Текст книги "Тайна тринадцатого апостола"

Автор книги: Мишель Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

37

– Добро пожаловать в Сан-Джироламо! Я отец Иоанн, – приветствовал его хозяин гостиницы.

Выйдя из Римского экспресса, отец Нил как будто вновь почувствовал себя беспечным студентом и без колебаний устремился к остановке автобуса, идущего к катакомбам Присциллы. Радуясь встрече с городом своей юности, он и думать забыл о недавних событиях.

Он вышел незадолго до конечной, там, где берет начало виа Салариа. Окруженное пышной зеленью, аббатство Сан-Джироламо было основано папой Пием XI, который собрал здесь бенедиктинцев со всего света, чтобы заново перевести Библию на латынь.

Отец Нил поставил свой чемодан у входа в грязно-желтую монастырскую галерею, посреди которой стояла чаша с уныло поникшим пучком бамбука. Лишь слабый запах олеандра и макарон со специями напоминал, что ты в Риме.

– Вчера Конгрегация предупредила меня о вашем прибытии. В начале месяца нас также извещали и о приезде отца Андрея, он провел здесь несколько дней…

Отец Иоанн был говорлив, как и пристало римлянину с правого берега Тибра. Он подвел посетителя к лестнице, ведущей на верхние этажи.

– Дайте-ка мне ваш чемодан… ух! Какой же он тяжелый!.. Бедный отец Андрей, не пойму, что на него нашло, он уехал утром, никого не предупредил. В такой спешке собирался, даже забыл в номере кое-что из вещей. Я все это там и оставил – в той самой комнате, где и вы поселитесь. Никто не входил туда с тех пор, как ваш несчастный собрат уехал. А вы, стало быть, приехали потрудиться над григорианскими манускриптами?

Но отец Нил уже не слушал его. Сейчас он войдет в комнату отца Андрея! Ему предстоит жить там!

Отделавшись, наконец, от отца Иоанна, он оглядел комнату. Не в пример кельям его аббатства, она была загромождена самой разной мебелью. Большой шкаф, две этажерки для книг, кровать с металлической сеткой и матрацем, широкий стол с придвинутым стулом, кресло… И витающий в воздухе еле уловимый монастырский запах сухой пыли и воска.

На одной из этажерок были сложены позабытые отцом Андреем вещи. Бритвенный набор, платки, карта Рима, ежедневник… Отец Нил усмехнулся: ежедневник у монаха! Много ли туда запишешь…

С усилием взгромоздил чемодан на стол. Он был набит в основном его драгоценными записями. Сперва он хотел разместить их на этажерке, но передумал, заметив, что шкаф запирается на ключ. Туда он и положил бумаги, запрятав в самую глубину негатив из Жерминьи. Запер дверцу и, сознавая, что это как-то глупо, сунул ключ в карман.

И вдруг замер: на столе лежал конверт с его именем.

«Дорогой Нил!

Ты приехал, чтобы помочь мне в моих поисках. WelcomeinRome! По правде сказать, я ничего не понимаю: я никогда не просил, чтобы тебя сюда вызвали! И все-таки я ужасно рад, что увижу тебя. Заходи ко мне в кабинет, как только сможешь – „Секретариат по связям с евреями“, это в здании Конгрегации. Seeyousoon!

Твой старый друг Ремберт Лиланд».

Широкая улыбка озарила лицо отца Нила: «Ремби!» Так, значит, это он – тот самый музыкант, помогать которому он приехал! Конечно, можно было бы и догадаться, но ведь он не видел своего товарища по учебе в Риме уже более десяти лет, поэтому и представить не мог, что это именно он устроил ему вызов в Рим. «Ремби, как славно!» В этой поездке уже одно то хорошо, что они снова увидятся.

Он еще раз прочитал записку. Однако Лиланд, похоже, удивлен не меньше. «Я никогда не просил…» Нет, все-таки это не он вызвал его сюда.

Тогда кто же?

38

Старик в белом стихаре взял протянутую ректором рюмку, поднес к губам и залпом проглотил бесцветную жидкость. Поморщившись, опустился на стул.

Дальше все произошло очень быстро. На глазах одиннадцати апостолов, по-прежнему стоявших соединив руки, он дернулся, захрипел и со стоном перегнулся пополам. Его лицо исказилось в страшном оскале, и он рухнул на пол. Судороги продолжались около минуты, потом он затих. Из приоткрытого рта стекала на подбородок вязкая слюна. Широко раскрытые глаза смотрели на распятие, нависшее над ним.

