подождите, мадам, подождите немного. Надо любой ценой избегать публичных споров между вами и королем. Негоже матери и сыну делить власть. Он все-таки король, хотя правите вы. Наедине он выслушает от вас все заслуженные упреки. А на людях надо сдерживаться. Вы вмешаетесь, если Его Величество совсем забудется. Потерпите.

И на этот раз Мария Медичи согласилась с Фаустой.

Леоноре пришлось смириться. Но она без труда поняла, что заставило Фаусту дать такой совет. И украдкой бросила на нее злобный взгляд, который говорил, что, когда Галигаи снова войдет в силу, она все припомнит герцогине Соррьентес – и тогда сопернице несдобровать.

Враги Кончини хорошо видели, что королева делает слабые попытки вмешаться. Заговори она сейчас как правительница – и король бы уступил. Но Мария Медичи так и не защитила своего фаворита. Не смея открыто выражать свою радость, недруги маршала улыбались, и глаза у них горели хищным огнем.

Прибежавшие на зов короля приближенные встали теперь у него за спиной, готовые ко всему. Как и Леонора, они пытались раздуть пламя, потихоньку давая Людовику воинственные советы.

– Смелее, сир! – возбужденно шептал ему Люинь в правое ухо. – Смелее! Вы затравили зверя! Не дайте же ему уйти, черт возьми! Спускайте собак!

– Сир! Сир! – стонал Монпульян в левое ухо. – Одно только слово – и я заколю кинжалом этого итальянского борова.

– Раз уж вы позвали Витри, – дышал в шею короля корсиканец Орнано, – прикажите арестовать Кончини, чтобы раз и навсегда разделаться с этим альковным лакеем.

Молчал только Витри. Он стоял бесстрастно, как солдат, застывший по команде «смирно». Но глаза у него горели, как раскаленные угли, а рука нервно сжималась в кулак: капитану не терпелось схватить ненавистного фаворита за шиворот…

Пардальян, сохранявший внешнее безразличие, на самом деле увлеченно наблюдал за бурным развитием событий, вызванных его появлением. Временами шевалье посматривал на Фаусту и язвительно улыбался. Покачивая головой, она отвечала ему такой же улыбкой, давая понять, что вызов принят и Пардальяна ждет ответный удар.

Кончини выглядел скверно. На губах у него выступила пена, как бывало, когда его гнев доходил до неукротимого бешенства. Маршал чувствовал себя, как затравленный зверь. В милости Марии Медичи он не сомневался. Но жизнь его висела на волоске. Одно его неосторожное слово или движение – и все враги бросятся на него с кинжалами. И никакие лейтенанты ему уже не помогут…

Мы знаем, что Кончини был далеко не робкого десятка. Сгоряча он решил даже принять бой. Но силы были слишком неравны. Сопротивление означало бы самоубийство. А маршал д'Анкр страстно любил жизнь и отнюдь не спешил с ней расстаться. Да, он должен был смириться. Только так еще можно было спасти свою шкуру, а это самое главное. В остальном фаворит полагался на Марию Медичи. И, не колеблясь, он предпочел позор смерти.

Будучи гениальным актером, итальянец блестяще сыграл роль невинной и покорной жертвы. Почтительно и даже униженно склонившись перед монархом, Кончини с трогательным достоинством – которое многие, в том числе и Людовик, приняли за чистую монету – смиренно пожаловался:

– О, как обидно, как больно!.. Человек всего себя отдает беззаветному служению своему королю. – но если такой человек немного перестарается, с ним обходятся как со злейшим врагом!

Следует заметить, что у Людовика и в мыслях не было устраивать жестокую расправу над Кончини, как советовали ему его приближенные. Хоть он и был юн, ему было понятно, что не пришло еще время властвовать единолично. Ему предоставилась возможность унизить фаворита, и он поспешил ею воспользоваться. Ничего больше король не хотел. Ему даже показалось, что он немного перегнул палку. И надо признать: он действительно перестарался.

