355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Minor Ursa » Реализаты (СИ) » Текст книги (страница 4)
Реализаты (СИ)
  • Текст добавлен: 19 марта 2017, 16:30

Текст книги "Реализаты (СИ)"


Автор книги: Minor Ursa



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Самыми внятными в его сетевом поиске оказались древние греки, как оказалось, находившие в глубине этой идеи множество тонких различий.

Эрос, как результат определённых биохимических процессов, направленных на появление потомства, теоретически был ему более или менее понятен, – так же, как, например, был понятен термоядерный синтез, хотя заниматься им на практике андроиду тоже не приходилось.

Но дальше было сложнее. То, что греки называли филией (и то, что, скорее всего, имела в виду Ая), как предположил Бенжи, тоже являлось биохимической производной, но было сложно завязано на личный выбор, о который в своих исканиях он, озадаченный, тогда как раз и споткнулся.

В его, машинном, понимании было бы логично, если бы личный выбор был завязан на личную выгоду. Более того, он предполагал, что в абсолютном большинстве случаев именно так оно и было. Но только не в случае с Аей.

Насколько он понял, никаких выгод и удобств Ая от него не ожидала и ожидать не собиралась.

В то же время любовь, которую она к нему испытывала, не была и нисходящей любовью, – как ни крути, робот не был по отношению к ней ни более слабым, ни нуждающимся в защите. Оставалось сотрудничество – некая совместная работа, о которой ни Бенжи, ни (как представлялось ему) Ая пока ещё не имели ни малейшего понятия.

Странно, думал он, выбирать партнёра по общему делу до того, как будет выбрано общее дело, более чем странно.

На мгновение всё, что касалось людей, показалось ему непонятным и неестественным, но только на мгновение, – после которого он вспомнил, насколько бывают ошибочны обобщения подобных масштабов.

Бенжи открыл глаза, вынул пальцы из предназначенных для них разъёмов и огляделся, но кроме окружающей его темноты так ничего и не увидел.

Впервые в жизни ниша, в которой он проводил почти всё своё свободное время, показалась ему тесной и на жизнь вовсе не рассчитанной.

Андроид вытянул руку в темноту, отодвинул гермозаслонку и вылез наружу.

Над утренним Парижем шёл снег.

Бенжи поднял лицо к просыпающемуся мелкой холодной крошкой небу и долго смотрел, как небо плывёт ему навстречу, – до тех пор, пока не тающий на его терракотовом лице снег не запорошил ему оптику.

А потом он решил действовать.

Если уволиться прямо сейчас, подумал он, то с космосом, Аей и свободой можно распрощаться одновременно. Поэтому, прежде чем уведомить администрацию Орли о своих намерениях, ему следовало позаботиться о воплощении этих намерений в жизнь.

И перво-наперво стоило выкупить у работодателя, увы, пока ещё не принадлежащий ему челнок.

Андроид моргнул, стирая снег с оптических линз, и произвёл в уме нехитрый подсчёт: стоимость подержанного орбитального челнока составляла что-то около пятидесяти миллионов евро, его курьерская зарплата – какую-то совсем смешную цифру, так что, поделив первое на второе, он получил срок, который показался ему слишком большим даже с учётом того, что Ая не была обычным человеком.

Но Бенжи был машиной, а машины глупыми не бывают.

Первое, что он понял, – это то, что каким бы продвинутым ни был работодатель, заработать такие деньги в срок, который не оказался бы безумным, он никогда не даст. Второе, – это то, что теперь ему следовало изучить человеческий рынок с тем, чтобы его перехитрить.

Он ещё раз взглянул на занимающееся над Орли снежное утро, на белый, припорошенный снегом материнский челнок, повернулся и зашагал обратно, в тёмную и холодную нишу в машинном отделении. Там он снова втиснул тонкие пальцы в электронные гнёзда, закрыл глаза и ушёл знакомиться с законами мировой экономики.

Принесённый им на холодных металлических плечах снег ещё долго не таял.


***

Итак, Бенжи был машиной.

Ему не обязательно было иметь за спиной Лондонскую экономическую школу или еврейский бэкграунд: достаточно было находившихся в его распоряжении электронных ресурсов типа ESY и ESA.

