Текст книги "Граница"

Автор книги: Минель Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

БЫЛ СОЛДАТ...
Рассказ

Он шел безлюдной улицей, мимо затихших домов. На широкой площади открылось небо – при всех звездах, как на параде. Он залюбовался им и замедлил шаги.

В гостинице потребовали документы. Ченцов протянул паспорт.

– Надолго приехали? – спросила дежурная.

– Нет.

– Командировочное...

– Я приехал по своим делам, – объяснил он.

Дежурная сухо заметила:

– Принимаем только командировочных.

– Где ж ночевать?

– Где дела, там и ночуйте.

– Странные у вас порядки, – сказал он устало.

Она рассердилась:

– А вы не указывайте. Уж какие есть. Не мое решение – горисполкома... Гостиница-то одна. Разве вместишь всех?

Ченцов молчал. Дежурная посоветовала:

– Идите к знакомым.

– У меня нет знакомых.

Она уловила в его голосе грусть.

– Ладно. Если до утра – койка найдется. – И стала выписывать квитанцию. – Паспорт останется у меня.

– Хорошо, – согласился он.

Дежурная сделала знак подождать. Встала и закрыла конторку.

– Идемте! – Притопывая каблучками, повела на второй этаж. – Это ваш номер.

Ченцов подошел к окну и смотрел на горы. Смотрел пристально, долго, до боли в глазах. Собственно, гор не было видно: сплошная громада чернеет, угадывается. А он видел. Скалы. Пропасти. Сейчас он был там. Под небом. Выше туч. Скидывал мокрые рукавицы. Разгребал снег. Захлебывался ветром.

Дежурная задержалась:

– Ка горы смотрите?

– Я жил здесь, – ответил Ченцов. – Семь лет назад.

– Ну как, изменился наш город?

– Еще ничего не видел. Прямо с поезда... Хотя, судя по вашей гостинице, не изменился.

– Что вы! – возразила она. – Новую гостиницу строят. А домов понастроили – ужас!.. Поезжайте в новый город.

– Не успею.

– Как так? Приехали в город, где столько лет не были и вдруг – не успеть! – Поморгала. – Вы долго здесь жили?

– Вечность.

– А вы в какую организацию?

– Так, по делам...

Она спустилась в дежурку и достала его паспорт. Из паспорта выпала повестка в народный суд.

Ченцову не спалось. Он лежал с открытыми глазами. В распахнутую настежь форточку врывался холодный воздух. Мысли были тяжелые, как горы, и давили, как горы.

Сквозь дверную щель проникал свет. Ченцов отвернулся к стене.

Завтра, наконец, всё решится. Странно: семь лет как разошлись, а Ольга все ещё его жена. Семь лет!

Он не видел ее с тех пор. Но где-то в глубине души... Она, пожалуй, тоже его любила. Это проскальзывало в письмах. Письма приходили всё время. Он отвечал.

Почему разошлись?

Об этом обязательно спросят на суде.

Почему?

«Закрою форточку и засну!»

Он подошел к окну. На полном диске луны – силуэты чинаров. Он вспомнил дорогу к тем чинарам. Не пылит дорожка лунная... Это она говорила. Ольга.

Опять Ольга!..

Он резко захлопнул форточку. Спать. Обязательно спать! Он должен завтра чувствовать себя свежим. Должен выглядеть хорошо.

Кровать прогнулась под ним, заскрипела.

...Да, семь лет... А прожили вместе каких-нибудь три года. Из них половину... Она шутила: «письменная жизнь!» – и хранила все письма и все конверты с треугольным штампиком «солдатское»...

Наверное, в парке осталась эта «Площадка танцев». Отлетел каблук. Смешно...

Конечно, он любил и сразу сделал предложение. Если человек в горах и только раз в полгода спускается в город... А если бы встретилась не она? Да, а что, если б не Ольга?!.

В загсе работала ее подружка – Лера. Нет, кажется, Люся. Да, Люся. Заочно училась в каком-то институте.

Не всё ли равно!..

Он натянул на голову одеяло. Спать.

Их часть стояла за тремя перевалами. Граница, ничего не скажешь... Весной начинались обвалы. Выворачивало столбы и приходилось восстанавливать линию.

