Текст книги "Барьер (сборник)"

Автор книги: Милорад Павич

Соавторы: Павел Вежинов,Кшиштоф Борунь,Вацлав Кайдош,Криста Вольф,Эндре Гейереш,Камил Бачу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Те, кто не видел его, но хотел уверить людей, будто видел, рассказывали повсеместно, что Дракон – чудище о семи головах, что он изрыгает пламя и питается человечиной, ростом же достигает небес, ну и прочую чепуху. Те, кто только слышал эти наивные сказки, ужасались и содрогались и добавляли небылицы еще от себя. На самом же деле Дракон почти таков же, как человек, и тому, кто смотрит на него издали, нетрудно и ошибиться. Телесным своим обличьем отличается он от нас всего лишь несколькими, но, впрочем, существенными чертами. Все тело его и лицо покрыты защитной чешуей, и не видны сквозь нее ни радость, ни горе, ни гнев и ни страх. Век у него нет, глаза желтые и неподвижные. Холодные, как у змеи. Силою он намного превосходит обычного человека, но Ланселот – а может, и сэр Галахад – в рукопашной ему бы не уступил. Руки у него четырехпалы, но на этом, пожалуй, его внешние отличия и пугающие признаки кончаются. Ужасная сущность, нечеловечность – драконность его – сокрыта в его душе и помыслах. Его сжигает безумная жажда власти, и власть эту обманом и насилием он себе добывает – добывал, если говорить точнее. Обычно драконы надолго сохраняют захваченную таким образом власть, так как им попросту неведомы чувства благодарности, доверия и великодушия. Сущность их жажды власти в любви к свободе, коя означает, однако, любовь к собственной только свободе, и – такова уж природа их – они не делят, не способны разделить ее ни с кем. Напротив! Как и положено умным мерзавцам, они лишают своих подданных их собственного «я» независимо от возлагаемых на них ролей и, заглушая определенные естественные свойства, уродуют их, превращают, не телом, правда, но духом, в скотов. Их власть и царства их – там, где еще сохранились их царства, – покоятся на двух устоях, двух чувствах: ненависти и трусости. Эти чувства они насаждают и усердно пестуют. Их рабы – ибо приверженцев у них попросту нет – ненавидят господ своих и друг друга, боятся драконов и исчадий их. Дракон же только посмеивается в кулак.

Я задерживаюсь на этом, временно прервав скорее бурную, нежели многословную историю Ланселота, потому что хотя Ланселот и правда победил и уничтожил Дракона – найдя его, с ним сразившись, на беду и ему, и себе, – но Дракон-то был не единственный представитель этого дьявольского племени. Мне ведомы их имена, ведомо, где живут они и властвуют, эти драконы. Да только не мое уже дело изничтожать их: тот, в кого обратился я с годами, радостно и без колебаний присоединился бы к новой борьбе, да только, чтобы начать такую борьбу, всегда необходим Ланселот!

Итак, вновь обратясь к описанию Дракона или драконов, знакомя с природой их власти, напомню, что, как я уже говорил, они подолгу восседают на захваченном троне. По двум причинам. А именно: в каждом отдельном случае они ссылаются на ту или иную могучую мысль либо на какого-то могучего предка и уверяют, что никто, кроме них, не сбережет мысль, память предка сего достойно. И можно было бы в единый миг переступить через подлую эту глупость, растоптать ее, если бы…

Их великое множество, этих «если бы». Распознает же их только тот, кому ведома прекрасная, единственно достойная человека, священная форма ненависти, кто требует свободу, не вступая в торг, кто смеется над властью денег и звонкого металла, порабощающую столь многих, и в свободе других видит гарантию собственной свободы; кто трепещет не смерти вообще, но смерти недостойной, кто не мыслит жизни без борьбы за справедливость, вне ее, кто одного лишь боится: помимо сознания и воли совершить какую-то подлость либо помочь ее свершению; кто в душе своей столь же не испорчен, храбр и весел, как тот муж, кого ныне мы называем Ланселотом. И еще нечто, быть может, самое важное – в одно и то же время ужасающе трагическое, но и возвышающее: лишь тому суждено встретиться с Драконом, лишь тот может распознать его, с ним сразиться – и победить, – кто знает, что мужи, первыми поднявшие меч свой против Дракона, почти всегда погибают.