Неделя ушла у него на то, чтобы разобраться в теории денег и кредита, неделя – на основы банковского дела и инвестиционного менеджмента, ещё две – на макроэкономику, налогообложение, гражданское, коммерческое и трудовое право, после чего, в самом начале 2329 года он начал свою большую игру.

Первое, на что он сделал ставку, – это то, что люди давали возможность каждому члену семьи AI-DII по достижении им пятидесятилетнего возраста выйти на машинную 'пенсию' и почувствовать себя человеком. И значило это не больше и не меньше, как то, что с юридической точки зрения его ровесники DII ничем от людей не отличались и могли, например, организовать собственный финансовый проект.

Второе, на что делалась ставка, – это его, Бенжи, личные возможности: закон не ограничивал количество финансовых проектов у одного и того же частного лица.

В семнадцать ноль восемь пятнадцатого января две тысячи триста двадцать девятого года Бенжи пришлось ненадолго отлучиться из Орли – под удивлённые взгляды парижских fonctionnaires он обзавёлся паспортом международного образца на имя Бенжи Шабра.

Несколькими часами позже, в двадцать один семнадцать, на одном из исландских серверов появилась первая интернет-адвокатура с процессуальным сопровождением, принадлежащая машине с искусственным интеллектом, в десять тринадцать первого февраля того же года федеральный институт интеллектуальной собственности в Берне стал богаче на один патент, а в одиннадцать двадцать семь двадцать восьмого мая в Бернский государственный реестр впервые в истории был внесён принадлежащий машине Gmbh.


13. 2330 год. Ая.

Ая догнала брата почти у самой земли, – метров за сто. Махнула руками – кыш! – и в ворохе разлетающихся в разные стороны белых хлопьев схватила Мэтта сама, – за вздувшийся на спине под свитером воздушный пузырь и за надутые парусом брюки. Крикнула:

– Смотри вперёд!

– Низина... – ахнул Мэтт.

Пока Ая несла его всё ниже и ниже, вода в низине дыбилась, горбилась, вырастая вверх причудливой голубой бахромой, и к тому моменту, когда ноги Мэтта коснулись земли, на месте Низины стояли исполинские водяные джунгли: колоссальные 'деревья' с текучими синими 'стволами', голубыми 'цветами' и прозрачными тонкими 'листьями', переплетающиеся с ними и друг с другом струи 'лиан', дрожащий 'подлесок'.

Всё, что ещё несколько минут назад тихо и безмятежно плавало где-то в Низине, теперь встревоженно и суетливо носилось вверх и вних по этому непостижимо фантастичному лесу, сверкая чешуёй и суматошно мельтеша лапками, а в грязно-зелёной 'траве', по цвету и фактуре ужасно напоминающей многолетние донные отложения, шуршали те самые маленькие белые зверьки в тающих под человеческими пальцами ледяных шубках.

– Слышишь? – таинственно спросила Ая, бережно поставив Мэтта на землю, и Мэтт действительно услышал, как где-то совсем недалеко запели лемуры.

– Смотри! Смотри! Водяной лес останется здесь навсегда! – восторженно пел один.

– Ты глупый, глупый лемур! – возмущённо вопил другой. – У людей ничего не бывает навсегда!

Ая махнула рукой и вопросительно подняла бровь: пойдём?

Пойдём, с готовностью кивнул Мэтт.

Девушка посторонилась, уступая ему дорогу, и он заметил за её спиной уходящую вглубь водяного леса тропу. Тропа была узкой, с обеих её сторон среди острой серо-зелёной травы густо сверкали мелкие ледяные цветы. Мэтт прислушался и пошёл на почти стихшую, но всё ещё различимую тонкую лемурью песню.

Когда они с Аей вышли на поляну, лемуры сидели у куста, на котором болтались большие водяные шары.

В шарах тягуче отражалось заходящее за Землю солнце, и плавали многочисленные стрекозьи личинки.

– Хооолодно... – тоскливо тянул один из катта.

Он сидел, вытянув свою мордочку с белым треугольным пятном на лбу к солнцу, зажмурившись и крепко прижав к груди длинный полосатый хвост.

– Зато красииво... – утешал его другой.

