Текст книги "Лицо тоталитаризма"

Автор книги: Милован Джилас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

5

Результатом всего сказанного может быть впечатление, что коммунистическая революция всегда – величайший обман и историческая случайность. В известном смысле это зерно: ни одной революции не требовалось столько особых обстоятельств и ни одна не сулила так много, а выполнила так мало из обещанного.

Демагогия, уклончивость, непоследовательность характерны для коммунистических вождей, а тем более когда им приходится обещать сверхидеальное общество и "отмену всякой эксплуатации".

И все-таки нельзя сказать, что коммунисты просто обманули народ: что-то намеренно, сознательно "наобещали", а потом – не выполнили. Дело тут вот в чем: они не могли выполнить того, во что сами фанатично верили. Они, понятно, не признаются, нет у них сил в этом признаться даже тогда, когда вынуждены действовать практически прямо противоположно обещанному в революции, притом обещанному принципиально. Признаться означало бы, по их мнению, признать и саму революцию излишней. А это, в свою очередь, стало бы признанием и их собственной ненужности. Что невозможно – даже для них, особенно для них.

Конечные результаты некоей общественной коллизии никогда не бывают и не могут быть такими, какими их наперед задумывают ее участники, ибо зависят они от труднопредсказуемого стечения бескрайнего количества обстоятельств, которые мысль человеческая и опыт предвидеть и подчинить себе могут лишь частично. Это тем более относится к революциям, требующим сверхчеловеческих усилий, вершащим в обществе крутые радикальные перемены и с неизбежностью порождающим и обусловливающим абсолютную веру в то, что после победы придет наконец к людям долгожданное счастье, наступит свобода. Французская революция свершилась во имя разума, с верой в конечный приход свободы, равенства и братства. Русская революция совершена "во имя научного мировоззрения", ради создания бесклассового общества. Но ни та ни другая не смогли бы дойти до конца, не имей революционеры, а с ними и часть общества, твердой веры в свои идеальные цели.

Иллюзорная вера коммунистов в постреволюционные возможности была даже большей, чем у тех, кого они вели за собой. То, что индустриализация неминуема, коммунисты были способны узнать и знали, но о ее последствиях для общества, об общественных отношениях, которые из нее проистекут, – обо всем этом они могли только гадать.

Официальные коммунистические историки и в СССР, и в Югославии преподносят революцию исключительно как плод заранее продуманной вождями акции. Сознательным, продуманным был лишь курс на революцию и вооруженную борьбу, а формы рождались в непосредственном потоке событий, в конкретном действии, где и обтачивались. Примечательно, что Ленин, безусловно один из величайших революционеров в истории, не представлял, ни когда начнется, ни в каких формах будет протекать революция вплоть до момента, пока ему на это не указала прямая действительность и конкретика борьбы. В январе 1917 года, за месяц до Февральской революции и всего за десять месяцев до Октября, приведшего его к власти, он, выступая перед молодыми швейцарскими социалистами, сказал:

"Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении Швейцарии и всего мира, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции"2.

Стоит ли даже речь вести о том, что Ленин или кто-то иной был в состоянии предвидеть общественные последствия революции, предугадать, какие отношения сложатся в обществе во время и по окончании длительной, сложной борьбы?

Между тем, хотя коммунистические цели сами по себе и оказались нереальными, коммунисты, в отличие от революционеров прошлого, продемонстрировали максимальный реализм при осуществлении того, на что у них хватило сил и к чему, в конце концов, сводилась их историческая роль. Они осуществили промышленную революцию, притом единственно возможным способом: установив свое абсолютное тоталитарное господство.

При коммунистической революции впервые в истории сами революционеры после своей победы не только не исчезают с политической сцены, но с предельной практичностью, хотя и не освободившись от революционных иллюзий, приступают к строительству общественных отношений, совершенно противоположных тем, в которые верили и которые обещали создать. По ходу своего дальнейшего – индустриального – продолжения и преображения коммунистическая революция самих революционеров обращает в творцов и хозяев новой общественной ситуации.