Апостолы медленно опустили руки и сели. Тело старца, лежавшее перед ними, было недвижимо.

Брат, сидящий с краю по правую руку от ректора, встал было, держа в руках кусок ткани.

– Подожди! Наш брат еще должен встретиться со своим преемником. Прошу вас, откройте дверь.

Все еще держа в руке белый сверток, брат подошел к бронированной двери и открыл ее.

Там, в полумраке, стояла, словно в ожидании, белая фигура.

– Подойдите, брат мой!

Вновь прибывший был облачен в такой же стихарь, как все присутствующие, так же капюшон надвинут, лицо прикрыто куском ткани. Он сделал три шага вперед и в ужасе замер.

«Антонио, – подумал ректор, – такой очаровательный юноша! Жаль его. Но он должен сделать это, так полагается по уставу апостольской преемственности».

При виде скорченного тела новый брат широко раскрыл глаза. Весьма примечательные глаза – почти совершенно черная радужка и расширенные зрачки придавали взгляду нечто странное, а матовая бледность лба подчеркивала это впечатление.

Ректор движением руки дал ему знак приблизиться.

– Брат мой, вам предстоит самому прикрыть лицо апостола, чьим преемником вы сегодня стали. Вглядитесь в его черты – это был человек, всецело преданный своему делу. Когда он уже не мог более исполнять ее, он добровольно положил конец своему служению. Примите же от него апостольскую миссию, дабы служить, как он служил, и умереть, как он умер, в радости о своем Учителе.

Новый брат повернулся к тому, кто открыл ему дверь, и тот протянул ему кусок полотна. Преемник взял ткань, преклонил колена возле лежащего тела и долго смотрел на мертвое лицо. Потом вытер влажные рот и подбородок, и, почти что простершись ниц, долгим поцелуем приложился к посиневшим губам усопшего.

Затем он прикрыл тканью лицо, уже начавшее понемногу раздуваться, поднялся и наконец повернулся к недвижимым братьям.

– Хорошо, – промолвил ректор задушевным голосом. – Вы выдержали последнее испытание. Отныне вы – двенадцатый из апостолов, что окружали Господа нашего на тайной вечере, в высоких покоях дома в Иерусалиме.

Антонио пришлось уехать из родной Андалузии, так как «Опус Деи», к которому он принадлежал, нелегко расставался со своими членами. Антонио решил бежать. В Вене молчаливого юношу с черным сумрачным взглядом приметили сотрудники кардинала Катцингера. После нескольких лет наблюдения его досье было отправлено префекту Конгрегации, откуда попало уже на письменный стол Кальфо.

Два года агенты Союза Святого Пия V следили за ним, прослушивали телефонные разговоры, наблюдали за его семейством и оставшимися в Андалузии друзьями… Когда Кальфо назначил ему самую первую встречу в своих апартаментах в замке Сан-Анжело, он уже знал андалузца лучше, чем тот сам себя. В Вене, столице чувственных соблазнов, молодого человека искушали на все лады, но наслаждения и деньги не прельщали его. Лишь власть и защита католической церкви занимали его мысли.

«Андалузец с примесью мавританской крови, – промелькнуло в голове ректора. – Критиковал методы „Опус Деи“. В нем одновременно присутствуют арабская меланхоличность, венский нигилизм и разочарованность южанина. Отличное пополнение!»

И он с широким радушным жестом пригласил:

– Займите свое место среди Двенадцати, брат мой.

Перед голой стеной, на которой выделялось лишь кровавое изображение распятого, Двенадцать снова восседали в полном составе вокруг своего Учителя.

– Наша миссия вам известна. С сегодняшнего дня вы станете вносить свою лепту в нашу общую работу. Вам нужно внимательно приглядеться как можно пристальнее к французскому монаху, прибывшему сегодня в Сан-Джироламо. Мне только что сообщили, что иностранный агент чуть не погубил все наше расследование по делу этого монаха. Инцидент прискорбный, ибо агент не получал на этот счет никакого приказа. Но я не контролирую его непосредственно.

Ректор вздохнул. Он никогда не встречался с этим человеком, но имел на него подробное досье; «Непредсказуем. Постоянно испытывает потребность в бегстве от реальности, либо всецело отдаваясь музыке, либо пускаясь в опасные мероприятия. Риск возбуждает его. Моссад лишил его права убивать».

