Текст книги "Реализаты (СИ)"

Автор книги: Minor Ursa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Не бойтесь, господа: это вполне съедобно.

Дом набрался храбрости, вздохнул и, ворочая мягкими боками, расплылся в ширину, образуя вокруг людей большую оранжевую гостиную...

***

К вечеру решили следующее: веками культивируемое разделение не имеет никакой цели, а, следовательно, и смысла. Уже далеко не первое поколение землян не только знало об имеющемся на орбите дурдоме, но и принимало его существование, как должное. Отныне реализатам предстояло снять с себя ярлык сумасшедших.

22. 2330 год. Бенжи.

Прибывший полицейский наряд нашёл Бенжи сидящим на подножке угнанного флаера.

– О чёрт! – выругался пожилой сержант, глядя на его поцарапанное лицо и разбитые датчики. – Да это же кибер! Впервые вижу, чтобы в переделку попала машина... Что с тобой случилось, сынок?

И Бенжи, не нашедший в таком обращении ни неправды, ни фамильярности, повторно объявил обе координаты.

– Так это всё из-за женщины?! – невольно присвистнул сидевший за столом в местном полицейском управлении сержант. Управление было насквозь пропахшим фанерой и свежей краской. Сержант заполнял длинный рабочий формуляр.

– Вот так фунт! Ничего себе расклады...

– Можно сказать и так, – согласился Бенжи.

– Никогда не слышал, чтобы человек крутил какие-то личные дела с машиной. Ну, или машина с человеком.

– Она не человек, она реализат, – уточнил андроид.

– Ну, не знаю. Как по мне, так разница не очень велика. Вернее, слишком велика. Ты знаешь, что они любят?

– Кто? – не понял Бенжи.

– Женщины, кто же ещё. Они любят эмоции. Они жить не могут без эмоций.

– mi ba'e ji'a nelci loi za'u se cinmo*, – Бенжи наклонился к самому лицу сержанта, подмигнул ему и, прищурив глаза, чувственно продекламировал:

– А знаешь, почему твой вечер смят,

и сердце в рёбрах мечется, как птица?

Здесь, за стеною, я.

И мне не спится...

– Ээх... – махнул рукой тот и нажал 'on' на пиликающем экране смартфона. – Ну, делай, как знаешь, парень...

– Это Лимерик, господин сержант, – отозвался смартфон. – Они нашли сбитую машину. Два часа назад безансонские копы отбуксировали её на штрафстоянку. В кабине чисто: ни волос, ни крови, так что ПЦР по ней пока отменяется.

– А сами вы как? Как там с нашей Смит-О'Брайан-авеню?

– Забавное место, господин сержант. Бетонная коробка, нашпигованная проводами и аппаратурой. Людей, естественно, уже нет, но мы тут изрядно покопались и разжились биоматериалом.

– Замечательно, тащите его сюда, – кивнул сержант и отключился.

– Эээ... кхм... – подал голос Бенжи. – А что насчёт меня?

– А что насчёт тебя? – пожал плечами сержант. – Денег у тебя нет, метрических данных у тебя нет, генетического профиля, как у любого нормального человека, и того нет. За тобой твои французы прибудут. А когда прибудут, пусть и решают, что там насчёт тебя.

Французы прибыли под утро, – с какой-то хитрой электронной штукой и идентификационными кодами семьи DII. Бенжи – в хорошем расположении духа и плотно подзаряженный – покорно протянул руки и терпеливо ждал, пока люди удостоверятся, что он – это он. Затем было французское консульство в Дублине, интервью местному телевидению и оформление нового чипа.

А ближе к вечеру андроид оказался предоставлен сам себе.

Первое, что он сделал, это позвонил Ае:

– di'ai calom to'o la dublin doi nixli*

– Чёрт тебя побери, Бенжи, – ответил ему чёрный экран голосом Аи. – Ты так меня напугал...

– Извини, – Бенжи потыкал кнопки настройки, но экран так и остался чёрным. – Что у тебя с настройками?

– Нормально с настройками, с лицом плохо, – с той стороны вздохнули, и на экране проступило заплаканное девчачье лицо.

– Ты плакала, – констатировал Бенжи. – Из-за меня. Тебе больно, да?

