Текст книги "Затерянный мир Кинтана-Роо"

Автор книги: Мишель Пессель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

На другой день я осматривал развалины Чак-Мооля, расположенные в нескольких сотнях ярдов от кокаля. Тут и до меня побывали люди, более сведущие в археологии, поэтому я решил ограничиться лишь созерцанием развалин, уверенный, что их уже исследовали и измеряли, ведь для каждого археолога очень важно определить размеры постройки.

Как я уже сказал, в Чак-Мооле была такая же открытая башенка, как в Тупаке, что подтверждало мое предположение о маяке. Конечно, определенного я ничего сказать не мог, так как даже не знал точных размеров этих башен.

От Чука мне посчастливилось получить очень интересные сведения, оказавшие мне существенную помощь при исследовании некоторых построек и определении их назначения. Когда мы с Чуком были в Чак-Мооле, я показал ему красные отпечатки рук на стенах одного здания, такого же, как в Чамаше. Чук как будто немного удивился, а потом кое-как объяснил мне по-испански, что в его деревне Чумпом люди оставляют на стенах церкви голубые отпечатки рук как знак какого-нибудь обета. Слова Чука едва ли можно принять за научную основу, но все же это довольно правдоподобное объяснение тайны красных ладоней, покрывающих стены многих построек древних майя. Скорее всего Чук был прав, и отпечатки рук в Чумпоме означали то же, что и повсюду на Юкатане. Эти отпечатки как бы воскрешают для нас древних майя, оставивших навек свои личные ex voto [23]23
  По обету (лат.).


[Закрыть]на стенах храмов, где они молились, – более трогательный знак, чем мраморные плитки и золоченые сердечки в местах паломничества в христианской Испании и Италии или же варварские надписи, которые многие миллионы туристов считают своим долгом сделать на высоких башнях или пьедесталах памятников.

У человека есть неодолимое желание оставлять свой след везде, где бы он ни появлялся. Майя, кажется, придумали наиболее интересный способ оставить по себе память. Каждый отпечаток так отчетлив, что Скотланд-Ярду, несомненно, удалось бы проследить все странствия отдельного индивида по знакам, которые он оставлял на стенах разных святилищ.

Всего в Чак-Мооле оказалось семь построек. Все они были похожи на те, что я уже видел на побережье. Украшений вроде резных голов драконов или же других существ на них не было, но одно здание меня заинтересовало. Вместо стен у него было девять колонн. Видимо, раньше они поддерживали балки и пальмовую крышу, как и колонны Храма Воинов в Чичен-Ице. Древние майя нередко покрывали каменные здания пальмовыми листьями, что давало возможность увеличить внутреннее пространство, тогда как тяжелый каменный свод делал помещение более тесным. Чаще всего для балок древние майя использовали стволы саподильи. Многие балки были покрыты резьбой, некоторые из них уцелели до сих пор, сопротивляясь свыше тысячи лет влажному климату и атакам бесчисленных насекомых. В городе Тикаль в Гватемале были обнаружены притолочные балки, украшенные очень искусной тонкой резьбой, и это тем более поразительно, что дерево оказалось необыкновенно твердым, а ведь у майя были только каменные и обсидиановые ножи.

Вообще удивительно, как древние майя могли создать такую высокую цивилизацию, не зная металлов. Правда, золото и медь им были известны, украшения из этих металлов они покупали в Панаме.

В своих записках испанцы оставили доказательство, что мореходы из тех городов, где я теперь побывал, плавали на больших долбленых лодках до самой Панамы, останавливаясь по пути во всех поселениях на побережье. Я очень сожалел, что такое плавание вблизи берегов в настоящее время почти невозможно. Какие странные повороты истории! Сейчас мне нужно в десять раз больше времени, чем древним майя, чтобы пройти вдоль некогда густонаселенного побережья Кинтана-Роо.

Чак-Мооль стоял как раз на середине моего пути. До Белиза оставалось больше сотни миль, а я уже совсем выдохся.