– Здесь инструкции для вас. – Он протянул: новому брату конверт, – Дальнейшие указание вам передадут, когда понадобится. Отныне вы должны забывать, кто вы!

И он указал на распятие, четко выступавшее на фоне панно из красного дерева. На правой руке сверкнул зеленый камень перстня.

«Господи! Никогда еще со времен тамплиеров Ты не подвергался такой опасности. Но когда у Твоих двенадцати апостолов появится в руках такое же оружие, что было у них, мы пустим его в ход чтобы защитить Тебя!»

39

Перед Эмилем Катцингером стоял высокий стройный человек с широким лбом, с очками в прямоугольной оправе. Кардинал жестом предложил своему посетителю садиться. – Прошу вас, монсеньор…

Глаза Ремберта Лиланда блестели даже за стеклами очков. На продолговатом англосаксонском лице выделялись полные губы артиста. Он устремил на его преосвященство вопрошающий взгляд.

– Вы, должно быть, спрашиваете себя, почему мы вас вызвали… Но сперва скажите: ваше время полностью отдано связям с нашими братьями – евреями?

Лиланд улыбнулся, и в его чертах мелькнуло что-то по-студенчески озорное:

– По правде сказать, не совсем, ваше преосвященство. К счастью, у меня есть еще мои работы по музыковедению.

– Вот именно о них-то и пойдет речь. Сам Святейший Отец проявляет интерес к вашим исследованиям. Если вы сможете доказать, что григорианские песнопения ведут свое происхождение от тех, что в раннем Средневековье исполнялись в синагогах, это может послужить нашему сближению с иудаизмом. Мы также назначили вам в помощники специалиста, разбирающегося в старинных текстах, которые вы изучаете… Это французский монах, блестящий толкователь Писания. Отец Нил из аббатства Сен-Мартен.

– Я еще вчера узнал об этом. Мы с ним когда-то вместе учились.

Кардинал улыбнулся:

– Так вы знакомы? Тем лучше – совместите приятное с полезным, такие встречи старых друзей всегда приятны. Он только что прибыл. Общайтесь с ним сколько пожелаете. Да слушайте его хорошенько, отец Нил – кладезь познаний, ему есть что сказать, и вы многое почерпнете из встреч с ним. А затем… время от времени вы будете отчитываться мне о содержании ваших бесед. Письменно, я буду единственным адресатом и читателем. Вы меня понимаете?

Глаза Лиланда расширились от изумления: «Что все это значит? Он меня просит вызвать отца Нила на откровенность, а потом настрочить ему рапорт? За кого он меня принимает?»

Глядя на изменившееся лицо американца, кардинал, как в открытой книге, прочел по нему всё, что происходило в его душе. И добавил с благодушной улыбкой:

– Не беспокойтесь, монсеньор, я не прошу вас сочинять доносы. Вы просто будете информировать меня об изысканиях и трудах вашего друга. Я очень занят и не смогу принять его лично. Тем не менее, мне тоже любопытно быть в курсе последних, новейших достижений экзегезы. Вы окажете мне услугу, расширив в этом направлении мой кругозор.

Увидев, что это Лиланда не убеждает, кардинал сменил тон и сказал уже гораздо суше:

– Хочу напомнить, каково ваше положение. Нам пришлось отозвать вас из Соединенных Штатов и здесь возвести в ранг епископа, только чтобы пресечь скандал, который вы там спровоцировали. Святейший Отец не допускает сомнений по поводу его отказа – категорического и правомерного – поручать миссию священнослужителей женатым мужчинам. Ведь вслед за ними настал бы черед женщин, почему нет? Тем более он не склонен терпеть, если аббат-бенедиктинец, настоятель знаменитого монастыря Святой Марии, публично будет давать ему советы на этот счет. Сейчас вам, монсеньор, выпадает шанс искупить свои заблуждения в глазах папы. Итак, я рассчитываю на ваше сотрудничество, конфиденциальное и действенное. Вам понятно?

Лиланд молчал, глядя в пол. Тогда кардинал, воспроизводя интонации своего родителя, когда тот только что вернулся с восточного фронта, отчеканил:

– Досадно, что я вынужден напоминать вам об этом, монсеньор, но ведь существует и другая причина, по которой пришлось заставить вас срочно покинуть вашу страну, а также возвести в епископский сан, дабы это не только возвысило, но и кое от чего оберегало вас впредь. Теперь понятно?