– Теперь уже всё в порядке.

– Я хотел не этого. Наверное, я виноват?

– Ну, что ты такое говоришь, Бенжи, – ласково сказала Ая и взгляд её потеплел. – Давай ты ещё за пустыню Гоби возьми на себя ответственность – там слишком сухо. Или за Антарктиду – там слишком холодно.

– Ну, если ты считаешь, что это действительно нужно... – улыбнулся Бенжи. – Только хочу заметить, что при таком раскладе я сразу перейду в категорию безответственных.

– Не исключено, – кивнула Ая. – Но ты не переживай: я могу утешить тебя тем, что в естественных условиях в дикой природе ответственность вообще не растёт.

– Да, в естественных условиях в дикой природе её ниша занята совсем другими безобразиями, – согласился андроид и замолчал, внимательно разглядывая Аины зелёные глаза.

Честно сказать про себя, что ему всё равно, он уже больше не мог.

А потом у Аи на глазах снова выступили слёзы и она отключилась.

– Я люблю тебя, – глупо улыбаясь, объявил Бенжи пустому экрану, зная, что Ая по-прежнему слышит его, потому что для того, чтобы слышать, вовсе не нуждается ни в оптике, ни в замкнутых электрических цепях, ни в радиоканалах.

Он ещё немного постоял, разглядывая в чёрном прямоугольнике экрана своё отражение, а затем, всё так же глупо улыбаясь, повернулся и зашагал в сторону аэровокзала, – брать напрокат очередную машину: нужно было разблокировать банковские коды и возвращаться домой, в Орли.

На этот раз всё обошлось: банк, наслышанный о происходящем, встретил его новым пакетом кодов и новым капропластовым суррогатом, а дорога была такой лёгкой, что при заходе домой, на посадку Бенжи даже не удержался и по-мальчишечьи залихватски описал восхитительно правильную дугу.

В дежурной диспетчерской его ждал экстренный вызов.

_________________________

mi ba'e ji'a nelci loi za'u se cinmo* – мне тоже нравятся эмоции (ложбан)

di'ai calom to'o la dublin doi nixli po'e mi* – привет из Дублина, девочка (ложбан)

23. 2330 год. Альфа.

Впервые за последнюю пару сотен лет Альфа переживала такой беспокойный период: Земля (для одних из обитателей Альфы почти забытая, а для других и вовсе чужая) постановлением Генеральной Ассамблеи по рекомендации Совета Безопасности ООН ждала у себя представителей сообщества реализатов. А на реализатов, давно привыкших ни на кого не оглядываться и ни от кого не зависеть, вдруг свалились неожиданные сложности – деньги.

Принятые на Земле платёжные системы на Альфе не работали. Ни одна. Просто потому, что в них никто не нуждался.

Еда, одежда, жильё – всё это было для каждого так же естественно, как дыхание или биение собственного сердца: финансово-экономическая система Земли попросту никого не трогала. Если что и можно было считать единственным существующим на Альфе 'денежным' оборотом, то только оборот взаимной чуткости, заботливости и заинтересованности.

Земля же ничего подобного предложить не могла.

Однако сложность была не только в этом. Сложность была ещё и в том, что предложить подобное Земле пока ещё тоже было нельзя: в отличие от реализатов, каждый из которых был цельным самодостаточным существом, земляне представляли собой единый невероятно сложный цельный организм, в котором основной регулирующей средой были деньги.

***

Первым секретарём дипломатического представительства Альфы на Земле, а также одновременно старшим советником, дипломатом и руководителем посольства реализатов после непродолжительного обсуждения, сопровождавшегося то пырсканьем, то гомерическим хохотом, стал первый из первых, Лукаш Лански. В качестве атташе, а также в качестве условного знака, означающего, что ничто человеческое Альфе не чуждо, вместе с Лукашем на Землю были откомандированы родители Аи и её младший брат.

Агреман был запрошен и благополучно получен.

Честь принять и (во избежание возможных недоразумений) на первых порах финансово обеспечить новоявленное диппредставительство выпала Чехии, – колыбели реализатов.