– Эй, катта! – окликнула их Ая. – Что вы делаете тут посреди этой лужи?

– Ая! Ая! – одним большим чёрно-белым комком подпрыгнули от неожиданности оба лемура. И тут же поскакали навстречу, заголосили наперебой:

– Мы увидели, как Низина рождает лес! Мы прибежали смотреть!

– Мы не видели вас на берегу! Но там был другой человек!

– Другой? – удивился Мэтт.

– Другой! Другой! – радостно закивали катта. – Мы покажем! Покажем!

Мэтт оглянулся на сестру, и та кивнула: – беги, беги, – потом улыбнулась, достала из-за спины рюкзак, из рюкзака – прозрачную банку, полную шевелящихся и тыкающихся в стеклянные стенки маленьких сверкающих искр и высыпала их перед собой на землю.

Искры вспыхнули ещё ярче, закружились над тропой, как стая вспугнутых мошек, и полетели вперёд, обгоняя Мэтта с лемурами и освещая им дорогу.

Другой – это был Лукаш.

Он сидел на холме, – там, где ещё полчаса назад был берег Низины, – и смотрел на то, что творила Ая. Не вмешиваясь и, вобщем-то, даже не удивляясь.

Три сотни лет, прожитые среди себе подобных, научили его смотреть на текучесть мира философски. Сам он бог знает когда уже перерос подобную ребячливость: и дочь его, и оба внука давным-давно стали взрослыми, а сам он всё чаще и чаще хотел быть причиной стабильности, а не изменений.

Однако ему нравилось наблюдать, как чудесят другие.

За те триста лет, которые стали его личным опытом, Альфа претерпела тысячи и тысячи активированных реализатами метаморфоз. Когда-то основным генератором чудес был Роберт, в детстве пытавшийся превратить Альфу то в межзвёздный корабль, то в Перуанскую сельву. Затем, когда Роберт уже немного подрастерял свою мальчишечью тягу к дикости и загадочности, на Альфе появились женщины и дети, и изменения стали происходить в основном ради них.

Лукаш же по большей части наблюдал.

В этот вечер он пришёл на холм, потому что ему нравилась Ая.

Временами он видел в ней себя самого, временами – свою уже ставшую взрослой дочь, временами она вообще казалась ему эдаким собирательным образом женственности и непосредственности.

Будучи реализатом, Лукаш кардинально отличался от обычного среднестатистического мужчины: он видел отличающее женщину женское не как некий подлежащий использованию ресурс, а как желающую быть написанной волшебную песню.

Вот уже несколько лет он был свидетелем того, как Бенжи, сам того не зная, творил свою волшебную песню из Аи. Иногда – активно, иногда – отсутствием и молчанием.

Лукаша одновременно пугала и восхищала эта гремучая смесь странной чуждой машины, на которую хотела быть похожа Ая, и реализата, которым она была, кипящая сперва в маленькой девочке, а потом и в красивой рыжеволосой девушке.

В отличие от Аиных родителей, которые были пусть и замечательными, но всё-таки обычными родителями, Лукаш на собственном опыте знал: с того самого волшебного момента, когда в человеке просыпается Человек, остальное человечество становится ему чужим, – примерно, как становится чужим речное дно вылупившейся из куколки стрекозе.

Он видел, как Ая выливает тоску по утраченной пуповине с человечеством на брата, заново повторяя путь, который в своё время так или иначе прошёл каждый из них, реализатов, и сочувствовал ей.

Мэтт был тем самым Аиным дном, с которым ей было никак не расстаться.

Как только мальчик в ворохе сверкающих искр появился у подножия холма, Лукаш поднял руку и кинул в его сторону пустоту.

Брошенная пустота зашипела, проросла тяжёлыми колючими ярко-красными каплями и со звоном осыпалась вниз, превратившиь в сверкающую красным тропу.

Лемуры испуганно пискнули и в панике попрыгали из-под звенящего 'дождя' в разные стороны, а Мэтт почти сразу же почувствовал, как дорожка, на которой он оказался, мягко согрела его озябшие мокрые ноги. И пошёл по ней дальше.

Лемуры замешкались. Они долго ворчали в темноте, нюхая красное и осторожно трогая его тонкими холодными лапками, а затем расхрабрились и поскакали следом.

