Текст книги "Последняя схватка"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

«Вот это ход!.. Какая изворотливость, черт возьми!.. Ну, молодец!..»

– Да, мне понятно ваше удивление, – с болью в голосе произнесла Леонора. – Мне ясно, о чем вы думаете, да-да!.. Любому, кто меня знает, немедленно придет в голову то же самое… Итак, вы полагаете, что, раз Флоранс уже исполнилось семнадцать… стало быть, она родилась до свадьбы… Увы, это так!.. Я совершила эту ошибку, я, Леонора Дори, а ведь мою безупречную репутацию признают даже злейшие враги!.. Теперь, оглядываясь назад, я и сама не понимаю, как можно было до такой степени забыться!.. – Гордо выпрямившись, женщина продолжала: – По крайней мере меня утешает то, что я стала супругой моего Кончино! Вы можете спросить, почему мы не признали Флоранс, когда поженились. О, это долгая и грустная история. Вы имеете право ее узнать, поскольку станете членом нашей семьи. Итак, слушайте, Роспиньяк, и вы поймете, как жестоко покарала меня судьба за грех молодости.

Меняя должным образом выражение лица, позы и интонации, Леонора коротко поведала о своем «грехе» и о том, что ребенок исчез. Его украли: подозревали даже, что он умер… В эту романтическую историю Галигаи вложила все свое богатое воображение. Но вымысел так тесно переплетался в рассказе с действительностью, что история эта казалась более чем правдоподобной.

Роспиньяк выслушал ее с неослабевающим вниманием. И не поверил ни единому слову. Но ему было ясно, что, не показывая вида, Леонора давала ему понять: историю эту надо сделать гласной и, если потребуется, отстаивать до последнего вздоха. И барон запоминал все до мельчайших подробностей. О своих сомнениях он предпочел не распространяться, и Леонора решила, что вполне убедила Роспиньяка.

Когда женщина замолчала, барон не стал ее благодарить, чувствуя, что этого от него и не ждут, а сразу нашел единственные подходящие слова. Гордо расправив плечи, он схватился за шпагу, оскалился и с налитыми кровью глазами прорычал:

– Что надо делать?.. Приказывайте, мадам.

Слабая улыбка тронула мертвенно бледные губы Леоноры. Устремив на барона горящий взор, она произнесла с непередаваемыми интонациями:

– Когда все об этом узнают… а узнают неизбежно… на меня станут нападать еще больше… меня будут обливать грязью…

– Понятно! – прервал ее Роспиньяк. – Вашим обидчикам я скажу пару слов вот на этом языке. – И он похлопал рукой по эфесу своей увесистой шпаги.

– Боже ты мой, – бросила Леонора с неуловимым оттенком презрительной насмешки в голосе, – это ваше дело… А вот я не столь обидчива…

– Ничего не понимаю, мадам, – изумленно воззрился на нее Роспиньяк.

– Да тут и понимать нечего, – передернула плечами Галигаи. – Я оставляю за вами право решать, быть ли выше оскорблений или мстить за них. Нет, меня волнует другое… Было бы обидно… очень обидно… если бы нашлись люди, которые из лучших побуждений стали бы намекать, что Флоранс… не может быть дочерью маркизы д'Анкр…

Леонора замолчала, глядя на собеседника с той же странной настойчивостью и той же загадочной улыбкой.

На этот раз Роспиньяк содрогнулся: он все понял. Но барон сохранил непроницаемый вид и с самым простодушным выражением лица спросил:

– И что?

– А то! – отрубила Леонора, как палач топором. – Вы заставите их отказаться от гнусных намеков, поступая со сплетниками так же, как вы поступили недавно с любителями посмеяться. Понимаете, Роспиньяк?

– Прекрасно понимаю, мадам, – кивнул Роспиньяк и добавил с пугающей улыбкой: – Это я беру на себя. И не будем больше говорить об этом, мадам.

Леонора знала, что может на него положиться. Все было сказано, и ей осталось только отпустить барона со словами:

– Ступайте, Роспиньяк. И привыкайте к мысли, что вас ждет огромное состояние. О таком вы и мечтать не смели… Да, чуть не забыла!.. Будьте готовы. Через несколько дней… ваша свадьба.

– Будет ли мне позволено увидеть до этого невесту? – осведомился Роспиньяк с горящими глазами.

