Текст книги "Затерянный мир Кинтана-Роо"

Автор книги: Мишель Пессель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

В пути порой начинаешь ненавидеть дороги и все эти неизвестные тропинки, у которых нет ни начала, ни конца. Они все тянутся и тянутся, и никак не дойдешь до последнего поворота, означающего остановку и отдых. В Кинтана-Роо меня часто одолевало отчаяние на этих бесконечных тропах, которые уходили в дальние дали, и последний поворот всегда показывался значительно позже, чем я ожидал. Сколько раз я бывал разочарован, сколько раз надеялся, что следующий поворот окажется последним, и бывал обманут. Мой мозг начинал уставать от утомления, от надежд, от разочарований, и я безвольно тащился дальше размеренным шагом вечности, чтобы наконец, когда уже меньше всего этого ждешь, прибыть на место.

Так было и на этот раз, когда мы, усталые и взмокшие от пота, вышли на поляну. После духоты джунглей я мог наконец свободно вздохнуть. Теперь я очень хорошо понимал, что такое клаустрофобия [18]18
  Боязнь замкнутого пространства.


[Закрыть]джунглей, о которой мне толковали в Мериде.

Это был Чунйашче – три маленькие хижины на поляне среди болотистых джунглей. Как раз в это время две женщины доставали воду из колодца. Мы утолили жажду, Канче что-то сказал женщинам на языке майя, и мы вошли в одну из хижин.

* * *

Голова знатного майя из Паленке. Условность изображения не уменьшает портретного сходства.

Сеньор Месос у своей хижины в Пуа.

Автор около храма Йочак.

Маленький храм в Мотансеросе.

Пабло Канче.

Индейская хижина в деревне Тулум.

Каменная голова, охраняющая кукурузу на мильпе Канче.

Семья индейцев майя.

Вход во дворец в Чунйашче. Обратите внимание на остатки древней деревянной притолоки.

* * *

Немного передохнув, я вспомнил о главной цели своего прихода сюда и стал расспрашивать о руинах. Хотя я был страшно разбит и измучен и мне совсем не хотелось двигаться, я все же заставил себя выйти из хижины. Индейцы, наши хозяева, повели меня через поляну мимо других хижин. Остановившись в конце поляны, мужчина показал пальцем куда-то вверх. Я поднял глаза и остолбенел. Над верхушками самых высоких деревьев вздымалось к небу сооружение типа маленьких храмов, стоящее, как я потом увидел, на огромной пирамиде. Это был знаменитый храм, о котором говорил мне Канче, храм, выше, чем Кастильо в Тулуме.

Не веря собственным глазам, я попросил индейца подвести меня к его подножию. От одной из хижин в джунгли шла маленькая тропинка. Через несколько минут я уже стоял у основания пирамиды, воистину величественного сооружения, поднимающегося среди густой растительности. На его стенах и на остатках очень крутой и широкой лестницы росли деревья. Это было самое поразительное здание из всех виденных мной до сих пор. С трудом сдерживая свой восторг, я карабкался вверх по огромным глыбам тесаных камней, то и дело хватаясь за лианы.

Монументальная лестница вела к разрушенной отвесной стене. Взобравшись на стену, я оказался на небольшом уступе, где когда-то была крытая галерея, окружавшая всю пирамиду. С двух сторон галерея довольно хорошо сохранилась, но в одном месте, куда я осторожно подполз, она совсем обрушилась. Уступ располагался на высоте, составлявшей примерно две трети расстояния до вершины. Нащупывая опору для ног среди шатких камней, я стал подниматься от уступа вверх и добрался до странной конической стены, образующей вершину пирамиды. Она тоже местами обвалилась, но подниматься по ней было нетрудно. Оказавшись на вершине, я был ослеплен ярким солнцем, будто попал в другой мир. Внизу остались сырые и темные джунгли, а передо мной раскинулся ослепительный ландшафт – сверкающая вода и зеленые волны верхушек деревьев. На востоке простиралась огромная лагуна, необозримая водная гладь, усеянная маленькими островками, где среди травы поднимались пальмы с изодранными пальчатыми листьями. С лагуны дул свежий ветер, заставляя трепетать освещенные солнцем верхушки больших деревьев в бесконечном океане джунглей, протянувшихся к западу.