Однажды сращивали провода, и вдруг сверху донесся шорох. Грудь схватило ледяным дыханием. Закружило. Понесло... Отлежался и пошел отыскивать напарника.

Акрам сломал ногу. Тащить его на спине – нельзя: сломанная нога болтается. Можно представить, каково Акраму. Надо придумать что-то другое...

Он полз, тащил катушку с проводом. Разгребал снег руками. Очень трудно отыскать концы провода. Почему-то все эти мелочи не забываются.

Вернулся к дороге. Негнущимися пальцами достал из-за пазухи трубку. Воткнул штепсель в розетку на столбе. И опять связи не было.

Акрам стонал.

– Будешь говорить с заставой! – передал ему трубку и – опять в снег. Нашел концы провода. Лег на спину. Подтянул один конец и взял в зубы. Потом – другой. Хлестнуло, будто нагайкой. С тех пор на губе отметина.

Вот она. Нащупал языком...

Хочется пить. И тогда очень хотелось.

...Начальник отряда объявил благодарность. Предоставил отпуск на десять суток. Ченцов провел их с Ольгой. Подумалось: десять дней, которые потрясли мир. Так и было.

Они куда-то идут. Ольга поет. Он помнит:

 
Если милый не жалеет,
Если милый не умеет
Даже губы,
Даже губы,
Даже губы
Отогреть!..
 

– Умею! – кричит он. Губы у нее солоноватые и горячие...

Ченцов открыл глаза. Луч света струился над головой.

...А как-то в парке на танцевальной площадке к ним подошел лейтенант.

– Разрешите пригласить вашу даму?

– Пожалуйста. – Словно заворожили новенькие погоны.

Лейтенант протянул Ольге руку. Она пошла. Потом он подвел ее к Ченцову.

– Я здесь недавно. Еще никого не знаю. – И попросил разрешения станцевать с ней еще раз.

– У нас билеты в кино, – нахмурился Ченцов и увел Ольгу.

– Мы правда идем в кино? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Просто я не хочу, чтобы ты с ним танцевала.

Ольга удивилась:

– Но ведь ты сказал – пожалуйста?

– Что же я еще мог ответить? А уж дальше тебе самой надо было решать.

Она прижалась к его плечу:

– Не хочу решать. Ты решай. Всё за меня решай. Ладно?..

Она была первым человеком, который вот так открыто доверился ему.

После демобилизации поселился в их доме... Их доме. Их!...

Он сорвал с головы одеяло. Не думать. Ни о чем не думать. Лежать и не думать!..

А как-то принес зачетку. Одни пятерки за первый курс.

– Поздравляю! – Ольга так и светилась счастьем.

И в который раз он спросил:

– А почему бы тебе не учиться?

Она вздохнула:

– Я чем-то переболела в детстве. – И сослалась на мать: – Спроси, если не веришь.

– Тебе не скучно сидеть дома? – спросил он в другой раз.

– Так ведь хорошей жене это просто необходимо.

И это были не ее слова. Так говорила ее мать.

Проблема тещи встала на повестку дня.

Ольгу приучили не иметь своего мнения. Она слепо полагалась на всех. Он попытался объяснить ей, что так жить нельзя. Но она не поняла и разрыдалась. И тут на него набросилась теща.

Мы все хотим видеть в своих женах помощника, друга. Умного друга... Как узнать в юной девушке на танцплощадке, какой она будет женой? Какой тещей будет ее, молчаливая при первом знакомстве, мать?!. И вообще, зачем торопиться с женитьбой, если ты еще солдат?..

Ченцов сдавил руками виски.

...Ольга говорила вечером, когда он приходил с занятий:

– Читала рассказы Фолкнера. Хорошие. Только непонятные.

Она читала всё, что попадется под руку.

А однажды сказала, гладя его жесткие волосы:

– Ты бы к соседям сходил. Кому плитку починил, кому приемничек.

– Зачем? – удивился он.

Теща повела речь о деньгах, и он всё понял.

Конечно, лишние деньги не помешают. Но как же вот так просто идти к чужим людям, словно за милостыней...

Надо уехать отсюда. Пожить одним. Эта мысль стучала в мозгу все настойчивей.

Он списался с Акрамом. И однажды сказал:

– Поедем, Ольга.