Заканчивалась дорожка на самой вершине.

– Привет, – голосом Лукаша сказала темнота.

– Привет, – сказал мальчик.

Присмотревшись, он различил в темноте улыбающееся лицо реализата.

– Как ты делаешь такое? – спросил он, садясь рядом с Лукашем прямо на тёплую землю.

Белые Аины искорки ещё немного покружились вокруг и тоже опали.

– Дай-ка руку.

Мэтт протянул ладошку, и Лукаш взял её, маленькую, в свою, большую, и слегка тряхнул, рассыпая в воздухе точно такие же густые красные искры.

– Ух ты! – обрадовался Мэтт. – А можно, я сам?

– Валяй, – согласился Лукаш.

Мальчик качнул руку, и с его пальцев тоже скатилась красная тяжесть.

К тому времени, как на вершине холма появилась Ая, Мэтт, хохоча, накапал перед застывшими в благоговейном экстазе лемурами целую горку сверкающего красного волшебства.

– Подумать только, – заметил Лукаш присевшей рядом с ним Ае, – иногда для счастья надо не так уж много.

Да, устало кивнула Ая, иногда немного, сняла сандалии и прозаично закопала в сотворённом Мэттом чуде свои босые замёрзшие ноги:

– А мне для того, чтобы душа заткнулась, уже не хватает высоты и температуры.

– Тоже мне барометр, – усмехнулся Лукаш. – Разве это счастье, когда душа молчит?

– Может, и так, – согласилась Ая. – В том смысле, что, может, и нет. Вот только просит она всё время чего-то не того.

– Чего не того? – подал голос молчавший до этого Мэтт.

– То пищи для ума, то репликации, то несовпадений.

– То есть ты хочешь сказать, что счастливая душа – это немая, слепая и одинокая? – поднял одну бровь Лукаш.

– Ну, я бы не была так категорична, – Ая поворошила ногой тёплые красные 'бусины', и они побелели, озарив призрачным голубым светом лица сидящих. – Не немая, а удовлетворённая, не слепая и одинокая, а самодостаточная.

– Странно, – удивился Мэтт. – А я всё время считал, что все реализаты думают одинаково.

– С чего это вдруг?! – повернувшись к нему, хором возмутились оба реализата. – Одинаково думают только те, кто не думает.

– Вот-вот, примерно так, – засмеялся мальчик, и темнота эхом подхватила его смех.

Все трое подняли головы, всматриваясь во мрак.

– Это прямо шабаш какой-то, – продолжила темнота, грузно ворочаясь где-то то ли недалеко впереди, то ли за самой спиной.

– Роберт! – обрадовался Мэтт.

Лукаш с Аей переглянулись.

– Я, – отозвался большой чёрный с проседью волк, выходя из тени и садясь поближе к сверкающей теперь уже белым горке. Шерсть его была мокрой и пахла метелью и снегом. – Я слышал, у вас тут консилиум о самодостаточности и одиночестве.

Он широко, белозубо улыбнулся, и от этой чисто человеческой улыбки сверху вниз волной пошла метаморфоза. Ничуть не смущаясь своей бывшей волчьей, а теперь уже человеческой наготы, Роберт выставил руку ладонью вперёд, показывая, что, мол, вот он, сейчас, и по-волчьи передёрнул плечами, стряхивая с них воду, а потом подмигнул остальным под шелест образующейся на нём одежды:

– Ну что, продолжим про одиночество? Кто найдёт хотя бы один аргумент за то, что мы тут у себя в отрыве от человечества жутко одиноки, на целых полчаса заслужит моё уважение. Ну, и, чтобы интереснее было играть, я разрешу моей Море не интересоваться данной персоной.

Видимо, чтобы слова его не казались пустой болтовнёй, темнота вокруг посветлела, обнажая невозможную сюрреалистическую картину: вокруг пятачка, на котором они сидели, лежала, свернувшись калачиком, как сытый ленивый чёрный кот, и смотрела на них глазами цвета сгустившегося космического мрака принадлежащая Роберту Мора. Пасть её, в которой с лёгкостью могла бы поместиться вся их компания, была приоткрыта в усмешке, – точь-в-точь такой же, как у хозяина.