Канче был прав: эта пирамида выше, чем Кастильо Тулума. С ее вершины видно море, хотя до него больше двадцати миль. Пока я стоял здесь, в струе свежего ветерка, и жадно вглядывался в горизонт с высоты этих древних руин, откуда столетия назад жрецы майя окидывали взором свои владения, я совершенно забыл о сырых джунглях. Великолепие раскинувшейся вокруг обширной панорамы с избытком вознаграждало меня за все мучения нашего долгого пути. Отсюда, с вершины, джунгли казались усмиренными. Я подумал, что теперь они всегда будут у моих ног лишь маленьким препятствием к дальнейшему продвижению. Однако в тот же день, когда мне снова пришлось пройти двадцать миль, мысли эти немного потускнели.

Тщательно поискав на стенах рисунки или скульптуру, я спустился с пирамиды и увидел, что провожавший меня сюда индеец, счищает с себя какие-то комочки грязи. Я с ужасом сообразил, что это были клещи, бесконечное множество клещей, и что я сам весь сплошь покрыт этими крошечными серыми насекомыми, которые сыпались на мою одежду и тело с веток, где они сидели, можно сказать, всегда готовые к прыжку, стоило лишь чуть задеть ветку. Я стал поспешно стряхивать их с себя, пока они еще не впились мне в кожу. Впрочем, некоторые уже успели это сделать.

На свете существует немало старинных способов избавиться от клещей, но в то время я об этом еще не знал и безнадежно пытался вытаскивать клещей руками. Вскоре, однако, я должен был отказаться от такой процедуры, боясь, что у клещей поотрываются головки, которые, оставшись под кожей, могут вызвать нагноение.

Но я был слишком возбужден, чтобы много думать о клещах, и стал знаками просить индейца показать мне другие сооружения. Без особой охоты он повел меня дальше. Через сотню ярдов я снова стоял перед изумительным зрелищем. Среди густых зарослей поднимался огромный четырехугольный храм или дворец. И сверху, и с боков он был, как змеями, оплетен лианами и мощными корнями. Это большое, покрытое розовой штукатуркой здание стояло на высокой платформе. Пробираясь сквозь заросли, мы медленно обошли вокруг нее. С западной стороны сохранились остатки лестницы, ведущей к вершине платформы, где был возведен дворец с двумя большими круглыми колоннами, которые когда-то поддерживали обвалившуюся теперь крышу над главным входом. Сразу за входом располагались три небольшие комнаты, заваленные камнями. Одну из них заполнял огромный муравейник.

На стенах здания, которое я окрестил «розовым дворцом», не было никаких следов росписи, зато над входом, где притолока частично обвалилась, я увидел древнюю (может быть, тысячелетней давности) деревянную балку. Я знал, что открыто уже много таких бесценных деревянных притолок, по которым можно радиоуглеродным методом установить возраст постройки, и отломил небольшую щепку от узкой подгнившей балки.

Потрясенный размерами первых двух сооружений, я пытался узнать, нет ли тут других развалин. Мой проводник тем же путем повел меня обратно к поляне с тремя хижинами, пересек ее, выбрал еще одну тропинку и снова свернул с нее прямо в заросли. Вскоре он остановился и торжественно показал куда-то вверх, где я не увидел ничего, кроме листьев. Но через несколько шагов передо мной вдруг возникла пирамида, потом еще одна и еще. Всего их оказалось пять штук. Они стояли полукругом около маленького полуразрушенного прямоугольного храма, расположенного в центре.

От волнения я просто не знал, что делать. В моем мозгу проносились видения погребенных сокровищ, всяких ваз и нефритовых украшений. Но что я мог сделать один? Чтобы произвести археологическое исследование такого места, как это, нужны бесконечные часы терпеливых раскопок.