– Надо спросить у мамы, – растерялась она.

Теща не возражала.

– Только вначале сам устройся, а уж потом жену забирай.

«А ведь я не сплю!» – рассердился на себя Ченцов и перевернулся на другой бок.

Не приехала Ольга.

Письма, письма. «Письменная жизнь»...

И вот позади семь лет.

Неужели за это время ему не встретилась женщина, которую бы смог полюбить? Или просто не разглядел, испугавшись ошибиться еще раз?

Ольге проще: доверчивая, мягкая, она быстро привыкает к людям. Мать снова ее сосватала. И теперь, кажется, Ольга с кем-то живет. Впрочем, какое уж там «кажется», если у них родился ребенок. Сын!..

Значит, у нее жизнь сложилась.

...За окном посерело.

Выспался, нечего сказать! И стоило добиваться гостиницы. С таким же успехом мог бы бродить по городу.

И вдруг глаза стали слипаться. Он открыл их, когда было уже светло.

В вестибюле заметил дежурную.

– Вот паспорт. Понадобится. А насчет койки – не беспокойтесь. Номер пока не занят.

Не верилось, что декабрь. Снега на улице не было. Ярко светило солнце.

Ченцов шел, задумавшись, и удивился, когда вдруг оказался перед серым двухэтажным зданием с резным карнизом. На фронтоне – герб с пятиконечной звездой в лучах солнца.

В этом здании решаются судьбы. И его, Ченцова, судьбу, тоже решат. Хотя она уже и без того решена.

Снова навалилась тоска и тревога.

В приемной секретарь – молодящаяся, предупредительная, знающая себе цену женщина – спросила вежливо:

– По какому делу?

Он достал повестку.

– Ах, Ченцов. – Она показала на дверь. – Пройдите к судье, гражданин.

Он оказался в комбате с широкими окнами. За столом – женщина в синем костюме. Подчеркнуто строгая. Стол низкий, тяжелый, заваленный папками. Несгораемый шкаф...

Он вдруг почувствовал робость.

– Дело мое должно слушаться... О разводе.

Судья положила локоть на стол. Прижала палец к щеке.

– Я сегодня не могу разобрать ваше дело, товарищ Ченцов.

– Почему? – недовольно спросил он.

– Отложили на послезавтра, Семен.

Он нахмурился: еще два дня.

И вдруг опешил. Как, как она его назвала? Семен?!

Теперь он смотрел на нее. Миловидная, но усталая. На шее газовая косынка. Золотые волосы стекаются в тугой узел, открывают высокий лоб и маленькие уши, схваченные клипсами. Черные глаза с монгольским разрезом. Где-то он уже видел эти глаза. И едва заметную оспинку на щеке.

Она поправила косынку. Удивительно знакомым движением – неторопливым и мягким.

Ченцов вдруг вспомнил это движение. Спросил, еще не веря себе:

– Вы... Это вы?!

И увидел девушку в ситцевом платье, какую-то лучистую. В косынке, которую она поправляла вот таким же движением. С букетом цветов. Эти цветы она преподнесла им с Ольгой в тот памятный день...

Ну конечно же, она училась в юридическом. А он шутил, что с ее характером нельзя быть судьей. Слишком мягкий.

Заступалась Ольга: «Это у Лены-то мягкий? (Ах, вот как, значит, ее зовут!) Да ты не знаешь. Она – сильная. Она всё может».

– Лена, вы?..

Она кивнула и провела рукой по папкам:

– Очень запутанное дело о хищении в промкомбинате. Понимаете: фиктивные счета, приписки, «черная» касса. Сейчас будем слушать.

Теперь ему не хотелось уходить отсюда.

– Процесс открытый?

– Открытый.

– Можно послушать?

В дверях показалась секретарь:

– Елена Петровна, все в сборе.

– Так я послушаю, – сказал он.

Она улыбнулась:

– Пожалуйста...

Огромный зал. Потолок расписан квадратами. Тяжелая люстра. На стенах – ромбы. Высокие окна. Одно – с решеткой. Под ним за железным барьером привинчена к полу скамья.

Стол для адвокатов. Напротив – другой стол. Тоже под зеленым сукном. Здесь – прокурор и судэксперт. На помосте еще один стол и три кресла.