Из всей дипломатической миссии только Мэтт по-настоящему радовался предстоящей поездке, у него на это были целых три веских причины. Во-первых, он никогда не был на Земле. Во-вторых, он не был реализатом. А в-третьих, как бы там ни было, он был самым обыкновенным маленьким мальчиком.

Ая много рассказывала ему о Земле из того, что помнила сама. Он был наслушан о небе, радугах, горах, реках и океанах, о смене сезонов в умеренной зоне, о небоскрёбах, автобанах, гипермаркетах, школах и университетах, – и воображение мальчика послушно рисовало ему воздушные эстакады, заполненные машинами, как две капли воды похожими на орбитальные челноки, и улыбающихся медлительных многоярусных бетонных гигантов, внутри которых жили не волшебники-реализаты, а обычные люди – такие же, как он, Мэтт.

Когда в старом металлическом строении материнской станции запиликал сигнал вызова со шлюза, Мэтт и Ая как раз сидели на её прохладных металлических ступенях.

– Бенжи, Бенжи! – несколько минут спустя таял от восторга Мэтт, чуть ли не насильно втаскивая бедного андроида из шлюзовой камеры. – Скажи: ведь это правда, что в этот раз ты возьмёшь меня с собой?!

– Правда.

– А это правда, что дома на Земле такие большие, что в них одновременно может жить тысяча человек?!

– Правда.

– А правда, что людей на Земле так много, что если они будут летать к нам в гости по очереди, то каждый сможет побывать здесь только раз в сто тысяч лет?!

– Кто это сказал тебе такую глупость? – искренне удивился Бенжи и посмотрел на Аю. – Люди там столько не живут.

Ая одной рукой обняла андроида, а второй осторожно провела по его разбитому лицу, и пластик с металлом, послушные, как сырая глина, склеились и выровнялись под её тонкими пальцами.

– А что? – пожала плечами она. – Это он сам.

– Я отвезу их в Рузыне, – отвечая объятием на объятие, сказал Бенжи. – Мне жаль.

– Не надо ни о чём жалеть. Прага – хороший город. Им будет там хорошо. Правда, Мэтт?

– Правда, – поспешно согласился мальчик. – Нам будет там хорошо.

Трагедии, к которой с самого получения вызова готовился Бенжи, так и не произошло, – то ли потому, что никакой трагедии и не было, то ли потому, что мир реализатов подразумевал совсем другие печали, и Бенжи плавал в них дурак дураком не хуже, чем в человеческих симпатиях и предпочтениях.

Вещи были собраны, цели ясны, задачи поставлены, а люди уравновешены и спокойны. По крайней мере, со стороны всё выглядело именно так.

Мэтт убежал собираться, оставив Аю и Бенжи вдвоём. Они сидели на траве тут же, у шлюза, оперевшись спинами о его толстую прозрачную крышку.

Два этаких ангела, охраняющих герметически запечатанный вход в рай.

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что они меня попросту не доделали.

Бенжи махнул рукой куда-то себе за спину, туда, где с наружной стороны Альфы большой металлической бородавкой висел так до сих пор и не выкупленный челнок, и в интонации его скользнула несвойственная машине усталость.

– Мне кажется, что где-то глубоко во мне изначально заложена какая-то дурацкая несовместимость моего программного обеспечения и окружающего меня мироздания.

– Не говори глупостей, Бенжи. У окружающего тебя мироздания идеальная совместимость абсолютно со всем на свете. И ты никогда не будешь исключением, как бы тебе этого ни хотелось.

– Да не хочу я быть исключением, – отмахнулся андроид. – Проблема в другом. Проблема в том, что время от времени я вообще не хочу быть. Стартовать из фонового режима не хочу. И, что самое страшное, самого фонового режима тоже не хочу. Мне кажется это неправильным. Я думаю, что это какая-то системная ошибка.

– Конечно, ошибка, – согласилась Ая. – Только она твоя, а не тех, кто тебя делал. Ошибка – думать, будто бы от того, что тебя не станет, в этом мире что-нибудь изменится в лучшую сторону.

Бенжи поднял голову и молча посмотрел на неё.

– Не надо, Бенжи. Никто не виноват в том, что мир такой, какой он есть.