Видел ли кто-нибудь до меня развалины этого изумительного города? Позднее я узнал (я расскажу об этом в следующей главе), что тут побывала экспедиция, но среди буйной растительности джунглей им удалось отыскать только часть строений. Мне было совершенно ясно, что весь комплекс развалин заслуживает самого тщательного исследования и изучения.

Те постройки, что я уже видел, были больше тулумских. Я упросил индейца хоть немного расчистить пирамиды от зелени, чтобы можно было их сфотографировать, а сам помчался обратно к хижинам за новой пленкой. Канче ждал меня с нетерпением, он попросил не задерживаться, так как до Капечена идти еще далеко. Сам я пока о дороге даже не думал. Я старался объяснить Канче, какие тут необыкновенные постройки, и упрашивал его остаться. Но Канче об этом и слышать не хотел, ему надо было поскорее возвращаться в Тулум. Как я ни старался уговорить его, из этого ничего не вышло. Он предлагал мне на выбор – или остаться тут одному, или как можно скорее идти с ним до Капечена, где он договорится с друзьями, чтобы меня проводили дальше. Если бы я не чувствовал себя абсолютно беспомощным без Канче, моего единственного друга и единственного человека, который понимал мою речь, я бы, конечно, остался в Чунйашче. Но теперь у меня не было выбора. Однако я дал себе слово непременно вернуться сюда и обследовать этот фантастический город более основательно, а пока помчался обратно к пирамидам, чтобы сделать несколько последних снимков. Когда я вернулся, мы сразу же тронулись в путь.

Только три года спустя, после дальнейших исследований и чтения литературы, я понял, как огромен был Чунйашче и какое значение он имеет для археологов. При первом посещении я, конечно, не мог определить его размеров. Позднее я подсчитал, что всего там было сто восемь зданий или их остатков [19]19
  В это число входит сорок с лишним построек хорошей или удовлетворительной сохранности (то есть не потерявших общего внешнего вида и лишь частично разрушенных); остальные сооружения представляют собой отдельные земляные насыпи, платформы, основания стен, по которым можно определить планировку внутренних помещений, и сильно разрушенные маленькие святилища. – Прим. автора.


[Закрыть].

Здесь мне удалось найти идолов и множество храмов. По разнообразным признакам я определил, что это был важный торговый центр Кинтана-Роо. Точные размеры города не установлены еще до сих пор. Около четырех столетий Чунйашче был как бы затерянной столицей Восточного Юкатана. Спрятанная в глубине джунглей, неведомая внешнему миру, она была тайной индейцев Чан-Санта-Круса, которые раз в год приходили сюда к большим пирамидам по пути из Чумпома в Тулум, куда они несли священные кресты. Расположенный у большой внутренней лагуны, соединенной с морем проливами, Чунйашче был, несомненно, крупным торговым центром и важным портом древних майя. Его внутренние гавани представляли собой лучшее убежище для судов, чем даже сам Тулум, который, видимо, был в основном религиозным центром.

Мы с Канче шли теперь вдоль берегов лагуны, которую я видел с вершины пирамиды. Джунгли здесь были очень высокие. Кругом поднимались огромные деревья с гладкими стволами и мощными корнями, уходящими в пористую почву. Наши ноги вязли в липкой грязи, с каждым шагом идти становилось все труднее.

Мы направлялись к берегу моря, но, чтобы туда попасть, надо было обогнуть две обширные лагуны и болотистые берега пролива, соединяющего лагуну Чунйашче с морем. Точных карт у меня не было, вокруг я не видел никаких ориентиров, поэтому совершенно не разбирался в дороге. Мне оставалось только целиком положиться на Канче, надеясь, что он не заблудится.

Уже четыре часа шли мы по топям. Когда Канче поворачивал ко мне свою наклоненную под тяжестью груза голову, я видел, как по его щекам струится пот. Надо благодарить судьбу за то, что она послала мне этого доброго человека. Один со своей ношей я бы никогда не смог пройти по таким местам больше десяти миль.