– Нет, – коротко ответила Леонора. И добавила с тонкой улыбкой: – Не буду скрывать, барон, что она станет упрямиться… Боюсь, она не любит вас, бедный мой Роспиньяк.

– Знаю, – прорычал барон с перекосившимся от ярости лицом, – и знаю, кому она отдает предпочтение. «Ну ничего, я до него еще доберусь!» – мысленно прибавил он.

– По-моему, до венчания вам лучше держаться от Флоранс подальше, – продолжала Леонора, будто не слыша слов Роспинъяка. – Обходите ее стороной. Главное, не заговаривайте с ней. Так будет надежнее. – И Галигаи властно закончила: – Эта свадьба должна состояться! Мы обязаны исключить всякий риск.

– Слушаюсь, мадам, – покорно ответил барон,

– Ну, ступайте, Роспиньяк, – вздохнула Леонора. – Положитесь во всем на меня.

Роспиньяк отвесил своей госпоже поклон и отошел от ее кресла. И тут наконец дал волю неистовой радости, которая рвалась наружу.

«Готово дело! А я-то голову ломал… Все думал, как это устроить… не рискуя своей шкурой… А мадам сама… Тысяча чертей! Гром и молния!.. Богатство! Наконец-то появятся деньги!.. Да еще какие!.. Если мадам Леонора воображает, будто я ограничусь тем, что она мне обещала, то она глубоко ошибается!.. Поместье Лезиньи, титул графа, триста или четыреста тысяч ливров – все это хорошо… для начала. А потом я получу еще больше! Черт возьми! Когда ты посвящен в такую тайну… Когда в твоих руках – честь королевы… а ты сам – зять Ее Величества… Да-да, я, Роспиньяк, бедный дворянин, стану зятем королевы-регентши Франции!.. С таким козырем на руках только последний дурак будет довольствоваться жалкими сотнями тысяч ливров!.. А я, слава Богу, не дурак… Конечно, можно напороться на кинжал… или смертельного яда подсыплют!.. Но риск есть риск!.. Без него никуда… К тому же, я не слепой, не глухой, руки-ноги на месте… могу сам за себя постоять».

Ненасытному, как все честолюбцы, Роспиньяку уже мало было состояния, о котором он раньше и мечтать не смел: еще не получив обещанного богатства, барон принялся размышлять о том, как его умножить. Для Роспиньяка не существовало никаких преград. И он был уверен, что своего добьется.

Если бы он заметил долгий взгляд, которым проводила его Леонора, и странную ее улыбку, он думал бы по-другому. Хоть барон и сумел провести свою госпожу, она все равно ему еще не доверяла. И пока он прикидывал, как выжать все, что можно, из страшной тайны королевы, Галигаи говорила себе:

«Этот несчастный и не подозревает, что я приняла свои меры и что он у меня в руках… Если не будет послушным, я просто сожму пальцы в кулак… и от барона останется только мокрое место…»

И Леонора мгновенно забыла о Роспиньяке. Теперь она размышляла о Флоранс. Очень уверенная в себе, Галигаи обычно быстро принимала нужные решения, но сейчас она долго и мучительно раздумывала, не зная, как быть. Потом Леонора встала и отправилась в свой особняк, чтобы поговорить с девушкой. Лоб маркизы д'Анкр прорезала глубокая складка; Леонора шла медленно, часто останавливаясь, – все это свидетельствовало о том, что Галигаи так ни на что и не решилась.

XXIII
ХОД ЛЕОНОРЫ

Когда Ла Горель покинула кабинет маршала, Флоранс на цыпочках вернулась в свою комнату. Девушке повезло: ее никто не заметил.

Если бы она хоть немного сомневалась в словах Леоноры относительно страшной опасности, нависшей над ее, Флоранс, матерью, то подслушанный разговор на многое раскрыл бы девушке глаза – и она сразу поняла бы, что именно угрожает королеве. Но у юной красавицы и раньше не было никаких сомнений. Теперь же она окончательно убедилась, что обожаемая мать, которой не было до дочери никакого дела, безвозвратно погибнет, если откроется тайна рождения Флоранс.

Таким образом, из этой беседы девушка узнала только две важные для себя вещи: во-первых, услышала имя заклятого врага своей матери и, во-вторых, удостоверилась, что королева в любой момент может попасть в большую беду.

Вернувшись к себе, Флоранс стала думать, как бы навсегда избавить мать от угрозы публичного позора, который был страшнее смерти.