А теперь и довольно о природе Дракона и о том, кто такой Ланселот!

Ланселот не бродяжничал, как в те времена – да и ныне – всякого толка бродячие рыцари: у него была цель. Хлеб он всегда только просил – никогда не отбирал силой, – в остальном же благодушно довольствовался тем, что давал ему лес. Он хорошо владел луком – сим рыцарями презираемым оружием – и потому частенько лакомился зайчатиной и даже мясом косули. Однако он не слишком усердно о том заботился. Закаленный, выносливый, он легко мирился с лишениями и прежде всего старался найти зеленый лужок да чистый источник либо речушку, чтобы накормить-напоить своего коня. Путь его был долог – за это время он раза четыре, если не сбился со счета, повстречался со вздорными задирами рыцарями. У двоих из них достало ума обменяться с ним приветствиями и в драку не лезть, двое других были убиты. Обоих Ланселот похоронил, прочитал над каждым молитву и вновь отправился в путь, куда влекла его судьба. Один этап скитаний его – последний, как потом оказалось, – был особенно трудным. Три дня брели они по голой пустыне, три дня и конь его, и он сам не ели ничего и не пили, все было голо. И когда увидел Ланселот впервые, когда разглядел как следует существо, напоминающее человека, то знал уже и не сомневался, что прибыл, хоть и не были обозначены владения Дракона ни ободранной и украшенной перьями сосною, ни пограничным камнем. Разыскал же он Драконово царство, видимо, по двум причинам: благодаря точным указаниям Галахада и собственной своей решимости. Он действительно искал Дракона, а значит, и должен был встретиться с ним.

Край этот, который оглядывал он глазами не путника, а воина, изготовлявшегося к битве, ничем, пожалуй, не отличался от всех тех земель, где доводилось ему бывать прежде. Хотя… пожалуй, все-таки отличался. Не зеленели поля, горячей обжигал песок на морском берегу, и гранитные скалы глядели угрюмей, чем всюду, где побывал он за жизнь свою. Три дня он скакал и три ночи провел в преднамеренно опустошенных – позднее узнал он и это – приграничных лесах, но в себе заметил только одну перемену: разведя большой и высоко полыхавший костер, он инстинктивно ложился от него подальше, и обнаженный меч делил с ним беспокойный его сон. И конь был всю ночь начеку.

Как ни силен он был духом, как ни крепко скроен, все же однообразие и одиночество, несомненно, его измотали, поэтому, увидевши первое человеку подобное существо, он радостно его окликнул – и вот тут-то был поражен безмерно. Сперва оборванец попытался, правда, удрать, делая большие скачки, будто козел, когда же Ланселот крикнул ему вслед, человек этот, или нечеловек, встал на четвереньки и замычал. Выросшему при королевском дворе Ланселоту, воину и приближенному короля, доводилось наблюдать не раз, как воздают почести рыцари, дворяне, свободные землепашцы и крепостной люд, он привык к покорству окружающих хоть и не любил его, – но ничего подобного до той поры он не видел. Ибо человек этот, или как его назвать, стоял на четвереньках перед конем его, низко нагнув голову, не смея поднять взор, и время от времени мычал, словно вол.

– Спятил ты, что ли? Почему ведешь себя столь недостойно?!

Пустыня вокруг молчала, конь сердито вскидывал голову, а тот, внизу, лишь взмыкивал изредка.

– Понятен ли тебе язык, на котором я говорю с тобой? Отвечай!

Оборванное, стоявшее на четвереньках существо, услышав приказ, приподняло голову и кивнуло.

– Я понимаю этот язык, Могущественный господин.

– А коли так, – Ланселота медленно, но неотвратимо охватывал гнев, – отчего ж ты мычишь, будто вол? Говори, как положено! Как человеку подобает! Веди меня в дом свой.

– В мой… дом?

Ланселот почувствовал вдруг – быть может, это последнее впечатление его доконало, – сколь сильно он утомлен. Он нуждался в отдыхе, в еде, ему хотелось вытянуть ноги и, если можно, поспать. Он спрыгнул с лошади, и тот, другой, совсем распластался на земле.

– Встань!

– Зачем мучаешь, Могущественный господин? Прикончи сразу… Я вижу по лицу твоему, что ты могучий рыцарь, руби уж так, чтобы мне не мучиться долго.

– В уме ли ты? С чего бы мне тебя убивать?

