Текст книги "Враги общества"

Автор книги: Мишель Уэльбек

Соавторы: Бернар-Анри Леви
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Ночью я не мог спать.

Неделя за неделей этот разговор не выходил у меня из головы.

Если бы дельфийский оракул сообщил мне время моей смерти, я бы не был так испуган.

Эти недели я посвятил изготовлению такого хитрого, единственного в своем роде механизма, который нарушил бы и закон, и предсказание Корпе.

Я изучил все известные случаи, от Кафки и Макса Брода [151]151
  Перед смертью Франц Кафка поручил своему другу Максу Броду сжечь все свои произведения, но тот не выполнил его просьбу, и произведения Кафки были опубликованы.


[Закрыть]до «Одуревшего петуха» Генри Миллера [152]152
  Роман, который Миллер начал писать еще в 1929 г., не был завершен, и все же спустя много лет его опубликовали.


[Закрыть]и последнего романа Набокова «Лаура и ее оригинал» [153]153
  Набоков просил жену уничтожить незаконченный роман, однако она этого не сделала. Вера Набокова завещала сыну Дмитрию сделать это после ее смерти, он долго колебался, но так и не решился. Роман был напечатан в 2009 г.


[Закрыть], о скором выходе которого проведал благодаря одной своей приятельнице.

Я посоветовался с юристами, нотариусами, адвокатами, которые могли изучить со мной не только букву и дух закона, но и помочь включить в перечень все возможные случайности, неожиданности, вторжения и предусмотреть защиту от них.

Я назначил тайных попечителей, которые в нужное время будут наблюдать за действиями исполнителей завещания без их ведома, подумал и назначил тех, кто будет проверять и этих попечителей.

Компьютерщик, защищаясь от хакеров, множит преграды и степени сложности защиты, усложняет и шифрует коды, изобретает новые сигналы, предупреждающие об опасности, точно так же и я создавал двойную, тройную, четверную защиту, предусматривал возможность смерти одного поручителя, безумия второго, легкомыслия или внезапно проснувшейся ненависти третьего, и в случае, когда все эти нежелательные крайности проявятся одновременно, последний, самый крепкий запор, который все-таки обеспечит недоступность системы и позволит моей словесной капсуле самоуничтожиться.

Не знаю, удалось ли мне это, – кто переживет меня, увидит.

А рассказал я эту историю только для того, чтобы показать, до какой степени помешан на секретности.

Открыл и закрыл скобки, чтобы дать вам понять, что тайна всегда была для меня необходима как воздух, которым мы дышим.

Хочу вам признаться и еще кое в чем, не менее ужасном, – но раз уж начал, почему бы не дойти до конца? В разгар моей битвы с Корпе, воображаемого поединка с добрым другом, который, сам того не желая, стал воплощением дьявола в моих ночных и дневных кошмарах, произнося с буддийским спокойствием одну и ту же фразу: «Какие бы предосторожности вы ни принимали… какие бы предосторожности ни принимали…», я превратился в подобие одного из тех тиранов, что окружили себя мертвой зоной молчания и для которых даже одна капля правды, свободы, искренности становится смертельным ядом; уподобился одному из несчастных американских индейцев, которые мерли как мухи, убитые не каплей правды, а крошкой-вирусом.

И вот произошло нечто неожиданное.

Я заговорил с вами об отце, о матери, о своем теле.

Объяснял, почему пишу, борюсь, становлюсь на чью-то сторону, отправляюсь на самые подлые в мире войны, рискую жизнью.

Объясняя, отказался от выигрышной позы бескорыстного друга человечества, чистого и благородного.

И не умер от этого, и небо не обрушилось мне на голову, напротив, я даже почувствовал себя немного лучше.

Думаю, долго это не продлится.

Мои противники непременно этим воспользуются, кинутся в открытую мною брешь и увидят в моих признаниях подтверждение самых худших своих опасений.