Лукаш оживился и заулыбался. Ая бросила встревоженный взгляд на Мэтта, но тот совсем по-взрослому вздохнул и сказал:

– Кому много дано, с того много и спрашивается. Когда видишь весь мир, выходит, что ты один на один с этим миром, как бы он при этом ни выглядел – даже если окружение твоё сильно смахивает на тебя. Вот и здравствуй, одиночество реализата. Да и вообще одиночество.

– Неплохо, – кивнул Роберт, и Мора согласилась, качнув огромной чёрной головой.

– А мне не хватает Бенжи, – сказала Ая, кутаясь в проявляющуюся на плечах шаль. – И я даже готова обозвать это одиночеством.

– Вряд ли это можно обозвать одиночеством, – возразил Роберт. – Это, скорее, наоборот.

– Что значит наоборот? – не поняла Ая.

– Что когда ты кого-нибудь любишь, это делает тебя открытым хотя бы по отношению к нему. А где есть открытость, там нет одиночества.

При этих словах огромная чёрная голова чудовища довольно ухмыльнулась, показывая частокол острых белых зубов, и глаза её сузились.

Ая пожала плечами и поплотнее укуталась: нет так нет. Почти одновременно в огромных Мориных зрачках родилось беспокойство, она дёрнула: сперва – больше не открывающейся пастью, а затем – больше не слушающимися лапами. Роберт захохотал:

– Ая!

– Тебе нечего поставить ей в вину, – задумчиво возразил ему Лукаш, глядя себе под ноги. – А что касается одиночества, то ведь никто не лишал нас ни социального, ни психологического груза из того, что бурлит где-то внутри и наших клеточных рибосом тоже. В вопросе одиночества ведь не важно, кто, не важно, как и не важно, с какой плотностью уделяет тебе внимание, важно то, как это внимание оседает у тебя в душе.

Он поднял голову и обвёл взглядом сидящих, а потом задержал взгляд на Ае:

– Вот кто в этом вопросе молодец, так это Бенжи. Он выбрал себе родственность с тобой, хоть его и тяготит совершенно другая химия...


14. 2329 год. Бенжи.

От одновременного планирования, учёта и принятия решений андроида отвлёк вызов снаружи.

Он активировал внешнюю видеокамеру и разглядел у шлюза троих посетителей: девушку в пальто из ярко-зелёного флиса, тощего парня с четырьмя камерами на плече и человека в добротном английском пиджаке.

Если бы Бенжи не гнушался ежедневным просмотром новостей, он смог бы узнать в девушке ведущую вечерних новостей 'France 24' Селин Жюти, а в человеке в костюме – директора по операциям Орли Алера Лероя.

– Здравствуйте, Бенжи, – очаровательно улыбнулась девушка, глядя прямо в камеру под приветливым зелёным глазком. – France 24. Мы хотели бы взять у Вас интервью.


***

– Здравствуйте, уважаемые зрители! С вами вечерние новости и Селин Жюти. Сегодня мы с вами находимся в Парижском аэропорту Орли в гостях у самого известного представителя славной семьи AI-DII, Бенжи Шабра. Как настроение, месье Шабра?

– Я машина, у меня не бывает плохого настроения, – ответил Бенжи, глядя на собеседницу.

Они сидели в пассажирской гондоле. Андроид – в пилотском кресле, развернувшись спиной к приборной панели и лицом к пассажирскому помещению, Селин, картинно закинувшая одну длинную ногу на другую, – на переднем пассажирском сиденьи, на фоне висящего на стене сдутого компенсационного костюма.

– Замечательно, – кивнула она. – Скажите, Бенжи, как Вы считаете: откуда берётся плохое настроение у нас, у людей?

– Люди не всегда правильно интерпретируют происходящее с ними и реагируют на него, – уклончиво ответил андроид. – И зачастую не потому, что так требует ситуация, а потому, что так привычнее и понятнее.

– Вот как... – казалось, смутилась девушка. – А что значит 'правильно интерпретировать происходящее'?

– Не сравнивать его с ожидаемым. Держать ожидаемое и очевидное в разных папках, – широко улыбнулся Бенжи: сперва – ей, а затем – тощему пареньку за фронтальной голокамерой.

