Текст книги "Тайна тринадцатого апостола"

Автор книги: Мишель Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

45

Отец Нил любил побродить, мечтая, по площади Святого Петра ранним утром, пока еще нет вездесущих туристов. Он обошел тень обелиска, чтобы погреться на осеннем солнце. «Говорят, этот обелиск украшал цирк Нерона. В Риме прошлое существует рядом с настоящим».

Его левая рука придерживала сумку, где лежали наиболее ценные заметки, выписки из документов, оставленных на полке. Здесь его комнату могли обыскать так же запросто, как в аббатстве, но теперь он знал, что никому нельзя доверять. «Но только не Ремби, нет, никогда!» Собираясь уходить, он в последний момент сунул на дно сумки пленку с негативом фотографии, сделанной в Жерминьи. Один из четырех ориентиров, оставленных отцом Андреем, и он до сих пор не знает, как его использовать.

Пока отец Нил размышлял у подножия обелиска об империи, наделенной волшебным даром сжимать время, Лиланд, зайдя в свой кабинет, обнаружил записку, приглашавшую немедленно зайти к одному из минутантов Конгрегации. Имелся в виду некий монсеньор Кальфо, которого он иногда встречал в коридоре, не зная точно, чем тот занимается в Ватикане.

Спустившись на два этажа вниз и поплутав по лабиринту коридоров, он был поражен, попав в роскошный кабинет прелата, единственное окно в котором выходило прямо на площадь Святого Петра. Владелец кабинета был человеком малорослым и полным и выглядел при этом самоуверенным и слащавым одновременно. «Обитатель ватиканской галактики», – мельком отметил американец.

Кальфо не предложил ему сесть.

– Монсеньор, кардинал просил меня держать его в курсе ваших бесед с отцом Нилом, приехавшим, чтобы помочь вам. Его преосвященство живо интересуется подробностями работы наших специалистов, и было бы странно, если бы дело обстояло иначе.

На его письменном столе, на видном месте, лежало донесение, накануне представленное Лиландом Катцингеру; он там кратко пересказал свой первый разговор с Нилом, но полностью умолчал о его откровениях, связанных с Евангелием от Иоанна.

– Его преосвященство ознакомил меня с вашим первым рапортом; по нему видно, что между вами и французом существуют дружеские отношения. Но этого недостаточно, монсеньор, совершенно недостаточно! Я не могу поверить, что он ничего больше не рассказал вам о природе исследований, которые он ведет с присущим ему талантом, и притом уже давно!

– Я не думал, что подробности разговора, перескакивающего с пятого на десятое, могут интересовать кардинала.

– Все детали важны, монсеньор. Вам в ваших отчетах надобно быть точнее и отбросить излишнюю сдержанность. Эти доклады помогают кардиналу экономить свое драгоценное время, ведь он не хочет упустить из виду ни одного научного достижения – это его долг как префекта Конгрегации вероучения. Мы ожидаем от вас добросовестного сотрудничества, монсеньор, и вы знаете почему… не так ли?

Лиланд не мог совладать со своими чувствами – его переполняла глухая ненависть. Он молча кусал губы.

– Видите этот епископский перстень? – Кальфо протянул руку. – Замечательный шедевр из тех времен, когда люди еще понимали язык камней. Аметист, который выбирает большинство католических прелатов, – символ смирения, оно напоминает нам о чистосердечии святого Матфея. Но здесь, в этом перстне – гелиотроп, который ассоциируется со святым Петром. Каждое мгновение он напоминает мне о том, чему я посвятил всю мою жизнь – о католической вере. Это ее, веру, затрагивают труды отца Нила. И когда он чем-то делится с вами, вам, монсеньор, не следует впредь ничего скрывать из его слов, как вы поступали до сих пор.

Знаком отпустив посетителя, Кальфо сел за письменный стол. Выдвинув ящик, он достал оттуда пачку вырванных из блокнота страниц – донесение-стенограмму вчерашней беседы. «Пока только я знаю, что Лиланд – не с нами. Антонио хорошо поработал».

Шагая к своему кабинету, Лиланд пытался подавить в себе гнев. Этот минутант уверен, что oн упустил в рапорте большую часть своего разговора с Нилом. Откуда он знает?

«Нас подслушивали! Меня поставили на прослушку здесь, в Ватикане».

Ярость вспыхнула в нем с новой силой. Слишком много страданий они причинили ему. Они сломали его жизнь.