– Я не виню никого, – он протянул руку и накрыл своей узкопалой серебристой ладонью лежащую рядом Аину ладонь. – Просто в последнее время мне стало странно наблюдать за собой: ты имеешь для меня слишком большое значение, и я не уверен, что это правильно.

– Трудно удивить того, кто всё знает заранее, – горько усмехнулась Ая. – Я знаю больше: я знаю также и то, что ты не уверен и в обратном.

Да, кивнул андроид, не уверен.

– Хочешь совет?

Хочу, кивнул он.

– Я думаю, что такая раскладка – что правильно и что неправильно – имеет значение только в контексте целеполагания. Допустим, тебе надо добраться из Парижа в Штутгарт. Если ты вылетел и взял на восток, ты приближаешься к цели, и, значит, поступил правильно. Если в другую сторону...

– А... я понял, – кивнул Бенжи. – Если сперва sudo rm-rf, а затем дефрагментация – это не совсем правильно. Хотя...

Он вдруг взял сидящую рядом Аю за плечи, бережно развернул её к себе лицом и чисто по-человечески поцеловал, прошептав в оказавшееся рядом маленькое девичье ушко:

– Хотя в обратном порядке, по-моему, тоже неправильно.

– Бенжи! – ахнула Ая.

– Я знал, что тебе понравится.

24. 2330 год. Земля.

В августе месяце Мэтт впервые в жизни заболел.

К этому времени прошло ровно две недели с тех пор, как Бенжи оставил их четверых в пражском Рузыне.

За эти две недели Мэтт уже успел освоиться на Земле. Он успел привыкнуть к тому, что дома и их обитатели выглядят вовсе не так, как ему представлялось. Он успел привыкнуть к небоскрёбам, к людям, к ветру, к пьянящему запаху цветов в Прокопской долине, к небу – то синему, то оранжевому, в котором постоянно текут неиссякающие реки аэрокаров, и к гуляющим по небу облакам.

Взрослые – и Лукаш, и родители Мэтта – всё это время почти не бывали дома, постоянно куда-то ездили: то встречи, то переговоры, то семинары, то съезды, то конференции, а в те редкие дни, когда они бывали дома, дом был полон чужих незнакомых людей.

Мэтт время от времени болтался около них маленькой бесполезной игрушкой, – его не касались ни международное право, ни политика, ни идеология. Все его 'дипломатические' функции сводились к тому, чтобы быть на виду у других и смотреть самому.

В то утро птицы заливались, как безумные: напротив окна, на тонкой тополиной ветке, в ярких красках августовского рассвета голосили молодые воробьи, – то ли есть просили, то ли нежности им не хватало.

Мэтт открыл глаза и тут же снова зажмурился: солнце, затопившее его маленькую спальню, было таким ярким, что больно было смотреть.

Минут пять он так и лежал – с восторгом слушая разноголосый птичий щебет и шум большого города, – до тех пор, пока не вспомнил о том, что вечером их семье предстоял очередной приём.

Все эти приёмы – дневные, вечерние, с рассадкой и без рассадки, с возможностью завязывания контактов или без оной, торжественные и не очень, укрепляющие и расширяющие связи, оказывающие влияние на местные власти – за прошедшие две недели успели надоесть ему почти до зелёной тоски.

По большому счёту ему не было никакого дела до свалившихся на него общепринятых правил и протокольных формальностей, – это была чужая, совсем не интересная жизнь. Он её не хотел. Он хотел совершенно другого, – встречать рассветы, слушать ветра и смотреть на звёзды.

Желание это было настолько острым, что он даже подпрыгнул на кровати. Подпрыгнул, бросился к гардеробной, отыскал там то, что на его взгляд меньше всего было напичкано электроникой, и, лихорадочно одевшись, выскочил во двор.

Во дворе было зелено и безлюдно.

Представив себя невидимкой, мальчик прокрался мимо охраны, обогнул здание посольства, пересёк маленький скверик, перелез через узорчатую посольскую ограду и очутился на улице.

Улица уже была многолюдной, но его это нисколько не огорчило: всё так же представляя себя невидимкой, он побежал вдоль чугунной ограды туда, где вдалеке по высокому ажурному виадуку медленно полз один из составов городского метро.

Платформа метро оказалась высоко вверху.