На поверку неточными оказались конкретные предвидения Маркса, но в еще большей степени это относится к ленинским замыслам строительства свободного, бесклассового общества с помощью диктатуры. Между тем то, что сделало революцию неизбежной – промышленное переустройство на базе современной технологии, воплощено в жизнь.

В отличие от объективного закона, подтвердившего, как обычно, свою универсальность и, следовательно, если можно так выразиться, – свою непогрешимость, роли людей вновь предстали лишь частично и относительно надежными, а их предвидения – лишь частично и относительно точными.

6

Делая заключения не по тому, что демонстрирует действительность, а только по законам формальной логики, можно сказать: поскольку коммунистическая революция в особых условиях и с опорой на государственное принуждение совершила аналогичное проделанному индустриальной революцией, капитализмом, на Западе, то она и есть не что иное, как революция государственно-капиталистическая, а отношения, к которым приводит ее победа, являются государственно-капиталистическими отношениями. Это выглядит тем более верным потому, что новая власть занимается регулированием всех политических, трудовых и иных отношений, а также, сие особенно важно, распределяет национальный доход, использует и распределяет формально превращенные в государственную собственность материальные ресурсы.

Тяжба вокруг того, являются ли отношения в СССР и других социалистических странах государственно-капиталистическими, социалистическими или, может быть, еще какими-то третьими, кажется подчас чистой догматикой. Она и на самом деле в немалой степени догматична.

Но это вопрос фундаментальной важности.

Даже если допустить справедливость ленинского утверждения, по которому государственный капитализм есть не что иное, как "преддверие социализма", то есть что это первая фаза социализма, все равно людям, живущим под коммунистической деспотией, легче не станет. Но если, хотя бы с приблизительной точностью, распознать, распутать хитросплетения характера собственности и общественных отношений, к которым в конечном итоге приходит коммунистическая революция, то перспективы освобождения людей от их оков становятся все же более реальными. Если люди не осознают природы общественных отношений, в которых существуют, не видят способа, которым могут эти отношения изменить, – борьба их безнадежна.

Итак, ежели встать на точку зрения, что коммунистическая революция, вопреки всем ее посулам и иллюзиям, по сути является государственно-капиталистической, доведшей до государственно-капиталистических отношений, то мы вскоре заметим, что наиболее реальным и справедливым было бы действие, направленное на совершенствование деятельности госадминистрации, на ослабление гнета и произвола с ее стороны. Коммунистические вожди так и поступают: беспрестанно ратуют за совершенствование административной работы и воюют "против бюрократизма", хотя в теории и не признают, что у них государственный капитализм.

Между тем как отношения тут не являются в действительности государственно-капиталистическими, так и выхода из них не отыскать, систему ощутимо не "улучшить" простым совершенствованием деятельности госадминистрации, превращением ее в более "справедливую администрацию".

Общественные отношения в коммунизме наиболее схожи с государственно-капиталистическими ввиду формальной и всеобъемлющей роли государства. Под этой маской, без которой коммунизм не может, на самом деле прячется и – вне всяких писаных законов, противостоя им, – узаконивается некая иная суть.

Для выяснения природы отношений, возникших еще при коммунистической революции и окончательно упроченных индустриализаций и коллективизацией, нужно внимательно присмотреться к роли и способам функционирования государства в коммунизме. Здесь пока будет достаточным подчеркнуть, что государственная машина в коммунизме не есть главный инструмент, формирующий отношения собственности и общественные отношения, она таковые лишь защищает. Правда, все вершится от имени государства и в согласии с его установлениями. Но над ними и за спиной любого государственного акта стоит коммунистическая партия. Причем даже не она в целом, а профессиональная партийная бюрократия. Это факты общеизвестные. Именно эта бюрократия пользуется, управляет и распоряжается в конечном итоге огосударствленным и обобществленным имуществом, как и всей жизнью общества. Бюрократию эту сама ее роль в обществе – монопольное управление и распоряжение национальным доходом и национальными богатствами – превращает в особый закрытый привилегированный слой. Общественные отношения с формальной стороны и извне выглядят похожими на государственный капитализм. Тем более что подходящим выглядит и их историческое происхождение – индустриализация не с помощью капитала, а методами государственного принуждения. На самом деле функцию сию вершит означенный привилегированный слой, использующий государственную машину как инструмент своей политики и как правовое ее прикрытие. Это также общеизвестные факты.