Однако в Чак-Мооле я получил добрые вести. Мне больше не надо было терзать себя мыслью о переправе через залив Эспириту-Санто, потому что у местечка Сакрифисио (названное так, быть может, в память о каких-нибудь жертвоприношениях индейцев Чан-Санта-Круса) живут три рыбака и у них есть две лодки. Чук согласился проводить меня туда. Но что было южнее залива Эспириту-Санто, оставалось тайной. Я смог лишь узнать, что ураганы уничтожили несколько кокалей и что все побережье стало безлюдным до самого Шкалака, на границе с Британским Гондурасом. Оставалось только надеяться на случайную встречу с каким-нибудь одиноким сольтеро (холостяком). Может быть, не все кокали были уничтожены там полностью. Однако никаких надежных сведений об этом я получить не мог, так как на побережье совсем не существует связи между отдельными пунктами.

Судя по моей карте, к югу от Эспириту-Санто должен был находиться большой маяк. Возможно, из этого пункта я сумею попасть в Белиз морем.

Утром я собрался в дорогу. Снова надо было шагать целый день сквозь кусты по раскаленному берегу. Ноги мои уже привыкли к острым камням, поэтому я почти всегда снимал сандалии. Теперь они совсем растрепались и расслоились, я подвязывал их хенекеновой веревкой, обматывая ее вокруг лодыжек.

Храмы на пути нам больше не встречались. Вдали от берега Чук тоже не знал ни одного места с развалинами, за исключением Тупака, где мы с ним уже побывали. Я теперь начал заметно сдавать в ходьбе – сказывались последствия моего довольно беспорядочного питания тортильями и черепашьими яйцами, постоянной жажды и нередких голодовок, длинных переходов, беспрерывного напряжения и усталости от непривычной обстановки.

Кожа у меня стала смуглой и кое-где облезла, борода достигла внушительной длины, а штаны и рубашка так изодрались, что выглядел я чуть получше нищего. Это меня вполне устраивало, потому что такой оборванец меньше привлекает к себе внимание грабителей. Чтобы скрыть дырки, я закатывал свои штаны все выше и выше. Когда мы прибыли в Сакрифисио, они уже были завернуты до колен. Возможно, такой вид сочли бы шикарным на Бермудских островах, но здесь он вызывал удивление. Я уже больше трех недель не видел зеркала и почти забыл, как выглядит мое лицо (правда, я не считал это великой потерей).

Поразительно, с какой легкостью я расстался со всеми привычными вещами, которые раньше всегда были в моем обиходе, вещами, казавшимися мне по-настоящему необходимыми, такими, как стулья, тарелки, суп. Моя тоска по цивилизации сводилась лишь к тоске по еде и питью. Ночью мне постоянно снились сказочные пиры, а глотая черепашьи яйца, я всегда мечтал об антрекоте. Что же касается питья, то безумная тоска по свежей прохладной воде никогда меня не покидала. В самые отчаянные моменты я мечтал даже о кока-коле. Теперь-то уж я всегда буду ценить воду! Невольно я начинал строить планы будущих пиров и банкетов, где было столько еды, что хватило бы мне по крайней мере на пять лет.

Но если не считать этих гастрономических грез, я не испытывал особого желания вернуться в цивилизованный мир, и только временами мне не хватало собеседника. Я испытывал нужду в таком собеседнике, которому бы мог сообщать обо всем виденном и открытом и таким образом доказывать самому себе, что это не сон. Нереальность всего, что я видел и делал, простота и естественность, с какой я совершал поступки, которые еще месяц назад показались бы мне невозможными или комическими, заставляли меня задавать себе вопрос, происходят ли все события в настоящее время или же это мой призрак идет по какому-то странному побережью в далеком прошлом. Я начал сомневаться даже в существовании Белиза и просто не мог вообразить, что в конце путешествия встречу говорящих на английском языке людей, которые пьют чай или, быть может, джин и тонизирующие напитки…

Однако конца моим испытаниям еще не было видно, впереди меня ожидала самая трудная часть пути, целых двадцать дней неопределенности и одиночества. Пока я не переправился через залив Асенсьон, я даже и не представлял, как мне все время везло. Всегда к концу дня после долгого и трудного пути мне удавалось находить пищу и кров да к тому же еще встречать добрых, гостеприимных людей. И вот сейчас эта цепь готова оборваться, и дальше я, может быть, уже не сумею соединить ее звенья.

