Текст книги "Реализаты (СИ)"

Автор книги: Minor Ursa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– no da ka'e basti da da*, – сказал ему материализовавшийся рядом морф, смуглый, черноволосый и черноглазый. – Пылью быть очень удобно: она мелкая, лёгкая и безболезненно слипается, образуя под давлением любые формы. Куда сложнее быть горой, например.

Морфов получилось что-то около пятидесяти.

В то время, как жители Альфы, много лет наблюдавшие Землю сверху и теперь выпавшие на неё снегопадом, осоловело смотрели друг на друга и улыбались, морфы сосредоточенно ловили нисходящие эманации, подстраивая внутреннее под внешнее.

Лукаш оглянулся на выпустившую его причудливость, прислушался и вздрогнул.

– Чёрт бы его побрал, этот век цифровых технологий и глобального мониторинга, – сказал он. – По-моему, они засекли нас.

Он помахал рукой в воздухе, гася ушедшее излучение и подтирая данные в системе глобальной навигации.

Ярко-синее небо качнулось, принимая изменения, и снова замерло.

Тибетское нагорье оказалось местом суровым и не слишком приветливым: собачья стая, сопровождавшая пришельцев полпути по дороге на Гонггар, враждебности не выказывала, но так напряжённо мечтала о ком-нибудь, отбившемся от группы, что морфы не выдержали и уже на вторые сутки сплавили её вниз, за мелькающими в низинах тенями диких яков.

Встретивший их городишко был маленьким и приземистым. Если что и можно было считать признаком добравшейся до него цивилизации, так это алые капли флаеров между приплюснутыми серыми домами.

Морфы так органично и так непринуждённо лопотали на хинди, что хозяин местной гостиницы, индус, умирая от радости, расселил их у себя на всех трёх пустующих этажах.

– Ну, что, – подвёл итог Бенжи, пропуская Аю вперёд, в маленькую уютную комнатку, отделанную пластиком под цвет камня, и щёлкая выключателем. – Вот она, любовь, которая интеграция.

_____________________________

no da ka'e basti da da* – нет ничего такого, что может что-нибудь заменить (ложбан)

41. 2330 год. Морфы.

Официальная Земля вместе со всеми своими Комитетами, Нациями и желанием развивать долгосрочное сотрудничество оставалась в неведении целых три долгих дня. Неофициально планета Хаффа в лице её представителей временно сместила приоритеты с абстрактной расы людей на более конкретные вещи.

Сразу после заселения в гостиницу – без денег и документов, так, словно в голове у хозяина пансиона накануне ветром выдуло из головы остатки благоразумия, – морфы огляделись в поисках местной жизни и в радиусе двадцати с небольшим метров обнаружили беременную жену хозяина, имитирующий сухие субтропики зимний сад и пьяных от циперметрина пугливых гостиничных тараканов.

Серия последующих 'рабочих встреч' между Сторонами состоялась практически одновременно, – по той простой причине, что многочисленность морфов позволяла такое причудливое сочетание.

Женщина, отягощённая плодом с моносомией по Х-хромосоме, играла на ханге. Она сидела на циновке в одной из больших закрытых пустующих комнат первого этажа, и морф наткнулся сперва даже не на неё, а на идущий от неё плотный звуковой поток.

Звук, рождавшийся от соприкосновения ладоней женщины и металла, был так густ и тонок, а её шестимесячный дефективный плод так счастлив, что морф озадаченно замер, после чего толкнул перед собой дверь и вошёл.

– Намасте, – сказал он, наслаждаясь происходящим.

– Намасте, – кивнула женщина, переставая играть, и маленькое существо внутри у неё вздрогнуло, поворачивая головку к морфу. – Вы – постоялец? Я могу вам чем-нибудь помочь?

Морф замялся, определяя свои потребности.

– Мне нравится музыка, – решил он наконец. – Если то, что вы играли, не окончено, я бы хотел дослушать его до конца.

Шестью секундами позже и двумя этажами выше другой морф под идущую снизу во все стороны колокольную музыку ханга обнаружил заселившее ажурный радиатор центрального отопления семейство рыжих тараканов.