Войдя в крошечный кабинет Лиланда, отец Нил извинился за опоздание:

– Прости, я бродил до площади…

Он сел, прислонив сумку к ножке стула, и улыбнулся:

– Я туда упрятал свои самые ценные записи. Я хочу показать тебе, к чему я пришел. Это заключения предварительные, но ты начнешь понимать..

Прервав его жестом, Лиланд написал на клочке бумаги несколько слов и, прижав палец к губам протянул отцу Нилу листок. Недоумевая, француз взял бумажку и прочел: «Нас подслушивают. Ничего не говори. Я все объясню. Не здесь».

Он поднял на Лиланда изумленный взгляд. А тот заговорил беспечным тоном:

– Ну так как, хорошо устроился в Сан-Джироламо? Вчера тут у нас сирокко поднялся, ты был в порядке?

– Гм… да нет, голова весь вечер болела. Да что такое…

– Нам с тобой сегодня нет смысла снова идти: книгохранилище – хочу сперва показать тебе то, что хранится у меня в компьютере – там есть уж готовая работа. Это у меня дома. Хочешь, сходим туда прямо сейчас? Это на виа Аурелиа, в десяти минутах ходьбы отсюда.

Он кивнул на дверь ошарашенному отцу Нилу и встал, не дожидаясь ответа.

В тот момент, когда они выходили из коридора на лестницу, Лиланд, пропустив отца Нила вперед, оглянулся. И увидел, как из соседнего кабинета вышел незнакомый минутант, невозмутимо запер за собой дверь и направился за ними. На нем была обычная пасторская куртка, но весьма элегантная, и Лиланд в полумраке коридора заметил его черный взгляд, меланхоличный, но пугающий.

Быстро догнав отца Нила, который с недоумевающим видом ждал его на первых ступенях лестницы, он коротко бросил:

– Вниз. Живо.

46

Когда они прошли колоннаду Бернини, Лиланд огляделся и без церемоний взял отца Нила под руку.

– Друг мой, сегодня утром я узнал, что наш вчерашний разговор был подслушан.

– Ну прямо как в посольстве Советского Союза в былые времена!

– Советской империи больше нет, но здесь ты находишься в мозговом центре другой империи. Я знаю, что говорю, но ты меня об этом больше не расспрашивай. Бедняга (он так и сказал, перейдя на английский, «my poor friend»), что за осиное гнездо ты разворошил?

Дальше они шли молча. На виа Аурелиа было многолюдно – не поговоришь. На перекрестке Лиланд остановился перед современным зданием.

– Вот, у меня здесь квартира на четвертом этаже. Ее оплачивает Ватикан, моего жалованья минутанта на это не хватило бы.

Переступив порог квартиры Лиланда, отец Нил даже присвистнул:

– Монсеньор, да это же здорово!

Большая гостиная была разделена надвое. В первой ее части царил кабинетный рояль, вокруг которого была в беспорядке разбросана всевозможная акустическая аппаратура. Решетчатый шкаф с книгами служил одновременно перегородкой, по другую сторону которой отец Нил увидел два компьютера с подключенными к ним принтерами, сканерами, еще какими-то устройствами в футлярах и коробках, назначение которых он даже не смог определить. Лиланд попросил друга чувствовать себя как дома и смущенно пояснил:

– Все это добро – дар моей американской общины. Они были в ярости от того, каким манером меня в интересах политики церковных властей отстранили от должности настоятеля наперекор их воле, они-то меня переизбирали регулярно. Ватикан требует, чтобы я каждое утро и каждый вечер обязательно появлялся в кабинете минутанта. В промежутках я работаю в книгохранилище, потом возвращаюсь сюда. Отец Бречинский позволяет мне переснимать кое-какие манускрипты, я их потом сканирую.

– Почему ты сказал, что я должен остерегаться его?

Лиланд, казалось, заколебался, прежде чем ответить:

– В ту пору, когда мы учились в Риме, ты смотрел на Ватикан с Авентинского холма. Он в километре отсюда – это далеко, Нил, это очень далеко. Ты был очарован балетными танцами прелатов вокруг папы, тебе, как зрителю, все это было по душе, ты гордился своей принадлежностью к этой империи. Но теперь ты уже не зритель, ты насекомое, попавшее в сачок или застрявшее в паутине, влипшее в нее, как беспомощная муха.