Ложное смирение Кончини польстило самолюбию подростка. И он благоразумно довольствовался этим частичным успехом. Кроме того, Людовик был достаточно умен, чтобы сообразить, что покаянные слова маршала давали ему блестящую возможность отступить, не ударив лицом в грязь.

Властным взглядом он заставил друзей замолчать. И милостиво ответил фавориту:

– Пожалуй, я слишком погорячился, признаю. Я молод и несдержан. А вы не хуже меня знаете, господин маршал, что излишнее рвение может быть таким же вредным, как и преступное равнодушие. Однако Бог милостив – и я не хочу забывать ваши заслуги и принимаю во внимание похвальность вашего намерения. Забудем об этом, господин маршал.

– Вот видите, – шепнула Фауста Марии Медичи, – видите, как хорошо, что вы не стали вмешиваться. От этого было бы только хуже. А так король сам все исправил.

– И все равно, – прошипела Леонора, – я надеюсь, что вы, мадам, отчитаете его наедине, чтобы вашему сыну неповадно было устраивать такие возмутительные сцены.

– Будь спокойна, я с ним поговорю! – мрачно пообещала Мария Медичи.

Кончини приободрился. Удар был тяжелым, но ему, похоже, удалось отвести от себя беду. И его вполне удовлетворили милостивые слова короля… пока что удовлетворили. Маршал д'Анкр приосанился, улыбнулся и победоносно посмотрел на обманутых в своих ожиданиях врагов.

Но король сказал еще не все. Только что он улыбался Кончини, чтобы пролить бальзам на жгучие раны, нанесенные самолюбию фаворита. А теперь Людовик снова был серьезен. И продолжал:

– Но слова «проходимец», произнесенного по адресу де Пардальяна, я не прощаю. И предупреждаю вас, господин маршал, что я не успокоюсь, пока вы не извинитесь перед этим человеком. Лишь такой ценой вы сможете вернуть себе нашу милость.

Этого Кончини никак не ожидал. Он отпрянул и заскрежетал зубами, твердо решив, что скорее умрет на месте, чем пойдет на такое унижение.

Король сделал вид, что ничего не заметил. Он встал рядом с Пардальяном. Это заинтриговало и сильно смутило шевалье: он понял, что сейчас его будут публично хвалить, а он, в отличие от большинства людей, отнюдь не радовался и не гордился, когда превозносили его заслуги. Между тем король взял Пардальяна за руку. И торжественно, без малейшей запинки, что бывало с юным монархом лишь в минуты душевного подъема, в благоговейной тишине громко произнес совершенно неожиданную речь:

– Дамы и господа, королю Франции не зазорно лично представить вам господина шевалье де Пардальяна. Вы скажете, что это невиданная честь при нашем блистательном дворе? Я соглашусь с этим. Но если перед вами – легендарный, великий герой, разве не таким же должен быть и оказанный ему прием? Шевалье де Пардальян – один из тех рыцарей без страха и упрека, которые не являлись после смерти блаженной памяти шевалье Байара. Стоило господину Пардальяну захотеть, и еще тридцать лет назад он был бы герцогом и пэром, маршалом Франции, первым министром королевства! Он бы купался в славе, почестях и богатстве. Но он скромен и неприхотлив, как все доблестные герои-рыцари. Вы видите перед собой последнего – увы, последнего – живого представителя этого славного племени, который отказался от всего, предпочитая жить в бедности и безвестности и довольствуясь скромным титулом шевалье.

Король остановился, чтобы оценить, какое впечатление произвела на присутствующих эта восторженно-хвалебная речь, столь необычная в устах монарха. Удовлетворенно улыбнувшись, он собирался продолжать. Пардальян воспользовался этой паузой и взмолился:

– Сир, сир, пощадите, вы слишком добры!

Юный король поднял вверх руку. Другой рукой он все еще сжимал пальцы Пардальяна. И громко, так, чтобы все слышали, Людовик горячо возразил:

– Молчите, шевалье. Нравится это вам или нет, но надо хоть раз в жизни воздать вам должное.