Переживая за королеву, девушка пришла к ужасному решению, которое казалось ей вполне логичным: только уход незаконнорожденной дочери из жизни мог навсегда обезопасить мать от чудовищного скандала.

Заметим мимоходом, что Флоранс ошибалась: средство это никуда не годилось.

Самое страшное заключалось в том, что ошибка эта могла иметь роковые последствия.

…В комнату вошла Леонора. Девушка всегда была с ней сдержанна, и по спокойному лицу красавицы Леонора не поняла, что явилась весьма кстати. Маркиза д'Анкр все еще ни на что не решилась…

Девушка заметила, что Леонора чем-то озабочена. Это обеспокоило Флоранс, и она стала приглядываться к маркизе с удвоенным вниманием.

– Дитя мое, у меня для вас плохая новость, – со вздохом изрекла Галигаи. – Вашей матери снова грозит опасность… Беда может разразиться в любую минуту… и тогда ей уже не спастись.

Леонора говорила с мрачным спокойствием, но медлила и колебалась, словно прощупывая почву. И делала это Галигаи не по расчету, а просто потому, что сама еще не знала, что сказать.

Эти невольные колебания привели девушку в трепет. Она смертельно побледнела и, не в силах произнести ни слова, подняла на Леонору прекрасные глаза. В них была бесконечная тревога, в них стоял немой вопрос.

– Да, – снова заговорила Леонора, – боюсь, что на сей раз вашей бедной матушке не спастись.

Хладнокровно нанеся девушке этот жестокий удар, Галигаи тут же смягчила его:

– Впрочем, есть одно средство… Только одно… и совершенно безотказное… да-да, именно безотказное. Но все зависит от вас… Не знаю, хватит ли у вас мужества… Это большая жертва… огромная… для вас.

Девушка решила, что Леонора пришла к тому же выводу, что и она сама. Ей показалось, что от нее захотят, чтобы она добровольно свела счеты с жизнью. Флоранс снова стало страшно, голова у нее закружилась… Умереть в семнадцать лет… Чудовищно! Лицо исказилось от боли. Губы побелели. Взгляд потух. А в воспаленном мозгу шла ужасная борьба.

Но мысль о самопожертвовании уже прочно засела у девушки в голове. И вскоре Флоранс с отчаянной решимостью сказала:

– Пусть я пострадаю, лишь бы спаслась моя мать! Говорите же, мадам, что я должна сделать, говорите смело!

И в ожидании страшных слов девушка напряженно сжалась, инстинктивно съежившись и вытянув шею… как осужденный на смерть под секирой палача.

Даже не подозревая, что творится в душе у бедняжки, Леонора невольно залюбовалась ею. И ответила прямо, так как решение было уже принято:

– Угроза для вашей матери в том, что у вас нет официальных родителей. Появись они, и все уладится само собой. Как это сделать? Достаточно, чтобы какая-нибудь женщина согласилась сказать, что вы ее дочь… и чтобы вы тоже признали эту особу своей матерью. Вот и все.

Флоранс выдохнула с радостным облегчением; такой восторг испытывает осужденный на смерть, когда в последний миг ему объявляют о помиловании. Вскочив на ноги, девушка взволнованно спросила:

– И это все?

– Это немало, – изрекла Леонора с намеренной неспешностью. – Так вы потеряете всякую надежду на то, что ваша настоящая мать когда-нибудь вас признает.

– Об этом я и не мечтала! – вскричала Флоранс.

– Вы будете полностью зависеть от ваших приемных родителей, – продолжала Галигаи. – Вам придется уважать их как родного отца и родную мать.

– Я буду почитать их, буду слушаться, – пылко заверила девушка. – Разве вы можете в этом сомневаться, мадам? Не бойтесь за меня, прошу вас. Лучше скажите, кто согласен назвать меня своей дочерью.

– Я, – ответила Леонора с царственной простотой.

– Вы, мадам?!! – остолбенела Флоранс.

– Да, я!.. – кивнула маркиза д'Анкр. – И солгу при этом лишь наполовину, поскольку вы дочь Кончино, а он мой супруг.

За несколько минут все было улажено к полному удовольствию Леоноры. Флоранс согласилась на все ее условия. А Галигаи знала, что слову девушки можно верить.