Отец Нил слушал его молча. Он и раньше чувствовал, что после смерти отца Андрея рухнула и его жизнь, потому что он вступил в мир, о котором ничего не знает. А Лиланд продолжал:

– Юзеф Бречинский поляк, один из тех, кого зовут «папскими людьми». В силу своей абсолютной личной преданности Святейшему Отцу он разрывается на части между разными течениями, треплющими Ватикан. Вот уже четыре года я работаю по соседству с его кабинетом, а все еще ничего о нем не знаю, кроме того, что он несет бремя бесконечных страданий, – это видно по его лицу. Кажется, ты пришелся ему по сердцу. Но будь очень осторожен, говоря с ним, взвешивай каждое слово.

Отец Нил едва удержался, чтобы не схватить Лиланда за руку:

– А ты, Ремби? Ты и сам тоже… насекомое, влипшее в паутину?

Глаза американца увлажнились:

– Я… моя жизнь кончена, Нил. Они сломали меня за то, что я верил в любовь. Они и тебя могут сломать – за то, что ты веришь в истину.

«Не стоит больше спрашивать! – понял отец Нил. – Не сегодня. Он и так в отчаянии!»

Американец справился с волнением:

– Я не способен участвовать в твоих ученых трудах, но сделаю все, чтобы тебе помочь. Католикам всегда хотелось забыть, что Иисус был евреем! Работай над своим исследованием, если надо, григорианские манускрипты подождут, пользуйся тем, что ты в Риме, – это твой шанс.

– Чтобы не вызвать подозрений, мы будем каждый день ходить в книгохранилище и там работать. Но я хочу продолжить работу отца Андрея. Его записка дает четыре ориентира, их надо использовать. Один из них связан с плитой, недавно обнаруженной в храме в Жерминьи, там есть надпись эпохи Карла Великого. Она очень поразила отца Андрея, мы ее сфотографировали. Негатив у меня с собой. Как думаешь, с твоим электронным оборудованием из него можно что-нибудь выжать?

Лиланд с радостью ухватился за новую тему, разговор о технике поможет прогнать призраки прошлого.

– Ты и представить себе не можешь, на что способен компьютер! Если надпись на языке, который есть в его памяти, он сможет восстановить стертые временем буквы и слова, исходя из общего смысла текста. Покажи-ка мне свой негатив.

Отец Нил взял сумку, протянул другу рулон пленки. Они подошли к компьютерам, Лиланд что-то включил, и на корпусах приборов замигали огоньки. Он открыл один из футляров:

– Лазерный сканер, последнее поколение.

Через пятнадцать секунд на экране показалась плита. Лиланд подвигал мышью, пальцы его пробежали по клавишам, и кисточка на экране заскользила по изображению, проявляя четкие строки.

– На это уйдет минут двадцать. Пока он работает, пойдем к роялю, я тебе сыграю «Детский уголок».

И пока из-под пальцев Лиланда лилась изысканная мелодия Дебюсси, компьютер неутомимо трудился над изображением загадочной надписи эпохи Каролингов.

Надписи, сфотографированной на закате XX столетия монахом, и это стоило ему жизни.

А монсеньор Кальфо в это время разговаривал по мобильному телефону:

– Вы говорите, они покинули кабинет Конгрегации и сразу отправились к americano, в его квартиру? Ладно, незаметно следите за всеми их передвижениями, а сегодня вечером представите мне доклад.

И он машинально потрогал удлиненный ромбовидный камень своего перстня – зеленый гелиотроп.

47

Надпись на плите в Жерминьи теперь вырисовывалась на экране компьютера безукоризненно четко.

– Смотри, Нил, уже все готово. Это латинские буквы, компьютер их восстановил. Более того, в начале и в конце текста есть две греческие буквы, альфа и омега, они тоже идентифицированы, ошибки быть не может.

– Можешь это распечатать?

Отец Нил долго разглядывал надпись на бумаге. Лиланд молча ждал, что он скажет.

– Это и впрямь текст Никейского Символа. Текст «Кредо». Но он расположен здесь очень странно…

Они придвинулись друг к другу. «Как когда-то, когда я забегал к нему, чтобы позаниматься вместе, бок о бок, под одной лампой».