Прозрачный лифт, поднимающий на неё пассажиров, приветливо пиликнул и отнёс Мэтта туда, где толпились люди.

Затем в окно поезда, у которого пристроился мальчик, было видно, как навстречу – с запада на восток – медленно наплывает большое, грозное, отягощённое тёмными дождевыми облаками небо.

К тому моменту, когда он вышел из метро в окаймляющем Рузыне лесопарке, солнце пропало и начал накрапывать дождь.

Мэтт вовсе не боялся дождя: там, на Альфе, он тысячи раз и мёрз, и промокал до нитки.

Отчасти именно поэтому он оглянулся на уходящую дальше, на запад, за космодром магнитку и пошёл по посыпанной мелким гравием дорожке туда, где под пологом смыкающихся крон таилось неведомое.

Долгое время дождь, накрапывающий там, снаружи, вообще не давал о себе знать, настолько густым было переплетение ветвей у Мэтта над головой.

Он шёл, думая о себе, об Ае, об Альфе, о Земле и не заметил, как утро утонуло в грозном грозовом сумраке, и парк стал тихим и мрачным.

Когда ударила первая молния, было уже настолько темно, что выхваченные разрядом деревья впервые показались мальчику склонившимися над тропой хмурыми великанами. Под оглушительное 'агррргрр!!' он, никогда не видевший и не слышавший ничего подобного, вынырнул из несвоевременной рефлексии и присел от испуга.

А потом загрохотало ещё и ещё.

Родители Мэтта обнаружили пропажу только полтора часа спустя, – к этому времени Прагу давно уже накрыло грозовым фронтом и на улице поливало, как из ведра.

– Боже мой! – причитала мать. – Он всего лишь маленький семилетний мальчик!

– Он уже давно не грудной ребёнок, – успокаивал её отец. – Сидит где-нибудь поблизости, пережидает грозу.

– Я просто волнуюсь и беспокоюсь.

– Все люди волнуются и беспокоятся, в этом нет ничего катастрофичного. Скажи Лукашу или Ае.

Лукаш закрыл глаза и увидел Мэтта сидящим под развесистой старой липой в Зличинском лесопарке. Высоко над ним гудело и гремело затянутое тяжёлыми серыми тучами небо. Дождь был таким сильным, что насквозь пробивал густые зелёные кроны, и по тропинкам парка текли настоящие реки. Мальчик, испуганный и промокший до нитки, сидел, прижавшись спиной к мокрому шершавому стволу.

– Эй! Мэтт! – позвал его Лукаш.

– Эй! Мэтт! – прошелестела прятавшая мальчика липа.

– Ой! – вздрогнул от неожиданности Мэтт. – Ты кто?

– Друг, – ответила липа, складывая ветви над его головой скатом плотной зелёной крыши.

Откуда-то сверху на нижнюю из её ветвей выпорхнул мокрый дрозд, отряхнулся и, наклонив свою чёрную головку, уставился на мальчика круглыми бусинами.

– Как ты можешь быть моим другом, если совсем ничего обо мне не знаешь? – несколько осмелев, улыбнулся ему Мэтт.

– Никто ни о ком ничего не знает, и это никому не мешает, – заметил дрозд и наклонил головку на другую сторону. – Ты замёрз?

– Немного, – кивнул Мэтт.

– Сейчас будет теплее, – дрозд ещё раз отряхнулся, попрыгал на самый конец ветки и озабоченно выглянул из-под неё, как бы ожидая чего-то от льющегося снаружи дождя. Словно в ответ где-то высоко вверху в очередной раз глухо зарокотало, но не ухнуло, а зашелестело, и вокруг липы, под которой сидел Мэтт, выткалась из мокрого воздуха белая сверкающая сеть.

– Ты только его не трогай, – предупредил дрозд, снова прыгая поближе к мальчику.

– Что не трогать? – не понял Мэтт.

– Грозовой разряд, что же ещё.

– Хорошо, – кивнул мальчик, чувствуя, как земля, на которой он сидит, становится всё теплее и теплее.

– Ты расскажи лучше, почему ты из дома сбежал.

– Я?! – удивился Мэтт. – Я не сбежал. Я будущее изменить хотел.