Семейство было крупным, изящным и полупарализованным. Наевшиеся отравы нимфы и взрослые насекомые припали к тёплым латунным лентам в коллективном судорожном припадке, движения их были вялы и невразумительны.

Под звонкое 'дзан-да-дзан-дзан' далёкого ханга морф сосредоточенно засопел, плавно наклонился к облепленному крохотными землянами радиатору и с интересом проследил связывание циперметрина с липофильным окружением синаптических мембран нервных волокон отравленных насекомых. Выходило некрасиво, нехорошо и больно – всё начиналось с повторных электрических разрядов, вызванных деполяризующим истечением ионов натрия, и заканчивалось атаксией и нарушением основных жизненных функций. Живое мучилось и умирало.

Сокрушённо покачав головой, морф поднёс лицо вплотную к самому радиатору – так, что кожа его почувствовала жаркое дыхание нагретого воздуха, и дохнул в ответ.

А третий морф просто остался на месте в опустевшем холле – светлом и прозрачном.

Он не был знаком с практикой интерьерного озеленения, но окна были открыты, пространство снаружи и внутри залито густым шафрановым светом, и он понял, что внутренняя структура композиции продумана и где-то даже гармонична.

– Наибольшего соответствия, – почти беззвучно прошелестел он, приветствуя гостиничный фитоценоз. – Его ищет каждый.

Он коснулся рукой тонкого лимонного ствола, и в воздухе пряно запахло лимоном.

Там, за тонкой кожицей прохладных лимонных листьев открыто и доверчиво плыл, просвечивая и переливаясь, ток самой жизни.

– Время заканчивается с пониманием, – прошептал морф. – Если ты когда-нибудь вспомнишь о том, кто ты, потеряй себя снова, и вечность твоя будет длинной настолько, насколько вообще бывает длинной вечность.

Он огляделся. Растений было много: зелёные дети субтропиков сидели и в тесных вазонах, и в огромных, заполненных красноватой песчаной почвой и облицованных мраморной крошкой контейнерах.

Сосредоточившись на внешнем, морф постиг светлое безразличие зелёной плоти и улыбнулся сам себе:

– Однако...

'Да-да-да-дзан!' – где-то далеко-далеко, на самом краю земли, легко и торжественно подхватил ханг.

***

– Однако... – улыбнулся морф.

– Не надо никаких оценок, – сказала женщина, опуская руки. – Ни явных, ни скрытых.

– Хорошо, – всё так же улыбаясь, согласился морф.

– Музыка не прекращается ни на миг, – продолжала женщина. – И никогда не прекращалась.

Словно противореча только что сказанному, ханг затих и теперь лежал у неё на коленях немой холодной камбалой.

– Да, это так, – после некоторого молчания заметил морф. – Но к ней привыкается, как привыкается и ко всему остальному. Вы знаете, что у вас будет дочь?

Женщина кивнула: знаю.

– У неё...

Я знаю, кивнула женщина.

– Только не говорите мне, что наследование гениальности – это более красивая аномалия, – сказала она. – Гармония, как фундаментальное условие всего, никуда не денется от того, что у девочки сформируется синдром Тёрнера. Прекрасное прекрасно везде и всегда.

– Я вовсе не хотел вас огорчить, – огорчился, вставая, морф.

– Научитесь не нравиться, – пожала плечами женщина, и на лице у неё не дрогнул ни один мускул.

***

– Ну, почему, почему одним красивым существам так не нравятся другие красивые существа? – печально прошептал морф, опускаясь перед радиатором на колени и протягивая руку к ажурной латунной решётке. – Это же насколько цельной должна быть самовлюблённость для того, чтобы сдвинуть систему внутренних ценностей вроде бы разумного существа из области духовности и ответственности в область глубокой органической антипатии?

Он ободряюще улыбнулся тёплому радиатору: ну, же! – и маленькая нимфа взобралась дрожащими лапками на приставленный к решётке палец.

42. 2330 год. Ая.

А ночью Ае приснился туман, – серый, гнилой и волглый.

Она потерянно бродила в нём среди таких же серых домов и смутно угадывающихся чёрных древесных теней и кричала дурным голосом: 'Бенжи!! Бенжи...'...

Но Бенжи не отзывался.