Около шести часов вечера мы вышли к узкому полуострову между морем и внутренней лагуной. В начале этой узкой полоски земли, которая тянулась дальше к югу, находился Капечен, временное пристанище индейцев из Тулума. У них были такие же хижины без стен, как на мильпе Канче. Три индейца лежали в своих гамаках, вокруг бегало с полдюжины черноглазых ребятишек, а у огня хлопотали женщины. Когда мы подошли, сбежавшиеся дети с любопытством стали разглядывать нас, в то время как мужчины, поднявшись в гамаке, поздоровались с нами в обычной бесстрастной манере майя. Я был так утомлен, что сразу бросился в свободный гамак, а Канче, мой добрый Канче, вскрыл для меня кокосовый орех. Видимо, кто-нибудь из индейцев работал на кокале и после работы прихватил с собой несколько орехов. Тут, в Капечене, я наконец стал немного понимать, что такое привычка майя к одиночеству. Подолгу работая на своих мильпах среди джунглей, индейцы никогда не скучают ни о деревне, ни о доме.

Утолив жажду прохладным кокосовым молоком, я принялся за тортильи и бульон, в котором было много стручкового перца и попадались куски дичи, мелко изрезанной прямо с костями. Чачалаки, подстреленные Канче, были очень желанной пищей. Не успели мы появиться в лагере, как там прилежно заработали мачете, разрубая на мелкие куски птицу, которую можно было бы отлично зажарить целиком. Но я был слишком благодарен индейцам за кров и пищу, чтобы еще навязывать им французские кулинарные обычаи. В тот вечер тушеная чачалака, хотя она и отдавала только перцем, была для меня лучшим блюдом в мире.

Пока Канче вел беседу с индейцами, я вынул свой блокнот и стал записывать все необыкновенные события этого дня. Как хорошо было снова оказаться у моря, где воздух пахнет свежестью, а комары не так свирепы. Заснул я в тот вечер очень быстро.

На рассвете к моему гамаку подошел Канче и сказал, что ему уже пора уходить. Как он выяснил у индейцев, идти дальше на юг сейчас нельзя, потому что в лагунах много воды, особенно в проливе, соединяющем их с морем. Место это называется Бока-де-Пайла, что значит «соломенный рот». В сухое время воды в проливе совсем мало, его можно перейти вброд. Правда, один из индейцев знает человека там, на побережье, у которого есть маленькая долбленая лодка. Может, он и перевезет меня через Бока-де-Пайла. Но как я смогу преодолеть другую лагуну и мутный залив Асенсьон, этого индейцы из Капечена сказать не могли. Мне вспомнились слова дона Хорхе Гонсалеса, что к югу есть еще кокали, может, на них-то я и узнаю, как переправиться через залив Асенсьон.

Мне очень хотелось заплатить Канче за все его труды и заботу, однако, боясь его обидеть, я просто подарил ему в знак благодарности две рубашки и один из двух моих маленьких мачете, купленных в Мериде. Канче был в восторге, хотя я дарил ему не бог знает уж какие сокровища. Мои «оксфордские» рубашки с пристегивающимся воротничком и французскими манжетами, конечно, будут выглядеть на Канче смешно и долго не проносятся. Но Канче об этом не беспокоился, он горячо благодарил меня и все время повторял, что я должен снова прийти к ним в деревню и подольше пожить у него. Может быть, я обучу его всему, что есть в книжках.

Когда Канче уходил, легко шагая по зарослям, я посмотрел на его красивую фигуру и почувствовал, что теряю настоящего друга. Хотя я знал Канче всего лишь пять дней, обстоятельства превратили их в вечность. Как бы мне хотелось одарить его пощедрее! И как часто потом его милое лицо стояло у меня перед глазами.

После ухода Канче я оказался совсем беспомощным, так как никто из индейцев не знал ни слова по-испански. Правда, это давало повод к немалому веселью. Мои попытки объяснить что-нибудь или понять других заставляли умирать со смеху и всех окружающих, и меня самого. Удивительно, какими прекрасными актерами становятся люди, когда им приходится выражать свои мысли действиями и жестами. В таких обстоятельствах понимаешь, что речь просто добавление к жесту и мимике, которые в обычном разговоре играют более существенную роль, чем мы привыкли думать.