– Чьё? – в свою очередь удивился дрозд.

– Своё, конечно.

– Ах ты, маленький эгоист, – покачала головой птица. – Это у вас, видимо, семейное... А ты знаешь, что нельзя изменить своё будущее, не меняя чужого?

– Почему нельзя?

– Потому что будущее – оно всегда общее. Чем тебе будущий вечер насолил?

– Я не люблю на чужие ноги смотреть, – мрачно сказал Мэтт. – Они не интересные. И на пиджаки не люблю, и на платья. А лиц я не вижу, потому что я маленький. А ещё делать многих вещей нельзя, когда приходят гости, потому что они могут многого не понять. Вернее, понять многого не могут.

Дрозд подпрыгнул на месте, присвистнул и совсем по-человечески ухмыльнулся:

– А ты не пробовал сесть повыше? – и, глядя на открывшего от удивления рот мальчика, подмигнул ему: – А давай, сегодня слегка изменим привычный ход вещей?

Дома Мэтт появился почти сразу же после грозы, – мокрый, оживлённый, счастливый, можно сказать в кураже, с сидящим на плече маленьким чёрным дроздом.

В посольском дворе, откинувшись на спинку литой чугунной скамейки и закинув ногу на ногу, его ждал Лукаш:

– Ну, что, путешественник, знаешь, чем кормят дроздов?

– Кормят тех, которые живут в клетках, – парировал мальчик. – А я никого не держу.

Потом был вечер, и вечерний приём впервые не казался Мэтту обременительным. Он ходил между чопорными, застёгнутыми на все пуговицы гостями и с обаятельной улыбкой дарил каждому из них живой хрустальный цветок. Гости присаживались на корточки, чтобы познакомиться и пожать мальчику руку, а цветы качали прозрачными головками и звенели.

А ночью у Мэтта поднялась температура.

25. 2330 год. Ая.

Ая не помнила, чтобы она вообще когда-нибудь плакала так, как плакала сегодня, сидя под куполом в прозрачном стектонитовом туннеле у молчащего генератора Бибича: в голос, навзрыд, с каждым выдохом повторяя 'я больше так не могу!'.

Правда, длилось это недолго, и уже спустя полчаса после приступа то, что мучило её, стало настолько зыбким и смазанным, что спроси её кто-нибудь о причине случившейся только что истерии, она вряд ли смогла бы дать хоть сколько-нибудь вразумительный ответ.

Что 'не могу'? Почему 'не могу'?

Отплакав, она долго сидела в тишине, прислушиваясь к тому, что происходило у неё внутри.

Обычно если тоска и накатывала, то случалось это во снах, в здравом же уме и трезвой памяти – наоборот – всегда приходило облегчение.

Тем неожиданнее было то, что было – и это ещё не растаявшее до конца ощущение болезненности происходящего, и эта бездонная дыра, в которой гулко и учащённо стучало сердце.

Она и сама понимала, что доля реализата – не самая худшая участь: предвидеть будущее, заглядывать в прошлое – ну, разве можно огорчаться тому, что имеешь глаза или уши?

Однако выходило так, что, оказывается, было можно. Была некая тонкая грань, которую она даже для себя самой боялась определить.

Там, за этой гранью, трава тоже была зелёной, вода тоже была мокрой, а кровь стучала в венах примерно в прежнем ритме, – но существо, таящееся в глубине её души, открывало какие-то немыслимо невозможные глаза и видело за всем этим вечную безбрежную бездну.

Она знала, что бездна эта не была ни страшной, ни странной.

Странными были чувства: они то тупились до полного угасания, то сжигали Аю изнутри, – точь-в-точь как в накрывшем её полчаса назад припадке.

В такие моменты ей начинало казаться, что вот это, переживаемое ею жгучее, глубокое и безымянное и есть то единственно правильное, ради чего в этой жизни вообще стоило что-нибудь делать.

Конечно, она осознавала, что это не так. Конечно, она понимала, что это так же нелепо и так же неправильно, как неправильно пытаться рисовать всеми цветами одновременно: каждая нота в этой вселенской фуге, как каждый мазок на картине – от еле видимых до переплетающихся между собой густых, насыщенных, разноцветных, – должна была иметь свой, особенный, тембр и свою, особую, громкость. Однако то, что накатывало на неё, накрывало её с такой силой, что ноты эти сбивались и трепетали, как затянутая смерчем мошкара.