Они обо всем договорились – но Леонора оставалась холодной, явно не собираясь изливать на новообретенную дочь материнских чувств. Флоранс поняла, что любви от маркизы не дождется, да и сама не испытывала к Леоноре особой симпатии. А еще девушка осознала, что маркиза д'Анкр будет играть роль матери лишь на людях, на самом же деле Леонора и Флоранс останутся чужими друг другу.

Все это было девушке совершенно ясно.

Не сообразила она лишь одного – того, что ее связали по рукам и ногам.

Радуясь покорности Флоранс, Леонора ушла. Но собой она была недовольна. Возвращаясь в кабинет, маркиза д'Анкр думала;

«Конечно, мне нужно было обнять ее, поцеловать и нежно шепнуть: „Это я, твоя матушка!“ И произнести это надо было от души, чтобы она сердцем почувствовала… Вот что следовало сделать… я так и хотела… Только ничего у меня не вышло… Нет, не получилось… Никогда не смогу я приголубить дочь моего Кончино!.. Пусть скажет спасибо, что я до сих пор не задушила ее собственными руками!.. К тому же, я все больше убеждаюсь, что она точно знает, кто ее мать… Она бы только сделала вид, что поверила мне… И это было бы невыносимо для нас обеих… Как бы там ни было, а все уладилось. Я просто уверена, что эта малышка никогда не пойдет против Марии. А это самое главное».

Успокоившись на этот счет, Леонора вернулась в кабинет и, удобно устроившись в кресле, продолжала думать о Флоранс. На губах у маркизы играла зловещая улыбка. Галигаи прикидывала:

«Что касается свадьбы с Роспиньяком… когда все будет должным образом улажено, когда Флоранс будет признана законной дочерью Кончино Кончини, маркиза д'Анкра, и его супруги Леоноры Дори; когда крошка официально станет Флоранс Кончини, графиней де Лезиньи… то есть через несколько дней… мы объявим ей отцовскую волю… Если заупрямится… а я думаю, что так оно и будет… мы заточим ее в монастырь… как в склеп… будет знать, как бунтовать против святой отцовской воли… И не надо будет прибегать к крайним средствам… ее смерть могла бы вызвать подозрения, а так все будет тихо, пристойно… Конечно, Роспиньяк останется недоволен, но что я могу поделать, он ей не по душе… А если она согласится – в чем я сильно сомневаюсь, но кто ее знает, надо все предусмотреть – если согласится, это будет досадно, но она окажется во власти барона… И он будет счастлив… А Роспиньяк у меня в руках. Так или иначе, все окончательно улажено. И нечего больше голову ломать».

Вот какой чудовищный план измыслила коварная Леонора Галигаи. Как мы видим, женитьба Роспиньяка, о которой она столько хлопотала, была лишь розыгрышем. У маркизы д'Анкр были совсем другие цели.

Ей нужен был лишь благовидный предлог, чтобы «навсегда» избавиться от дочери Марии Медичи, заключив ее в монастырь, «как в склеп».

А бедная Флоранс в это время стояла на коленях, молитвенно сложив руки, и горячо благодарила Бога и Деву Марию «за дарованную ей милость спасти мать и самой остаться в живых»; если бы девушка знала, что ее ждет медленное угасание в мрачном монастыре, она предпочла бы получить удар кинжалом в сердце.

А неугомонная Леонора думала уже о другом. Однако новые мысли снова вернули ее к судьбе девушки. Основательно поломав голову, Галигаи сказала себе:

«Да, Ла Горель – это хорошо!.. А Ла Горель и Ландри Кокнар – еще лучше!»

Леонора еще немного поразмыслила и, решившись, позвонила в колокольчик. Прибежавшему слуге она велела разыскать Стокко, В особняке того не было. Галигаи знала, что этот головорез следит за Ла Горель, Леоноре оставалось лишь терпеливо ждать. Наконец Стокко появился, склонившись перед хозяйкой с преувеличенным почтением, а она выпалила без всяких предисловий:

– Стокко! Даю тебе четыре, от силы пять дней! Найди Ландри Кокнара, бывшего камердинера монсеньора, и приведи его ко мне.

– Disgrazia[6]6
  Беда! (итал.).


[Закрыть]. – дернулся бандит, вращая глазами. – Да как же это можно – за пять-то дней?..

– Так надо!.. – резко оборвала его Леонора. И мягко добавила: – Вот мешочек на столе, видишь?..

– Вижу, синьора, – отозвался Стокко, улыбаясь во весь рот и едва не облизываясь.