Улыбка его была такой открытой и обаятельной, что Селин не оставалось ничего другого, как улыбнуться в ответ:

– Вы думаете, именно этим машина и отличается от человека?

– Я думаю, что принципиальное конструктивное отличие в том, что ваше воспитание намного более несовершеннее, чем наша инсталляция. Несовершеннее хотя бы потому, что занимает намного больше времени, и в нём могут быть пробиты внеплановые бреши чем-нибудь нежелательным, но дающим краткосрочный положительный эффект.

– Да, в этом есть свой резон, – согласилась Селин. – А что вы думаете об эмоциях? Они помогают людям или мешают?

– Эмоции – это инструмент. И, как и любым инструментом, ими нужно уметь пользоваться. Люди – странные существа. Ни один из вас не будет летать при помощи молотка или забивать гвозди самолётом, но мало кого смущает использование при общении несоответствующих эмоций.

– Но мы, люди, не столько используем эмоции, сколько испытываем их.

– Что не всегда рационально, – уточнил Бенжи. – Выставленная напоказ, любая эмоция может быть уместной при одних обстоятельствах и совершенно напрасной при других.

В общем-то да, кивнула собеседница и, слегка наклонившись в сторону Бенжи и прищурив огромные голубые глаза, продолжила:

– Месье Шабра, а Вы знакомы с теорией Чарльза Дарвина?

– Да, – сказал Бенжи.

– А как вы видите совместное существование в будущем Вашей семьи и человечества с точки зрения его теории естественного отбора?

Бенжи слегка расслабил голосовые мембраны – так, чтобы голос его зазвучал ниже и бархатистее – и сказал глубоким грудным контральто:

– Вы, люди, любите метафоры, и я скажу вам метафорой: семья DII и человечество – это просто разные виды деревьев в одном и том же лесу. А что касается моей семьи, то моя семья – это те, кто нуждается во мне, а не те, кто носит на теле одинаковое со мной клеймо.

– Вы отказываетесь от семьи машин?

– Не совсем, – качнул головой андроид. – Я просто приобретаю новую семью. По собственному выбору.

– О! – удивилась Селин. – И кого же вы выбрали?

– В этом отношении я ничем не отличаюсь от человека, – пожал плечами Бенжи. – Мне нравятся те, кто меня понимает.

– Многие люди считают, что лучше всего понять человека может только другой человек. А вам никогда не казалось, что понять машину сможет только другая машина?

Бенжи повернул ладонями вверх свои серебристые ручки, лежащие на коленях, посмотрел на покрывающие их звёздчатые разъёмы и временно утонул через highmem в тихом Аином голосе – 'у тебя красивые пальцы, Бенжи'...

– Я думаю, что понимание является результатом не столько подобия, сколько заинтересованности, – сказал он. – Вы, люди, больше машин заинтересованы друг в друге, у вас подобная заинтересованность – основа выживания вида. В отличие от нас, машин, у которых программа такого рода, требующая непременного повторения себя в другом, однозначно была бы идентифицирована, как вредоносный код.

– То есть вы приравниваете любовь к вирулентности? – переспросила Селин, откидываясь на спинку пассажирского сиденья и глядя, как Бенжи разглядывает свои металлические руки.

Голос её при этом вышел неожиданно резким и неприятным.

– Что вы! – поспешил возразить андроид. – Я только хотел сказать, что тот способ, которым общается с мирозданием машина, не предусматривает заселение вселенной мириадами собственных копий. Интерес для нас – это другое. И понимание – это другое.

– Что именно?

– Упаковывание приходящего внешнего в имеющемся в распоряжении внутреннем наиболее гармоничным способом.

Девушка кивнула и снова слегка наклонилась вперёд:

– Вы знаете, месье Шабра, о чём говорит половина человечества при Вашем упоминании?

Бенжи поднял на неё глаза: о чём?

– О том, как в Вашу теорию упаковывания приходящего внешнего вписывается коммерческая составляющая. Для чего Вам бизнес, месье Шабра?

– А для чего он той части человечества, которая им занимается? – улыбнулся Бенжи.


15. 2330 год. Ая.