То, что накатывало на неё, вовсе не было безысходностью хотя бы потому, что Ая не была обычным человеком.

Конечно, многое, присущее людям, досталось ей от них по наследству: ей так же надо было есть и дышать, она так же нуждалась в любви и понимании, а любовь и понимание, которых ей недоставало, были точно такими же утопическими, и получить их было так же нереально, но была и огромная разница. То, что давал ей Бенжи, ложилось на благодатную почву не только её собственной любви, но и её собственного понимания.

Она видела будущее – и своё, и Бенжи. Она видела его так же ясно, как видела, например, капельки влаги на запотевшем от дыхания стектоните или сложенные на коленях руки, и будущее это было неизбежным.

Выходило так, что её 'я больше так не могу' означало то, что именно таким образом будущее изо всех сил стремилось быть реализованным.

Ая вздохнула и под шелест щекочущего между лопаток ветра без крыльев, солдатиком, скользнула вниз, в дыру.

26. 2330 год. Бенжи.

Будучи машиной, Бенжи вполне мог позволить себе не тратить время впустую.

'Дан-дан-дан', прозвонившее у него внутри, застало его в процессе трансформации бездействующих денежных средств в ссудный капитал. Для покупки челнока ему ещё не хватало чуть более пятнадцати миллионов евро.

– Привет, Бенжи, – сказало голосом Аи стучавшееся к нему сообщение.

– Привет, – откликнулся андроид, сдвигая приоритет финансовых операций в сторону и освобождая место для возможности поговорить.

И возможность не замедлила бабахнуть:

– Можешь забрать меня отсюда? – спросила она.

Бенжи хладнокровно прикинул в уме последние политические веяния, собственные финансовые возможности и техническое состояние – своё и челнока:

– Да.

А потом, за те полсекунды, пока длился её облегчённый вздох, он понял, что дело вовсе не в том, что где-то случилось что-то нехорошее, требующее срочного вмешательства: судя по тому, что недавно пережил ирландский Манстер, всюду, где требовалось Аино вмешательство, она могла дотянуться сама.

Следовательно, выходило, что дело сейчас именно в нём, в Бенжи. Вот только откуда такая срочность?

– Откуда такая срочность? – улыбнулся он.

– А когда начинается срочность? И в каких единицах её измерять? – вопросом на вопрос ответила Ая, и в голосе её было столько удручённости, что улыбка медленно сползла у Бенжи с лица.

– Я всё понял. Хорошо, – согласился он и переключился на активацию местного вызова, по космопорту.

***

Сидящего за столом человека он безошибочно идентифицировал, как директора по операциям Орли Алера Лероя.

– Здравствуйте, мистер Лерой. Я бы хотел оплатить из частных средств полёт на околоземную орбиту.

– А почему вы пришли именно ко мне? – поинтересовался тот. – Фрахтом кораблей занимается чартерный отдел. Это не здесь.

– Дело в том, мистер Лерой, что это будет бербоут-чартер на Альфу, и в конечном итоге я бы хотел провезти на Землю реализата. Чартерный отдел говорит, что им нужна ваша виза.

Директор по операциям Орли оторвался от развёрнутого перед ним голографического экрана и внимательно окинул андроида взглядом с ног до головы:

– В принципе, в частно-финансируемом полёте в космос нет ничего экстраординарного. А с учётом специфики вашей основной работы бербоут-чартер ничем не отличается от обычного фрахтования судна вместе с пилотом. Если у вашего пассажира не будет проблем с миграционным контролем, вы можете провезти через терминал Орли кого угодно, хоть самого господа Бога. Давайте ваш договор.

– Спасибо, мистер Лерой, – расплылся в улыбке Бенжи, протягивая ему заполненный бланк.

Сборы прошли второпях, потому что время взлёта, выданное ему дежурным диспетчером, только-только позволяло отстреляться с оплатой фрахта, технической инспекцией, гостевой визой для Аи, топливом и пошлинным сбором.