– Зачем здесь альфа перед первым словом текста и омега после заключительного? К чему помещать канонический текст, написанный на латыни, между греческими буквами? И почему слова расположены на камне так странно? Я вижу здесь только одно возможное объяснение: здесь дело не в смысле текста, а в способе его расположения. Отец Андрей мне говорил, что никогда такого не видел, он наверняка сразу понял, что эта надпись имеет какое-то особое значение. И именно в Риме он выяснил, что такое модифицированное «Кредо» как-то связано с тремя другими ориентирами, указанными в его записке. Я пока могу расшифровать разве что одну связку – с коптским манускриптом.

– О нем ты мне еще не говорил…

– Потому что я выяснил только значение отдельных слов, но не общий смысл. А ключ к пониманию, может быть, заключен именно в том, как в VIII веке был выгравирован этот текст.

Отец Нил примолк, задумавшись, потом сказал:

– А знаешь, для греков альфа и омега символизировали начало и конец времен…

– Как в Апокалипсисе святого Иоанна?

– Точно. Когда автор Апокалипсиса говорит: «И увидел я новое небо и новую землю», он приписывает Христу, явившемуся ему во славе, такую речь:

«Аз есмь Альфа и Омега,

начало и конец,

тот, который есть и был и грядет».

Буква «альфа» означает, что новый мир начался, а «омега» – что этот мир пребудет вечно. Тогда заключенный между этими двумя буквами, этот странно расположенный текст может служить намеком на обновленный миропорядок, который ни в коем случае не должен быть нарушен: «новое небо и новая земля» суть нечто такое, что должно длиться до скончания времен.

– Альфа и омега часто встречаются в Библии?

– Вовсе нет. Они появляются только в Апокалипсисе, автором которого, как принято считать, был Иоанн. Если этот оказался между альфой и омегой, может быть, его расположение как-то связано с Евангелием от Иоанна.

Умолкнув, отец Нил встал, подошел к закрытому окну.

– Расположение текста, не зависящее от смысла слов, но каким-то образом связанное с Евангелием от Иоанна, – снова заговорил он. – Ничего пока не понимаю, тут надо хорошенько подумать, повертеть эту надпись так и сяк. Наверняка и отец Андрей так же действовал. Как бы то ни было, все вертится вокруг Евангелия от Иоанна. Теперь ясно, почему моего друга так интересовало то, чем занимаюсь я.

Он жестом поманил Лиланда, и тот тоже подошел к окну.

– Завтра мы не увидимся, я запрусь у себя в комнате в Сан-Джироламо и носа не высуну, пока не доберусь до смысла этой надписи. Встретимся послезавтра – надеюсь, к тому времени я кое-что проясню. А потом мне нужен будет Интернет, мне потребуется обратиться во все крупные библиотеки мира.

И, кивком указав на купол Святого Петра, выступающий над городскими кровлями, он добавил:

– Может быть, отец Андрей докопался до чего-то такого, что угрожает этому…

Если бы вместо того, чтобы созерцать купол Ватикана, они бросили взгляд вниз, на улицу, они увидели бы там молодого человека, который с небрежным видом покуривал, прячась в подворотне от декабрьского холода. Одет он был, как обычный прохожий, – светлые брюки, толстая куртка.

Черные глаза его неотрывно смотрели на окна четвертого этажа дома на виа Аурелиа.

48

Поздним вечером того же дня во всем здании Конгрегации свет горел только в кабинете Катцингера. Когда туда вошел вызванный им Кальфо, кардинал властно обратился к нему:

– Монсеньор, – в руках Катцингер держал какой-то листок, – сегодня вечером я получил второе донесение Лиланда. Он же смеется над нами. Пишет, что сегодня они не говорили ни о чем, кроме григорианских песнопений. А по вашим словам, они все утро просидели в апартаментах на виа Аурелиа.

– До двух часов дня, ваше преосвященство. Затем француз оттуда ушел и отправился в Сан-Джироламо, засел там в своем номере. Мой сведения абсолютно надежны.

– Делайте что хотите, но выясните, о чем они говорят в квартире Лиланда. Мы должны знать, что на уме у этого француза. Я достаточно понятно выражаюсь?

Ранним утром следующего дня некий турист проявлял повышенный интерес к капителям колонн театра Марцелла, что стоит возле Форо Боарио – древнеримского скотного рынка. Неподалеку возвышались строгие колонны храма мужелюбивой Фортуны, поддерживающие коринфский архитрав, глядя на которые искушенный зритель догадывался, чему был посвящен храм. Тут же рядом приютился маленький круглый храм весталок, даривших божествам города свою вовеки нерушимую чистоту и поддерживавших священный огонь. Проходя мимо этих двух соседних зданий, турист ухмыльнулся, довольный: «Мужская удача и нерушимая невинность. Обожествленный Эрос рядом с Божественной девственностью – уже во времена римлян все было понятно. Наши мистики только развили это».