– Он набит золотом… – продолжала Леонора. – Сколько там, по-твоему?

Наметанным глазом Стокко присмотрелся к драгоценному мешочку и уверенно ответил с той же широкой улыбкой:

– От десяти до двенадцати тысяч ливров!

– Двенадцать тысяч, – уточнила Леонора, – я только что пересчитала… Мешочек и его содержимое станут твоими в ту минуту, когда ты явишься сюда вместе с Ландри… Разумеется, при условии, что поиски займут у тебя не больше пяти дней.

– Бедный я, бедный, – застонал Стокко, – слишком мало времени, синьора!..

Леонора улыбнулась, да так зловеще, что с лица Стокко мгновенно пропала вечная ухмылка.

– А рядом с мешочком – веревка, видишь? – спросила Галигаи.

Стокко снова посмотрел на стол. Перед этим все внимание бандита было поглощено туго набитым мешочком; теперь же головорез углядел и новенькую веревку. Крепкая эта веревка была аккуратно свернута, а на ее конце, который свешивался со стола и чуть покачивался, виднелся мастерски завязанный скользящий узел, словно игриво кивавший Стокко.

Негодяй слегка побледнел и поспешно отвел глаза в сторону.

– Видишь?.. Отвечай, per la Madonna![7]7
  Во имя Богородицы! (итал.).


[Закрыть] – повысила голос Леонора.

– Вижу, синьора, – сдавленным голосом проговорил Стокко.

– Так вот. Через пять дней ты получишь деньги или будешь болтаться на этой веревке, – заявила Галигаи. – Теперь ступай. Времени у тебя в обрез.

В голосе женщины звучала такая угроза, что Стокко содрогнулся от ужаса. Съежившись, бандит молча поклонился и выскочил из комнаты. На ходу он машинально ощупывал крючковатыми пальцами свою тощую шею, – словно уже чувствовал, как на ней затягивается роковая петля.

XXIV
ПАРДАЛЬЯН СНОВА ВСТУПАЕТСЯ ЗА ДРУГИХ

Отдав последние распоряжения мэтру Жакмену – тому самому трактирщику из Сен-Дени, в погребе у которого под присмотром Гренгая и Эскаргаса сидела Фауста со своими людьми, – Пардальян снова вскочил на коня и помчался в столицу.

Без приключений добравшись до таверны «Золотой ключ», шевалье спешился.

Сияющая мадам Николь выбежала ему навстречу. Она немедленно отвела Пардальяна в его комнату, которую всегда держала для него наготове, хоть шевалье вечно пропадал в разъездах.

Своими белыми руками мадам Николь быстро приготовила дорогому гостю роскошный обед.

И самолично подала его на стол: так заботливая мать потчует после долгой разлуки ненаглядного сына. Разумеется, сравнение это не вполне точное: слава Богу, пухленькая, цветущая Николь в свои тридцать пять лет могла быть кем угодно, но только не матерью господина шевалье.

Прислуживая Пардальяну, она с трогательной заботливостью предупреждала малейшие его желания; вдохновленная довольным блеском, который появился в его глазах, женщина болтала без умолку, забрасывая шевалье вопросами, на которые тот отвечал односложно… если вообще отвечал.

Пардальян ел не спеша, со вкусом. А насытившись, сообщил, что заглянул ненадолго и что вечером переберется в тайное убежище, о котором знала только Николь – и еще люди, с которыми он там скрывался.

Потом шевалье дал трактирщице короткие, точные указания. Она выслушала их с вниманием любящей женщины, которая запоминает все до мельчайших подробностей, понимая, что от этого может зависеть жизнь дорогого человека.

Николь уже не раз доказывала шевалье свою беззаветную преданность и удивительную смекалку, и потому он был уверен, что она все сделает как надо. Похоже, Пардальян не слишком спешил: сославшись на усталость, он решил немного вздремнуть – часов до двух пополудни. И, обложившись подушками, шевалье удобно устроился в большом кресле.

Зная привычки Пардальяна, мадам Николь придвинула к креслу столик и поставила на него блюдо с сухими бисквитами, хрустальный бокал и непочатую бутылку тонкого вина вуврэ. Потом женщина удалилась на цыпочках, поскольку веки шевалье уже опустились…

Как только она вышла, Пардальян немедленно «проснулся». Протянув руку к столику, он взял бутылку и наполнил бокал светлым шипучим вином. Потом шевалье поднес полный бокал к глазам. Казалось, Пардальян любуется легкими, похожими на мелкий жемчуг пузырьками. Но на самом деле он так глубоко задумался, что не замечал ничего вокруг.