Зачем в судах кресла с такими высокими спинками?..

Зал переполнен.

На скамье подсудимых – двое. Конвой.

– Суд идет!

Лена, нет не Лена, а председательствующий объявляет судебное заседание открытым. С этой минуты всё здесь подчинено ей. Она – закон.

Но Ченцов видит девушку с букетом. Ловит себя на мысли, что это уже не та девушка, и что ей, по сути говоря, нет никакого дела до него.

Он смотрит на нее и тоже видит Закон.

...Слушается дело. Уже установлены личности подсудимых, состав суда, прокурор, адвокаты. Отводов суду нет. Ходатайства?

Поднимается человек в полувоенном костюме; в таких часто ходят хозяйственники. Мясистый нос, тонкие, нервные губы. Лохматые брови потянулись к вискам и почти срослись с бакенбардами. Выражение лица неприятное. Просит вызвать таких-то и таких-то свидетелей, приложить к делу копии телеграмм, справку какой-то конторы.

– Зачем нужна справка? – спрашивает судья.

– Подтвердить, что план по ассортименту был выполнен, – небрежный кивок в сторону прокурора. – Это в отношении премиальных, которые мы, якобы, получили незаконно.

Подсудимый шумно садится, и человек рядом с ним сжимается. Он в телогрейке. Комкает в руках шапку. Лицо измученное. Ходатайств не имеет.

Судья читает:

– Произведенным расследованием установлено... – Какие-то фамилии, цитаты из протоколов допроса. – На основании изложенного обвиняются...

Ченцов вспоминает: он идет с Ольгой в горы. Держатся за руки. Молчат. Неизвестно откуда появляется моряк. В бескозырке. Вихрастый. Улыбается Ольге.

– Полегче! – предупреждает Ченцов.

– Не бойся, братишка, – отшучивается моряк, – вторым бортом не стану.

А потом, на своей свадьбе, Ченцов вновь с ним встретился. Моряк сидел рядом с Леной. И не спускал с нее глаз. Интересно, где он сейчас работает? Наверное, у них дети?

Ченцов смотрит на Лену, словно она скажет ему: райкомовский работник, детей трое...

Но Лены нет. Есть судья, которому медленно, с апломбом отвечает директор комбината:

– Неправильно получал подъемные? Может быть. Или взять командировочные, когда ездил на своей «Победе», а получал проездные. Тут, стало быть, не учел... Ну, а в отношении прочего – фиктивки там разные. Извините. Семнадцать тысяч. Это – главбух! – уничтожающий жест в сторону другого подсудимого. – С него и спрашивайте. А я в государственный карман не лазил.

– Но вы подтверждаете, что неправильно получали подъемные, – говорит председательствующий. – И командировочные. А кто вам их выплачивал? Разве не государство?

Встает человек в телогрейке. Голос у него дрожит:

– Я виноват, граждане судьи... Очень виноват... В том, что верил ему, директору нашему. Не мог даже допустить мысли, что счета представлялись подложные.

– Че-пу-ха! – взрывается бывший директор.

Как разобраться: кто из них прав, кто виноват? Или, может быть, оба виноваты?

Ченцов испытующе смотрит на судью. Ей очень идет синий костюм. Острая, поперечная складка на лбу. И оспинка на щеке. Оспинку, правда, не видно. Но Ченцов знает, что она есть. Может быть, один он в зале это знает.

Председательствующий обращается к прокурору: есть ли вопросы?

У прокурора – седые виски. Высокий. Спокойный:

– Вы подтверждаете, Солярин, что двести тридцать декалитров вина, приписанные к плану третьего квартала, были выработаны в сентябре?

– Да, – небрежно отвечает Солярин.

– И это дало вам возможность получить премиальные?

Бывший директор нетерпеливо поводит шеей.

– Тогда я прошу суд заслушать эксперта.

Ченцов смотрит на эксперта. Маленький, подвижный. Шуршит бумажками.

Но судья напоминает установленный порядок следствия. Эксперту предоставят слово в конце судебного заседания. Прокурор соглашается.

Ченцов с уважением смотрит на председательствующего. И это – Лена?!

...Так, значит, о моряке. Удивительно, как мог забыть о нем и о Лене. И как вдруг всё это вспомнилось. И вот он завидует им. Завидует, потому что живет на свете бобылем.