Солнце уже стояло высоко, когда один из индейцев, взяв мою поклажу, повел меня по тропе вдоль лагуны. Не прошли мы и мили, как показалось море с его привычной яркой синевой и зубчатыми рифами. Теперь мы шли по узкой полоске суши. С обеих сторон была вода. Лагуны с правой стороны, разделенные болотистыми зарослями, казались бесконечными.

Часа через два мы вышли к кокалю, протянувшемуся вдоль берега перед полосой болот. Среди кокосовых пальм красовался дощатый домик. Принадлежал этот кокаль богатому косумельцу. Когда мы подошли к дому, в дверях показался метис и подозрительно оглядел меня. Прежде чем я раскрыл рот, мой проводник объяснил, зачем я сюда пришел и какие у меня намерения. Метис сказал по-испански, что идти на юг сейчас невозможно; недавние ураганы уничтожили все кокали, кроме двух маленьких, да и вода в лагунах сильно поднялась. О заливе Асенсьон он ничего не знает, это слишком далеко. Едва ли кто-нибудь сможет перевезти меня через залив, ведь вблизи него на кокалях никто не живет.

Однако я уже забрался слишком далеко, чтобы отступать, и был уверен, что счастье меня не оставит. Я начал было расспрашивать метиса о еще более южных районах, но сразу понял, что он действительно о них ничего не знает. Дальше залива Асенсьон он не бывал да и вообще никуда не отлучался с кокаля, разве что изредка на Косумель. Все же метис предложил мне взять у него маленькую долбленую лодку. Два молодых индейца с кокаля могут переправить меня на ней через Бока-де-Пайла, где сейчас слишком глубоко, вброд не пройти. Как я понял, отсюда до Бока-де-Пайла было не больше мили.

Своему проводнику из Капечена я дал в награду довольно старую нижнюю рубашку, которую он взял с большой радостью. Потом в сопровождении двух индейских мальчиков (одному было четырнадцать лет, другому пятнадцать) я отправился к лагуне по другую сторону песчаной косы, где располагался кокаль. К воде пришлось пробираться по узкой тропке, проложенной сквозь заросли мангров, у которых воздушные корни отходят высоко от ствола и спускаются к земле. Мангры сами по себе растут не густо, непроходимыми их делают именно эти корни, твердые, как железо. В конце тропинки на топком берегу лежала маленькая индейская лодка. Как и лодки древних майя, она была выдолблена из целого ствола дерева, только поменьше их. Предназначалась она лишь для одного человека. Мы забрались в лодку все трое, однако стоило кому-нибудь из нас кашлянуть, как она кренилась на бок и зачерпывала воду, заставляя меня опасаться за свой фотоаппарат с пленками.

Качаясь с боку на бок, лодка медленно скользила по мелкой мутной воде. Мальчик помоложе стоял с шестом на носу, его брат – на корме, а я лежал на дне лодки с мешками меж колен и боялся пошевелиться, каждую секунду со страхом ожидая, что мы вот-вот перевернемся и пойдем ко дну. Минуты через три после того, как мы выехали из зарослей, один шест завяз в иле, мальчик потянулся за ним, и лодка угрожающе легла на бок. Я и второй мальчик поспешили наклониться на другой бок. В это время шест неожиданно освободился, и мы все полетели в воду. К счастью, глубина здесь была не больше пятнадцати дюймов. Одно колено у меня упиралось в илистое дно лагуны, другое смешно зацепилось за лодку, фотоаппарат я держал над головой, а пленки… пленки у меня были в хенекеновом мешке, который теперь оказался в воде. Поднявшись на ноги, я в первую очередь схватился за мешок. Он, конечно, намок, но еще не успел пропитаться насквозь. Пленки, как потом выяснилось, совсем не пострадали благодаря надежной фабричной упаковке и моей всеспасительной куртке.