Пока все шло хорошо. Теперь ветер мог перемениться…

9. Отверженные в Кинтана-Роо

В Сакрифисио мы нашли двух рыбаков, живших в маленькой хижине, возведенной на сваях на краю мангрового болота. За небольшую плату они согласились перевезти меня через залив до маяка Пунта-Эрреро на другом конце Эспириту-Санто. В Сакрифисио я расстался с Чуком, подарив ему на прощанье свою последнюю рубашку.

В отличие от залива Асенсьон залив Эспириту-Санто сиял голубизной, по его ясной поверхности тихо скользила маленькая рыбацкая лодка, заостренная с обоих концов. Сейчас я направлялся к последнему участку побережья, отделявшему меня от Британского Гондураса. Это был пустынный прямой берег, который от залива Эспириту-Санто шел строго на юг, до маленького поселка Шкалак у самой границы Мексики с Британским Гондурасом.

Пересекая Эспириту-Санто, я оставлял позади область, где обитают индиос сублевадос, и вступал на «ничейную землю», отделявшую мир современной цивилизации от мира индейцев.

Берег, вдоль которого я собирался следовать, составляет внешнюю сторону огромного треугольника суши, отделяющего Карибское море от широкого залива Четумаль. Их воды встречаются в узком проливе Бакалар-Чико, у мыса, которым заканчивается треугольник. Этот клин суши к югу от заливов Асенсьон и Эспириту-Санто представляет собой обширное болотистое пространство с редкими участками джунглей и поэтому почти безлюдное. Я знал, что там мне могут встретиться одни лишь подонки рода человеческого, бездомные бродяги и чиклеро – этот, так сказать, передовой отряд цивилизации, призванный завоевывать девственные земли.

Меня всегда удивляло, шла ли речь об Австралии, Бразилии или о любой другой огромной стране, почему западная цивилизация непременно должна выставлять себя в самом невыгодном свете, посылая на освоение девственных территорий отверженцев и преступников, которые своей дикостью и жестокостью заставляют аборигенов смотреть на «белого человека» как на носителя зла. И вот когда доверие к нам бывало полностью подорвано, наступала очередь ученых, исследователей и миссионеров, отважно вступавших на новые земли, чтобы проповедовать всякие истины остаткам туземцев, уцелевших после буйных маршей авангарда блестящей цивилизации, к которой мы себя охотно причисляем.

Примерно в таком же духе вот уже двадцать лет ведется освоение южного побережья Кинтана-Роо. Этот процесс был лишь в своей начальной стадии, поэтому я не рассчитывал встретить на своем пути каких-нибудь людей, кроме преступников и бандитов. Попытки заселить и освоить Кинтана-Роо пока не увенчались успехом. Встретившиеся мне впоследствии ржавые куски рифленого железа – вот почти все, что свидетельствовало о таких попытках. Остальное смели ураганы. Таким образом стихийные силы еще раз отвели разрушительную длань цивилизации от этой удивительной земли.

Высокий маяк, к которому мы теперь направлялись, был первым признаком цивилизации. Он стал виден с середины залива – большая ржавая башня около сорока футов в высоту. Мы причалили к узкой песчаной полоске берега у подножия маяка.

Расплатившись с рыбаками, я подошел поближе к маяку и увидел, в каком он жалком состоянии. Цементный фундамент башни был когда-то прочно заделан в скальных породах узкого мыса, отделяющего Карибское море от вод залива Эспириту-Санто. Постоянные ураганы понемногу подтачивали фундамент и скалы, так что теперь весь маяк угрожающе наклонился – сильнее, чем башня в Пизе. У основания маяка стояли остатки покосившегося деревянного дома, подпертого толстыми бревнами, не дававшими ему завалиться совсем.