Друзей много, а дома он – один. И когда находится в аппаратной – там тоже один. И когда вечерами бывает у Акрама. И когда трехлетняя Назира обнимает его перепачканными шоколадом ручонками. И когда пятилетний Рустам взбирается на плечи. И когда с Назирой и Рустамом идет гулять. Там он тоже один. Правда, в редкие минуты он чувствует себя счастливым. Но это – не его счастье.

А Лена тоже счастлива. И моряк...

Перед судом – свидетель Баратов, механик промкомбината. Он в кирзовых сапогах и прорезиненном плаще. А под плащом, на спецовке, должно быть, комсомольский значок. Рубит фразы:

– Подсудимых знаю. Личных счетов не имею.

– А вы, Солярин? – спрашивает судья.

– Н-не помню, – мохнатые брови сдвигаются.

– Точнее, Солярин.

– Не имею.

Свидетель рассказывает, что запасные части приобретались у барышников втридорога, централизованное снабжение игнорировалось.

Бывший директор ерзает, делает непонятные знаки. Адвокат – человек с коричневой лысиной, в роговых очках – перехватывает эти знаки. Пытается вставить реплику.

– Не мешайте! – властно предупреждает его судья.

«Правильно!» – соглашается про себя Ченцов.

Наконец адвокат получает слово.

– Так вы заявляете, что двигатель к «С-80» был приобретен незаконно? А за сколько, позвольте вас спросить?

– Смотрите том третий, страница девяносто четвертая, – охлаждает его пыл судья. – Не нужно задерживать следствие.

Адвокат смотрит том третий, страницу девяносто четвертую и умолкает.

«Неужели это – Лена? Та самая Лена с «мягким» характером?» – думает Ченцов.

– У нас личные счеты! – кричит Солярин. – Я не признаю показаний свидетеля!

– Признавать будете не вы, а суд – спокойно поправляет судья. – А насчет личных счетов – напрасно. Вы сами подтвердили, что не имеете личных счетов к Баратову.

«Такая не скажет: решай сам, решай за меня!» – думает Ченцов.

Он смотрит на Елену так, словно сделал открытие.

После судебного заседания они вместе выходят на улицу. Ченцов хочет спросить ее о моряке, вообще о том, как она живет, но почему-то говорит о деле, которое сегодня слушалось в суде. Откуда берется вся эта мразь и как можно защищать Солянкина?

– Солярина, – поправляет Елена.

– Ну, Солярина, – искренне возмущается он. – Солярин – жулик. Самый настоящий жулик. Я убежден в этом.

– Одного убеждения мало, – возражает она. – Нужны доказательства.

– Солярин – беспардонный, страшный человек! – настаивает Ченцов.

– Вы разве его знаете?

Он даже останавливается.

– Кто – я? Понятия не имел, что он существует.

Елена смотрит на него испытующе:

– Но ведь если так, вы можете ошибиться. Не всегда первое впечатление самое верное.

– Знаю, знаю, – вдруг улыбается Ченцов. – Только я верю своей интуиции.

Она тоже улыбается и предлагает:

– У вас, наверное, свободный вечер, Семен. Зайдемте к нам, посидим.

Он застигнут врасплох. Знает: одному будет очень тоскливо. И не хочется возвращаться в гостиницу. Но, с другой стороны, прийти в чужую семью...

Он решается:

– Я сейчас! – сворачивает к гастроному.

Она ждет на улице.

Он возвращается скоро.

– А вот это можно было не делать, – мягко упрекает она, показывая глазами на его сверток.

С гор дует ветер. Сгущаются сумерки. Желтой мережкой вспыхивают фонари...

Желтый свет льется из-под абажура. Ченцов сидит в небольшой уютной комнате. Рядом стеллажи с книгами. Между ними заблудившийся медвежонок. Над стеллажами – этюд маслом. На столе «Виргинцы» Теккерея.

Разговор не клеится. Что-то о погоде, о кино.

Она прислушивается к звонку в передней. Выходит открывать дверь.

Моряк!..

И вдруг ему хочется, чтобы моряк не приходил.

Но входит Елена. Одна. Он вопросительно смотрит на нее.