Они будут вопить: «Ведь предупреждали… никакой откровенности… дожить до шестидесяти и вдруг открыть, что главное для писателя – быть собой… собой… но поздно… слишком поздно… соляной столп… преждевременное погребение… слова на ветер… лучше молчать…»

Тем хуже для них, не так ли?

Пусть, если хотят, путают свободу писателя, который, как умеет, ведет неравный бой с ангелом или со зверем, и какую-то противную «самость», ставшую в их устах синонимом бездарности и безвкусицы.

Я ухожу после нашего диалога с ощущением легкости и счастья – наверное, такое же чувство облегчения испытывает преступник после признания.

У меня нет ощущения, что я подверг себя опасности, наоборот, я освободился и, кажется, даже готов вновь ввязаться в романную авантюру, с которой так нахлебался двадцать лет назад и которой, вы правильно все поняли, с тех пор так боюсь.

Самого оторопь берет, но никуда не денешься, это правда.

И это лучшее, что я мог получить от нашей переписки.

Теперь о том, о чем мы с вами не успели поговорить и о чем, похоже, вы сожалеете.

Вы жалеете, что мы не обсудили Саркози. Если честно, я считаю это нашим большим достижением и предлагаю не портить случившегося чуда, пусть в теперешние времена выйдет хоть одна книга без Саркози.

Мы не обсудили его левых противников… Но и это неплохо… Что до министра культуры, то откровенно говоря… Эта должность так противоречила бы моему стилю жизни, моим занятиям литературой, философией, моей любви к независимости, что лучше о ней забыть…

В списке ваших огорчений есть только два имени, из-за которых огорчаюсь и я, мне тоже жаль, что мы мало о них говорили, и я не хочу расстаться с вами, не сказав о них хотя бы слова.

Во-первых, Мальро. Колосс Мальро. Самый недооцененный, ну, может быть, вместе с Малапарте, писатель XX века. Но я не сказал бы, что он для меня образец. Только по той причине, что сам я неровен, противоречив, раздроблен, люблю жить несколькими жизнями сразу, параллельными, взаимоисключающими. Я просто не могу выбрать себе один-единственный образец, каким бы великим, сияющим, бесспорным он ни был.

Я вам уже рассказывал, что в детстве прятался в сарайчик в глубине сада за деревьями и разыгрывал там собственные похороны, декламируя надгробную речь.

Но не сказал, что надгробные речи были все время разными, потому что постоянно менялись биографии и судьбы.

То я был писателем и оплакивал свою безвременную кончину.

То горевал над отважным исследователем, который нашел в пучине морей Атлантиду.

Потом над революционером, неподкупным, как Робеспьер, ангелоподобным, как Сен-Жюст, любимцем женщин, как Дантон и Мирабо.

Рыдал над гробом Иоанна Крестителя неведомой религии, продумав до мелочей ее литургии и обряды.

Когда я увлекался музыкой, пианист-виртуоз, подобный Глену Гульду, падал замертво на свой рояль.

Замученный пытками, но не сказав ни слова и не выдав товарищей, мученически погибал герой Сопротивления, и голос у меня при этом дрожал.

Не могу сказать, что погибал непременно герой или великий деятель, которого оплакивали все люди доброй воли. Моя жадность до всяческих судеб была так велика и так разнообразны жизни, которые мне хотелось прожить, что мне приходилось умирать и в качестве злодеев, подлецов или общепризнанных мерзавцев. В последнее слово о них я вкладывал ничуть не меньше пыла и сердечности. Смерть Тони Камонте из «Лица со шрамом» от рук полицейских казалась мне позорной для них и славной для него… Взрыв в финальной сцене «Белой горячки» Рауля Уолша и гибель Коди Джаррета представлялись прекрасными и достойными прославления. И конечно, Мишель Пуа-кар, он же Жан-Поль Бельмондо, убитый инспектором Видалем в последней сцене удивительного фильма Годара «На последнем дыхании». Этот фильм наравне с «Уделом человеческим» и «Феноменологией духа» сделал меня таким, каким я стал. Джин Сиберг [154]154
  Американская актриса, сыгравшая в фильме Жана-Люка Годара «На последнем дыхании» (1959) роль Патриции, подруги Мишеля, которая выдает его полиции.