Здесь жил какой-то юкатанец с женой и двумя дочерьми. На побережье он приехал недавно, сменив на маяке прежнего сторожа, погибшего два года назад во время урагана – его смыло в море волной!

Смотритель маяка был простым человеком, но мне он тогда показался прямо-таки образованной личностью – ведь он умел читать! Впервые за три недели встретил я грамотного человека. Однако потом он меня сильно разочаровал, так как был лишен того интеллекта, какой часто встречается у так называемых необразованных индейцев и чиклеро. От этого спокойного обывателя мне было мало проку. О побережье у него ничего нельзя было узнать, оно его нисколько не интересовало. Он просто коротал свои дни, поедая те запасы, которые раз в три месяца доставлялись сюда на пароходе, а его жена и дочери усердно плели гамаки для продажи в Мериде.

Сам маяк был куда интереснее своего смотрителя. У него, несомненно, была удивительная история. Построили его в 1905 году французские инженеры, прибывшие сюда с моря. Возведение маяка означало вторжение на территорию индиос сублевадос. Когда строительство закончилось, индейцы осадили маяк и убили сторожа. Маяк не действовал вплоть до подписания «великого мира» в 1935 году. С тех пор во время ураганов погибло не меньше трех его смотрителей. По существу свет на маяке горел без всякой пользы, так как лучи его едва доходили до Банко-Чинчорро, иными словами, чтобы увидеть свет, надо было сначала пересечь самые опасные рифы во всей Центральной Америке. Свет маяка мог бы служить лишь дальним ориентиром для потерпевших кораблекрушение моряков. Ведь Банко-Чинчорро представляет собой очень опасную цепь скал, выступающую на тридцать пять миль в море в южной части побережья Кинтана-Роо, На картах Банко-Чинчорро выглядит как скопление черных точек, по размерам и по форме сходное с островом Косумель. Общая длина Банко-Чинчорро – тридцать миль, ширина – двадцать. На протяжении сотен лет тут было страшное кладбище для тысяч кораблей. На этих опасных скалах и теперь еще можно увидеть остовы современных грузовых судов, а в прошлом здесь разбилось немало груженных золотом кораблей, шедших из Панамы. Плывя навстречу пассатным ветрам, корабли старались держаться поближе к берегу и находили там свою погибель. В последние годы на крайних точках этой зоны зубчатых скал пытались установить автоматические бакены, но ураганы положили конец таким попыткам.

Поднимаясь на маяк, я с удивлением обнаружил, что совсем разучился ходить по лестнице. Как ни глупо звучит такое заявление, но это чистейшая правда. Спускаться мне пришлось еще осторожнее. Я сосредоточенно перемещал одну ногу перед другой, перенося на нее при этом основную тяжесть тела, – движение, которое кажется всем нам таким естественным, однако на самом деле требует определенного навыка и ловкости. Я вспомнил, как неуклюже спускаются индейцы по единственной лестнице, какую они знают, – лестнице их деревенской церкви.

В тот вечер я впервые за четыре недели ел за столом из тарелки и настоящей ложкой и вилкой. Подумайте, ложкой и вилкой! Зато я не мог получить на маяке нужных мне сведений. Сторож ничего не знал о территории, лежащей к югу, и не мог сказать, встретятся мне там люди или нет.

Впереди снова была неизвестность. Ничего себе перспектива: больше сотни миль опустошенного ураганом берега, никаких источников воды, никакого населения, кроме «случайного рыбака» (слова сторожа) и, может быть, чиклеро. Сторож отказался проводить меня даже на небольшое расстояние, он считал, что пройти на юг пешком почти невозможно.

Но я уже пересек залив Эспириту-Санто, отступать было поздно. Тут мне впервые пришла в голову мысль, что я ушел слишком далеко и возвращаться отсюда уже нельзя. Оставалось только сидеть и ждать целых два месяца, пока на маяк прибудет судно, или лее идти вперед пешком. Ни минуты не раздумывая, я стал собираться в дорогу.