Лиланд грустно посмотрел на кардинала и кивнул, подтверждая, что понял. Господь прощает все грехи, но церковь заставляет своих служителей расплачиваться за них.

Причем расплачиваться очень долго.

40

Пелла, конец 66 года

– Отец, я думал, мне никогда сюда не добраться!

Двое мужчин с жаром обнялись. Осунувшееся лицо Иоханана свидетельствовало о его крайнем изнеможении.

– Двенадцатый римский легион предал огню и мечу все побережье. Сейчас он с боями отступил от Иерусалима, понеся значительные потери. Говорят, император Нерон вызовет из Сирии генерала Веспасиана, чтобы усилить позиции за счет Пятого и Десятого Сокрушительного легионов. Тысячи воинов, закаленных в битвах, стягиваются к Палестине. Это начало конца!

– А Иерусалим?

– Пока свободен. Там Иаков боролся, как мог, против обожествления своего брата, но в конце концов признал его Богом публично. В глазах еврейских властей это было святотатством, и Синедрион приказал побить его камнями. Христиане в смятении.

«Иаков! С ним исчезла последняя узда, еще сдерживавшая амбиции церквей».

– О Петре что-нибудь слышно?

– Все еще в Риме. А там, по слухам, гонения. Нерон одинаково ненавидит и иудеев, и христиан. Сама церковь Петра в опасности. Может статься, что и там тоже всему конец.

Он показал на свою дорожную торбу, где лежало несколько пергаментных свитков.

– Иаков, Петр… Они принадлежат прошлому, аббу. Теперь по рукам ходят несколько Евангелий, а еще новые послание Павла…

– Я все это получил от наших беженцев. – Он указал на стол в перистиле, заваленный рукописями. – Матфей переделал свой текст. Я заметил, что он следует примеру Марка, тот первым составил нечто вроде истории Иисуса, начав со встречи на берегу Иордана и закончив опустевшей гробницей. На самом деле это вообще не Матфей писал, потому что, сам видишь, написано по-гречески. Он, видимо, сначала написал по-арамейски, а после отдал переводчику.

– Да, конечно. Третье Евангелие распространяется тоже на греческом. Его копии идут из Антиохии, и я смог встретиться с автором, его зовут Лука, он близок к Павлу.

– Я прочел эти три Евангелия. Чем дальше, тем больше они приписывают Иисусу то, чего он не говорил: будто он считает себя мессией или даже Богом. Это неизбежно, Иоханан. А как… как там мой рассказ?

Он в конце концов согласился написать, но не Евангелие, как у Марка и прочих, а рассказ. Иоханан переписал его и пустил по рукам. Возлюбленный ученик поведал о собственных воспоминаниях – о встрече на берегу Иордана, о том, что поразило его с самых первых дней. Но он остался в Иудее, когда Иисус отправился жить и проповедовать на север, в Галилею. О том, что происходило там, он почти не упоминал. Его повествование возобновлялось с того момента, когда Двенадцать во главе со своим Учителем вернулись в Иерусалим, – оно охватывало несколько последних недель перед распятием. И тоже заканчивалось опустевшей могилой.

Разумеется, о том, что затем последовало, – об изъятии тела Адонией и Озией, сыновьями Елиезера Бен-Аккайи, там и речи не было. Роль ессеев в исчезновении тела казненного должна была остаться нерушимой тайной.

Так же, как и место упокоения Иисуса.

Между двумя этими периодами – началом и концом – он поместил воспоминания своих иерусалимских друзей: Никодима, Лазаря, Симона-Прокаженного. Рассказ писался сразу по-гречески, Иисус изображался таким, каким он его помнил: прежде всего евреем, но ослепительным, когда Отец его Небесный, Бог, которого он называл Авва, будто бы вселялся в него. Никогда еще ни один иудей не осмеливался так запросто именовать Моисеева Бога.

Он повторил вопрос:

– Так что с моим рассказом, Иоханан? Лицо молодого человека омрачилось:

– Его читают. Твои ученики, те знают его наизусть, но и в церкви Павла он тоже известен, кажется, дошел до Вифании [12]12
  Северо-запад нынешней Турции. (Прим. авт.)


[Закрыть].

– И там его принимают уже совсем по-другому, не так ли?