Мальчики снова перевернули лодку и разразились громким хохотом, оценивая все это происшествие как веселую шутку. Я сидел в лодке весь мокрый, конечности мои сводила судорога, но я не смел двинуться или заслониться от солнца и только смотрел в небо, удивительное, необозримое небо Кинтана-Роо. Мне казалось, что держится оно на двух тонких шестах моих капитанов, которые действовали ими красиво и ловко, размеренно повторяя одни и те же замысловатые движения. Вот шест занесен над головой, взмах вперед – конец шеста постепенно погружается в слой ила, пока не упрется в твердое дно лагуны и лодка медленно продвинется вперед.

Следить за взмахами шестов, смотреть в бесконечное голубое небо и испытывать жалость к самому себе – все это не могло занять меня надолго. Из маленькой долбленой лодки мои мысли перенеслись к гондолам, и я вдруг запел. Обстановка была подходящая, гондолы пришли в голову сами собой, и я стал поражать двух юных индейцев разными ариями. «L’amour est un enfant de Bohême» [20]20
  «Любовь – дитя свободы» (первая строчка из хабанеры в опере Бизе «Кармен»).


[Закрыть]и мой собственный вариант «О sole mio» [21]21
  О мое солнце (известная итальянская песня).


[Закрыть](я только и знал эти три слова из всей песни) вызвали слезы у моих гондольеров, заставив их покатываться со смеху. В большем поощрении я и не нуждался. И вот над лагуной понеслись такие звуки, которые в Европе сочли бы более действенным средством вызывать дождь, чем кровавые жертвы майя Чакам. Но, видно, боги дождя слабо разбирались в музыке или страдали глухотой. Дождь не пошел, а через тихие воды лагуны до меня донеслось эхо моего собственного голоса.

Надорвав наконец голосовые связки, я принялся смотреть на воду. Когда мы проходили по самым мелким местам через вихри взбаламученной воды, лодка задевала дно. Иногда мимо проплывал островок с манграми на таком близком расстоянии, что ветки царапали борт лодки и касались моего лица. Я видел, как у островков снуют большие рыбины. Нередко это бывала опасная барракуда. Время от времени вблизи зарослей раздавался громкий всплеск большого тарпона, который сильно колотил хвостом по воде, разыскивая среди корней мангров мелкую рыбешку.

Над головой у меня прочерчивали небо черные стайки птиц, изредка я замечал где-нибудь белую цаплю. Кругом над топями и лагунами стояла какая-то жуткая тишина, будто в аквариуме, а на спокойной воде лежали причудливой формы острова. «Земля богов майя, – думал я, – таинственная земля, где среди извилистых протоков обитают лишь безмолвные твари – юркие ящерицы, коварные аллигаторы, гигантские черепахи, загадочные птицы».

Всю вторую половину дня мы продвигались на юг, петляя между островами мангров и илистыми мелями. Иногда мы плыли словно по большому озеру, но вскоре широкий водный простор опять сменялся узкими протоками между островами. По виду нельзя было определить, где тут твердая земля, а где топь.

Около пяти часов мои кормчие направили лодку к длинной полосе суши, отделяющей лагуну от моря. Сначала мы пробирались между болотистыми островками, потом вошли в грязную протоку среди сплетения мангров. Там было очень мелко, мальчикам пришлось выпрыгнуть из лодки и тащить ее по илистому дну. Остановившись наконец около купы мангров, они объявили, что мы приехали.

Прошлепав по воде, я выбрался на топкий берег, а ребята вытянули из воды долбленку и повели меня сквозь мангры, выбирая места, где кусты росли не слишком густо. Потом они показали мне песчаную дорожку, которая должна была привести к кокалю. Я заплатил мальчикам двадцать песо, и они ушли, очевидно обрадованные, что избавляются наконец от своего не совсем нормального пассажира. Несомненно, мое пение они оценили по достоинству.

Я не спеша продвигался по узкой тропинке и чувствовал себя вполне спокойно, шагая один через джунгли. Будущее меня не тревожило.

Однако через час мысли мои несколько изменились. Я стал беспокоиться, далеко ли еще до кокаля и найду ли я там пищу и воду. На тропинку ложились глубокие тени, с моря дул прохладный ветер, шелестя листвой деревьев.