У меня была уверенность, что по пути мне все же встретятся кокосовые пальмы и от жажды я не погибну, а если купить у сторожа немного продуктов, можно пройти по крайней мере половину пути до Шкалака, лежащего в ста двадцати милях от маяка. Сторож продал мне несколько фунтов сушеных черепашьих яиц и ножик, а его жена испекла сотню тортилий.

На следующий день на рассвете я тронулся в путь, надеясь, что счастье мне не изменит. До сих пор со мной ничего не случилось, и к тому же я теперь не был новичком в джунглях.

С новым ножом за поясом, с остатками своей поклажи, с черепашьими яйцами, тортильями и двумя жареными цыплятами я снова шагал по безлюдному побережью.

Некоторое время можно было, оглянувшись, увидеть маяк, потом он стал постепенно скрываться за горизонтом, словно труба парохода. Впереди темно-зелеными фестонами тянулись многочисленные мысы, замыкавшие мелкие заливы, без конца сменявшие друг друга, пока не сливались в одну светло-серую полоску, уходившую за синий морской горизонт.

Пляжи были совсем пустынны, лишь кое-где попадались гигантские стволы, наполовину засыпанные светлым песком. Я шел около самой воды. Следы моих ног тут же смывались волнами, с легким всплеском набегавшими на берег.

Через два часа я был на заброшенном кокале.

Стволы кокосовых пальм усеивали песок, словно рассыпанные спички. Джунгли не заставили себя ждать. Поваленные стволы уже были оплетены зеленой сетью лиан – неподвижными, безмолвными щупальцами джунглей. Что-то трагическое чувствовалось в мертвых пальмах, как будто эти серые гладкие стволы были остатками живого существа – конечностями какого-нибудь огромного толстокожего зверя. Уничтоженный ураганом кокаль напоминал скорее мифическое кладбище слонов, куда приходят умирать тысячи животных. Однако две-три сильно согнутые пальмы все же сумели устоять. После того как их пригнуло почти до земли, они кое-как распрямились и на их покореженных стволах все еще торчал к небу пучок огромных зеленых листьев. Я срезал с этих пальм несколько орехов, решив таким образом свою водную проблему.

Целый день шагал я под жарким солнцем, а к вечеру мне встретился еще один кокаль. На песке были разбросаны печальные остатки цивилизации: ржавые котелки и пустые бутылки – материал для будущих археологов. По всей видимости, кокаль тут был обширный. Среди стволов пальм я увидел две поваленные большие хижины, служившие раньше складом для копры. Ураган не смог разнести их в щепки. Жалкие, потрепанные остатки хижин валялись теперь среди беспорядочной груды стволов и веток поваленных деревьев у самого края джунглей – за полосой песчаного берега.

Искупавшись в море, я принялся устраивать лагерь в этой жуткой обстановке мертвого кокаля. Разыскал полуразбитую дверь, сделал из нее нечто вроде навеса и растянул под ним свой гамак. На кокаль спустилась теплая тропическая ночь, кругом стояла тишина. Я лежал в гамаке, прислушиваясь к шуму далекого рифа и неожиданным, резким крикам, изредка доносившимся из темноты джунглей. Весь день я старался идти быстрым шагом и теперь чувствовал себя ближе к Белизу. Первый раз за все время мне вдруг захотелось, чтобы весь путь уже был позади. Может быть, за мной послали на розыски? Нет, едва ли это возможно. Теперь мне даже не верилось, что где-то существует мир с автомобилями и электричеством. Поскорее бы кончилось мое одиночество здесь, на побережье… С этой мыслью я и заснул.

На следующее утро, едва солнце успело выйти из-за горизонта, как я уже снова отправился в путь. Все утро мне казалось, что я почти не продвигаюсь вперед, так как берег уходил в необозримую даль, будто у него не было конца. Меня стали тревожить мои скудные запасы еды. Сумею ли я продержаться до встречи с людьми? Судя по солнцу, было уже около двух часов дня, когда я подошел к остаткам еще одного кокаля. Как и первые два, он представлял собой лишь беспорядочное нагромождение стволов. Вдали я увидел маленькую, вполне крепкую на вид хижину и уже гадал, можно ли провести в ней ночь, как вдруг заметил тонкую струйку дыма, поднимавшуюся над крышей из пальмовых листьев.