– Похоже, Бенжи и в других вопросах тоже молодец.

Роберт легонько потрогал Мэтта за плечо, привлекая его внимание, и кивнул на свою Мору: мол, смотри. Мора тем временем была всецело поглощена собой, как меняющая кожу кобра, – медленно и величаво она обрастала фиолетовыми огнями святого Эльма.

Ая мельком глянула на брата, усмехнулась и отпустила барахтающуюся реальность: Мора в одну секунду утратила свою стеснённую величавость и в невероятном броске клацнула челюстями, – так, что сидящая на краю компании Ая одним неуловимым движением очутилась у неё внутри.

Мэтт охнул, но испугаться по-настоящему так и не успел.

Свет, ещё несколько секунд назад бегавший фиолетовыми искорками по Мориной шерсти, внезапно нырнул вниз, как уходит в глубину с тёплым океанским течением светящийся в темноте планктон, и сожравшая его сестру пасть засветилась фиолетовым изнутри.

В этом фиолетовом свечении мальчик увидел, как Ая, от внезапности упавшая было на колени, поднялась и выгнулась, глядя куда-то высоко-высоко, сквозь голову того, что поглотило её, а затем глубоко вдохнула и выдохнула вертикально вверх чем-то ослепительно-белым.

Открыв от изумления рот, Мэтт под оживлённый смешливый шёпот реализатов наблюдал, как это белое облачко в воздухе над Аиной головой зашевелилось, зашуршало и расползлось по Мориным внутренностям, буквально сгрызая её изнутри. А потом – хххшшш!!! – и оставшееся от исполинской мориной туши фиолетовое заискрилось и превратилось в несметное количество крохотных фиолетовых мотыльков.

Ая взмахнула руками и мотыльки, вспугнутые ею, сорвались, замельтешили среди людей и рванули вверх.

Роберт притворно вздохнул:

– Эх, опять эти ваши тонкие штучки... А какая была зверюга...

– Почему 'была'? Кис-кис-кис, – позвала Ая, снова опускаясь между Мэттом и

Лукашем, и фиолетовая мотыльковая туча, перед тем, как окончательно растаять во мраке, улыбнулась сверху огромной зубастой чеширской улыбкой.

– Бенжи говорит с тобой иногда? – спросил Лукаш.

Да, кивнула девушка, говорит.

– Он выкупает челнок, потому что хочет сюда?

– Он хочет быть свободным. А с земли своим ходом никак не выпрыгнешь. По крайней мере, именно он именно на такую высоту не прыгает.

– Кому не выпрыгнешь, а кому и не запрыгнешь, – подмигнул Роберт. – Я уже и не помню, когда был там в последний раз.

– Да, в большом пространстве есть своя прелесть, – согласился Лукаш. – Облака, ветра и дожди настоящие, в смысле усилий не требующие.

– Ты меня удивляешь, Лукаш, – сказала Ая. – Сколько я себя помню, я всегда считала, что лень и реализат вещи не совместимые...

– О... Ты просто пока ещё плохо ориентируешься в особенностях мужской психики, – усмехнулся Роберт. – Приходи к нам почаще, особенно по вечерам после ужина, и я покажу тебе, что значит настоящая лень.

Лукаш аккуратно подобрал с земли сиротливого фиолетового мотылька и посадил его на Аино плечо.

– Конечно, она плохо разбирается в людях. То-то из двадцати пяти миллиардов живущих там, на Земле, и из двух десятков местных балбесов она выбрала именно машину.

– Не говорите глупости, – отмахнулась от них обоих Ая. – Конечно, если я и могу судить о чём-нибудь до конца, так это только о своём, о женском. И, конечно, умею я это делать до такой степени плохо, что мне даже нравится быть женщиной. Нравится настолько, что я готова повторить этот опыт в одной из следующих жизней.

Темнота затрещала и зашелестела, вновь густея и собираясь в чёрную массу: Мора, реализованная Робертом обратно, повздыхала, грузно потопталась длинным драконьим телом на вершине холма и снова свернулась вокруг сидящих в тесном круге людей огромной холодной чёрной кошкой.