Взгляд короля затуманился, словно подросток вновь впал в состояние мечтательного восторга. Тихим и задумчивым голосом Людовик произнес:

– Кроме всего прочего, шевалье, речь идет не только о ваших неоценимых заслугах. Вы – чрезвычайный посол великого усопшего, и нам следует почтить его память.

И монарх снова замолчал, ожидая, когда стихнет гул удивления, вызванный этими загадочными словами. Но для Пардальяна, похоже, в них не было никакого секрета. Громко и не менее таинственно шевалье ответил:

– Раз уж вы вспомнили великого усопшего, которого я здесь представляю, что ж, я умолкаю, сир. Точнее, вот что я скажу: вы правы, сир! Воздайте ему должное – но каких бы почестей вы его ни удостоили, они будут ниже заслуг великого усопшего!

Недоумевающая публика жадно ловила каждое слово. Каково же было всеобщее удивление, когда король не только не рассердился, но и согласно кивнул головой. Так что все, включая и Фаусту, призадумались, что это за усопший, заслуги которого выше всяких похвал Его Королевского Величества.

Затаив дыхание, придворные ждали объяснений. И Людовик XIII промолвил:

– Любезный маркиз д'Анкр ввел сегодня в Лувр знатную даму, которая будет представлять при нашем дворе одного из самых могущественных монархов христианского мира, и мы приняли ее торжественно, с подобающими ее высокому рангу почестями.

Тут он лучезарно улыбнулся Фаусте и кивнул ей головой. Она ответила улыбкой и сделала глубокий реверанс. А Людовик продолжал:

– И шевалье де Пардальян тоже чрезвычайный посол. Только по своей скромности он явился один, без королевского эскорта, без блистательных процессий. И представился нам он тоже сам, без глашатаев и посредников – ибо пустая помпезность недостойна ни его, ни нас, ни великого усопшего, которого представляет шевалье. И заботясь о чести всех троих, я хочу исправить положение.

Король гордо выпрямился и с блеском в глазах торжественно провозгласил:

– Великий усопший, величайший из великих – это мой отец, славной памяти король Генрих IV. Кто же посмеет утверждать, что нам негоже представить этому благородному собранию гонца, которого он посылает к сыну с того света?

Загадка была отчасти разгадана. Стало ясно, о каком усопшем говорил король, но все же было не совсем понятно, каким образом Генрих IV мог отправить из могилы посланника к сыну. Здесь была какая-то тайна. И все бились над разрешением второй части этой головоломки. И с величайшим нетерпением ждали от Людовика новых объяснений.

Понятно, что ни Фаусте, ни Марии Медичи, ни Кончини, ни одному из тех, кто под натянутой улыбкой скрывал ярость и беспокойство, и в голову не пришло возражать королю. Напротив, огромный зал одобрительно зашумел.

Людовик поднял руку, и шум стих как по мановению волшебной палочки. Тогда король повернулся к Витри и властно распорядился:

– Витри, оказать господину шевалье де Пардальяну королевские почести!

Бесстрастный Витри повернулся на каблуках и, извлекая шпагу из ножен, оглушительно рявкнул:

– Гвардейцы, на караул!

Он снова повернулся на каблуках и лихо отсалютовал Пардальяну шпагой, а его великаны в ослепительной форме вытянулись и застыли, словно каменные изваяния.

Тогда и король театральным жестом сорвал с головы шляпу и изящно склонился перед Пардальяном. Тот чертыхался про себя и готов был провалиться сквозь землю. А Людовик изрек:

– Король Франции хочет первым засвидетельствовать свое почтение шевалье де Пардальяну, который вдвойне заслуживает этой чести: и благодаря собственным подвигам, и потому, что представляет здесь короля Генриха Великого, моего славного отца. Реверанс, дамы; поклонитесь, маршал, господа, приветствуйте того, перед кем первым обнажил голову ваш король.

И все склонились перед Пардальяном. Он слегка побледнел и с рыцарской простотой, так не похожей на придворные ужимки, сделал общий поклон. А шевалье приветствовали все – даже королева, даже Фауста, даже Кончини. Да и как было фавориту не последовать примеру короля?

А потом Людовик надел шляпу и дружески взял Пардальяна под руку.