Когда я подошел ближе, в дверях хижины показался приземистый плотный человек лет пятидесяти. Он был без рубашки. На груди его я увидел ужасный шрам дюймов двадцати длиной. Человек улыбался, и это меня несколько успокоило. Он спросил по-испански, кто я такой и куда иду. Я тоже спросил его, кто он такой, на что он с гордостью ответил:

– Хозяин кокаля, – и показал на истерзанную пальмовую рощу.

Он объяснил, что прежде был чиклеро, а теперь вот поселился тут, на заброшенном кокале. Несмотря на его довольно свирепый вид, я был очень рад встрече с ним, мне хотелось познакомиться поближе с настоящим, страшным чиклеро.

Вскоре я понял, что имею дело с человеком, который наверняка был бандитом, хотя сам он с гордостью заявил, что, так же как и я, он авентуреро! [24]24
  Искатель приключений (испан.).


[Закрыть]Бывший чиклеро любезно пригласил меня провести ночь на «его кокале» и поужинать с ним, на что я охотно согласился.

Когда мы вошли в хижину, я удивился, что она в отличие от всех других хижин, где мне приходилось бывать, обставлена грубой самодельной мебелью. В ней стояли стулья, стол и, что самое удивительное, кровать – похожее на сундук сооружение, такое непривычное и почти незнакомое в этих краях. Мое удивление доставило хозяину явное удовольствие.

Пригласив меня сесть, он стал расспрашивать об истинных причинах моего пребывания на побережье. Его любопытство скоро показалось мне подозрительным, особенно после того, как он очень уж заинтересовался моим фотоаппаратом и спросил, сколько он стоит. Я постарался выдать себя за бедного человека. Иду в Белиз искать работу, а этот фотоаппарат мне подарили, но, к сожалению, он поломан, да и новый-то он едва ли мог стоить больше нескольких песо.

Я предложил своему хозяину сигарету, и он стал приветливей. В свойственной мексиканцам манере он подошел ко мне, похлопал по плечу и довольно неискренно заявил:

– Эстамос амигос.

Я вспомнил вечера, проведенные с Боллом в Тепостлане, где после такого чисто внешнего проявления дружбы чаще всего вынимают ножи. «Эстамос амигос» скорее означает «мы пока не враги», чем «мы друзья».

Но какие бы ни были тайные мысли у моего хозяина, совершенно очевидно, что он прежде всего рад был видеть живого человека. Он щедро разделил со мной свой примитивный ужин, состоявший из огромной костистой рыбьей головы, плавающей в какой-то неописуемой похлебке. Из его короткого рассказа я выяснил, что раньше он не только собирал чикле, но и работал лесорубом на разработках махагониевого дерева в Четумале и Белизе. Из Четумаля он «удалился по личным соображениям». Мне казалось, что соображения эти были связаны со страшным шрамом на его груди.

Узнав, что он был в Белизе, я тут же стал расспрашивать его, как попасть в Британский Гондурас. Он подробно рассказал мне о местности к югу от кокаля и обо всем, что может мне встретиться на пути.

По его словам, до конца побережья Кинтана-Роо, то есть до местечка Шкалак на границе с Британским Гондурасом, оставалось около сорока лиг (примерно девяносто миль). По пути мне встретятся четыре населенных места: два кокаля не очень далеко отсюда, колония и небольшое ранчо Рио-Индио на берегу морского пролива к северу от Шкалака. Добраться до Рио-Индио можно за четыре или пять дней. Мой хозяин предупредил меня, что на одном кокале (он называется Эль-Уберо) живет «нехороший человек», который присматривает за остатками наполовину уничтоженной плантации. От Эль-Уберо до Рио-Индио можно дойти за два дня.

Дай бог, чтобы старый бандит говорил правду. Первый раз за все время своего пребывания на побережье я имел ясное представление о дальнейшей дороге. Беспокоила меня только колония.