– Так ведь… чтобы исполнить приказ нашего Непобедимого Властелина. Мне ли говорить тебе это?

– Как гласит приказ сей?

– Молю тебя, не унижай сверх меры!

– Я требую, чтобы ты повторил его слово в слово!

Ланселот понял, как следует ему действовать. Криком брать, приказами сыпать. А ну-ка!

– Приказ гласит: ежели какой-либо скот земли сей попадется на глаза Непобедимому Властелину нашему или хотя бы только Могущественным господам, слугам его, он должен умереть! Ибо наш долг – послушание и благодарность за то, что нам разрешается жить.

– Ага! Так эта тварь, которую вы именуете Непобедимым Властелином, и есть Дракон, верно? А Могущественные господа – псы его?

– О милосердный господин наш!

– Заткнись лучше, олух! Только на вопросы мои отвечай! Но чтоб без промедленья!.. Сколько дней пути отсюда до жилища Дракона?

– Господин!

– Молчать! Только на вопрос!

– Этого я… не могу сказать. Если б я это знал, то меня уж не было бы в живых.

– Веди меня в дом свой, человек, слышишь?

– Я… У меня нет дома. И я не человек.

Вера Ланселота в себя, его добродушие и страсть к приключениям порядочно сникли после краткого того разговора, зато ненависть возросла, так что, как говорят в народе, потерял горшок, да нашел мешок.

Не стал Ланселот садиться в седло, зашагал рядом с «человеком» этим и, поглядывая назад, видя несокрушимую гордость коня своего, думал: кто ж из этих двоих стоит больше? И о том размышлял он довольно долго, в какие края попал. Где теперь Артур, Гиневра, Галахад? Здесь была иная земля, совсем иной мир! Посматривал он на трусившего собачонкой подле него, с позволения сказать, человека, который не только от громче сказанного слова, но даже от быстрого, прямого взгляда так и норовил приникнуть к земле и мычал почтительно.

– Ты в этом краю живешь?

– Я, господин, не «живу». Я… существую, покуда можно. Пока дают… то есть пока дозволяет Непобедимый Властелин и вы все…

– Да пойми же и выслушай, как приказ, то, что я скажу тебе. Этого червя, коего вы именуете Непобедимым Властелином, я своим господином не признаю, я воин короля Артура. Я приехал из далекой земли.

– Воин короля Артура?

– Ты услышал верно. А теперь отвечай: почему ты становишься на четвереньки?

– Потому что, ежели мы случайно попадемся на глаза слугам Непобедимого Властелина и поспеем стать на четвереньки, они – уже был такой случай – могут оставить нам жизнь.

– И тебе, – задумчиво проговорил Ланселот, – столь нравится жить, даже вот так… словно животное… – Вороной конь сердито бил сзади копытом, его мучила жажда и не давали покоя тучи мух. Ланселот обернулся к нему. – Утихни же! Я тоже хочу пить.

Лошадь успокоилась, а человек бросил на Ланселота изумленный взгляд.

– Ты великий волшебник, господин рыцарь, да?

– С чего бы это? – удивился Ланселот. – Какой я волшебник!

– Но ведь ты… ты умеешь разговаривать с животными…

– Я?

– Я же только что слышал.

– А, ну что ты… этот, – ткнул он большим пальцем себе за спину, – этот другое дело. Ты ответь мне про то, о чем я спросил. Имеет смысл так жить?

– Нет. Просто нужно. У меня четверо детей. И жизнь, даже самая худшая, все-таки лучше смерти.

– Ошибаешься, – покачал головой Ланселот, – Как твое имя?

– Меня зовут Дарк. Ты сказал, что ты воин короля Артура?

– Да.

– Этот великий король побывал однажды в здешних краях.

– Он во многих краях побывал, – махнул рукой Ланселот, – И сюда завернуть случилось.

– Нет. Здесь он сражался с Могущественными господами.

– С псами Драконовыми? – Ланселот весь напрягся: он стоял лицом к лицу со свидетелем!

– Если ты их так называешь… да. Его оруженосца в этой схватке разорвали в клочья Могущественные… псы. И тогда один из нас… король Артур высмотрел среди нас наилучшего и забрал с собой… они вместе отправились на поиски Непобедимого Властелина.

– Вот как? Отсюда они отправились вдвоем?