Если собственность не является – а она-таки не является – ничем, кроме права пользования и распоряжения, и если таковое право доступно лишь одному определенному слою, это означает, что в коммунистических государствах речь в конечном счете идет исключительно о возникновении некоей новой формы собственности, то есть нового правящего эксплуататорского класса.

Не на словах, а на деле коммунисты поступили точно так же, иначе поступить они не могли, как все правящие классы и правители до них: веруя, что созидают новое идеальное общество, они строили свое, такое, какое только и были в силах выстроить. Для него, кстати, общественные условия созрели, коль уж не суждено было им созреть для обещанного и освященного их революционной верой идеального общества. Таким образом, можно сделать вывод, касающийся, разумеется, определенных стран на определенном этапе развития, что ни их общество, ни их революция не возникают случайно или противоестественно. Вот почему это общество в течение известного периода времени – индустриализации – не только принуждалось, но и было в состоянии терпеть коммунистическое насилие, каких бы ужасающих масштабов и вопиюще бесчеловечных форм оно ни приобретало. После чего насилие не приходит больше с неизбежностью, а применяется исключительно для обеспечения грабительских привилегий нового класса. Коммунистическая революция, совершавшаяся во имя уничтожения классов, привела, не в пример прежним революциям, к сверхгосподству исключительно одного – нового класса.

Все остальное – сплошной мираж и иллюзии.

1 Сталин И. В. Собр. соч. Москва, 1954. Т. 6. С. 182.

2 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 328.

НОВЫЙ КЛАСС
1

Уже подчеркивалось, что в Советском Союзе и других коммунистических странах все вышло не так, как предполагали вожди, притом наиболее авторитетные: Ленин, Сталин, а также Троцкий и Бухарин. По их представлениям, государственная машина в СССР должна была быстро ослабеть, а демократия окрепнуть. Случилось наоборот. В перспективе виделся быстрый подъем уровня жизни, но он вырос незначительно, а в покоренных восточноевропейских государствах даже упал: во всяком случае, рост жизненного уровня не соответствовал поступи индустриализации, последняя ушла в отрыв. Бытовала уверенность, что противоречия между городом и деревней, умственным и физическим трудом станут постепенно нивелироваться, – они лишь углубились. Та же картина вырисовывалась в других областях, включая прогнозы развития окружающего некоммунистического мира.

Но величайшей из иллюзий являлось то, что с индустриализацией и коллективизацией, то есть с уничтожением капиталистической собственности, Советский Союз превратится в бесклассовое общество. Когда в 1936 году Сталин, приурочив это к принятию новой советской Конституции, провозгласил, что в СССР нет больше эксплуататорских классов, на самом деле был завершен уже процесс не только уничтожения капиталистов и других классов прежней системы, но и сформирован класс, не виданный еще до той поры в истории.

И совершенно ясно, что этот класс, подобно любому до него, сам воспринял установление собственного господства и другим представил как окончательное торжество всеобщего счастья и свободы. По сравнению с другими классами разница тут единственная: к оспариванию насаждаемых иллюзий и своего права на господство этот класс относился более нетерпимо. Чем и доказывал, что господство его полновеснее любого из известных истории, а пропорционально этому велики и его классовые иллюзии и предрассудки.

Этот новый класс, бюрократия, а точнее всего сказать – политическая бюрократия, не только несет в себе все черты прежних классов из истории человеческого общества, но и выделяется определенной самобытностью, новизной. Уже само его появление, схожее, по сути, с рождением других классов, имеет свои особенности.

Другие классы в большинстве случаев также приобретали могущество и власть революционным путем, разрушая сложившиеся политические, общественные и другие отношения. Но все они, почти без исключений, добивались власти уже после того, как в старом обществе брали верх новые формы экономики. Иное дело – новый класс в коммунистических системах: к власти он приходит не за тем, чтобы завершить преобразования, а с намерением заложить фундамент новых экономических отношений и собственного господства над обществом.