– Нет. В Иудее евреи упрекают тебя в том, что ты изобразил Иисуса пророком, превосходящим самого Моисея. А у греков считают, что твой Иисус слишком человек. Уничтожить свидетельство возлюбленного ученика никто не осмеливается, но, прежде чем читать народу, его исправляют или, как они выражаются, «дополняют», причем чем дальше, тем больше.

– Не удалось меня зарезать, как Иуду, вот и уничтожают меня пером. Мой рассказ будет превращен в четвертое Евангелие, они просто переделают его на свой лад.

И снова, как когда-то, Иоханан опустился на колени перед своим аббу, взял его руки в свои:

– Если так, отец, напиши послание для нас, твоих учеников. Я его припрячу в надежном месте, пока это еще возможно: иерусалимские евреи хоть и объяты фанатическим пылом, долго не продержатся. Напиши правду об Иисусе, а чтобы никто не смог ее извратить, открой и то, что тебе ведомо о его могиле. Не той, иерусалимской, что опустела, а настоящей, в пустыне, где покоится его прах.

Теперь в Пеллу со всех концов стекались беженцы. Сидя у перистиля, старик смотрел на долину. На противоположном берегу Иордана уже можно было разглядеть столбы дыма над горящими фермами.

Это дело рук грабителей, всегда идущих вслед за наступающей армией. Это был конец. Настала пора послать весть грядущим поколениям.

Решительно усевшись за стол, он взял лист пергамента и начал писать: «Я, возлюбленный ученик Иисуса, обращаюсь ко всем церквам…»

На следующий день, когда Иоханан уже седлал мула, он подошел к нему:

– Если тебе удастся выбраться, попробуй передать это послание иерусалимским и сирийским назореям.

– А как же ты?

– Я останусь в Пелле до последнего. Если римляне подойдут совсем близко, поведу своих назореев на юг. Когда возвратишься, ступай прямиком в Кумран, там тебе скажут, где меня искать. Береги себя, сын.

С комом в горле, молча он протянул Иоханану полую камышину, которую молодой человек тотчас засунул за пояс. Внутри был спрятан простой листок пергамента, скрученный и крепко перевязанный льняной тесьмой.

Послание тринадцатого апостола потомкам.

41

Миновав сначала Виллу Дориа-Памфили, отец Нил свернул на виа Салариа Антика, зажатую между каменными стенами. Ему нравились неровные мостовые старых имперских дорог, чьи плиты явно сохранились еще со времен Древнего Рима. В студенческие годы он увлеченно изучал этот город, Mater Praecipua – Мать всех народов. Отец Нил вышел на виа Аурелиа, что приводит к Ватикану, к этому городу-государству внутри Рима, но не со стороны центрального входа, а с противоположной. Без колебаний он направился к зданию Конгрегации вероучения.

Секретариат по связям с евреями находился в пристройке со стороны базилики Святого Петра. Отцу Нилу пришлось карабкаться на четвертый этаж, под самую кровлю, чтобы попасть в коридор с нишами в стенах – там располагались кабинеты минутантов.

«Монсеньор Ремберт Лиланд (орден Святого Бенедикта)». Монах негромко постучал.

– Нил! Как я рад тебя видеть! (Ремберт даже повторил это по-английски: «God bless, so good to see you!»)

Его крошечный кабинет отделялся от соседних простой перегородкой. Места здесь хватало только на то, чтобы пробраться к единственному стулу, стоящему напротив до странности пустого стола. Заметив удивление друга, Лиланд смущенно улыбнулся:

– Я всего лишь скромный минутант незначительного секретариата… На самом деле я работаю в основном у себя, здесь мне едва хватает воздуха, чтобы не задохнуться.

– И на это ты поменял равнины родного Кентукки!

На лицо американца набежала тень:

– Я здесь в ссылке, Нил. За то, что громко говорил то, о чем многие думают, но помалкивают…

Отец Нил с нежностью разглядывал его:

– Ты все такой же, Ремби.

Учась в Риме как раз после вселенского собора, они разделяли надежды всей молодежи, верившей в обновление церкви и общества. Эти иллюзий, давно унесенные ветром, оставили в них свой след.

– Ты ошибаешься, Нил. Я очень изменился, больше даже, чем сумел бы высказать. Я уж не тот. Но ты-то как? В прошлом месяце было сообщение о страшной смерти одного из ваших монахов, он еще ехал в Римском экспрессе… Поговаривали о самоубийстве. А теперь ты вдруг приезжаешь сюда, хоть я об этом не просил. Что происходит, друг?