– За газ собирают деньги.

Она накрывает на стол. Эти пирожки, наверное, с мясом. Как давно он не ел домашние пирожки! Она разворачивает сверток.

– Всё-таки коньяк?

Первый тост – за хозяйку дома, второй – за гостя.

– Так ты что же, одна живешь? – Он не замечает, что перешел на «ты».

Она не поправляет его.

– Одна.

Сейчас он спросит о моряке.

– Давай еще выпьем.

– Пей, – отвечает она.

– А ты?

– Я не хочу больше.

Она пересаживается на диван. Он наполняет стопку до краев.

– Твое здоровье! – и выпивает залпом.

– А помнишь, как в ливень, – тихо говорит Елена. – Да, это был настоящий ливень... Я куда-то спешила и промокла до ниточки... А ты встретил и спрятал меня под шинель?

– Не помню, – сознается он, досадуя на себя.

Она смеется, чуть подзадоривая:

– А ты хороший, Семен. Это ведь было. И так было тепло под твоей шинелью.

Он подсаживается к ней и берет за руки. Она улыбается и неожиданно говорит:

– Знаешь, Семен, а повидайся-ка ты завтра с Ольгой.

Он смотрит на нее растерянно.

– Семь лет – срок большой, – продолжает она. – И я, конечно, могу вас развести. Но, как судья, я должна вначале попытаться вас примирить. Как друг – тем более... Скажу честно: такие попытки редко удаются. Уж если люди решили разойтись – они расходятся. И я бы, например, от нашего кодекса о браке, семье и опеке мокрого места не оставила... Не на суде, раньше нужно вмешиваться в семью. Пойми меня: вмешиваться – не значит мешать; укреплять семью, научить людей жить красиво... Ты спросишь: почему же я предлагаю повидаться с Ольгой? – Она задумывается, словно подбирая слова, которые бы он лучше понял. – Да потому, что Ольга еще любит тебя.

Он делает нетерпеливое движение.

– Подожди, – говорит она. – Как судья и как друг я не могу признать причину вашей размолвки состоятельной. Кто же не ошибается в двадцать лет?.. Подумай, Семен. И если в твоем сердце еще сохранилось чувство – не глуши его.

Неужели всё, что только что было в этой комнате – и вино, и ее руки – тепло их он еще чувствует, – неужели всё для того, чтобы выслушивать судейские сентенции?

– Но у нее ребенок, – возражает он, подыскивая самые веские аргументы. – И у ребенка – отец.

Теперь они снова сидят за столом. Она долго мешает ложечкой в чашке. И вот он видит ее глаза – прямые и честные:

– Отец не любит ребенка. И не любит Ольгу.

Ченцов в недоумении:

– Зачем же тогда ей понадобился развод?

Она говорит, отставляя чашку:

– Это очень сложно, Семен, дорогой... Сложно страшно... Дело в том, что у человека, с которым жила Ольга, есть другая семья. В другом городе. И есть ребенок. Вначале он скрывал это. А когда она должна была родить, заявил, что вернется к прежней семье.

– А потом? – напряженно спрашивает Ченцов.

– Потом нужно было регистрировать ребенка, и Ольга не захотела тебя связывать.

– Ну, а где же этот... отец? – говорит он, с беспокойством думая об Ольге.

– Его нет, – отвечает Елена. – И лучше тебе не знать, где он и кто он. Я уверена, что он никогда даже не вспомнит о ребенке. Никогда не встанет на вашем пути. Вот и подумай. До завтра.

Ченцов молчит. Он не был подготовлен к такому разговору. А она продолжает:

– Мне хотелось повидаться с тобой до суда, потому я и отложила дело. Уж ты, пожалуйста, извини.

Он вдруг догадывается:

– Тебя Ольга просила?

– Нет, нет! – перебивает она. – Поверь, Ольга меня ни о чем не просила. – До Ченцова с трудом доходит смысл ее слов. – А ребенок...

Он вставляет раздраженно, чувствуя себя усталым жалким:

– Дело не в ребенке. А в том, что столько лет мы могли обойтись друг без друга.

– И всё-таки повидай ее, – мягко, но настойчиво просит Елена.

На утро Ченцов встает разбитый, с тяжелой головой. Ни о чем думать не хочется.