В прежние эпохи приход к власти нового класса, части класса или некоей партии являлся итоговым актом формирования их самих и их сознания. В СССР произошло обратное: новый класс окончательно сформировался, уже будучи у власти. Да и развитие его сознания продвигалось – и должно было продвигаться – именно как результат того, что до тех пор он не успел прочно врасти в жизнь нации, – с опережением ее экономических и физических возможностей, причем самой нации и ее роль, и картина мира преподносились в отретушированном, идеализированном виде. Это не снижало его практических возможностей. Напротив. Наряду с иллюзиями, и вопреки им, новый класс выступал носителем объективных тенденций индустриализации. Отсюда его практичность. Вера в обещанный им идеальный мир цементировала его ряды, сеяла иллюзии в массах, но и звала и вдохновляла их на гигантские практические свершения.

В силу того что новый класс не вышел из недр реальных общественно-экономических процессов, его зачатки могли находиться только внутри организации особого рода, опирающейся на сверхдисциплинированность и непреложное идейно-философское единообразие в своих рядах. Свои объективно слабые позиции в экономической и других сферах жизни общества зачатки нового класса должны были на первых порах компенсировать субъективными факторами особого порядка, то есть единством сознания и железной дисциплиной.

Корни нового класса находятся в партии особого – большевистского – типа. Воистину прав был Ленин, считавший свою партию уникальной в истории человечества, хотя ему и в голову не приходило, что она – начало нового класса.

Вернее всего, зачатки нового класса не находятся в партии большевистского типа как целом, а только в слое профессиональных революционеров, составлявшем партийное ядро еще до завоевания власти. Не случайно Ленин после поражения революции 1905 года утверждал, что единственно профессиональные революционеры, то есть люди, для которых революционная деятельность есть занятие, исключающее все прочие, в состоянии создать партию нового большевистского типа. Еще менее случайно то, что именно Сталин, будущий творец нового класса, ярчайше выражал собой тип такого – профессионального – революционера. Эта крайне узкая прослойка революционеров и разовьется постепенно в новый правящий класс. Революционеры эти долгое время будут составлять его ядро. Троцкий заметил, что в предреволюционных профессиональных революционерах кроется зародыш будущего сталинистского бюрократизма. Он не понял лишь, что речь на деле шла о зародыше нового правящего эксплуататорского класса.

Но это не означает, что новая партия идентична новому классу. Партия – его ядро и основание. Практически очень трудно, невозможно даже определить границы нового класса и назвать всех, кто к нему принадлежит. Обобщая, к новому классу можно отнести тех, кто исключительно благодаря монополии на управление получает особые привилегии и материальные преимущества.

Вместе с тем поскольку управленченство есть вещь общественно необходимая, то случается, что в одной личности сочетаются полезные и паразитические функции. Очевидно, таким образом, что не каждый партиец вписывается в класс, как и буржуем не является любой ремесленник или член буржуазной партии.

В широком контурном плане можно сказать следующее: по мере укрепления нового класса, когда все отчетливее вырисовывается его физиономия, роль самой партии неуклонно убывает. Внутри нее и на ее вершине, как и в государственных политических органах, вызревает ядро и основа нового класса. Некогда инициативная, живая, компактная, партия с неизбежностью превращается для олигархов нового класса в аморфный привычный довесок, все сильнее втягивающий в свои ряды жаждущих пробиться наверх, слиться с новым классом и отторгающий тех, кто по-прежнему верит в идеалы.

Партия рождает класс. Затем класс растет уже и собственными силами, используя партию – свое основание. Класс усиливается, партия слабеет – такова неотвратимая судьба каждой правящей коммунистической партии.

Никакая партия, не будучи материально заинтересованной в производстве, то есть потенциально и реально не неся в себе ни самого нового класса, ни его собственности, не смогла бы заниматься такой идейной и моральной эквилибристикой, а тем более так долго оставаться у власти, как коммунистическая партия. По завершении первой пятилетки Сталин громогласно заявил, что, мол, не создай мы аппарат, мы бы провалились! А следовало сказать – "новый класс", и все было бы намного яснее.