Его костюм не мог скрыть внушительной фигуры. Правую руку мужчина предусмотрительно засунул поглубже в карман замшевого пиджака, чтобы лишний раз не демонстрировать эффектный перстень с гелиотропом, с которым никогда не расставался.

Он подошел к человеку, державшему в руках толстый туристический путеводитель по Риму.

– Салям алейкум, монсеньор!

– Алейкум ассалям, Моктар. Вот то, о чем мы договаривались. Это за перевозку плиты из Жерминьи. Хорошая работа.

Он вынул из кармана конверт, который тотчас перекочевал к новому владельцу. Моктар Аль-Корайш быстро прощупал конверт, не вскрывая, и улыбнулся в ответ:

– Я проверил дом на виа Аурелиа. Ни одни апартаменты там не сдаются. Зато продается однокомнатная квартирка на третьем этаже, прямо под квартирой американца.

– Сколько?

Услышав цифру, Кальфо поморщился: такими темпами Союз Святого Пия V скоро разорится. Расстегнув пиджак, он вытащил из внутреннего кармана другой конверт, побольше и потолще первого.

– Отправляйся туда немедленно. Оформи покупку и получи ключ. Лиланда сегодня после обеда задержат в Конгрегации, у тебя будет в распоряжении три часа, чтобы все подготовить.

– Монсеньор! Чтобы установить микрофон, нужно не больше часа.

– Твой напарник отбыл в Израиль?

– Сразу после нашего маленького путешествия. Он готовит международное турне, которое начнется с серии концертов здесь, в Риме, по случаю Нового года.

– Великолепно, прикрытие отменное. Тебе еще, может быть, придется привлечь его к делу.

Моктар игриво покосился на него:

– А как вам Соня? Вы ею довольны?

Подавив раздражение, Кальфо сухо отрезал:

– Да, все хорошо, благодарю. Но не будем терять времени.

Обменявшись скупым кивком на прощание, эти двое расстались. Моктар по мосту Изолы перешел Тибр, Кальфо, спрямляя путь, зашагал по Пьяца Навона.

«Христианство могло зародиться только в Риме, – думал он, проходя мимо статуй работы Бернини и Брунеллески, в драматическом противостоянии застывших друг против друга. – Пустыня заставляет думать о том, что выразить словами невозможно, но Богу, чтобы воплотиться, нужна трепещущая плоть».

49

Кумран, год 68

Над Мертвым морем клубились черные тучи. В этой низине они никогда не проливаются дождем, облака здесь – предвестники катастрофы.

Иоханан дал своему спутнику знак не останавливаться. В молчании они приблизились к крепостной стене. Тут раздался гортанный голос, остановивший их:

– Кто идет?

– Мы евреи, сыны Израиля.

Спрашивавший сощурился подозрительно:

– Как вы добрались сюда?

– По склону горы, потом пробирались через плантации Айн-Фешха. Это единственно возможный путь, Кумран окружен легионерами.

Человек сплюнул на землю:

– Сыны тьмы! Вы-то что собираетесь здесь делать? Смерти ищете?

– Я пришел из Иерусалима, мне нужно повидать Симона бен-Иаира. Он знает меня. Проведи нас к нему.

Они перебрались через стену укреплений и остановились, пораженные. Тихое место былых молитв превратилось в огромный караван-сарай. Мужчины чистили свое убогое вооружение, дети носились с воплями, раненые стонали, лежа здесь же, на земле. А ведь некогда Иоханан пришел сюда вместе со своим приемным отцом, который с радостью встретил здесь своих друзей – ессеев.

В густеющих сумерках он нерешительно остановился перед кучкой пожилых людей, сидевших у стены скриптория, где он когда-то подолгу смотрел, как писцы выводят на пергаменте письмена иврита.

Стражник подошел к одному из стариков и что-то прошептал ему на ухо. Тот порывисто вскочил, распростер объятия:

– Иоханан! Ты меня не узнаешь? Правда, я за один месяц постарел лет на сто. Кто это с тобой? Мои глаза отравлены, я наполовину слепец.

– Да нет же, Симон, я узнал тебя! А это Адония, сын Елиезерабен – Аккайи.

– Адония! Иди сюда, я тебя обниму… Но где Озия?

Спутник Иоханана опустил голову:

– Мой брат пал на Ашкелонской равнине, римская стрела сразила его. Я сам чудом ускользнул от Пятого легиона, эти воины непобедимы.

– Им уготовано поражение, Адония, это сыны тьмы. Но мы умрем раньше их, Кумран созрел для смертной жатвы. Веспасиан принял командование Сокрушительным Десятым легионом, который окружил нас. Он хочет напасть на Иерусалим с юга. Мы целый день наблюдали за их приготовлениями. У нас нет лучников, поэтому они преспокойно маневрируют у нас на глазах. Все произойдет нынче же ночью.

С мукой в сердце Иоханан смотрел на этих людей, обреченных сгинуть. Им уже не увернуться от колесницы истории. Потом он спросил:

– Симон, ты не видел моего аббу? Я потратил более трех месяцев, всю страну прошел, но ни о нем, ни о его учениках нигде ни слуху ни духу. Пелла совершенно заброшена, я там никого не нашел.

Обратив к небу свои гноящиеся глаза, Симон смотрел, как заходящее солнце подсвечивает облака снизу. «Прекраснейшее в мире зрелище, как утро творения! Но это вечер, это закат нашего мира».

– Путь его бегства проходил здесь. С ним было не менее пяти сотен назореев – мужчин, женщин, детей. Он хотел увести их в Аравию, к побережью Внутреннего моря. Он был прав: если бы их не убили римляне, с ними расправились бы христиане, которые их ненавидят. Наши люди проводили их в страну Эдом до границы пустыни.

– Мой отец последовал за ними?

– Нет, он их покинул в Беер-Шеве, дальше они пошли на юг без него. У нас есть маленькая ессейская община в Идумейской пустыне, там он и ждет тебя. Но сможешь ли ты туда добраться? Ты только что сумел проскользнуть сквозь сеть, натянутую вокруг сынов света. Хочешь пережить с нами Великий День, и этой же ночью войти в царство вечного сияния?

Отойдя в сторонку, Иоханан обменялся несколькими словами с Адонией, потом сказал старцу:

– Симон, я должен отыскать моего отца. Мы попытаемся выскользнуть отсюда. Когда-то я отдал вам на хранение нечто священное, чтобы вы спрятали это в безопасном месте. Помоги мне, прошу тебя.

Он придвинулся к старику, зашептал ему что-то на ухо. Симон внимательно выслушал и кивнул:

– Все твои священные свитки спрятаны в гротах, неприступных для любого, кто не знает этой горы. Один из наших людей проводит тебя туда, но сам не сможет подняться с вами. Слышишь?..

Из лагеря римлян раздались звуки труб. «Они идут на приступ!»

Симон бросил часовому краткий приказ. Тот молча дал Иоханану и Адонии знак следовать за ним. Между тем первая туча стрел уже полетела в ессеев, раздались вопли испуганных женщин и детский плач.

Толпа изможденных людей ринулась к восточной стене, между тем как трое, двигаясь против течения людского потока, пробились к воротам, обращенным к горе.

Кумран погибал, это было начало конца.

Иоханан машинально провел ладонью по своему поясу там, где был спрятан полый стебель бамбука, врученный ему отцом, когда они прощались в Пелле. Драгоценная рукопись была на месте.

Кумран был возведен так, что с тыла он прилепился к высокой скале, его постройки ютились на каменистом выступе над Мертвым морем. Система водоводов, расположенных под открытым небом, подводила воду к центральному бассейну, где у ессеев совершали ритуал крещения.

Иоханан и Адония, следуя по пятам за своим проводником, сначала двигались вдоль канав с водой. Согнувшись в три погибели, они перебегали от дерева к дереву. Шум яростной битвы догонял, она бушевала у них за спиной, совсем близко.

Запыхавшись, Иоханан знаком попросил проводника о передышке. Он был уже не молод… Поднял глаза. Скала, что высилась у них на пути, казалось, являла собой голую отвесную стену. Однако приглядевшись повнимательнее, он заметил, что она состоит из гигантских каменных глыб, со сложным переплетением тропок и расселин, нависающих над пропастью.

Тут и там на фоне серого камня чернели пятна – гроты. Вот, значит, куда ессеи спрятали всю их библиотеку. Как же они это сделали? Пещеры выглядели абсолютно недосягаемыми.

С вершины известкового выступа, на котором он стоял, Иоханан разглядел подвижные лапы римских катапульт, похожих издали на вертикально стоящие ложки – они уже начали свою страшную работу, неся смерть в город. Цепь лучников, растянувшись на три сотни шагов, пускала стрелы с ужасающей размеренностью. Сердце сжалось. Больше он не оглядывался.

Проводник показал им тропинку, по которой можно было добраться до одного из гротов:

– Наши главные свитки там. Я сам отнес туда нашу общинную «Уставную книгу». У стены слева, третий кувшин, если считать от входа. Он большой, твой пергамент тоже поместится. Да хранит вас Бог! Мое место внизу. Шалом!

По-прежнему согнувшись и перебежками, он устремился обратно. Он хотел пережить Великий День вместе с братьями по вере.

А они должны были еще одолеть путь в две с лишним тысячи шагов, на всем протяжении которого их могли заметить. Им снова приходилось пробираться вдоль каналов и прыгать от одного дерева до другого. Дорожные торбы при резких рывках колотили по бокам, сковывая движения.

Внезапно туча стрел засвистела вокруг, заколотила по камням совсем рядом.

– Адония, нас увидели! Бежим!

Но эти две тени, безоружные и бегущие прочь от битвы, вскоре перестали занимать римских лучников. Вконец выдохшиеся, они наконец добрались до сравнительно безопасного выступа. Дальше нужно было карабкаться вверх по крутому склону.

Среди нагромождений утесов они высматривали козьи тропки. Когда добрались до грота, уже вечерело.

– Поспешим, Адония, у нас мало времени, вот-вот стемнеет!

Вход в пещеру был так узок, что протискиваться пришлось вперед ногами. Внутри, как ни странно, оказалось светлее, чем снаружи, ни слова не говоря, они поползли влево, где и нашли выступающие из песка конусообразные сосуды – кувшины из обожженной глины, наполовину закопанные, закупоренные круглыми пробками.

С помощью Адонии Иоханан очень осторожно открыл третий кувшин слева от входа. Внутри лежал свиток, обернутый просмоленной тканью. Достав из пояса и почтительно раскупорив полый бамбуковый стебель, он вытащил оттуда простой лист пергамента, обвязанный льняной тесьмой. Уложил его в кувшин, стараясь, чтобы на пергамент не налипла смола с соседнего свитка. Потом вернул пробку на место и подгреб песок до самого горлышка.

«Вот так. Теперь, аббу, мы можем умереть, послание твое спрятано в самом безопасном месте. Если христианам удастся уничтожить все копии, сохранится сама рукопись».

Когда спутники выбрались из грота, Кумран уже был в огне. Глядя на горящие здания, можно было представить, что там происходят. Легионеры строем, одно каре за другим, прочесывали город, оставляя после себя лишь трупы – мужчин, женщин, детей с перерезанным горлом. Ессеи больше не сопротивлялись. Вокруг центрального бассейна смутно темнела кучка коленопреклоненных людей. Среди них стоял, вздымая руки к небесам, человек в белых одеждах. «Симон! Взывает к Предвечному, чтобы он принял к себе детей света!»

Иоханан повернулся к Адонии:

– Вы с братом отнесли тело Иисуса туда, где он упокоился. Озия мертв, отныне ты один знаешь, где его могила. Ты и мой аббу. Его послание здесь, теперь оно надежно спрятано. Если Бог возьмет нашу жизнь, что ж, мы сделали то, что должно.

Тьма опустилась на Мертвое море. Вокруг Кумрана были выставлены посты. Если и можно было ускользнуть из этой ловушки, то лишь через оазис у плантации Айн-Фешха – тем же путем, каким пришли. Но когда они туда пробрались, навстречу попалась группа воинов с факелами, которые закричали на ломаном еврейском:

– Стой! Кто вы есть?

Они бросились бежать, вдогонку полетела туча стрел. Иоханан кинулся изо всех сил к ближним оливковым деревьям, торба билась у него на боку. Сзади послышался глухой вскрик.

– Адония! Ты ранен?

Он кинулся обратно, склонился над товарищем, римская стрела торчала у того между лопаток. Но Адония еще нашел в себе силы прошептать:

– Беги, брат! Беги, и да пребудет с тобой Иисус!

Притаившись в чаще олив, Иоханан издали видел, как легионеры ударами меча прикончили второго сына Елиезера бен-Аккайи.

Теперь лишь один человек в целом свете знал, где находится могила Иисуса.