– Я хорошо знал отца Андрея, он не из тех, кто кончает с собой. Напротив, он был страстно увлечен исследованиями, которые мы с ним вели уже несколько лет, хоть и не вдвоем, но параллельно. Он обнаружил нечто такое, о чем не хотел – или не мог – откровенно рассказать мне, но у меня создалось впечатление, что он направлял меня, подталкивал, желая, чтобы я пришел к тому же самостоятельно. На официальное опознание тела пришлось поехать именно мне, и я обнаружил зажатую у него в кулаке записочку, которую он написал перед самой смертью. Андрей там перечислил четыре пункта, насчет которых собирался поговорить со мной по возвращении. Предсмертные письма самоубийц пишутся не так – та записка служила доказательством, что у него были планы на будущее и он собирался привлечь меня к своей работе. Я никому эту записку не показывал, но у меня ее украли из кельи – понятия не имею кто.

– Украли?

– Да, и это еще не все. У меня также пропали некоторые из моих заметок.

– А расследование причин смерти отца Андрея? О нем что-нибудь сообщали?

– В местной газетке появилась короткая заметка о несчастном случае со смертельным исходом, да в «Ла Круа» – обычное уведомление о кончине. Никаких других газет мы не получаем, радио не слушаем и телевизора не смотрим – нашим монахам ведомо лишь то, о чем отец настоятель сочтет нужным возвестить на капитуле. Жандарм, обнаруживший тело, сказал, что речь идет об убийстве, но его отстранили от расследования.

– Убийство?!

– Да, Ремби. У меня это тоже никак в голове не укладывается. Но я хочу знать, что произошло, почему умер мой друг. Его последняя мысль была обращена ко мне, и теперь у меня такое чувство, будто мне что-то завещано и я обязан это сделать. Последняя воля умершего священна, особенно когда это такой человек, как отец Андрей.

Отбросив появившиеся было в начале сомнения, отец Нил рассказал другу об исследовании текста Евангелия от святого Иоанна и об обнаруженном им возлюбленном ученике. Он описал их частые беседы с отцом Андреем, упомянул и о его странном поведении в Жерминьи, и о фрагменте коптской рукописи, найденном под обложкой его последней работы.

Лиланд слушал, не прерывая.

– Нил, я никогда ничего не умел, ни в чем не разбирался, кроме музыки. Ну и, само собой, информатики – в пределах работы с манускриптами, которые изучаю. Но я не понимаю, каким образом ученые занятия могут спровоцировать столь драматические события и вызвать у тебя такую тревогу.

О просьбе кардинала-префекта он при этом осмотрительно умолчал.

– Отец Андрей непрестанно, хоть и в завуалированной форме, намекал, что наши исследования имеют особую важность, но суть ее от меня пока ускользает. Я как будто вижу перед собой нити гобелена, не зная узора канвы. Но теперь, Ремберт, я решил идти до конца: я хочу понять, почему погиб отец Андрей, и хочу раскрыть тайну, над разгадкой которой я бьюсь годами.

Лиланд был поражен яростной решимостью, которую он видел на лице, обычно умиротворенном и кротком. Он встал, обошел стул и открыл дверь:

– У тебя будет возможность продолжать здесь свои исследования. Но сейчас нам с тобой надо посетить книгохранилище Ватикана. Я отведу тебя туда, где я работаю, да и тебе не мешает показаться там: не забывай, что повод твоего приезда в Рим – мои рукописи григорианских песнопений.

Тут Лиланду припомнился его вызов к Катцингеру – может, и там имелся другой мотив? В молчании они зашагали по лабиринтам коридоров и лестниц, ведущих к выходу на площадь Святого Петра.

А тем временем человек в соседнем кабинете снял наушники, соединенные с коробкой, прикрепленной к деревянной перегородке с помощью присосок. Пасторская куртка сидела на нем элегантно, да и сшита была безукоризненно. Оставив наушники болтаться на шее, человек быстро разложил по порядку листки, покрытые мелкими стенографическими значками. Его до странности черные глаза удовлетворенно блестели: слышимость была отличная, перегородка не слишком толстая. Он не упустил ни словечка из разговора американского монсеньора с французским монахом. Этим двоим только дай поговорить, и они нескоро остановятся.

Ректор Союза Святого Пия V останется доволен: все идет как задумано.