Даже не пригубив вина, шевалье машинально поставил бокал на стол. Пардальяна одолевали невеселые мысли:

«В конченом счете я могу заявить Людовику XIII лишь вот что: „Сир, господин де Вальвер вручает вам четыре миллиона. Мы отняли их у вашего врага, испанского короля. Услуга за услугу… Вы вполне можете выделить графу двести тысяч ливров, и тогда он женится на любимой девушке, у которой тоже нет ни гроша“. И как бы я ни старался сказать это красиво – а я не очень-то речист – смысл моих слов будет именно таков. А что ответит король?.. Черт возьми, он сразу согласится, ведь игра, что называется, стоит свеч… Но я-то, я-то… на кого я буду похож?..»

Пардальян застонал, нервно забарабанив пальцами по столешнице. И принялся безжалостно бичевать самого себя:

«На кого я буду похож?.. Клянусь Пилатом, на одного из тех ростовщиков, которые ссужают деньги под огромный процент!.. Черт возьми, ну и мысли лезут мне в голову!..»

Он снова машинально взял бокал, медленно осушил его, а потом так резко поставил на стол, что основание бокала треснуло. Впрочем, шевалье этого даже не заметил. Нетерпеливо щелкая пальцами, он думал:

«Но ведь по справедливости Одэ должен получить заслуженную награду!.. А я-то знаю, что не такой он человек, чтобы о чем-то просить… и именно я втянул его в эту жуткую историю, то и дело вынуждая мальчика рисковать жизнью… и если он выпутается из всего этого целым и невредимым, то это будет просто чудо… В общем, мне самому надо позаботиться о том, чтобы графу достались деньги, которые причитаются ему по праву… Но как, тысяча чертей, как это сделать?.. Клянусь Пилатом, должен же быть какой-то более… м-м… пристойный способ… Думай, черт возьми, думай! Я уже заметил, что хорошие мысли приходят ко мне во сне… Значит, спать!»

Пардальян закрыл глаза – и замер. Спал ли он? Мы не знаем. Но похоже, что он таки задремал. Так прошло около двух часов. И вдруг шевалье вскочил, с трудом сдержав ликующий крик.

«Вот оно, черт возьми, вот самое простое решение! – радостно думал Пардальян. – Как же это я сразу не сообразил!.. Двести тысяч ливров?.. Да их, черт побери, должен дать граф Кончини!.. Он так богат, что ему ничего не стоит вручить Одэ эту сумму… А потом, маршал д'Анкр все-таки приходится девушке отцом! За ним приданое, тысяча чертей! Он просто обязан обеспечить свою дочь! Отличная идея!.. Я так и знал, что во сне меня осенит!.. Теперь можно и с королем поговорить!»

Пардальян быстро привел себя в порядок. Шевалье был в приподнятом настроении, в его глазах вновь вспыхнули лукавые огоньки. Он прямо помолодел, чувствуя себя двадцатилетним. Приосанившись, Пардальян вышел на улицу, напевая лихую песенку времен Карла IX… мелодию тех времен, когда шевалье как раз и было двадцать.

И продолжая мурлыкать себе под нос, Пардальян зашагал прямо в Лувр.

Стража уже получила по поводу шевалье особые указания, поэтому его немедленно провели к королю. Увидев Пардальяна, Людовик XIII тут же изъявил желание остаться с ним наедине. Приближенным Его Величества пришлось удалиться, что они и сделали, изнывая от глухой зависти.

Более четверти часа Пардальян с глазу на глаз беседовал с юным монархом. За это время шевалье рассказал все, что хотел. И, судя по его довольному виду, добился всего, о чем мечтал. По правилам этикета Пардальяну следовало ждать, когда король отпустит его. А шевалье встал со стула и заявил:

– А теперь, сир, я прошу разрешения удалиться. Королевская служба. Ваше Величество, спешные дела!

– Что ж, ступайте, шевалье, – улыбнулся Людовик. – Служба есть служба. Что бы ни случилось, я выполню свое обещание: буду лично присутствовать на свадьбе графа де Вальвера и потребую, чтобы господин д'Анкр дал за невестой двести тысяч ливров. – И с тонкой усмешкой добавил: – Это будет мне тем более приятно, что таким образом я проучу маршала и вознагражу графа за доблесть и верность престолу.