Но вот наконец тропа привела меня к роще величественных пальм и превратилась в тенистую аллею. Выбравшись к берегу моря, я увидел в дальнем конце кокаля привычные теперь уже для меня маленькие хижины, приютившиеся в тени пальм.

Песок на берегу был слишком рыхлым, пришлось снова свернуть в рощу. Слева от меня плескалось море, справа в лучах заходящего солнца поблескивали воды лагуны, наполовину скрытые кустами мангров. Не дойдя до хижин, я случайно бросил взгляд на лагуну и там, на ее берегу, на высоком холме прямо перед собой, увидел в золотых лучах солнца храм. В ту минуту я совсем не думал о руинах, и эта величественная пирамида с храмом на вершине появилась будто во сне. Я бросился к ней сквозь высокий камыш. В зарослях оказались и другие здания, я сразу насчитал их не меньше шести. Несомненно, на этом месте тоже был большой город майя, и, судя по моей карте, его еще не видел глаз исследователя.

В лучах заходящего солнца руины выглядели очень эффектно, особенно высокая пирамида, поднимавшаяся над пальмами, словно она охраняла и лагуну, и море. Величественный страж, гордый осколок царства древних майя. «Как же должны были удивляться двое потерпевших кораблекрушение испанцев, когда увидели эти города, входившие во владения великого властителя Шамансаны, рабами которого они потом стали. И как же удивятся археологи в Мексике, – думал я, – когда услышат об этих руинах, неизвестных им до сего времени».

Я чувствовал себя в некотором роде конкистадором. Восторг от сознания, что я первый увидел такое чудо, быстро заставил меня забыть обо всех опасностях путешествия. До сих пор стоят у меня перед глазами все эти изумительные видения – грандиозные пирамиды Чунйашче, таинственные храмы среди болот и, наконец, этот обширный город у кокаля Сан-Мигель-де-Рус, город, давно утративший свое имя на языке майя.

Становилось уже слишком темно, чтобы продолжать осмотр. Взглянув последний раз на пирамиду, я со своей тяжелой ношей быстрым шагом направился к хижинам кокаля, поспев туда как раз до темноты. Появившиеся из хижины две индеанки посмотрели на меня с явным подозрением. Не зная толком, что сказать, я спросил, нельзя ли здесь получить еду и место, где можно повесить гамак. Одна из женщин, говорившая по-испански, ответила, что ночевать тут нельзя и вообще, пока ее муж не вернется с кокаля, она ничего не может для меня сделать. Вернулся он через час. Этот человек в синих штанах и заплатанной рубашке из грубой бледно-голубой материи показался мне симпатичным. Когда я объяснил ему, откуда пришел и куда направляюсь, он улыбнулся и выразил удивление, что я собираюсь в такой долгий путь.

Потом он радушно пригласил меня в свой дом, сказав, что спать я могу в одной из маленьких хижин, где хранится сушеная копра до отправки ее на Косумель.

Ободренный таким сердечным гостеприимством, я отважился спросить, нельзя ли мне задержаться тут еще на день, чтобы отдохнуть и осмотреть руины. Хозяин согласился. Тогда я стал расспрашивать его о руинах. Не было ли здесь кого-нибудь из иностранцев до меня? Нет, не было. Никто, кроме его семьи, этих построек ни разу не видел. Вот уже семнадцать лет он живет здесь, и за все это время никто у них не бывал, лишь изредка забредают сюда чиклеро да приходят люди с другого кокаля. Он расположен чуть южнее и называется Чамаш.

На следующий день я поднялся чуть свет и сразу пошел к развалинам. Главная пирамида достигала в высоту сорока пяти метров, ее венчал прямоугольный храм, какие встречались везде на побережье, только он был крупнее и имел два широких входа, ведущих внутрь помещения, где не было никаких следов росписи. У подножия пирамиды высились груды больших камней, видимо остатки довольно крупных построек. Кое-где даже сохранились еще стены. Внимательно осматривая все вокруг, я наткнулся на поваленные колонны, наполовину засыпанные камнями. Тогда я стал обследовать и другие места и вскоре увидел большое прямоугольное здание с двумя огромными пилонами по бокам широкого дверного проема. К сожалению, значительная часть массивной сводчатой крыши этого здания обвалилась, засыпав почти целиком внутреннее помещение. Всего на краю кокаля и дальше к болотам я обнаружил остатки десяти крупных строений. Они были расположены вокруг сильно поврежденных корнями растений высоких пирамид с храмами наверху. Не удивительно, что здесь еще никто не побывал. Пирамиды так заросли кустарником, что их невозможно было заметить с корабля, окажись он даже у самого берега. И действительно, те немногие археологи, которые плавали вдоль побережья в поисках руин, не увидели этих пирамид, а пройти здесь пешком еще никто не отваживался.