[Закрыть]сидела передо мной в саду и, задыхаясь от слез, горя и угрызений совести, слушала мои прочувствованные речи…

И когда в заключительной части слезы наворачивались на глаза и у меня, оплакивал я не столько свою смерть и даже не то обилие заслуг, которые живописал с таким жаром, что куда там Плутарху с «Жизнеописаниями» или Марселю Швобу с «Воображаемыми жизнями», – я оплакивал все другие жизни, столько других жизней, которые уже не проживут погребенные мной, и мне не хватит детства – да что там детства, жизни! – чтобы охватить их все…

Спустя пятьдесят лет я чувствую примерно то же самое.

Бесчисленные жизни бесчисленных кумиров. «Леви» мечтает о «левитации».

Конечно же, я бы боготворил Мальро, не будь у меня за плечами Бангладеш и Боснии.

Сартр, человек-век. Камю, о котором я мечтаю написать книгу такую же основательную, как о Сартре. Бодлер, о нем я написал и зашифровал в тексте несколько своих тайн. Хемингуэй, из-за Испании. Овидий, из-за «Искусства любви». Мои раввины. И мои мошенники из Сараева. Лейбниц, которого хватило на сто жизней. И Пруст, который не видел ничего, кроме творчества. Эрудиты моей юности, приносившие себя в жертву не свойственным возрасту амбициям, а элегиям Тибулла, найденному стихотворению Энния или оде Проперция, посвященной Кинфии… И еще… Еще так много других… Святые и чудовища… И те, в которых я не успел увидеть кумиров… Я живу их жизнями.

Ну и Гари, в конце концов.

Ничего не могу поделать, Гари не перестает меня преследовать.

Во-первых, я был с ним знаком. Мальро я видел только раз, в Верьере, накануне своего отъезда в Калькутту, а с Гари в последние годы его жизни виделся постоянно. Именно тогда себе на погибель он плел завесу, готовясь спрятаться за Ажара, а никто и не подозревал об этом. Наши долгие обеды «У Липпа», где я заказывал в подражание ему неизменный «антрекот на двоих», потом долгие сидения на улице Бак с чаепитием из помятых самоваров, он всегда напоминал мне, что привез их с Майорки; Гари изображал бездельника, драчуна, ковбоя из вестерна в фетровой шляпе «стетсон», ходил в узорчатых сапогах – я сбегал к нему от своих учителей с улицы Ульм [155]155
  Высшая нормальная школа (Эколь Нормаль) в Париже находится на улице Ульм.


[Закрыть].

У «перерождения в Ажара» была своя предыстория: знаменитый писатель был обижен, что его «забыли», для публики блеск его книг затмила яркая жизнь автора – любовь к актрисе [156]156
  Гари был женат на актрисе Джин Сиберг.


[Закрыть], провальные (или сочтенные таковыми) фильмы. Жизнь и творчество вступили в жестокое соревнование, жизнь оттеснила творчество, и творец дал пинка жизни. И вот знаменитый человек, награжденный престижными премиями, всеми признанный, добившийся настоящей славы, пользующийся всеми возможными благами, страдает оттого, что его личность загородила самое для него дорогое – его романы… Не буду развивать тему дальше… Сам зажатый рамками, стесненный общественным положением,как могу я остаться равнодушным к судьбе Гари?