Но вдруг юноша обеспокоенно спросил:

– А вы уверены, что маршал согласится?

– Совершенно уверен, сир, – твердо ответил Пардальян.

– А вдруг он откажется? – засомневался Людовик.

– Не откажется, сир, – усмехнулся шевалье.

– А если заупрямится? – в волнении взглянул на собеседника король.

– Тогда Вашему Величеству достаточно будет повторить ему мои слова, и он станет как шелковый, – отчеканил Пардальян.

– Черт возьми! – воскликнул король, язвительно заулыбавшись. – Пожалуй, мне даже хочется, чтобы он сначала воспротивился… Я бы много дал, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут на него эти слова.

– Можете на это не рассчитывать, сир: он сразу согласится и даже не пикнет.

Проговорив это с непоколебимой уверенностью, Пардальян пожал руку, дружески протянутую ему монархом, поклонился и двинулся к двери.

Людовик XIII проводил посетителя до выхода из кабинета. Это была третья по счету высочайшая милость, оказанная шевалье, еще более невероятная, чем первые две. Украдкой наблюдая за королем, Пардальян понял, что любезность Его Величества не была бескорыстной, поскольку монарх сгорал от желания поведать гостю что-то такое, о чем юноше было неловко говорить – или же он не знал, с чего начать. И вот Людовик всячески оттягивал миг расставания.

Пардальян не ошибся. Когда они уже были у дверей, король остановил шевалье. В глазах юноши светилось детское любопытство. И, наконец решившись, он застенчиво произнес:

– Итак, шевалье, вы уходите… даже не намекнув, что это за приятный… за замечательный сюрприз – как вы сами изволили выразиться – который собирается сделать мне граф де Вальвер?

Пардальян весело рассмеялся и сказал:

– Но, сир, какой же это будет сюрприз, если вы заранее все узнаете?

– Это верно, – вздохнул король, досадуя и улыбаясь одновременно.

– А кроме того, – серьезно добавил Пардальян, – граф де Вальвер уже не раз рисковал жизнью; возможно, и сейчас он идет по лезвию ножа только для того, чтобы преподнести вам этот прекрасный подарок. Не могу же я лишить графа удовольствия лично объяснить все Вашему Величеству! Поставьте себя на место Вальвера, сир. Каково бы вам было, если бы кто-нибудь оказал вам такую медвежью услугу?

– Вы правы, шевалье, – так же серьезно ответил король. И грустно добавил: – Но ждать до вечера… Я просто изведусь!

– Что ж, раз вы так нетерпеливы, можете выиграть несколько минут, если выйдете на набережную, как только начнет смеркаться… Не исключено, что вы станете свидетелем прелюбопытнейшего зрелища, – хитро усмехнулся шевалье.

– Я так и сделаю!.. – вскричал Людовик. – Ну, ступайте, шевалье, и да хранит вас Бог.

– Аминь! – с самым серьезным видом отозвался Пардальян.

И отправился к капитану гвардейцев. Тот был тронут и польщен визитом – и принял шевалье как самого дорогого гостя. Приятная беседа с Витри позволила Пардальяну, как он сам выразился, «славно скоротать часок». А потом капитан почел за честь проводить шевалье до парадного подъезда Лувра.

Еще с час Пардальян прогуливался возле дворца. Потом шевалье неспешно зашагал по набережной. Он прошел мимо Лувра, через Новые ворота проник за отремонтированную стену Карла V, оставил позади недостроенный еще дворец Тюильри… Слева от Пардальяна струилась река, а справа высилась крепостная стена сада Тюильри.

В ограждении, отделявшем набережную от Сены, была калитка. Пардальян подошел к ней и остановился, внимательно изучая реку и проложенную вдоль нее дорогу. Он, однако, так и не увидел тех, кого с таким нетерпением высматривал. Завернувшись в плащ, шевалье прикрыл полой лицо, шагнул к парапету, спокойно уселся и, свесив ноги над грязной водой, принялся терпеливо ждать: он зорко следил за рекой, за прибрежной дорогой – за другой дорогой, вливавшейся прямо в улицу Сент-Оноре возле обители капуцинов.

Лицо Пардальяна было мрачным, разочарованным и просто пугающим…