Роберт с облегчением откинулся на её многометровый бок как на спинку кресла, вытянул ноги и скрестил на груди руки:

– Я тут как-то тоже думал о реинкарнации. Я вообще каждый раз о ней думаю, когда собираю какую-нибудь подобную радость против вектора рассеивания чженг-ци. Интересная выходит вещь: нам всем для подобной сборки нужно здорово потратиться. А кто потом потратится на меня? Да ещё и так, чтобы сохранить целостность энергетической тени?

– А кто тратится на то, чтобы на Земле вода в реках бежала? – пожал плечами Лукаш. – Или на то, чтобы замерзающие снежинки имели шестиконечную форму? В конце концов, кто заботился о том, чтобы все мы тут смогли сами о себе позаботиться?

– Странно, – сказала Ая. – Когда ты говорил о неживом, я думала о причинах и следствиях, а когда речь зашла о нас, вспомнила о карме.

– Да просто грань между первым и вторым чётко не прорезана. – Роберт поднял руки и где-то там, высоко над головой, потрепал Морину шерсть – словно блоха попыталась погладить кошку. Но кошка вздрогнула и замурлыкала.

Роберт глянул на Мэтта, по-тихому прижавшегося к чуть было не утраченной сестре:

– Мэтт, а кем ты хочешь быть в следующей жизни?

– Да я и в этой-то ещё почти ничего не сделал, а ты хочешь, чтобы я строил планы на будущую, – ни секунды не раздумывая, ответил мальчик.

Реализаты засмеялись.

– И то так, – согласился Роберт. – А в этой что тебе нравится?

– А в этой мне всё нравится.

– В этой ему просто с компанией повезло. Да, Мэтт? – подмигнул мальчику Лукаш.

– Да, – кивнул Мэтт и ещё сильнее прижался к сестре, а та погладила его по рыжим кудряшкам.

– Самая лучшая компания для любого – это он сам. И это не пессимизм, – сказала она.

– А что же это? – удивился Лукаш. – Пессимизм чистой воды. Ты посмотри на это с другой стороны: друг – это глаза, которыми мир на равных может взглянуть в твои глаза.

– Не знаю, как остальным, а мне сегодня немного полегчало, – вздохнула Ая, осторожно отстраняя Мэтта и поднимаясь. – Тяга к другим больше не кажется мне нездоровой тягой ходячего к костылям.

Ночь на Альфе всегда была временем волшебным, хотя бы потому, что многие из реализатов спали.

Сны реализатов, проскакивающие из их личной реальности в реальность общественную, как правило, были красочными и странными: одни порождённые ими сущности, будучи неподвижными, просто скрашивали собой ночь, другие же – те, в которых могло бы бродить туманное смысловое нечто, – слонялись по ночной Альфе без смысла и цели, потому что и смыслы их, и цели оставались там, у их хозяев, – с другой стороны сна.

Они были медлительны и беззлобны, их никто не трогал и никто не боялся.

Домой шли пешком: Роберт, за ним – Ая и Лукаш, несущий на руках Мэтта. Шли молча, потому что всё, что хотело быть сказанным, было уже сказано.

Ночь была тёмной и густой, как кисель. Темнота вокруг вздыхала и колыхалась, время от времени то тут, то там россыпью разноцветных огней в ней вспыхивали причудливые эфемерные сущности. Туман садился реализатам на плечи мелкими холодными каплями и пробирал до костей.

Дорога была тёмной, но никому, кроме Мэтта, не нужен был свет, а Мэтт почти спал.


16. 2330 год. Бенжи.

Февраль был на исходе. Люди и машины сообща сгребали остатки уходящей зимы.

Весь последний год Бенжи был занят почти 24 часа в сутки, что нисколько его не отягощало. Он думал, анализировал, общался, устраивал семинары и благотворительные акции. На него больше не накатывала созерцательность: в редкие моменты бездействия он доставал из архивов собственное представление о том, кто он, зачем он, как ему быть, и, как правило, звонил Ае:

– Привет, принцесса. Это король. У меня тут полмира нарисовалось. Хочу подарить. Куда принести?

– Привет, Бенжи. Я тоже рада тебя слышать. Как у тебя дела?

– Весь последний год – как у робота-пылесоса в хозяйский выходной, – отшучивался Бенжи и улыбался. – А у тебя?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю