Текст книги "Реализаты (СИ)"

Автор книги: Minor Ursa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Хорошо, – кивнула она, расстёгивая надутую воздухом колыбель.

___________________________________

ju'i la alfa .i ba'apei mi* – эй, Альфа, ждёшь меня? (ложбан)

re'i .i la aias cu caca'o denpa do fe'eco'a la alfa* – привет, Ая ждёт тебя на входе (ложбан)

27. 2330 год. Мэтт.

Грозовой циклон подтягивал за собой хвосты. Ветер за окном трепал, обламывая, хрупкие тополиные ветки. Дрозд, дремавший на подоконнике, то и дело испуганно вздрагивал.

Мэтта мучила лихорадка.

Он температурил, беспокойно раскинув горячие руки и ноги, и снилось ему, что его, снова впервые прилетевшего в Рузыне, встречает сам Президент Организации Объединённых Наций.

– Ты, Мэтт, самый сильный, умный и добрый из всех мальчиков, когда-либо посещавших Землю, – ласково шептал он и всё норовил погладить Мэтта по голове, а Мэтт слабо уворачивался, и голова его раскалывалась от боли. – Такому мальчику обязательно положена большая красивая медаль.

Президент слащаво улыбался и махал руками, а потом каким-то едва уловимым движением достал чуть ли не изо рта у Мэтта большую искусственную бабочку:

– Вот. Держи.

Бабочка была такой красивой, что помимо своего желания Мэтт протянул руку и взял её.

– Ай!!! – вырвалось у него: вся бабочка была утыкана изнутри иголками, даже не утыкана – она сама состояла из сплошных иголок.

С чувством глубокого омерзения Мэтт выронил её из исколотых рук и в тот же миг почувствовал, что и во рту у него, между языком и нёбом, тоже торчит такая же тонкая металлическая игла.

В ужасе, боясь нечаянно проглотить её, он сперва языком, а потом и пальцами попробовал её достать, но она только уходила всё дальше и дальше, и, вконец испугавшись, Мэтт изо всех сил рванул руками тонкое жало наружу, беспощадно раздирая себе гортань.

Закапала кровь, и, глядя сквозь растопыренные ладони на то, как она покрывает пятнами натёртый до блеска пол, он внезапно увидел, что держит в руках собственное сердце с торчащей из него тонкой иглой.

Помогите, подумал он и проснулся.

Горло так саднило, а постель была такой мокрой и липкой, что он испугался ещё раз, теперь уже наяву.

– Ая, – прошептал он, одновременно понимая, что её рядом нет и не будет, а потом с безмерным облегчением расслышал, как сердце гулко бьётся у него в груди – целое и невредимое.

Он сполз с кровати и прошлёпал горячими босыми ногами к окну.

Там, за окном, в начинающем светлеть предрассветном небе, всё текли и текли густые тяжёлые облака.

– Фрррр! – встрепенулась спавшая на подоконнике птица. – Что с тобой?!

– Мне снилась какая-то гадость, – хрипло пожаловался Мэтт. – Я так хотел внимания, что оно оставило меня бессердечным.

– Иии, это август. В августе мне тоже всегда снятся кошмары. Это всё потому, что скоро будет зима.

– Зима? – удивился Мэтт. – А что это?

– Ты что, с луны свалился? – в свою очередь изумился дрозд, и в этот момент даже тот, кто хоть что-нибудь понимал в причинах и следствиях, не нашёл бы в нём и тени сходства с замешанным в спектакле реализатом: – Зима – ужасно скверное время. Ни поесть, ни согреться, каждый раз засыпаешь и думаешь, что навсегда.

Он тяжело вздохнул и нахохлился, глядя на то, как за окном проплывает начинающая редеть темнота, а потом сверкнул глазами-бусинами снизу вверх:

– По-моему, ты не совсем здоров.

– У меня горло болит, – пожаловался Мэтт.

– Подожди-ка! – встрепенулся дрозд.

Он вспорхнул на ладонь, которой Мэтт опирался о подоконник, маленькой чёрной курицей потоптался по ней, то присаживаясь, то прислушиваясь, и, в конце концов, выдал заключительный вердикт:

– Да ты почти такой же горячий, как я. По-моему, у тебя температура. И, по-моему, для вас, людей, это нехорошо.

– И что делать? – растерялся Мэтт.

– Спать, – уверенно заявил дрозд. – Я всегда в таких случаях сплю.

28. 2330 год. Бенжи.

Бенжи, как и планировал, ждал Аю в зале ожидания у выхода с миграционного терминала – там, где толпились встречающие, и стоял резкий и тягучий запах суррогатного кофе.

Он пристроился в стороне от толпы, под одним из передатчиков, накрывающих зал бесплатным вайфаем, и, пользуясь удобным случаем, гонял местный поисковый движок по запросу 'потребности человека'.

Что касалось его собственных потребностей, то с ними всё было просто и более или менее понятно. По большому счёту в отсутствие движущей им цели даже та единственная, которую можно было бы считать базовой – потребность в периодической подзарядке – таковой не являлась: Бенжи прекрасно понимал, что случись ему как-нибудь не добраться вовремя до источника тока, сам он не будет по этому поводу ни грустить, ни тревожиться.

Для человека же важно было всё: постоянная вовлечённость в протекающую мимо человека и сквозь человека вселенную обязательно должна была иметь отличную от нуля степень. Запахи, звуки, отражения – всё это составляло саму суть человеческой жизни, всё это и было ею.

Надо сказать, любопытство Бенжи было не совсем праздным: пристально вглядываясь в абстрактного человека, он через него вглядывался в Аю.

К тому моменту, когда она появилась на входе в зал, он успел уяснить, что удовлетворение всех человеческих потребностей было не только невозможным, но и нежелательным, и как раз заканчивал оформление договора на покупку студии в районе Рю дес Лилас.

– Я не знаю, что я намерен с тобой делать, – заявил он Ае, – хотя бы потому, что не знаю, что ты намерена делать со мной. Но общая квартира для всего этого у нас, похоже, уже почти есть.

– Вот и славно, – сказала она так буднично, словно изначально была во всём уверена. – Тогда сегодня в ней должно пахнуть яблоками.

Рю дес Лилас была узкой зелёной улочкой, выходившей торцом на десятые ворота Орли. Близость к космодрому делала её шумной и многолюдной.

Бенжи сразу узнал этот дом: он был точно таким же, как на рекламной голограмме в сети – разноярусным, жёлто-белым, с полукруглыми прозрачными балкончиками вдоль вертикальных рёбер и широкими зелёными галереями.

– Вроде бы мы теперь живём с тобой на самом верху, во-он там, – показал он.

Квартира была пустой и, видимо, именно поэтому показалась Бенжи большой и гулкой. Даже от самого входа в огромном, во всю стену гостиной, окне было видно, как в небе над Орли трассируют многочисленные лунники.

Андроид замешкался, сгружая у входа яблоки.

– Бенжи! – позвала откуда-то из глубины Ая. – Иди сюда.

Она ждала его у окна: огненно-рыжая девочка в ярком голубом платье на фоне ярко-голубого неба.

– Я тоже хочу подарить тебе кое-что.

– Что? – беззаботно откликнулся он.

Она шагнула ему навстречу и обняла, – так, что её прищуренные глаза оказались в нескольких сантиметрах от его глаз:

– Воспоминания. Ты только не бойся.

Как это, удивленно и пока ещё благодушно подумал Бенжи, ты же знаешь, я не умею бояться, но вопрос замер у него на губах, потому что внутри у него внезапно поднялось неведомое.

Может быть, всё началось с Аиных пальцев, а, может, с его спины, которой эти пальцы касались, – он не знал, но только кожа его под её пальцами неожиданно стала мягкой, и в ней зашевелилось то, чему у него пока не было названия.

– Это нервы, Бенжи. Это растут нервы. Ничего не бойся, – улыбаясь, шептала Ая, глядя внимательно в его до предела расширившиеся зрачки. – Я просто хочу показать тебе, что такое быть человеком.

Человеком?! – отчаянно подумал Бенжи, опуская взгляд вниз, – зачем?!

Чтобы любить тебя, молча улыбалась она и обнимала, и гладила его, и под её тонкими белыми пальцами в него врастала вселенная. Чужая вселенная, новая вселенная, имеющая совершенно другие свойства и качества...

– Слышишь, как сладко пахнут яблоки? – шептала она. – Это они текут в тебя – углерод, фосфор, азот...

И Бенжи и правда чувствовал, что воздух вокруг него приобретает заметный сладковатый вкус. Яблоки, думал он, надо же, как сладко пахнут яблоки.

– Поцелуй меня, Бенжи, – сказала Ая, не снимая ладоней с его счастливого лица. – Пожалуйста.

29. 2330 год. Мэтт.

В тот день, когда Хаббл засёк в районе Змееносца чужой корабль, Мэтт как раз в первый раз в жизни пошёл в школу.

Так уж сложились обстоятельства, что почти весь день он провёл в неведении: большой голографический экран в школьном фойе рассказывал первоклашкам исключительно о расположении школьных буфетов, туалетов, о правилах поведения и совсем не крутил новостей.

Позже, вечером, уже лёжа в кровати, Мэтт заново перебирал в памяти произошедшее: и холодный сентябрьский рассвет, и суетящихся вокруг людей, и испуг в глазах у родителей, по третьему разу пересматривающих вечерние новости, и Лукаша, к чьей реакции мальчик затруднялся подобрать определение.

Лукаш воспринял новость ровно, даже буднично. Усмехнулся только по своему обыкновению куда-то в сторону – то ли себе самому, то ли будущему, которое снова поворачивалось очередной затейливой стороной – и всё.

Сам Мэтт полночи не спал, всё смотрел в окно на затянутое облаками небо и представлял себе чужаков похожими то на реализатов, то на рукокрылых дроздов, то на оставшихся на Альфе кошачьих лемуров, а когда заснул, сны его были дурными и беспокойными.

К утру выяснилось, что пока возбуждённое находкой человечество обсуждало вероятные плоды союза и ужасы интервенции, чужое судно приближалось к Земле, посылая впереди себя странные тягучие звуки.

– Как ты думаешь, что это? – спросил за завтраком Лукаш, ковыряя вилкой в тарелке.

– Песня, – пожал плечами мальчик. – Это же само собой разумеется.

Он молча и торопливо доел, схватил рюкзачок, улыбнулся подмигнувшему ему Лукашу и отправился в школу, больше не обращая внимания ни на очередные новости, ни на глубоко запрятанную родительскую тревогу, ни на играющие в глазах у Лукаша лукавинки.

Он и правда считал то, что звучало утром в новостях, песней. А с учётом детства, проведённого на орбите в компании реализатов, и вообще не видел в происходящем ничего экстраординарного.

Ну, гости. Ну, издалека. Так ведь предупреждают о прибытии. Вон даже песни поют – совсем, как киты – о странствиях и пространстве. Чего ещё надо-то?

День прошёл шумно и оживлённо, а вечером от Совета Безопасности ООН по официальному каналу пришло уведомление о том, что где бы впоследствии ни сел входящий в Солнечную систему чужой корабль, среди встречающей делегации землян обязательно должны были присутствовать представители сообщества реализатов и хотя бы одна машина.

30. 2330 год. Ая.

В углу перед проектором маленькая объёмная копия Селин Жюти подняла глаза на невидимую фронтальную камеру:

– Добрый вечер, уважаемые зрители. С вами France 24 и вечерние новости. Вторые сутки вся Земля обсуждает обнаруженный неподалёку от Солнечной системы чужой межзвёздный крейсер. Сегодня у нас в гостях генеральный директор Центра Нанобиологии...

Камера сместилась, и рядом с Селин соткался из воздуха лысый коротышка в дорогом деловом костюме.

Ая потянулась к пульту и выключила головизор. Фигурки людей мигнули и растаяли, а она аккуратно, чтобы не задеть лежащего рядом Бенжи, слезла через него с дивана и прошлёпала в ванную.

– Ты думаешь, их страхи о вирусах надуманы? – не открывая глаз, спросил Бенжи.

– Конечно, – донеслось из ванной под шум льющейся воды. – Я даже думаю, что они не боятся. Я думаю, им просто не о чём говорить.

– А если бы на Земле не было ни одного реализата?

– Бенжи, ты же сам знаешь, что даже если бы на Земле не было ни одного реализата, им всё равно не о чём было бы поговорить, не говори они о всякой ерунде.

Пиликнул голосовой вызов, и всё так же, не открывая глаз, Бенжи принял его:

– Салют, Лукаш. Тебе нужна Ая?

– Салют, Бенжи. Нужны вы оба. Когда эта поющая консервная банка сядет, мы все втроём должны быть там.

– Мы тоже будем петь? – усмехнулся Бенжи, открывая глаза и поднимаясь с кровати. – Хочу заметить, что политические кантаты я не практикую.

– А я от тебя без ума и к тебе без ума... – запела в ванной Ая, добавляя в воду гель для душа и закрывая глаза. Вода, лившаяся до этого с потолка мелким дождём, пошла большими пушистыми мыльными хлопьями: точь-в-точь первый утренний ноябрьский снежок.

– Смейтесь, смейтесь, – усмехнулся Лукаш. – Я думаю, что времени на это у вас осталось не так уж много.

– Я знаю, Лукаш, примерно неделя, – крикнула из ванной Ая.

– Ээх, – махнул рукой Лукаш и отключился.

– Вот видишь, он тоже думает, что потом не будет повода для смеха, – сказал Бенжи, появляясь на пороге засыпанной 'снегом' ванной.

– Да это у него просто юношеский романтизм за столько лет на нет сошёл, – встряхнула рыжей головой Ая. – Что у нас сегодня? Среда? После выходных собираемся.

– В Прагу?

– Пока в Прагу.

***

Севший в Море Дождей у базы Карлини корабль был похож на большую белую бескрылую птицу. Сходство довершалось тем, что сесть его угораздило в огромное титановое 'гнездо', – прямо посередине сложной сети глубоких лунных карьеров.

Вызов в Прагу пришёл, когда чужаки ещё только заходили в апоселений. Вернее, пришёл не вызов: пришли всё те же два близнеца-скандинава, некогда навещавшие Альфу, и терпеливо ждали, пока Ая дошепчет на ухо брату: 'До скорого, Мэтт'.

В Рузыне их, всех пятерых, ждал тяжёлый орбитальный 'Кондор', в открытом грузовом люке которого маленьким жёлтым клопом ползал патрульный бегунок лунной полиции.

– Вот это масштаб! – не удержался Бенжи. – Размах, так размах. Впечатляет.

– Оно, конечно, показуха, – согласилась Ая. – И изнутри она не интересна и даже противна, но если в неё заложена перспектива, то появляется совсем уже другой вкус. А тут ещё и символизм, сопричастность великому и всё такое...

– Не забывайте, чьими услугами вы пользуетесь, принимая душ или добираясь в Море Дождей, пани, – укоризненно посмотрел на неё один из близнецов. – У тех людей, которые кажутся вам недалёкими, жизнь, может, и не так интересна, как у вас, но отдаются они ей не менее самозабвенно. Прошу, – и он махнул рукой в сторону ведущего в грузовой трюм трапа.

Луна оказалась на удивление многолюдной.

По крайней мере, именно такой была принявшая 'Кондор' база Карлини. Люди, встречавшие их маленькую сборную делегацию, все как один были одеты в штатское, но по выражению глаз и бритым квадратным головам в них легко угадывались потомственные военные далеко не первого колена.

Ая на их фоне и выглядела, и чувствовала себя бабочкой среди бегемотов.

– Ну, и где этот плод вдохновения наших приятелей? – огляделся вокруг один из близнецов.

– Это у восточного выхода, сэр. Сюда, сэр.

Лекций по использованию оборудования никто никому не читал – то ли в виду того, что новичков среди них не было, то ли просто потому, что аудитория была слишком специфичной.

Доставшийся Ае скафандр ничуть не напоминал одежду и смахивал на большой, напичканный аппаратурой чемодан, единственным достоинством которого было то, что рассчитан он был на целые сутки автономной работы.

С близкого расстояния белая 'птица' вовсе не походила на птицу: просто в ста метрах от восточного выхода в угольно-чёрное лунное небо уходила ослепительно белая, гладкая, почти вертикальная стена.

Ае даже не нужно было включать радиосвязь для того, чтобы слышать, что севшая на Луну 'птица' всё ещё продолжает петь. Птица пела и внутри у неё шуршала жизнь.

– Слышишь? – сказал прямо в её скафандр Лукаш, минуя радиосвязь. – Пожалуй, они похожи на нас.

– Пожалуй, – согласилась Ая, вынимая внутри руки из широких, не по размеру, рукавов скафандра, и включая у подбородка радио. – Слышишь, Бенжи? Они похожи на нас.

– Ну, поскольку 'мы' – это слишком неправильно, значит, они похожи на вас, – отозвался Бенжи, одетый в такой же скафандр в целях защиты от дисбариоза. – Это люди?

– Это реализаты, – Ая дотронулась до белой стены, и та ответила через перчатки тонким тягучим звоном.

31. 2330 год. Альфа.

В целом реализаты переживали новость о чужаках флегматично, рассудительно и даже почти равнодушно. Сказать, что все по-прежнему жили своей жизнью, – это не сказать ничего.

Все эти триста лет, что Альфа крутилась на своей орбите, они были по большей части только сторонними наблюдателями плывущих мимо них событий: земляне то и дело то смешили их своей бездумностью, то удручали, но всё это время Земля была слишком далёкой и слишком чужой.

Сейчас, с прибытием гостей, сложившаяся ситуация приобрела несколько иной характер, иной масштаб, и теперь выходило, что Альфа наблюдала за чужой 'птицей' почти так же, как какой-нибудь деревенский дурачок наблюдает за заблудившимся соседским петухом.

Роберт созерцал то, что происходило на Луне, с холма у Низины, – сидел, скрестив ноги и закрыв глаза.

Он видел, что они стоят там, внутри своего корабля, плотной стеной вдоль стены – сплошные глаза и уши, что их тонкие жёлтые пальцы дрожат и колышутся, как цветы ястребинки на сильном ветру и что воздух вокруг них напоён ароматами смолы, хвои, любви и жизни.

Роберт чувствовал это так же ясно, как чувствовал бы это, стой он с ними рядом, плечом к плечу.

Он видел, как Ая касается белой металлической плоскости и как рука её, в перчатке на сильфонных компенсаторах, вязнет в этой ослепительной белизне, как пугаются одновременно не умеющий пугаться Бенжи и близнецы-телепаты, и как почти по-мефистофелевски пусто и сиротливо усмехается Лукаш.

Роберт видел, как чужаки осторожно тянутся к Ае, зондируя незнакомый метаболизм, как в скафандре у неё повышается и без того высокий уровень кислорода, как тонкие жёлтые пальчики касаются прошедшей сквозь металл перчатки и как на кончиках у них отражением окружающих созвездий пляшут белые искорки.

Хах, думал он, глядя на то, что делает кислород с Аиной головой, вот тебе, унылое человечество, выкуси, давай, девочка, дай им всем представление, вот они, начинающие пациенты нашей клиники, научи их улыбаться, и они будут улыбаться всем подряд...

И девочка начала.

Она повернула сияющее лицо к Бенжи, взяла его за руку и шагнула вместе с ним внутрь примерно так, как если бы стена была не из металла, а из молока.

Уже там, внутри, она открыла шлем, самоуверенно улыбнулась жёлтой глазастой расе – так, как улыбается воспитатель рассаженной по горшкам ясельной группе, – и запела:

– Здесь, где-то чуть выше рая и ниже чуть-чуть, чем ад, плескалось небо без края и сеяло снегопад...

– a'o do gasnu lo co'e tezu'e da*, – то ли самому себе, то ли ей, пьяной от кислорода, прошептал ошарашенный Бенжи и тоже открыл шлем.

А потом чужаки замолчали.

________________________________

a'o do gasnu lo co'e tezu'e da* – надеюсь, ты знаешь, что делаешь (ложбан)

32. 2330 год. Бенжи.

Бенжи стоял рядом с Аей, медленно озираясь, слушал внезапно наступившую тишину и ждал, сам не зная чего: то ли продолжения Аиного спектакля, то ли того, чтобы она прекратила.

– Не дрейфь, Бенжи, – в полной тишине сказала Ая. – Это просто хороший повод узнать, с чего начинается симпатия.

Словно в ответ на её слова жёлтый синклит самую малость замешкался и расступился, и в образовавшемся проходе андроид увидел вполне себе человеческого маленького белокурого мальчика.

– Симпатия начинается с совпадения, – заявил мальчик, глядя, как с Аиного лица отливает кровь. – Только без драматизма, пожалуйста. Хотя я и подозреваю, что это именно та область, в которой отыскать совпадения было бы проще всего.

– Хорошо, – упавшим голосом согласилась Ая. – Знакомься, Бенжи, это Данек.

– Я рад стать частью и твоих воспоминаний тоже, – сказал мальчик.

Он выступил вперёд и остановился прямо перед андроидом, глядя на него снизу вверх. Он выглядел так по-человечески, более того, он был так похож на Аю, что Бенжи не удивился бы, окажись у ребёнка и вправду Аины гены.

Бенжи никогда специально не интересовался переговорами как инструментом дипломатии, но недавний опыт анализа человеческих отношений позволил ему предположить, что самый сильный игрок с противоположной стороны сейчас – именно этот паренёк.

Поэтому андроид внимательно оглядел молча стоящих за мальчиком чужаков, улыбнулся и сел перед ним прямо на пол, чтобы уравнять разницу в росте.

Мальчик в ответ тоже опустился на пол и похлопал ладошкой рядом с собой:

– Мама?

Боже мой, подумала Ая, оседая между ними подбитым зверьком, кто бы мог подумать, что для того, чтобы совпасть, обязательно надо падать.

На какой-то миг ей показалось, что она спит и видит кошмар, и мысль эта придала ей сил.

– Это хорошо, что тебе стало легче, – малыш удовлетворённо сложил на коленках ручки и повернулся к Бенжи: – Расскажи мне, каково это для машины – любить человека?

– Что? – не понял Бенжи.

– Ой... – замер мальчик, сконфуженно уставившись на андроида. – Ты можешь не хотеть говорить, но не можешь спрятать мысли, я должен был тебя предупредить.

Бенжи посмотрел на Аю, потом – на стоящих за ней созданий.

– Знаешь, Ая, – сказал он, – на этот раз ты выбрала очень забавный способ услышать от меня о любви.

Ая открыла было рот, но Данек положил маленькую ладошку на перчатку её скафандра:

– Это не она, это мы. Посмотри на это с другой стороны: все мы здесь сейчас для того, чтобы говорить друг другу правду. И одна правда ничуть не хуже другой. Ая может делать что угодно с тем, что ты скажешь, но я хочу, чтобы ты говорил не столько для неё, сколько для нас.

– Иногда мне кажется, что самый лёгкий способ свести машину с ума – это оставить её наедине с человеком, – умей Бенжи вздыхать, он бы вздохнул. – А ещё лучше – с человечеством. И спасает нас, машин, только отсутствие всего этого барахла, обеспечивающего эмоциями. Я думаю, – продолжал он, – что любовь машины отличается от любви человека тем, что в случае с машиной это всегда волевой акт, а в случае с человеком – зачастую просто истерическая реакция. Истерическая реакция – это всегда плохо, волевой акт – всегда хорошо.

– Мда, – улыбнулась Ая одной стороной губ, поворачивая одетую в перчатку руку – ту, на которой лежала ладошка Данека, – так, чтобы детская ручка оказалась сверху, и бережно накрыла её второй рукой. – Может, это и политически неграмотно, но, по-моему, пора отсюда бежать, пока санитары не приехали.

– Это Луна, какие санитары, – в тон ей заметил Бенжи. – Да и там, снаружи, всё ещё топчется основная человеческая делегация. Я думаю, бежать не только политически неграмотно, но и непедагогично.

Он встал на ноги, и тесное кольцо чужой команды шатнулось назад.

Чужак, стоящий к нему ближе всего, протянул руку и раскрыл кулак, показывая лежащий на ладони предмет – маленькую копию похожего на белую птицу корабля.

– Бери, – сказал Данек.

Он поднялся вслед за Бенжи и повернулся к Ае:

– Знаешь, какой была моя вторая мысль? Как столько звёзд уместилось на небе...

– А первая? – простодушно поинтересовался Бенжи, принимая подарок.

Мальчик посмотрел на Аю, и та в ответ вздохнула, закрыла шлем и сказала уже внутри скафандра, по радиосвязи:

– А первая была о том, что устраивать из любви балаган тоже политически неграмотно. И аморально.

Когда сквозь белую стену обратно наружу проступил сначала один, а затем – крепко держа первого за руку – и второй скафандр, никто уже не столбенел и глаза не таращил, – даже близнецы обрели потерянный было дар речи.

– Это возмутительно! – выпалил один из них. – Чёрт бы побрал и вас, и вашу самодеятельность! – Хотите сорвать контакт?

– Он прав. Случись что-нибудь экстраординарное, и эта братва из Глобал Ньюс, – кивнул второй на разгружающихся из 'Кондора' телевизионщиков, – перевернёт всё так, что вы будете акулой, засунувшей пасть в клетку с аквалангистами, кто бы этими аквалангистами ни оказался.

– Боитесь засунуть палец туда, куда хотите засунуть руку? – сказала Ая, отпуская Бенжи и оборачиваясь на происходящую у 'Кондора' суматоху. – Бросьте. Эта братва из Глобал Ньюс ещё устанет от освещения личной жизни реализатов. Да и что она собирается снимать? Входа на этот галиён всё равно нет.

33. 2330 год. Мэтт.

Мэтту в очередной раз было тоскливо и ужасно одиноко.

Земля больше не восхищала его. Масштабные декорации, которыми она его когда-то встретила, больше не восполняли ту пустоту, которая выгорела этим летом где-то у него глубоко внутри.

Его личные смыслы – взлелеянные на Альфе чудесной сестрой и привезённые оттуда – здесь, на многолюдной Земле, благополучно рухнули, а место под общественные в его душе попросту не было выделено.

Ещё случались светлые дни: когда голубое небо или кучевые облака приносили ему радость, но радость эта была недолгой, а сами моменты – всё реже и реже. Всё чаще и чаще он очень хотел обратно домой – туда, где по берегам Низины большими зелёными гусеницами ползали живые дома, где Земля была не густонаселённой и шумной, а далёкой и круглой, и где на чёрном небе и днём, и ночью были видны звёзды.

Сказать, что он скучал по чудесам, – это не сказать ничего. Нет, он, конечно, скучал: и по дому, и по забегавшим по утрам за сладкой кашей лемурам, и по сотканным из тумана чудовищам, но угнетало его вовсе это: он просто хотел быть реализатом. Сам. Хотел и не мог.

Третий день Глобал Ньюс практически в режиме нон-стоп гнали и гнали с Луны одни и те же картинки: титановый карьер Карлини, белый корабль и маленького голубоглазого мальчика в окружении хмурых военных.

Мэтта, выросшего среди реализатов, не впечатляли ни масштабы происходящего, ни чужаки в целом, ни их юный делегат, способный проходить сквозь стены и говорить на основных земных языках, как на родном, в частности.

Двумя днями ранее, вечером, когда родители устроились в гостиной перед головизором, наблюдая за находящейся на Луне сестрой, он внезапно остро и бесповоротно понял, что в эти дни лишился чего-то очень и очень важного.

Ая, не сводящая завороженных глаз с того, как Бенжи играет с чужим белокурым ребёнком, вызвала у него целую гамму противоречивых эмоций: предательство, которое он усмотрел во влюблённом взгляде сестры, грянуло для него настоящим откровением, он понял, что это ревность, что сам он одинок и что детство его закончилось.

А на следующее утро снова пошёл дождь.

Было позднее утро субботы. К этому времени дождь за окном уже второй день тарахтел и тарахтел по мокрым, раскисшим крышам.

Воздух был таким влажным, что Прага казалась Мэтту каким-то древним, затонувшим городом, а сам он себе – тоскливой заблудившейся рыбой.

Мокрый дрозд сидел, нахохлившись, на улице, на фонарном столбе и ни в какую не хотел возвращаться в дом. Мысли, бродившие в его маленькой чёрной голове, в отсутствие Лукаша были полны смутных лесных голосов и серых неясных теней.

Когда за чугунной оградой, вдалеке, опустился бело-голубой правительственный флаер, и сквозь дождь показались четыре размытых силуэта, Мэтт скорее угадал, чем узнал среди них и Бенжи, и сестру, и мальчика, – и сердце его упало.

– Боже мой! Ая! – из гостиной всплеснула руками мать и застыла на пороге, молча, зажав ладонями рот.

– Ой, мам, только, пожалуйста, давай без трагедий, – сказала Ая.

Она раздела Данека и помогла повесить ему на вешалку дождевик.

– Погода у вас тут замечательная. Намного приятнее, чем там, на Луне. Правда, Бенжи?

– Ано, самозреймне!* – неожиданно басом выдал Бенжи.

Он всё ещё походил на себя прежнего – терракотовое лицо, тонкие серебристые ручки, полный привод и множество точек свобод, – но что-то в его облике почти неуловимо изменилось, сделав его одновременно и обаятельнее, и человечнее.

Он взял из рук у Аи зонтик, поставил его в угол, жеманно прижал к груди руку в полупоклоне, адресуя его Аиной матери, и медленно побрёл в гостиную, разглядывая по дороге висящие на стенах холла акватинты. Драматическое содержание изображенных на них форм его волновало мало, но нюансы фактурного насыщения и глубина протравливания тональных плоскостей были очень даже ничего.

В прихожей остались Мэтт с родителями, Ая, мальчик, и сопровождавший их человек с какими-то странными длинными чемоданами и камерами.

– Агой, Прага! – сказал Данек и протянул Мэтту правую ладонь.

– Агой, – угрюмо согласился тот, глядя не на него, а на сестру, и демонстративно не замечая протянутой руки. – А Лукаш где?

– Официально это выглядит, как обмен делегациями, – пожала плечами Ая. – Там, на Луне, он был единственным, кто подошёл.

Небо, несмотря на утро, было тяжёлым и таким плотным, что в гостиной включили свет. А, может, его бы и так включили, – тонкостей, связанных с особенностями голосъёмки, Мэтт не знал.

– Честно говоря, я не заметил особой разницы, – полчаса спустя говорил в висящую посреди холла камеру Бенжи.

Голос у андроида был очень красивым – низким и бархатным, и гость внимал этому голосу, украдкой кидая взгляды то на Аю, то на сидящего напротив неё малыша.

Чужой мальчик, забравшийся с ногами в большое кожаное кресло, выглядел вполне обычным, земным ребёнком.

– Конечно, что те, что другие, кардинально отличаются от людей. И, конечно, что те, что другие далеко обогнали нас, машин, и в плане видения ситуации, и в плане контроля над ней. Но они очень сильно похожи друг на друга. Я думаю, что всё, что в данной ситуации может сделать человечество, это просто смотреть.

– А учиться? – удивился гость.

– Учиться невозможно, потому что учиться здесь человечеству нечем. Примерно так, как машине нечем учиться испытывать усталость.

Мэтт сидел, смотрел на сестру и мысленно соглашался с Бенжи.

Да, думал он, человек, захотевший понять реализата, стал бы похож на улитку, считающую, что она осилит теорию поля, если проползет по каждой странице учебника. Выходило смешно, убого и бессмысленно одновременно.

– Я думаю, вопрос о разнице скорее политический.

Ая разжала лежащие на коленках кулачки, и по её ладошкам заскользили, сбегая на пол, крохотные голубые искры.

– А политика эта уходит своими корнями в страхи.

– Но миллиарды лет страхи помогали живому выжить, – развёл руками гость. – Да, люди боятся, но страх их, в принципе, обоснован...

34. 2330 год. Лукаш.

Божемой, божемой, божемой, подумал Лукаш, сидя с закрытыми глазами на полу у бесконечной белой стены, что такого неправильного я сделал в прошлом, что теперь должен уравновесить это тем, что происходит сейчас?

Ты боишься, молча удивилось сидящее рядом с ним существо, дыши, дыши, ты просто не любишь играть, странно, что они оставили именно тебя.

Да, согласился Лукаш, послушно выдыхая пряный запах хвои, боюсь.

Существо подобрало лежащие на полу жёлтые лапки, обошло вокруг человека, легко встряхнулось, как встряхивается мокрый щенок, и на колени перед Лукашем опустилась юная копия Элишки.

– Ну, же, Лукаш, – сказала она, обнимая ручками его седую голову. – Разве кто-нибудь хочет тебя обидеть?

– Мы, люди, слеплены эволюцией так, что умеем грызть себя изнутри.

– Вы не люди, – покачала головой девушка. – Что тебя мучает?

– Возможность и невозможность.

Лукаш открыл глаза, и во взгляде его было столько боли, что существо отпрянуло в ужасе.