– Так было, господин! Тот человек, что последовал за королем Артуром, был охотник и часто уходил далеко от своего дома. Однажды вернулся он из отлучки и увидел, что дом его сожжен дотла, и тогда отцы наши ему рассказали, что здесь произошло. Псы Дракона… Непобедимого Властелина напали… и жену его, о господи, уж какая добрая была женщина… утопили в озере.

– Утопили…

– Был ребенок у них, совсем малютка. Мои односельчане спрятали его и тем спасли ему жизнь.

Медленно шли они сквозь дубраву, тяжким гнетом пригнула Ланселота услышанная правда.

– Ну, а потом?

– Потом… Тогда как раз и объявился король Артур; налетели на него псы Драконовы, и, покуда отцы наши затаились в лачугах своих, вступил он с ними в великий бой. Оруженосец его погиб, может, и его победили бы, да бросился тут между ними тот самый человек из наших и бился столь яростно и беспощадно, что Артур и он одержали победу. Вдвоем всех победили. Тогда король Артур отправил сына его в свой замок, а сам вместе с этим в исступление впавшим мужем отправился дальше. Взгляни, – показал перед собою Дарк, где в свете луны сверкало почти круглое озеро. – Вот здесь стоял дом того человека, в это озеро бросили жену его.

– Так… значит, вот оно, то озеро, – Ланселот стоял, не шевелясь.

– Да, господин рыцарь.

– Дарк! – После долгого раздумья Ланселот повернулся так внезапно, что спутник его чуть не бросился на четвереньки, но уже не посмел это сделать. – Как звали того человека?

– Какого человека, господин?

– Того, кто помог Артуру? Как вы его звали?! – Ланселот таким голосом заорал на Дарка, что тот рухнул на колени.

– Пощады!

– Имя его.

– Человека того… да… его звали Годревур.

Ланселот вздохнул нетерпеливо и печально; он дернул Дарка и, хотя в руке у него остался клок мешковины, заставил подняться на ноги.

– Слушай меня внимательно! Наипервейший рыцарь моей родины дал мне имя «непобедимого». Я защищу тебя, или мы оба поляжем здесь, на этой траве. Понимаешь ли ты меня? – Дарк наклонил голову. – И веришь мне?

– Оружие у тебя не такое, как у здешних господ. И лицо, и голос. Господин рыцарь… мне кажется… я тебе верю!

– Тогда послушай до конца! Вижу я, тот, кто у вас просит, ничего не добьется, ибо вы привыкли к приказам. Вот мой приказ: когда я спрашиваю тебя, отвечай сразу же и точно. Понимаешь ли, чего я от тебя требую? Не падай на четвереньки! Отвечай стоя!

– Слушаюсь, господин рыцарь.

– Твой господин, эта мразь, которого вы величаете «могущественным» и «непобедимым», я же называю свиньей по обличью его и Драконом по нраву, – сколь силен он?

– Безмерна сила его!

– Каков он с виду?

– Господин рыцарь, – очень тихо ответил спутник Ланселота, – я его ни разу еще не видел. Потому что, если б увидел… уж верно, мы сейчас с тобой не беседовали бы и не топтали бы эту землю. По крайней мере, – добавил он, встретив взгляд Ланселота, – по крайней мере я.

– Так что же ты о нем знаешь?

– Знаю только, что… до сих пор никто не одержал над ним верх. Его слуги тоже перед ним трепещут, мы же трепещем… слуг его.

– Никто не одержал над ним верх… Кроме Артура, бывали тут до меня другие?

– Наверное, господин рыцарь. Хотя я о том и не слышал. Но ведь если кто повстречается с блистательно храбрыми солдатами Непобедимого Властелина…

– А как еще называют здесь этих «блистательно храбрых»?

– Мы еще и так говорим: храбрые и прекрасные слуги Властелина нашего.

– А псами Драконовыми не называете? На колени не падай! Отвечай!

– Так – никогда, – покачало большой головой это странное существо. – Так мы никогда их не называем.

– И каковы эти блистательно храбрые псы?

– Они милостивы. Бывают среди них и такие, что прощают даже, если невзначай попадешься им на глаза, и не убивают за это. Когда же им надобно выполнить долг свой, то приканчивают преступников быстро.

– Каких еще преступников?

– Тех, что осмелились попасться им на глаза.