Ая знала, что он, в принципе, должен быть где-то здесь, рядом, в этом липком мороке, в каком-нибудь из серых зданий или за каким-нибудь из то и дело мелькающих мимо серых лиц, знала, что его не может не быть, и что это пустое молчание в ответ – ошибка, досадное недоразумение...

А его не было.

Туман не то, чтобы путал, нет, – Ая понимала, что он был просто мягкой прелюдией к какому-то грандиозному, невыносимому откровению, эдакой 'серой зоной' между здесь и сейчас и чем-то, что не имело и никогда не будет иметь никаких названий. Понимала и принимала, потому что не принять этого было нельзя.

А когда она устала кричать, внешнее колыхнулось к ней туманом сквозь туман и открылось в немом зове: ты помнишь меня, девочка? помнишь... войди в меня, не плачь, – вверх, внутрь, дальше, глубже, туда, где ты уже была, где растворялась и теряла и себя, и убивающую тебя боль одиночества.

И Ая, измученная бесплодными поисками, поддалась было – слегка, едва ощутимо, – даже не на шаг, а просто на то, чтобы где-то там, в глубине души мелькнуло '...а что, если...', и почувствовала, как зовущее её безначальное подымает её на своих серых ладонях – туда, где вот-вот закончатся и поиски её, и она сама. А что, если...

Смерть. Это была смерть.

Но умереть и не найти по-прежнему молчащего Бенжи внезапно показалось ей таким неверным, таким противоестественным, что она рванулась из этих невесомых ладоней обратно: нет! НЕТ!!

И проснулась.

– Что с тобой? – спросил андроид, придав голосу оттенок озабоченности.

– Не знаю, – сказала она. – Как-то слишком уж часто мне стали сниться плохие сны. Что-то сгущается, и я не могу понять, что.

***

С рассветом морфы ушли в город, – к людям, вьюркам, собакам, тамариску и облетевшей к зиме облепихе. Гостиница опустела.

Ая сидела, потерянно поджав к подбородку озябшие коленки.

– Я даже не знаю, боюсь ли я.

– Страх можно считать восхождением к индивидуальности, – сказал Бенжи, поворачиваясь к ней и отклеивая ладони от зарядного трансмиттера.

– Да всё можно считать восхождением к индивидуальности. Только легче от этого не становится.

– О... Я уже большой мальчик и знаю, от чего тебе становится легче, – улыбнулся андроид. – Иди ко мне, я тебя обниму.

43. 2330 год. Морфы.

В тот день, когда на пороге гостиницы появились близнецы-телепаты, настроение у всех было праздничное.

В холле, в ярком, широком световом луче, среди плющей и каламондинов, сидел кареглазый, улыбающийся и абсолютно неотличимый от человека морф.

– Дело ведь вовсе не в том, чтобы любым путём избежать противоречий, – сказал он подсевшим к нему – с двух сторон – близнецам.

– А в чём?

– В умении вести себя.

Близнецы синхронно усмехнулись, вспомнив оставшихся в гонггарском аэропорту военных.

– Конфликт всегда воспроизводит интересы сторон, – вздохнул один из них. – Однако, как вы понимаете, формировать в общественном сознании 'образ врага' в отношении более сильных существ совсем не в интересах официальной Земли.

– Не в интересах, – миролюбиво согласился морф, и в его жилистой смуглой руке соткался из воздуха очень правдоподобный семимиллиметровый Heckler & Koch с полусвободным роликовым затвором.

Морф приподнял его, пробуя на вес, и положил к себе на колени.

– Однако процедура принятия политических решений у вас такова, что их последствия не всегда предсказуемы для вас самих. Люди недальновидны, и именно это и является зачастую причиной очередного конфликта.

Он замолчал, и в повисшей в холле густой тишине стало слышно, как тикают где-то поблизости невидимые часы.

– Однако мы не хотим воспитывать у человечества расчётливость, – снова подал он голос. – Лепить из вас вторых нас было бы несколько неразумно.

Руки морфа нежно прошлись по ствольной коробке карабина, под этими руками потерявшее одну грозную форму орудие выгнулось другой, не менее грозной формой и стекло на пол вполне себе натуральной коброй.