Я припомнил все, что говорил мне дон Хорхе Гонсалес из Танкаха об этих маленьких поселениях беглых преступников из Центральной Мексики. Репутация таких поселений была более чем сомнительна. Даже в собственной колонии бандиты продолжали совершать преступления, убивая друг друга. Убийство было для них обычным делом. Я даже не смел подумать, что в таком месте можно остановиться или просто пройти мимо него. Стоит только вспомнить, как приняли меня в маленькой колонии Чамаш, откуда пришлось бежать без оглядки.

Я слегка опасался и своего новоявленного друга. Его ужасный шрам и что-то сардоническое в его лице, казалось, не предвещали ничего хорошего. Я снова помянул о своей бедности и, видимо, немного переборщил, потому что мой хозяин вдруг встал и со вздохом сострадания произнес:

– Разве мы все не бедные изгнанники?

В ответ я едва смог выдавить из себя еле слышное «да», но, если бы в тот момент у меня в руках оказалось зеркало, я бы не очень удивился его словам, потому что со своей жиденькой бородкой, драными штанами и жалкими клочьями рубахи я вполне бы мог сойти за юного и прилежного ученика убийцы.

Сказав вполголоса, что мы «одного поля ягоды», мой новый друг, гордо называвший себя авентуреро, поведал мне со всеми жуткими деталями наиболее страшные эпизоды своей «карьеры» и был очень разочарован и даже оскорблен, когда я отказался поделиться с ним подробностями своих бесчисленных преступлений.

Из содержательного монолога старого бандита я извлек много сведений о чиклеро, о том, как отличить их соперничающие партии, и о законах суровой жизни этих людей, добывающих жевательную резинку.

Я еще раз услышал, что из меня мог бы получиться отличный чиклеро, ведь с таким ростом удобно делать надрезы на стволах, откуда вытекает драгоценный сок. Живя в джунглях, среди бесконечных опасностей, чиклеро научились добывать удивительные целебные средства. Например, они постоянно жуют какую-то травку, которая вызывает у них колики, зато спасает от дизентерии. А ведь чиклеро почти всегда приходится пить грязную воду. Мой хозяин показал мне, как дуть в ствол ружья, чтобы извлекать особый звук, которым чиклеро «окликают» друг друга, если заблудятся в джунглях. Теперь я впервые услышал о страшной «мухе чикле», представляющей одну из самых серьезных опасностей для чиклеро. От укуса этого насекомого образуются жуткие язвы, начисто разъедающие носы и уши. Позднее мне приходилось видеть ужасные последствия таких укусов, которые могут изуродовать человека на всю жизнь, так как заражение распространяется наподобие проказы.

Мой новый друг поверил мне также множество секретов приготовления комков уваренного чикле для продажи их специальным компаниям. Чиклеро сами выпаривают белый, как молоко, сок саподильи, превращая его в твердую резиноподобную массу, которую затем скатывают в рулоны и относят на приемный пункт, где их прежде всего взвешивают. Самый распространенный вид обмана, к какому прибегают все «честные чиклеро», заключается в том, что в котел, где уваривается чикле, подсыпают песку. Можно добавлять и камней, но это рискованнее, так как агенты на скупочных пунктах могут легко их обнаружить.

Узнав, что я француз, хозяин рассказал мне историю моего соотечественника Пьера, одного из трех преступников, бежавших с Чертова острова и проплывших на плоту от Ямайки до Косумеля. С Косумеля Пьер отправился на побережье Кинтана-Роо, где некоторое время работал на складах большого приемного пункта чикле. Однажды Пьера обвинил в обмане какой-то чиклеро и поклялся его убить. Но видимо, Пьер тоже «умел держать в руках оружие», он застрелил обвинившего его человека. Тогда целая банда чиклеро поклялась убить Пьера, и его убили.

Страшный удар мачете, оставивший шрам на груди моего нового друга, тоже был получен во время кровавых драк между двумя партиями чиклеро. Я уже начинал проникаться симпатией к этому одинокому бродяге, который так просто излил мне свою душу. Его жизнь, полная опасностей, как у большинства чиклеро, и непрерывная битва с джунглями развили в нем острый ум и сообразительность.