Ланселот, потрясенный, долго молчал.

– Ну, а кроме того, что милостивы… Каковы они на вид? Вроде собак? – все это он уже слышал от Галахада, но хотел услышать теперь от того, кто здесь жил.

– О, не говори так!

– Вроде тебя?

– Нет. Как можно. Они гордые, воинственные и ростом больше меня.

– И меня больше?

Провожатый Ланселота взглядом измерил фигуру рыцаря.

– Нет. Они поменьше тебя будут, господин рыцарь.

– Каким оружием воюют они с врагами «Непобедимого Властелина»?

– Мечом, кинжалом и еще секирой.

– Копьем не пользуются?

– Копьем никогда. Они ведь, господин рыцарь, налетают скопом, копьями-то, пожалуй, мешали бы друг другу.

– Ага! Послушай, Дарк, а откуда ты знаешь, как эти псы воюют?

– Видел, господин рыцарь. Артур и оруженосец его – вот сейчас мы придем на то место, и я покажу тебе, где они сошлись с ними. Тот король Артур, верно, храбрец. В битве тогда много псов полегло… то есть блистательных воинов. Но оруженосца господина Артура растерзали они, это верно.

– Великая битва была?

– Очень. Дюжина целая на них двоих накинулась. – Дарк остановился, – Взгляни, господин рыцарь, здесь дело было. Тут и помог господину Артуру Годревур.

То, что происходило в душе Ланселота, когда узнал он вот так-то, что очутился в родном краю, среди единокровных своих собратьев, навряд ли слишком уж увлечет и захватит тех, кому подавай великие страсти. Здесь сражался отец его, здесь связал он свою жизнь с Артуром, отсюда вышел против Дракона. Все это дела мужские, и особо великая чувствительность Ланселоту, право же, была неведома. Он приехал сюда затем, чтоб убить Дракона и освободить Мерлина. А то, что, по случайности, и сам здесь жил, здесь родился? Малая снежинка сие в круговерти пурги.

Но когда увидел он тихое озеро, окруженное буковыми деревьями, озеро, на чьем берегу когда-то, в давние времена, стоял их домик, когда увидел ту воду, которой захлебнулась его мать… Смерть мужчины перенести почти что легко, мужчина и рождается ведь для битв, а битва и смерть – родимые сестры. Но смерть матери, Вивианы…

Он не обронил ни единого слова, молчал и Дарк, видно, почуяв что-то недоброе… А меж тем и самый великий миг его жизни не пробудил в Ланселоте такой глубины чувства и такого ожесточения, как на этой лужайке, на берегу этого озера, когда он вовсе ничего не делал, только стоял и смотрел. То была минута, когда молодой Ланселот стал мужчиной, то была минута, решившая жизнь его, воззвавшая к нему: «Отсюда тебе нельзя отступить!» Тогда-то и осознал до конца он, что здесь можно только победить или умереть. «Я еще вернусь к тебе, Вивиана!»

Здесь же случилась с Ланселотом еще одна важная вещь: он освободился от боевой лихорадки, стал ветераном – слово, правда, не слишком удачное – и профессиональным бойцом. Боевая лихорадка и в самом деле вещь плохая, она овладевает подчас человеком не только в бою, но и в любой иной борьбе. Если бы понадобилось ее разобрать юности в назидание, я, пожалуй, сказал бы так: одна ее часть – ярость мщения, граничащая с безумием, другая – непомерное благодушие и самоуверенность, третья же – необдуманность. Тот, кого ни разу еще не охватывала сия лихорадка, не способен понять ни сущности ее, ни воздействия. Человек видит все в тумане – должно быть, потому, что глаза его наливаются кровью, – тело теряет чувствительность, не ощущает боли от ударов и уколов, мускульная же сила и выдержка – пусть лишь на короткое время – неслыханно возрастают. Но зато человек начисто теряет при том осмотрительность, способность взвешивать, видеть положение, молниеносно и разумно мыслить. Словом… нет в этом состоянии ничего хорошего, и мы можем только радоваться, что Ланселот избавился от него. Ибо освобождение от воинственной лихорадки не уныние и притупленность порождает, но твердость и несгибаемую волю.

Вот таким и вступил Ланселот в жалкую лачугу Дарка.