Однако по большому счёту то, что смущало выдававшего задание на полёт диспетчера, самого Бенжи лишь подзадоривало: он гладко укладывался в собственные расчёты. Перед самым вылетом он позвонил Ае, чтобы сказать только одно слово:

– Жди.

Когда он вырулил со своего семнадцатого пути на взлётно-посадочную полосу и пошёл по ней, набирая скорость, было два часа пополудни. Сто сорок, сто восемьдесят, двести двадцать, подъём...

Машина задрала нос и плотно легла на поток, а Бенжи зафиксировал угол тангажа и позволил себе бросить взгляд на открывающийся вдалеке горизонт. Воздух был на редкость чистым – без пыли, облаков и тумана; солнце светило так, что забивало чувствительную электронику сплошным белым.

Пока Земля внизу удалялась и делалась круглой, он не думал ни про Аю, ни про Альфу, ни про то, что будет дальше: будущее он умел прогнозировать только на основе достаточных данных, а данных у него пока не было почти никаких.

– ju'i la alfa .i ba'apei mi*, – обозначился он, когда Альфа стала размером с крупное яблоко.

Альфа долго молчала, и только потом, когда Бенжи уже почти закончил стыковку, отозвалась голосом Джоша:

– re'i .i la aias cu caca'o denpa do fe'eco'a la alfa*

Ая ждала его почти на том же месте, сидя на траве у самого шлюза.

– Я безумно скучаю по тебе, когда тебя нет, – прошептала она, поднимая на него глаза.

– Иногда я вижу, что вы, люди, удивительно похожи на нас, – ответил Бенжи, опускаясь рядом. – Когда планируете, когда алгоритмы синтезируете в процессе решения задач. А иногда я вижу, что вы совершенно другие. И цели ваши другие, и способы их достижения какие-то парадоксальные. Тоска, скука, огорчение, страх – это же так затратно и так непродуктивно... Сколько ни бойся, сколько ни тоскуй, сколько ни огорчайся – ни страх, ни тоска, ни огорчение тебя никогда ни от чего не спасут.

Ая, не говоря ни слова, подвинулась к нему поближе, и он в ответ обнял её за плечи своей тонкой серебристой ручкой.

Пару минут они так и сидели – молча, глядя на то, как неподалёку, в нескольких десятках метров от шлюза, озадаченно топчется брошенный Аей дом.

– Испуганному и тоскующему очень трудно удержать ситуацию, – сказал Бенжи. – Хотя в итоге однозначная мотивация, наверное, стоит и тоски, и огорчений, и всего остального.

Да, кивнула Ая, с мотивацией у вас, у машин, и правда не очень кучеряво.

– Между прочим, у меня твоя репатриация запланирована на четыре часа на сегодня, – снова подал голос андроид. – И в мой план входит наличие у тебя собственных планов. Видишь ли, я никогда не был озадачен многими важными вещами. Например, жильём.

– С планами у меня пока неважнецки, – Ая сорвала травинку и поднесла её на раскрытой ладони поближе к лицу, внимательно наблюдая, как та сосредоточенно и деловито отращивает глазки и ножки. – И ты будешь смеяться, но некоторые важные вещи проплывают и мимо меня тоже. Правда, боюсь, в твоей 'колыбели' мне действительно будет немного тесновато.

– Я думал про Прагу, – сказал Бенжи. – Но мне кажется, что это плохая идея.

Плохая, согласилась Ая.

– Значит, мы купим квартиру в Париже, – подытожил андроид. – Если я правильно понимаю, вещей у тебя немного?

– Я, – пожала плечами Ая.

А потом она снова сидела в пассажирском кресле – том же самом, что и восемь лет назад, – так же спелёнутая той же противоперегрузочной парой под самый подбородок.

– Ну что, – подмигнул ей Бенжи, отрываясь от Альфы и разворачивая материнский челнок носом к клубящимся далеко внизу облакам. – Поехали, покатаемся?

***

– ORY, готовность к посадке, пассажир на борту, – сообщил он при довороте на посадочный курс, слушая, как в эфире обезличенный человеческий голос бубнит зачем-то про эшелон перехода, и повернулся к Ае: – Я буду ждать тебя у выхода.