Однако имейте в виду, я полагаю, что суть дела сложнее, чем просто новый псевдоним и возможность творить под другим флагом. Я думаю, мы ничего не поймем в этой авантюре, если сочтем ее шуткой, уловкой или выходкой писателя, который считает, что его перестали замечать современники: «Вам не пришлось по вкусу мое подлинное лицо? Ну так вы прославите мою маску, за которую я спрячусь, обманув всех вас». Нет, тут другое, тут есть, если хотите, метафизическая глубина, не имеющая ничего общего с литературным тщеславием или даже с пристрастием, вроде моего, к двойной или тройной жизни. Речь идет об ином рождении, о таинстве. Именно это измерение придает всему, что случилось, трагический оттенок, неся ощущение катастрофы, требуя особой осторожности в обращении с этой расщепляющейся материей…

Ведь Гари, в отличие от того, что ужепроделывал раньше, прячась за псевдонимами Фоско Синибаль-ди или Шатан Бога, на этот раз не ограничился просто именем, он снабдил это имя плотью, плотью Поля Павловича [157]157
  Когда Ромену Гари под псевдонимом Эмиля Ажара дали вторую Гонкуровскую премию, публике в качестве Ажара был представлен племянник Гари Поль Павлович.


[Закрыть].

Он не ограничился и плотью, не ограничился новой биографией (то же делал и Пессоа, наделив своих пятьдесят или даже больше гетеронимов жизнью, фантазиями, набором мнений и ссор), Гари отдал своему персонажу всю публичную жизнь нового писателя, которым стал.

Им был проделан уникальный опыт в области литературной химии, в результате которого произошло нечто подобное тому, что вы показываете в вашем фильме: Гари замещен Полем, реальный писатель, каковым он является, – писателем-фикцией, которого он отправил вместо себя на литературную сцену, произошло замещение личностей, диффузия чувств и памяти, клонирование.

Результатом алхимической ворожбы, плодом нарочитого удвоения, вскоре ставшего невыносимым, завершением договора, хуже фаустовского, так как душа была потеряна, стал ад, захлопнувшийся капкан. Обман, словно кислота, разъедал в нем все, вплоть до желания жить, и смерть показалась единственным выходом: смерть не в качестве упражнения, не затем, чтобы представить себя мертвым после получения сигнального экземпляра, прежде чем на роман набросятся критики, нет, к сожалению, самая реальная смерть – красная тряпка вокруг головы, чтобы вид крови не слишком перепугал его маленького сына, и выстрел из пистолета – завершающий такт, последняя нота органа, логичный итог последних лет, когда он был вынужден принимать себя за другого и отделываться от самого себя, как от парика или пары подтяжек.

Я видел, как Гари сходил с ума.

Видел – и не только я один – разумеется, не понимая причины, как он терял голову и погибал у меня на глазах.

Сегодня я вижу гораздо больше.

Я знаю – мы все это знаем, – что в его проделке было что-то дьявольское.

Знаю, сколько таилось в ней соблазна, знаю, что ни за что нельзя было ему поддаваться, потому что под невинной мистификацией притаилось настоящее зло, – знаю, что я, во всяком случае, исцелился от опасного морока не из-за ответственности перед читателями, о которой вы писали в предыдущем письме (мы им ничего не должны), но из-за своего желания жить (и последних моих впечатлений о Гари, как он идет, едва волоча ноги, по бульвару Сен-Жермен, взгляд блуждает, мысли тоже, уже полуживой).

Бедный Гари… Несчастный «лирический клоун», который поверил, что можно безнаказанно играть с такими серьезными вещами, как бегство, маски, Эдипово забвение родового имени, отречение от жизни, к которой никогда уже не сможешь вернуться… Конечно, нужно было начать новую жизнь. Без сомнения, нужно было попытаться родиться снова. Но в той же самой жизни. Обязательно в той же самой. Нужно было произвести революцию, но не в «отдельно взятой стране», а в собственной личности, в своей душе, в своем теле. Таково мое глубокое убеждение. Таков его трагический урок.

Великий урок, в котором смешались свет и тьма и который он, сам о том не подозревая, преподал мне своей смертью.

3 июля 2008 года

Еще одно слово, дорогой Бернар-Анри, последнее, потому что думаю, важно дать ответ на возникшую маленькую загадку: вы сами в одной из книг упомянули Эбли. Упомянули походя, наскоро, и мне нужно было действительно жить в тех краях, чтобы его заметить. Но упомянули его вы…

Одно замечание Шопенгауэра мне очень нравится, оно не из его мощного философского корпуса, его грандиозной интеллектуальной постройки мира «как воли и представления» [158]158
  «Мир как воля и представление», сочинение Шопенгауэра (опубликовано в 1818 г., дополнялось в изданиях 1844 и 1859 гг.).


[Закрыть], оно из россыпи поздних афоризмов, когда у него стали возникать сомнения относительно понятия «бытие», когда он стал предполагать возможным, что в понятии «судьба» тоже есть какой-то смысл. При их чтении возникает странное ощущение, что, проживи он дольше, он бы сам расшатал фундамент выстроенной им великолепной постройки, короче, вот это замечание: «Свою жизнь помнишь немногим лучше, чем давно прочитанный роман» [159]159
  Слова Мишеля Рено, героя романа Уэльбека «Платформа»: «О своей жизни помнишь немногим более, чем о некогда прочитанном романе, пишет где-то Шопенгауэр». Перевод И. Радченко.


[Закрыть].

Я прибавил бы: свою жизнь помнишь хуже, чем давно написанный роман.

Но забываются и романы. Я (чуть-чуть) моложе вас, но и мне случается забывать, что же я там понаписал. Обычно я собой доволен и думаю: «Смотри-ка, а ведь это мое… Неплохо, совсем неплохо…» Но бывает иначе, и тогда я отчаянно пытаюсь сменить тему разговора.

Впрочем, как бы там ни было, а кончаешь тем, что забываешь и собственные книги. И сегодня утром, не знаю уж почему, меня это очень утешает.

11 июля 2008 года

Утешает? Не знаю. Я понимаю, что вы хотите сказать, но мне это не кажется таким уж утешительным. Может быть, по причине моей неискоренимой, маниакальной страсти к трезвости. Может, потому, что пережил однажды, по-настоящему пережил, на протяжении нескольких часов, клиническую потерю памяти и понял, что это значит для человека, я уж не говорю для писателя – больница Сальпетриер… отделение скорой помощи… полная растерянность-помрачение рассудка… с большим трудом вдруг припоминаю свое имя… и тупо твержу одно и то же перед сборищем удрученных врачей: «Болезнь Бодлера… Болезнь Бодлера…»

Но быть может, вы правы. Может быть, в тот или иной день неотвратимо наступит миг, когда значимые пласты жизни, книги станут бледными тенями, миражами, облаками, что исчезнут на склоне прекрасного и живого сегодня. Но в противоположность вам нет для меня ничего хуже подобной перспективы. И спасаясь от этого страха, утраты, насильственного отторжения и кровопускания, я предпочитаю изображать феномен памятливости, тщедушного, но жилистого Геркулеса, который тащит драгоценные воспоминания без отдыха то на плечах, то толкая перед собой, словно тяжелый, плотно сбитый и увесистый валик.

Хотя иногда до того устаешь. Ницше, да и Шопенгауэр тоже, считали, что воспоминания убивают и что самое точное определение этого болезненного состояния и есть «злопамятство». Ну и ладно. А меня они толкают вперед, помогают почувствовать, что время движется, чему-то служит, что оно не нескончаемое сегодня. И в последний раз возвращаясь к одному из наших споров, который, один-единственный, почему-то оставил у меня ощущение, что я не был в нем до конца искренен, я скажу, что прошлое едва ли не самый мощный стимул из тех, которые я знаю, поддерживающий во мне желание писать, продолжать во что бы то ни стало.

И я люблю не все свои книги. И не всё, что было у меня в жизни. Но мне нравится возможность разобраться с тем, что было. Нравится, что каждый новый этап становится неявным, но непременным и отрадным возвращением к прошлому. Вопреки распространенному мнению, я не верю, что именно в последнюю минуту, при последнем вздохе к тебе приходит ясная память и восстанавливает абсолютно все, что жизнь ухитрилась рассеять. Да нет, всё с тобой. Теперь, сейчас. В каждую секунду твоей текущей жизни, если только ты по-настоящему живешь. На каждой странице каждой книги, если только ты по-настоящему пишешь. И если у меня возникает какое-то предощущение, то примерно следующее: волноваться надо тогда, когда на поверке тебе не откликается: «Здесь!» большая часть книг, большая часть прожитой жизни, большая часть сопутствовавших тебе людей. Предчувствие против предчувствия. Заключим пари. Поживем – увидим.

СОДЕРЖАНИЕ

Письмо от 26 января 2008 года.В котором Мишель Уэльбек наносит первый удар: «Мы с вами ярчайший пример вопиющего упадка интеллектуальной жизни Франции и кризиса ее культуры»…………..

Письмо от 27 января 2008 года.В котором Бернар-Анри Леви дает сдачи, напомнив, что Сартр, Паунд, Селин и Бодлер не были оценены по достоинству их современниками……………………….

Письмо от 2 февраля 2008 года.В котором Мишель Уэльбек, опираясь на Шопенгауэра, рассуждает о противоречивом стремлении каждого писателя к всеобщей неприязни и к всеобщему признанию, а также о воле к победе…………………………

Письмо от 4 февраля 2008 года.В котором Бернар-Анри Леви вспоминает детство. Некогда он помог однокласснику, ставшему всеобщим козлом отпущения. Этот эпизод – наглядное подтверждение теорий Жирара и Клаузевица……………………

Письмо от 8 февраля 2008 года.Внутреннее существо или общественное лицо? Что помогает выжить под постоянным прицелом миллиона глаз, при слепящем свете софитов? Мишель Уэльбек предлагает Бернару-Анри Леви вместе вступить на узкий путь «исповедального жанра»………………………

Письмо от 16 февраля 2008 года.Да здравствует холодный, отстраненный стиль без тени исповедальности («модель Флобера»)! Да здравствуют трезвый расчет, воинственность и скрытность («модель Пессоа»)! Вот что ответил Бернар-Анри Леви на предложение Уэльбека…………………

Письмо от 20 февраля 2008 года.В котором Мишель Уэльбек рассказывает о своем отце, о взаимоотношениях родителей. Приподнимает завесу тайны, оберегающую его частную жизнь………………

Письмо от 23 февраля 2008 года.В котором Бернар-Анри Леви также рассказывает об отце и сообщает, что видит в нем сходство с одним из знаменитых героев Роб-Грийе……………………

Письмо от 1 марта 2008 года.В котором Мишель Уэльбек вновь рассуждает о Селине и Прусте. Рассказывает, как его отец, инструктор по горнолыжному спорту, сопровождал Валери Жискара д’Эстена и Антуана Рибу. Признается в любви к нынешней России – ее девушкам, музыке, наивной непосредственности…

Письмо от 12 марта 2008 года.В котором Бернар-Анри не без яда обличает преступления «путинизма». Затем переходит к «исповедальному жанру» и разоблачает истинные причины, побуждающие писателей заниматься мировыми проблемами и обретать статус «ангажированных» (обычно писатели в подобных мотивах не признаются)………………………………………

Письмо от 16 марта 2008 года.В котором Мишель Уэльбек также называет причины (уважительные и неуважительные) своего отказа от «ангажированности». Вскользь упоминает свое нынешнее пребывание в Ирландии и объясняет, отчего покинул Францию. Неспособность подчиняться приказам. Недоверие к показному героизму………………………………………….

Письмо от 21 марта 2008 года.В котором Бернар-Анри Леви (цитируя то Гёте, то Дюрренматта) горько укоряет Мишеля Уэльбека за неспособность отличить войну за правое дело от бесчеловечной резни. Рембо и Коммуна. Малларме и землекопы……………………..

Письмо от 24 марта 2008 года.Мишель Уэльбек – непримиримый враг беспорядка. «Самые чудовищные несправедливости совершаются ради уничтожения порядка». Похвала Филиппу Мюрэ. Осуждение тех, кто не видит различия между «реакционером» и «консерватором». Единственная причина, по которой Мишель Уэльбек однажды вернется во Францию………

Письмо от 4 апреля 2008 года.В котором Бернар-Анри Леви признается в страхе перед пустотой и в любви к секретным агентам. Книга Бытия против поэмы «О природе вещей». Евангелист Лука против материалиста Лукреция. Эмманюэль Левинас против Спинозы. Противостояние неизбежно. Человечество обладает ограниченным числом вечных книг, но и среди них приходится выбирать – увы!..…

Письмо от 10 апреля 2008 года.Первое путешествие юного Уэльбека в Германию. Ошеломляющее знакомство с Паскалем. Искушение христианством……

Письмо от 17 апреля 2008 года.Воспоминание о двоюродных дедушках: Моисее, Иамине, Маклуфе и Мессауде. Клевета Жана-Эдерна Алье. Мы узнаем, отчего еврейский мальчик, рожденный, подобно Бернару-Анри Леви, вскоре после Второй мировой войны, не мог стать ни иудеем, ни христианином……….

Письмо от 26 апреля 2008 года.В котором Мишель Уэльбек благословляет евреев за готовность противостоять новому язычеству, воинствующей религии современности. И говорит о Конте, Шатобриане, Библии и вновь о Шопенгауэре………………

Письмо от 1 мая 2008 года.В котором потрясенный Бернар-Анри Леви не хочет обсуждать безумие Канта, шахматные партии Марселя Дюшана, тайное сходство Альтюссера с Контом, но желает узнать, что думает Мишель Уэльбек о книге своей матери……….

Письмо от 8 мая 2008 года.Мишель Уэльбек говорит о матери, немного о сестре, рассказывает о своре ненавистников, которые готовы затравить его до смерти, но и тогда не угомонятся……………

Письмо от 12 мая 2008 года.Бернар-Анри Леви, опираясь на теорию Спинозы о «безрадостных страстях», предрекает поражение своры ненавистников……

Письмо от 20 мая 2008 года.«Продолжайте писать!» Но какова ахиллесова пята писателя? Деньги? Слава?

Письмо от 27 мая 2008 года.Пишут как любят, и любят как пишут. Бодлер неизмеримо выше Рембо. Кто прав, литовские раввины, последователи Гаона

Виленского или поклонники «Критики диалектического разума» Сартра?……………………

Письмо от 3 июня 2008 года.Выясняется, что Мишель Уэльбек считает роман низким жанром, а поэзию – высоким. Он вспоминает о Жане Коэне и Викторе Гюго……………………………

Письмо от 8 июня 2008 года.В котором Бернар-Анри Леви рассказывает, как в несуществующем ныне Париже провел вечер с Луи Арагоном………..

Письмо от 26 июня 2008 года.Когда лучше любить: в полусне или на трезвую голову? Ответ Флобера и Мишеля Уэльбека. Шопенгауэр и Платон: учителя или коллеги? Отвечает по-прежнему Мишель Уэльбек…

Письмо от 30 июня 2008 года.Мальро – идеал писателя? Правда о Гари. Что сближает и что разделяет Мишеля Уэльбека и Бернара-Анри Леви? Ответ Бернара-Анри Леви………………………

Письмо от 3 июля 2008 года.Что быстрее забывается: прожитая жизнь или написанные книги?……

Письмо от 11 июля 2008 года.Почему нужно постараться ничего не забыть, ничего – и почему ошибается Ницше, считая, что воспоминание смертоносно….