– Здесь, у вас, на Земле, существует множество забавных жизненных форм, – невозмутимо продолжал морф. – Вы никогда не думали, каково это – быть, например, гидроидным полипом? Ни ушей, ни глаз, ни дифференцированной нервной ткани... Жизнь, не знающая ни звука, ни света, ни боли, ни радости, ни усилий, ни точек для их приложения.

Близнецы переглянулись.

– Думали, – наконец подал голос один из них. – Может, человек и скотина, но скотина, мечтающая или править телегой, в которую она впряжена, или хотя бы считать украшением надетое на её шею ярмо.

По лестнице в холл степенно, как у себя дома, спустилась лисица цвета бурой осенней травы, за ней – ещё одна: спустилась и замерла, растянув зубастую пасть в улыбке, у двери, – так, что падающее на морду солнце сделало её жёлтые глаза почти прозрачными.

– Знакомьтесь, тибетские лисы, – усмехаясь, сказал морф и наклонил голову набок.

Близнецы заёрзали.

– Этого следовало ожидать, – сказал один.

– Да бросьте вы всё время ожидать подвоха! – захохотал морф, поднимаясь. – Это не вторжение и не инвазия.

Он открыл дверь, выпуская наружу лис, и от пальцев его вверх по руке побежали золотистые искры, выравнивая узловатую мужскую руку в тонкую женскую.

– Тссс... – шёпотом сказала новоявленная женщина, закрывая дверь и прикладывая к губам пальчик. – Это игра.

– Мама! Мама! – закричал где-то наверху детский голос. – Где ты?!

44. 2330 год. Бенжи, Ая и Данек.

– По-моему, это тебя, – качнул головой сидящий на полу у двери андроид.

– Да? – деланно удивилась Ая и крикнула в потолок, не меняя позы: – Да!

Дверь в ответ пошла рябью, и сквозь неё, в паре миллиметров от Бенжи, проступил морф.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я бы хотел присоединиться.

– Присоединяйся, – великодушно разрешила Ая. И, подумав, добавила: – Данек.

Она лежала ничком на полуприкрытой покрывалом тахте, оперев подбородок на переплетённые кисти рук.

– А я думал, что форма не важна, – смутился морф и стаял до маленького голубоглазого мальчика.

При метаморфозе одежда его слегка подзапоздала, и несколько секунд мальчик смешно и нелепо барахтался, пытаясь справиться с не по размеру длинными рукавами.

– Ты же присоединяться пришёл к отображению форм, – удивился Бенжи, перекладывая карандаш из правой руки в левую и продолжая рисовать. – Или нет? Если да, то форма важна.

– К отображению форм? Ну, можно и к нему, – снова слегка смутившись, согласился гость.

Он огляделся и сел, прислонившись спиной к закрытой двери тут же, где стоял, рядом с андроидом.

Левая рука андроида тем временем дорисовывала левую половину картинки.

– Между прочим, – вскинув глаза на Аю и продолжая рисовать, сказал андроид, – есть вероятность того, что вот такая вот 'потребность' к присоединению – это просто стремление с наибольшим успехом 'вписаться' в ближайший паттерн.

– Ну, знаешь ли! – хмыкнула Ая. – Если живому существу очень чего-то хочется, значит, оно ему надо. В том числе и в паттерн вписаться, например.

Она подобрала ноги и села:

– А паттерн сейчас у тебя, Данек, таки не очень привычный. Да?

– Безобразие! – почти неподдельно возмутился Бенжи. – Я не дорисовал!

Брось, махнула рукой Ая, я всё равно люблю тебя. Она легко спрыгнула с тахты и подсела к ним, обняв за плечи мальчика и положив голову на терракотовое плечо Бенжи.

– Между прочим, цельность – очень важное условие, – покосившись на неё, возмущённо продолжал Бенжи. – Такое же важное, как и умение рационально планировать и заканчивать начатое.

Несколькими быстрыми штрихами он дорисовал перекрещенные вверху девичьи пятки и протянул результат Ае:

– Вот как-то так.

Ая повертела рисунок в руках:

– Ну, что ж, один в один, сканер и принтер в одном флаконе.