Итак, Ланселот узнал, что отец его родом отсюда. Но факт этот – как я уже говорил – в помыслах его никаких изменений не произвел, ведь он с отроческих лет готовился воскресить Мерлина, тюремщика же его убить. Рыцарь сей был весьма удачлив, ибо, не зная отца своего, не узнал он и разочарования и неизбежной почти ссоры отцов и детей. Для Ланселота Годревур остался Годревуром, храбрецом, которому следует подражать, а если хватит сил, превзойти. Но вот Дарк показал рыцарю тихое сверкающее озеро, и зрелище это сжало ему горло, словно тисками. Правда, что Ланселота – коего мы взялись рассмотреть в меру наших сил – вело в помыслах его честолюбие, любовь Артура и сознание своей призванности, однако картина будет неполной, если мы не наложим на холст еще одну краску. Ланселот стремился к полному самоосуществлению. И для исполнения грандиозного этого замысла ему необходим был воскресший Мерлин, побежденный Дракон – даже Гиневра! Ради этого-то – отче и боже мой, не покарай за гордыню отрока сего с пылкой головою! – ради этого и расправился он со всем рыцарством Артуровым; рыцари же, полагая, будто Ланселот против них воюет, не заметили, что они – лишь средство в железном кулаке Судьбы и Ланселота.

– Видишь, господин рыцарь? Вот это и есть мой дом.

Дарк указал на какую-то яму, Ланселот, низко наклонившись, вошел в выкопанную в земле нору. И задохнулся от темноты, вони и дыма.

– Ты живешь здесь, Дарк?

– Не только я, господин рыцарь. Здесь и моя семья живет.

С земляной приступочки поднялась молодая женщина и низко склонилась перед вооруженным мужчиной.

– Будь благословен, господин мой, и, кто бы ты ни был, но если пришел с моим мужем, мы разделим с тобой все, что имеем.

Ланселот поклонился еще ниже.

– Будь благословенна и ты, женщина. Мне ничего не нужно, только вот отдохнуть бы немного да, если можно, поесть.

– Отдохнуть у нас можно, господин рыцарь, а поесть – нельзя. Нет у нас ничего, что бы в пищу годилось.

В этот миг между ногами их метнулась крыса, и Ланселот придушил ее кованым каблуком сапога.

– Выбросьте ее!

– Господин рыцарь! – Дарк смотрел на него с мольбой, – Если бы не нужно было ее выбросить по приказу твоему… видишь, вот мои четверо детей.

Ланселот нагнулся к изможденной, но еще не совсем подурневшей молодой женщине.

– Скажи мне, ты варишь похлебку даже из крысы?

– Из всего, господин рыцарь, из чего только можно.

– Как зовут тебя, женщина?

– Герда.

– Давно ли варишь ты крысиный суп, Герда?

– Было время, когда ели мы телятину и ничего не боялись.

– Когда ж это было?

– Это было… – Дарк заерзал тревожно и робко, но Герда, не обращая внимания – ведь у нее было четверо детей! – продолжала свое: – Это было тогда, когда правил Мерлин. С той поры все гибнет и пропадает. С той поры мужчин подряд зарубают, а женщины умирают родами. Раньше-то, господин рыцарь, веришь ли, не помирали. Жила здесь неподалеку, на берегу озера, очень красивая и очень добрая женщина, звали ее Вивиана. Она знала средство, залечивала раны мужчинам, если же рожала женщина и Вивиана была при том… она была ласковая и все умела… тогда женщины не умирали. И тот, у кого хватало смелости, еще мог тогда даже говорить с Драконом. Да и Вивиана часто просила, требовала, чтоб не отбирали у беременных все съестное. Но потом и Вивиана погибла. А уж такая она была… чисто фея. Пожалуй, господин рыцарь, вот похлебка наша. Вкушай на здоровье!

Поднялся Ланселот и, поскольку велик был ростом, невольно – а может, и вольно – склонил голову перед изможденной женщиной.

– И вы все… почитаете ту Вивиану?

– Может, нехорошо мы делаем, по новой-то вере, а только мы, господин рыцарь, молимся ей.

– Коли так, добрая женщина, – печально сказал Ланселот, – попроси ты ее, чтоб и мне помогла, потому как, поверь, будет мне в том великая нужда!

Выйдя из лачуги Дарка, Ланселот распрямился и глубоко вдохнул чистый воздух.