Я стал понимать смысл этих бесконечных убийств и потасовок. Все преступления чиклеро объясняются самим образом их жизни. У чиклеро нет своей страны и, кроме ружья и мачете, нет имущества. Вся его собственность заключается в чести и гордости, и на их защиту он бросается при малейшем поводе, не щадя жизни. Большую часть так называемых уголовных преступлений чиклеро совершают не из алчности, а во имя спасения своей чести. В артельном объединении оскорбление одного человека становится личным оскорблением для всех его членов. В таких местах, где нет полиции, каждый сам устанавливает свои законы и меру наказания. А для чиклеро существует лишь одно наказание: немедленная смерть.

Я сидел на самодельном стуле, наблюдая, как мой друг готовит ужин. Разглядывая его морщинистое лицо в отсветах пламени маленького очага, где он стряпал еду, я чувствовал себя словно в логове дьявола. А когда я уже лежал в гамаке, мне было видно при свете догорающего огня, как у старого авентуреро вздымается грудь с ее страшным шрамом. Больше всего меня поражало то, с какой легкостью я принял дружбу такого человека.

На другое утро мы вместе собрались в дорогу. Мой друг взялся нести вещи.

Вдоль всего побережья я видел ужасные следы урагана. Обрушившаяся на берег огромная волна вывернула с корнем деревья и кустарники и унесла их в море, а потом они были выброшены другой волной, сокрушившей все, что еще оставалось на берегу. Трудно себе представить силу этого тарана из тысяч огромных деревьев, поднятых на гребень гигантской волны.

Очень немногие, кто был в то время на берегу, остались в живых. В Шкалаке, куда я теперь направлялся, из ста пятидесяти жителей погибла половина. Волна высотой в двадцать футов накрыла весь поселок и прокатилась от Карибского моря до залива Четумаль. Когда волна отошла, часть жителей оказалась на верхушках устоявших пальм или на высокой груде обломков. Только эти люди и уцелели.

Однажды в Вест-Индии силу этих ураганов продемонстрировал мне лист какого-то дерева. Под давлением ветра лист стал таким плотным и жестким, что, налетев на дверь какого-то дома, врезался в нее, как лезвие бритвы.

Мы шли по опустошенному побережью до самого захода солнца и останавливались только два раза, чтобы поесть сухих лепешек, оставшихся от моих запасов с маяка. По пути нам почти ни разу не встречались скалистые участки, так что весь день можно было идти у самого берега. То и дело мы натыкались на множество самых разнообразных, иногда совсем неожиданных предметов, прибитых сюда атлантическими течениями. Как-то я поднял запечатанный аптечный пузырек. Через темное стекло яс удивлением увидел внутри листок бумаги. Представьте себе, это оказалась написанная карандашом записка:

«Карибское море

26/I —1958

Кнут Фуллингло

Лундис Лейн

Осло Норвегия».

Потом я наткнулся на истрепанный спасательный пояс с надписью «Энджел Хорас». Кто знает, может, это были остатки какой-нибудь страшной катастрофы.

Примерно через каждые пятьсот ярдов мой друг, шагавший впереди меня, нагибался и что-то подбирал на песке. По виду это были просто серые и бурые камни. Он осторожно бросал их в хенекеновый мешочек, привязанный у пояса. Я спросил, что это за камни. Он назвал их лаком и объяснил, что за килограмм таких камней в Мексике можно получить восемь песо. Я тогда не знал, что собой представляет этот лак, но подумал, что он не морского происхождения. Рассматривая похожие на камни кусочки, я удивился их легкости: они даже плавали в воде. Потом я заметил на некоторых кусках явные отпечатки формочки, похожей на блюдце. Это совершенно сбило меня с толку, и лишь много позднее я узнал об истинном происхождении этого самого лака, который можно подобрать повсюду на побережье Кинтана-Роо. Особенно много его бывает после сильных бурь.