То, что политическая партия может стать зародышем нового класса, выглядит не совсем стандартно. Обычно партии являются продуктом классов либо слоев, достигших духовного и экономического подъема. Но если разобраться в конкретике перипетий, с которыми столкнулась Россия, да и другие страны, где коммунизм победил главным образом внутринациональными силами, то выяснится, что именно партия такого типа и есть продукт реальных обстоятельств и что она не предстает в них чем-то необычным или случайным. Хотя верно, что корни большевизма находятся глубоко в недрах русской истории, он тем не менее еще и производная особой внешнеполитической ситуации, в которую российская национальная жизнь оказалась втянутой на рубеже XIX – XX веков. Современное развитие не оставляло России долее права на существование в виде абсолютной монархии, капитализм же там был слишком слаб, слишком зависим от интересов внешних сил, чтобы совершить промышленную революцию. На такое мог пойти только новый класс, но, разумеется, с иных – своих личных, собственнических позиций.

Этого класса еще не было.

Истории безразлично, кто поведет процесс, важно сделать необходимое. Так произошло и в России, и в других странах коммунистических революций. Революция создала силы: нужных ей предводителей, нужные организации и идеи. Новый класс произрастал из объективных условий – волей, мыслью и поступком его вождей.

2

Социально новый класс – пролетарского происхождения. Как из крестьянства вышла аристократия, а из среды средневековых торговцев, ремесленников и земледельцев – буржуазия, так главным образом из пролетариата появляется новый класс. В той или иной мере тут возможны расхождения, вызванные специфическими национальными условиями. Но «сырье», из которого произрастает, формируется новый класс, – это пролетариат слаборазвитой страны, и сам отсталый.

Между тем происхождение – не единственная, даже второстепенная причина того, почему новый класс всегда выступает от имени рабочего класса. На это его толкают и иные резоны. Во-первых, он, исповедующий антикапитализм, совершенно логично ищет поддержки в трудовых слоях, а во-вторых, – опирается на борьбу пролетариата и традиционную его веру в такое – социалистическое, коммунистическое – общество, где отсутствует брутальная эксплуатация. Кроме того, новый класс жизненно заинтересован в обеспечении нормального функционирования производства, что также одна из причин его стараний не утерять связи с пролетариатом. Но самое важное заключено в том, что он не в состоянии проводить индустриализацию и крепить таким путем собственную мощь без рабочего класса, усматривающего, со своей стороны, в промышленном подъеме выход из нищеты и отчаяния, в которых погряз и он сам, и вся нация. Длительное время интересы, идеи, помыслы, надежды, вера нового класса и части рабочих и сельской бедноты совпадают, переплетаются. Прежде подобные слои обнаруживались и среди других классов. Не буржуазия ли, к примеру, представляла крестьян в их борьбе с феодалами?

Дорога нового класса к власти ведет, и должна вести, через участие в борьбе пролетариата, других обездоленных слоев – основной массовой опоры партии, читай: нового класса. Теснейшая взаимосвязь с его интересами сохраняется вплоть до момента, пока новый класс не установит в итоге своей власти, господства. После чего на пролетариат и бедноту обращают внимание лишь постольку, поскольку это диктуется нуждами производства и необходимостью удерживать в повиновении наиболее подвижные и мятежные слои общества.

Устанавливаемое новым классом от имени рабочего класса монопольное положение в обществе, представляющее собой в первую очередь монополию над самим рабочим классом – сначала духовную, в виде так называемого авангарда пролетариата, а затем и любую иную, – есть величайший обман, на который новому классу приходится идти. Но это же одновременно показывает, что источник могущества, как и сфера интересов нового класса, находится прежде всего в промышленности. Без нее он не в состоянии ни стабилизироваться, ни утвердить своего господства.

Бывшие сыны рабочего класса – это самый постоянный из элементов в составе нового класса. Отдавать господам наиболее прозорливых и талантливых своих представителей во все века было уделом рабов. В данном случае изнутри эксплуатируемого класса произрастает новый эксплуататорский и, по существу, собственнический класс.