Меня распирало от гордости. Все мои детские мечты о приключениях бледнели рядом с реальностью. Что могло сравниться с тем восторгом, который я испытывал всякий раз, когда видел неизвестные еще постройки и заглядывал внутрь их сводчатых комнат! Разве в такие моменты я не приближался к древним майя, насколько это возможно? Разделявший нас промежуток времени в четыре столетия как будто суживался. Очень часто, подходя к этим строениям, я так и ждал, что оттуда выйдет древний воин в алой боевой раскраске.

У кокаля Сан-Мигель-де-Рус мне попался маленький храм, внутри которого был еще один храм поменьше. В наружном храме образовался таким образом узкий коридор, охватывающий внутреннюю, более раннюю постройку, где был виден древний алтарь, куда майя, должно быть, ставили своих глиняных идолов. На одной стороне внутреннего храма возвышался небольшой каменный помост высотой в один фут.

Я пошарил вокруг храма в надежде найти что-нибудь интересное и действительно вскоре подобрал черепки древней керамики, но, увы, все они были такими мелкими, что едва ли могли представлять какую-либо ценность. Я все же оставил несколько черепков, и хорошо сделал, так как все собранные мной керамические образцы оказались настоящим сокровищем. По ним можно было определить возраст сооружений. Как хорошо, что я не спутал образцы, складывая их в отдельные бумажные мешочки.

Вернувшись на кокаль, я поел кукурузных лепешек с черными бобами и опять отправился к руинам, чтобы составить подробную карту города, казавшегося мне тогда самым большим из всех городов майя, какие я только видел. Я считал его гораздо больше Чунйашче, где у меня просто не было времени осмотреть все как следует.

Целый день я карабкался по разрушенным каменным зданиям, очищая их от кустарника, чтобы можно было делать снимки. Вечером, уставший и исцарапанный, я завел разговор с хозяином маленького кокаля о дороге к Белизу. Он сказал мне то же самое, что я уже слышал не раз: никаких тропинок там нет, только джунгли и болота. Нет там и никакого населения, за исключением очень редких кокалей. К югу от залива Эспириту-Санто из-за ураганов опасаются устраивать новые кокали на месте уничтоженных. Что же касается залива Асенсьон, то у его северного края стоит маяк, где жил раньше сторож. Однако сейчас маяк бездействует, так как сторож погиб во время последнего урагана.

Я просил хозяина проводить меня немного, хотя бы до последнего кокаля на этом узком полуострове, но он отказался. Туда и за целый день не дойдешь, а ему нельзя надолго отлучаться с кокаля.

– Но тебе нечего бояться, – добавил он. – Иди у самого берега. Через три мили будет кокаль Чамаш. Около него тоже есть развалины, только я не советую тебе туда ходить. Там живут муй мала генте (очень плохие люди).

И он стал рассказывать, что в Чамаше раньше была колония – поселок, куда стекались всякие бандиты из Веракруса. Они убегали сюда, на безлюдный берег, чтобы скрыться от правосудия, и потом все становились чиклеро. Каждый человек в этой когда-то многолюдной колонии был убийцей. Между собой они тоже часто устраивали кровавые драки, и в конце концов там осталось в живых всего пять человек. Эти-то пятеро и живут до сих пор на кокале Чамаш, занимаясь грабежами и всякими темными делишками. Они торгуют контрабандным виски. Привозят его по лагунам из Белиза, а потом по тайным тропам уносят во внутренние районы.