– Забредают ли сюда псы Драконовы? Не трусь, – прикрикнул он, видя, что Дарк опять так и гнется к земле. – Отвечай, да точно и ясно!

– Забредают, господин мой. Трое их и сейчас здесь.

– Ступай впереди коня, показывай дорогу!

– Я…

– Некогда мне блуждать сейчас! Вперед! Веди прямо к ним!

По таким-то причинам вновь отправились они в путь и мирно продвигались по узкой тропе, окаймленной зарослями кустарника, покуда не закатилось солнце. Ланселот всматривался в кустарник, на поворотах дороги сторожился вдвойне. Впереди шагал, совсем ссутулясь, его старый знакомый – пожалуй, приспело время так его называть – и проводник. Взращенный воином, улавливавший малейший трепет листка или треск веток, Ланселот в недоумении придержал коня, когда спутник его, вернее, проводник вдруг обернулся и, с выражением животного страха на лице, прошептал:

– Он едет сюда!

– Почем ты знаешь?

– Господин мой… мы их чуем по духу. И того уж боимся.

– Ступай туда, – указал Ланселот в лес. – Затаись там.

Он заставил коня попятиться и, укрывшись за ракитовым кустом, стал ждать. Когда из-за поворота на лениво шагавшей лошади показался явно невысокого ранга «пес» – на мече его не было никаких украшений, – Ланселот тихо сказал коню своему:

– А теперь выйди ему навстречу!

Рыцарь выехал из кустов, загородив тропу, и долгогривый конь, понимавший, кажется, даже мысли своего хозяина, с достоинством, с могучей медлительностью повернулся навстречу «псу».

Закат уже переходил в сумерки: вроде бы и темно, а кое-где серебрится – совсем как волосы стареющего человека. Ланселот молча заступил дорогу солдату, для разговоров время было не подходящее. Вот теперь он разглядел Драконова пса. Он увидел перед собой довольно рослого человека с тупым и грубым лицом, обалдело уставившего тусклые глаза свои на возникшего перед ним рыцаря. «Поражен, видно, и не знает, как поступить. По его, – и быть такого не может», – думал Ланселот и ждал, не произнося ни слова.

Несколько минут прошло в молчании, наконец «пес», потряся головой своей, все-таки заговорил:

– Ты чужеземец?

– Нет, – качнул головой Ланселот, – я здесь родился.

– Тем более! Оскорбление величества! Закона не знаешь? Ты за это умрешь!

– Что за закон такой?

– Не может подданный или урожденный земли сей безнаказанно лицезреть не только что самого Великого Властелина, но и слуг его.

– Выходит, из-за этого я должен умереть. Ну и как же оно будет-то? Кто убьет меня?

– Я, кто ж еще. Попавшийся на пути слуг Непобедимого Властелина умрет, и умрет от руки того, с кем повстречался.

– Ну, а коль скоро я повстречался с тобою…

– Верно. К тому же ты посмел сесть на коня – беззаконие!

Конь Ланселотов сердито ударил копытом и ощерил на солдата зубы.

– Постой-ка смирно, – успокоил его Ланселот, – сейчас, сейчас… Так, значит, мое преступление только в том, что я попал тебе на глаза.

– Я покорнейше служу Непобедимому Властелину и выполняю волю его. Сойди с коня и склони голову пониже, чтобы мне легче было снести ее!

Ланселот захохотал, его конь, услышав это, вскинулся на дыбы и передними ногами ударил солдата в бедро. Свистнул, сверкнул меч Ланселотов – и один «пес» Дракона распростерся в пыли.

Ланселот, сойдя с коня внимательно рассмотрел недавнего своего противника.

– Эй, человек, – окликнул Ланселот, повернувшись к лесу, и голос его был низок и глух, – Ты нужен мне. Вылезай же! Где два остальных?

– Господин мой… ты уже сотворил такое… не довольно ль тебе?

– Чепуха! Веди дальше!

– Они убьют нас! И детей моих тоже!

– Тебе не нужно показываться. Подбрось на коня эту тварь! – Ланселотов скакун вскинул вдруг голову, уставился на хозяина. Рыцарь засмеялся. – Ну, ну! Ишь, чего удумал! На тебя-то я сам сяду!

Старый знакомый Ланселота – пока еще мы не решаемся назвать его «соратником» – подкинул труп на ленивую солдатскую лошадь, и немного времени спустя прибыли они в поселение, которое скорей напоминало поле, изрытое кротами, чем людское жилье. Людей нигде не было видно, но среди хижин полыхал костер.