Он надевает пальто и спускается в вестибюль.

С дивана поднимается женщина в белой шубке. Прижимает к груди ребенка.

– Ольга? – изумляется Ченцов.

Она кивает смущенно и радостно. Глаза влажные.

Он идет навстречу.

– Пойдем отсюда, – просит она, глотая слезы...

Свежо. Еще не улегся ветер. Ольга заботливо подвертывает одеяльце.

– Вот, – говорит она виновато, показывая на сына.

Что-то вскипает в груди, похожее на обиду, но Ченцов заставляет себя улыбнуться.

Они идут, не замечая прохожих.

– Я знала, что ты приехал, – говорит Ольга смущенно. – Мне, наверное, не следовало тебя видеть. Но знаешь, как-то очень хотелось.

– Сколько времени мальчику?

– Три месяца.

– Замерзнет.

Она качает головой.

– Всё-таки лучше зайти в помещение, – настаивает Ченцов, зная, что она согласится.

И действительно, Ольга спрашивает:

– Куда?

Он показывает на столовую:

– Заодно и позавтракаем.

Она кивает, и он узнает прежнюю, безропотную Ольгу.

Без шубки она кажется девочкой – стройной и тонкой. Но где же ее коса? И разве это ее глаза – беспокойные, грустные? И губы – бескровные, стертые.

Ему становится больно.

Ольга прикрывается косынкой, чтобы накормить ребенка.

– Я часто вспоминаю, как мы вместе ходили в горы... – говорит она.

– Да.

– А помнишь...

Официантка подает шницель. Ченцов лениво берет вилку. Ольга к еде не притрагивается.

Перед ним – женщина, которую он любил. Ченцов пытается заставить себя поверить в это. Пытается расшевелить то светлое чувство, что теплилось в нем все эти годы. Но чувства нет. Есть только жалость.

Говорить ли, что вчера был у Елены?

Он хмурится:

– Как фамилия, ну... отца твоего ребенка?

– Солярин, – выдавливает она.

Он где-то уже слышал эту фамилию. И вдруг холодеет:

– Солярин? Директор промкомбината?!

Она опускает голову.

Он задыхается от возмущения и обиды. Так вот почему Елена...

– Солярин, Солярин! – восклицает он. – Понимаю: персональная машина и всё прочее... И это, конечно, твоя мать!..

– Мама умерла недавно, – покорно вставляет Ольга

– Прости, – смущается он. И снова говорит резко: – Ты почему не в суде? Иди. Скорей. Его, может быть, оправдают!

Она сидит поникшая, жалкая, не знающая, что делать. Повтори он это еще раз – и она побежит в суд. Неужели жизнь ничему ее не научила?

«А меня?» – думает Ченцов.

Только сейчас он понял, что обокрал себя – и в тот роковой день, когда расстался с Ольгой, и потом, все эти годы, с мальчишеским пренебрежением думая о женщинах и потому не понимая их.

– Мы что-то прозевали с тобой, Ольга! – говорит он.

Она молчит. И тогда он спрашивает о том, что мучает его со вчерашнего дня:

– Кстати, куда делся тот моряк, помнишь, он был на нашей свадьбе?

Ольга осторожно отнимает грудь от ребенка.

– Не знаю. Скрытная она, Лена... Да по всему видать... Так и живет одна. Сильная... А вот я не смогла. – И слова звучат непривычно, твердо: – Выходит всё у нее впереди... самое лучшее... А у меня...

Декабрьский вечер. Теплый. Только на юге бывают такие вечера в декабре.

Перрон. Фонари. Руки – в перчатках, без перчаток. С цветами. Без цветов. Намокшие от слез глаза. Смех.

Ченцов смотрит из окна вагона. Его провожает Ольга. Они теперь совсем чужие. Но Ольга молодец, что пришла его проводить. Он сказал: не надо, а она пришла. И сейчас ему это приятно.

Рядом с Ольгой стоит Елена. Она здесь, чтобы Ольге не было так тяжело.

– Поезд семьдесят восьмой отправляется с первого пути! – бездушно хрипит репродуктор.

Ченцов смотрит на Ольгу и Елену, и чувство такое, будто он что-то недодумал, недоговорил. И этих «недо» собирается много...