– Брось, – отмахнулся от неё андроид. – Я же машина, и, как машина, не нуждаюсь в комплиментах, я вполне в состоянии сам объективно оценить всё, что требует моей оценки.

– Нда?... – хмыкнула Ая.

– Может, это и самонадеянно, но да.

Бенжи поднялся, сделал три шага, повернувшись, плюхнулся спиной на освободившуюся тахту, а маленький морф тем временем молча поднял глаза на Аю, моргнул и соткал из ничего какую-то хитрую ажурную металлическую штуку.

Штука пискнула и, шурша, скатилась из его рук на пол.

– Смотри, Бенжи.

Андроид повернулся на тахте и на голос, и на шорох одновременно, опустил к полу сперва голову, потом руку, и в его ладонь, дрожа, перелилось с пола нечто невесомое и непонятное.

Сотвори сейчас морф у себя в руках живую жабу или даже чью-нибудь крохотную кукольную копию, как это любила делать Ая, он бы вовсе не удивился, но эта штука была такой чудной, что Бенжи не сразу нашёлся, что сказать.

Он поднёс трепещущую вещицу к лицу и обнаружил, что та состоит из крохотных шестерёнок, усов и змеек, и что среди всего этого разнообразия нет ничего, что не находилось бы в движении.

– Что это? – восхитился он.

– Можешь считать это просто иллюстрацией твоей необъективности, – усмехнулся мальчик.

– Я понял, – андроид выпустил металлическое создание из пальцев, и оно, пискнув ещё раз, подпрыгнуло высоко вверх и вцепилось в плафон светильника. – Ты намекаешь на цели. Или на опыт. Или на то и другое вместе. И хочешь сказать, что для того, чтобы быть объективным, неплохо бы быть очень и очень опытным.

– Что-то вроде, – согласился мальчик.

– И что я неопытен.

Мальчик пожал плечами:

– Да я тоже неопытен. И необъективен.

И, помолчав, добавил:

– Сегодня они рассеются по Земле. Я бы тоже хотел куда-нибудь.

***

Братья серии DII всё ещё были для Москвы редкостью. То ли по этой причине, то ли по какой другой прохожие, минуя их странную троицу, оборачивались.

Зима здесь оказалась почти такой же, как и в Гонггаре: снега было немного, а в морозном воздухе тонкой взвесью искрилась ледяная пыль.

– Выставочный центр, – прочитал на воротах Данек. – Красиво.

– Красиво, – согласилась Ая, и оба они вопросительно уставились на Бенжи.

– А чего я? – поспешно развёл руками андроид. – У вас здесь пыльно и влажно. И вообще как по мне, то содержимое ваших серверов намного интереснее понастроенных вами зданий.

Морф покачал головой.

– Это всё на чём-то можно объехать? – спросил он.

Вторая наружная кольцевая наверху была так же многолюдна, как и улицы нижнего яруса. Несколько остановок морф просидел у окна, внимательно наблюдая за суетой. Люди входили и выходили – увешанные электроникой и детьми, молчаливые и громко смеющиеся, с пустыми руками и с большими пакетами.

А потом напротив него пристроилась у окна маленькая девчушка лет трёх в меховой шапке с длинными полосатыми ушами.

Пару остановок девочка смотрела в окно, болтала недостающими до пола ногами и тихо напевала себе под нос, а где-то в районе 'Печатников' спросила:

– А что такое надежда?

Спросила как бы про между прочим, блуждая широко открытыми глазками где-то там, высоко вверху, между снующими во все стороны красными точками флаеров.

– Отстань, – сказала ей мать, и морф нахмурился.

Он долго ёрзал на сиденьи, открывая и закрывая рот, а потом всё-таки поманил девочку пальчиком и шепнул ей, наклонившейся, в самое ушко:

– Надежда – это то место, быть в котором не обязательно. Только это секрет.

А потом на перегоне между второй и третьей остановкой морф исчез.

– Чёрт побери! – сказал Бенжи, изумляясь второй раз за день.

45. 2330 год. Москва.

Первым непосредственное влияние далёкого космоса ощутил на себе детский сад комбинированного вида ? 417 Красногорского района Москвы.

Это был самый обыкновенный сад. И вечер обещал быть самым обыкновенным: с гимнастикой после дневного сна, полдником и очередной репетицией завтрашнего новогоднего утренника.

Группа продлённого дня 'Почемучки' вошла в дневной сон как обычно – спокойно и умиротворённо, с зажатыми под мышками казёнными мишками Тэдди и тонко испаряющимся из ароматической лампы сосновым эфирным маслом.

А около трёх часов пополудни за окном начали сгущаться сумерки.

Ровно в три старший воспитатель Анна Иоановна Леницкая вошла в детскую спальню и обнаружила, что группа больше не спит, – группа лежит в кроватях, перемигиваясь друг с другом на манер лампочек в сошедшей с ума новогодней гирлянде, и тихо прыскает со смеху в натянутые до подбородка одеяла.

А ещё оказалось, что все окна спальни бесстрашно распахнуты, и гуляющий по спальне ветер треплет шторы и лысые замёрзшие аспарагусы.

На улице был, конечно, не открытый космос, но всё-таки положенные московскому декабрю минус двадцать и метров двадцать вниз по прямой, и по спине у Анны Иоановны забегали неприятные мурашки.

– Это что ещё за безобразие?! – внезапно охрипшим голосом спросила она. – Кто...

И увидела за окнами сотканное из света кружево.

– Что это за?..

Договорить она не успела, потому что это самое 'что-то' безмолвно, легко и изящно шатнулось в открытые окна и осело на кроватках детей и на ней самой крохотными сверкающими подвижными блошками.

Группа в кроватках возбуждённо зашевелилась:

– Это же звёжды! Жвёзды!

Анна Иоановна не любила ни головизор, ни навязываемые в метро выпуски городских новостей, но жить в Москве и не знать того, что Альфы больше не существует, и что реализаты с морфами теперь бродят по всей Земле, было нельзя.

Будучи воспитателем и относясь к числу людей с более или менее устойчивой психикой, она подумала, что усыпавшие спальню блёстки даже при всём желании сложно назвать психической травмой, глубоко вдохнула, медленно выдохнула и пошла закрывать откинутые настежь окна.

***

Когда окно над головой прилепившегося к наружной стене мимикрирующего морфа захлопнулось, он удовлетворённо зевнул широкой лягушачьей пастью и проворно пополз в сторону присыпанной лёгким снежком крыши.

Изменение структуры окружающего пространства тянулось впереди него и за ним широким гудящим шлейфом, вплоть до выхода вентиляционной шахты, в которую он и нырнул.

В столовой было светло и вкусно пахло булочками с корицей и полуденной запеканкой. Пока дети в спальне ловили рассыпанные им искры, шумели и одевались, морф принюхался к витающим в воздухе запахам, просочился сквозь вентиляционную решётку и соскользнул на пол.

Наэлектризованное им пространство дрожало и потрескивало, и он слегка покачал головой, расплетая настоящее и заплетая его снова, после чего сел на ближайший детский столик и приготовился встречать хозяев.

Группа выкатилась в столовую практически одновременно, вся, – возбуждённая, хохочущая, с ног до головы усыпанная рождёнными им светлячками.

– Ой! – многолико удивилась она. – Ты кто?

– Безымянный десятый потомок роя Хоффолла, – улыбнулся ей морф и поднял глаза на стоящую сзади женщину: – Здравствуйте. Я пришёл рассказать вам сказку.

46. 2330 год. Париж.

– Не бери в голову, – сказала Ая. – Ни один реализат в здравом рассудке не способен причинить вред ни одному живому существу хотя бы по той простой причине, что слишком уж мучительны будут дошедшие потом до него отражённые чувства.

– А они точно в здравом рассудке?

Замок на двери долго не хотел срабатывать, и Бенжи даже позволил себе мысль о том, что пока их не было, местных комиссаров из DCRI угораздило сменить на нём кодировку.

– Со здравостью рассудка сложнее, – согласилась Ая.

Она сравнила набранный андроидом в очередной раз код с кодом, находящимся в памяти замка, и принудительно скоммутировала управляющее замком напряжение.

– Тут многое зависит от различных обстоятельств, вынуждающих принимать альтернативные решения, но... Но в любом случае то, что реализат в сознании – это всегда реализат, сомнению не подлежит. Так что не переживай.

Бенжи предпочёл не спорить и не соглашаться.

Толкнув перед собой дверь, он вошёл в тёмный коридор и щёлкнул выключателем.

Морф сидел у окна спиной к двери.

– Голос сказал: 'Входи', и я вошёл в город, – сказал он, не оборачиваясь. – А сейчас чувствую, как он дышит, рассыпавшись по тёплым каморкам.

– В больших городах всегда так, – как ни в чём не бывало, пожала плечами Ая, стаскивая куртку и сапоги. – Люди прячутся в них от трудностей, но в итоге находят только новые трудности.

Она подмигнула Бенжи и, забрав у него пакет с продуктами, прошла на кухню.

Бенжи давно уже привык к тому, что в радиусе нескольких сот метров от Аи закон причин и следствий то и дело даёт очередной сбой, поэтому под звук открытой ею на кухне воды просто опустил на пол дорожную сумку и присел на корточки в поисках разъёма для подзарядки.

Морф так морф.

– А самим городам уже ни от чего не спрятаться, – сказал он, прикладывая пальцы к контактным гнёздам розетки. – Хотя я думаю, что в таких больших конгломератах рано или поздно высыхает всё человеческое, и они перестают нуждаться и в страхах, и в укрытиях, становясь похожими на нас, машин.

Морф повернулся в кресле и оказался спиной к окну и лицом к оставшемуся у двери Бенжи.

– А вы, машины, не так уж наивны, – заметил он. – Я тоже сперва думал, что прятки будут идеальной игрой. Я ошибался.

– Прятки? – не понял Бенжи.

– Да. Прятки. Правда, переведённые на взрослый формат, где суть игры – собственно, понять правила, по которым играешь.

Он помолчал.

– А потом я решил, что играть с ними в такие игры – это всё-таки уж как-то слишком по-детски. Игра должна быть одновременно более взрослой и... – он подвигал губами, подыскивая нужное слово: – И одновременно более человечной, что ли. Я мог бы, например, сыграть для кого-нибудь счастье.

– Своё или чужое? – снова не понял андроид.

– Да ты шутник! – захохотал морф. – Чужое, конечно, чужое.

– А мне кажется, имитация счастья – это почти как имитация утоления жажды, – сказала Ая, появляясь на пороге гостиной с кефиром, хлебом и мандаринами. – Что своей, что чужой.

Она поставила блюдо на стол и устроилась с ногами в кресле напротив морфа, так, чтобы сидящий в прихожей Бенжи мог её видеть.

– Почему сразу имитация? – обиделся морф.

Он взял с блюда мандарин, покрутил его в пальцах, наспех определяя состав, и засунул в рот – целиком, вместе с кожурой.

– Знаешь, кое в чём я даже готов с тобой согласиться, – подумав, сказал он Ае с набитым ртом. – Но ты и сама знаешь, что энергия, которая течёт сквозь каждого из них, течёт свободно и правильно. И одному Богу известно, почему каждый несчастный, как правило, считает, что течёт она либо не совсем та, либо не совсем так.

– Но ведь если несчастный несчастен, значит, и вправду, либо не та, либо не так, – хмыкнул в прихожей Бенжи. Он отклеил от стены пальцы, сел, вытянув ноги, в коридоре у входа, совсем как когда-то у шлюза на Альфе, и закрыл глаза.

Морф внимательно посмотрел сперва на Аю, потом – на затихшего Бенжи.

– Ты счастлив?

– Сейчас – да, – ни секунды не сомневаясь, ответил андроид, не открывая глаз.

47. 2330 год. Москва.

Мальчик был неотличим от человека: худенький, невысокий, синеглазый, сам едва ли старше доверенных ей детей.

– Дети должны поесть, – растерянно сказала она.

– Совместим? – предложил морф. – Настоящая няня должна уметь всё.

Он спрыгнул со стола, и пространство за ним дрогнуло, вспучиваясь на столах тарелками с запеканкой.

– Кто хочет сказку?

– Я! Я! Я! Я! – заволновалась группа.

– Тогда полдник.

– Жил-был город, – сказал он спустя минуту рассаженным за обеденные столы детям. – Он был очень большой, очень-очень большой, сложный и ужасно старый, такой старый, что не помнил не только своего рождения, но и своего детства.

Морф двинул пальцами, и на месте стены с аппликациями медленно всплыла объёмная панорама ночного мегаполиса.

– Сколько он себя помнил, город, в нём всё время что-то куда-то бежало. Равномернее всех бегали электрички метро: они так слаженно сменяли друг друга утром и вечером, что городу казалось, будто бы они вообще никогда не устают, хотя это, конечно же, было совсем не так. А ещё по утрам в городе просыпались люди. Кто-нибудь знает, кто такие люди?

Мальчик прищурился и многозначительно оглядел притихшую группу.

Нет, зачарованно закачала головками группа.

– Ага! – заговорщицки прошептал он, подбирая фокус.

Панорама на стене поехала, укрупняясь, пока на переднем плане не показался летящий вдоль Симферопольского шоссе в сторону космодрома Остафьево старенький флаер, в истрёпанной кабине которого устало и беззвучно ругались мужчина и женщина.

Потом изображение сместилось чуть левее и выдало закреплённое на заднем сиденье цветное детское кресло с нарисованными гномиками и сидящего в нём малыша.

– Так вот, – продолжал морф. – Люди, как и электрички метро, ворошились в городе круглосуточно, и иногда городу даже казалось, что случись когда-нибудь так, что все люди исчезнут, и сам он тоже исчезнет.

Ребёнок во флаере был маленький – годика полтора, с белым пушком на голове и большими наивными глазками.

Девочка, подумала женщина, это девочка.

– Город не любил своих людей, – тем временем снова продолжал морф, пока картинка за его спиной меняла ракурс. – Он вообще не умел любить. Так же, как, например, не умел плакать или бояться. Пока живущие в нём люди занимались всей этой ерундой, город деловито пыхтел паром в турбинах атомных станций, гудел километрами высоковольтных кабелей, подбрасывал в космос и выуживал из него спутники и грузовики.

Картинка с сидящей в детском кресле малышкой изменила резкость, и стало видно, как в окне за ней тянется далеко внизу усыпанная жёлтыми звёздами фонарей наземная трасса.

А потом морф моргнул.

Одновременно с движением его век картинка его тоже мигнула: старенький красный флаер резко ушёл в сторону, и взамен него возник падающий на Остафьево почти по отвесной прямой лунник.

Звук у картинки так и не появился, но чей-то детский голос отчётливо произнёс:

– Злая какая-то у тебя сказка.

– Разве? – оживился морф.

– Да, – сердито сказал тот же голос. – Там же люди.

– Да. Но люди не только там.

Морф улыбнулся, и картинка его снова мигнула: малышка во флаере старательно выкарабкалась из своего кресла, ткнула обеими ручками в стекло иллюминатора, и оказавшийся в самом фокусе раскалённый докрасна неуправляемый лунник сперва замедлил падение, а затем медленно и величаво растаял в фиолетовом сумраке.

48. 2330 год. Мэтт.

Почти всё население бывшей Альфы временно осталось в Гонггаре.

После того, как морфы покинули городок, близнецы-телепаты в сопровождении военных отбыли в Женеву, и местный космопорт снова опустел.

Пока где-то там, далеко, едва ли не в соседней галактике, Америка и Европа изо всех сил встречали наступившее рождество, здесь, в этой, хозяин гостиницы, индус по имени Харшад и его жена Джита затеяли за месяц до будущего Лосара ежегодную генеральную уборку, – с переделкой и покраской первого этажа.

Жизнь продолжалась. Зима время от времени сыпала сверху мелким колючим снежком, воздух по утрам был прозрачным, холодным и вкусным, далёкое небо – лиловым, а земля – красивой, диковинной и неустроенной. Рядом с Мэттом по-прежнему были родители и реализаты, и большего он не желал.

Бо́льшая часть его страхов, связанных с неизвестностью, так или иначе притупилась к концу прожитой в горах недели. Почти ничего не зная ни о 'неповторимой тибетской физиономии', ни о рассыпавшихся по земным городам морфах, он ни капельки не тяготился своим незнанием.