– Там они!

– Теперь держись сзади!

Ланселот подскакал к костру, подле которого сидели два «пса». Внезапно, темной тенью налетел он из темноты, хотя день всегда любил больше, и, держа в поводу лошадь слуги Дракона, оглядел двух вскочивших на ноги «псов».

– Приехал, Сигус?

– Да, – вымолвил Ланселот и сбросил к ногам их убитого «пса». – Вот он я. – В темноте те двое не различали его лица, только слышали голос. – Скажите той твари, кою вы именуете Непобедимым Властелином, что прибыл рыцарь Артура, дабы прикончить его. Можете отправляться и передать слова мои, да прихватите эту падаль. Мол, посылаю ему вместо рыцарской моей перчатки. Для него и это сойдет. Ну, живо!

Ошеломленные, растерянные и перепуганные «псы» бросились к своим лошадям, вскочили в седла и ускакали, пренебрегши как возможностью сразиться, так и надеждою отомстить.

– Господин мой! – крикнул Дарк откуда-то из тьмы; он приближался, шумно ступая, и наконец вышел на свет. – Господин рыцарь! Я уже смею… нет, ты послушай! Я уже смею спрашивать, слышишь?!

– Слышу, – отозвался медленно отъезжавший и уже погружавшийся во тьму Ланселот. – Что ты хочешь спросить?

– Погоди! Не уезжай еще! О, ведь я уже смею задать вопрос! Кто ты, господин рыцарь?!

– Мое имя Ланселот. Я сын той Вивианы, которую бросили в озеро… Я вернулся, чтобы отомстить за нее.

В описаниях драк и потоками льющейся крови лишь те находят усладу, кто никогда этого не испытал. Опыт жизни подсказывает мне, что настоящий человек, чем чаще вынужден прибегать к оружию, тем с меньшей охотой это делает и вовсе не рад, когда иного выхода не остается. Мне, по склонностям моим, более всего хотелось бы на этом месте хроники поставить точку, ибо, описывая то, что за сим последовало – то есть последует, – Я принужден буду то и дело употреблять выражения вроде «и он пустил ему кровь», «он убил его», «он его изничтожил», хотя подобные слова мутят мне душу и оскорбляют мой вкус. Но вкус и истина – две разные вещи, и, уж если приходится выбирать из них что-то одно, я без сомненья выбрал бы факты, истину, и ни в коем случае – вкус. Ибо вкус нередко выворачивает наизнанку и весьма порядочных с виду людей, которые, предпочтя безжалостной оголенности истины тепленькую уютность вкуса, неизбежно и закономерно становятся лгунами. И, что самое опасное, лгут не только другим, но даже себе. Пожалуй, себе прежде всего. И тем теряют кого-то того, кем были.

Эти несколько слов предпослал я дальнейшему, дабы пояснить: повествование о приключениях и битвах Ланселота было мне в радость, так как до сих пор, насколько могу я судить, было в жизни его немало привлекательного и немало побед – иными словами, и вкусу и истине все в ней отвечало. Однако же с той минуты, как Ланселот, подчиняясь склонности своей и призванию, не только признал врагов врагами, но сам разыскал их, натравил на себя и вызвал на бой, история эта становится мрачной, ибо не ведает она ни упоительного победного завершенья, ни конечного счастья и прочего в этом роде, ибо даже самый верный Ланселотов товарищ – его долгогривый скакун – испытает невзгоды плена, будет брести по колено в крови и грязи, нередко вовсе меж тем забывая, как весело подталкивал некогда спину безмятежно шагавшего перед ним Ланселота, как дрался за него и с ним вместе и как бывал счастлив, когда Ланселот, успокаивая, клал руку свою ему на холку. Судьба Ланселота стала горько-суровой, и хотя это закалило его характер, но развеяло радость жизни. Вот почему, озорное жизнелюбие утерявши, он вел свои последние битвы с угрюмой и несокрушимой силой, а поскольку и в мыслях не имел заботиться о вкусе и чувствах, то считанные те существа, что оставались с ним в этот период его жизни, тоже стали печальны, хотя – в похвалу ли, в укор ли мои слова Ланселоту, – словно безумцы, держались с ним до конца.