Текст книги "Читая Маркса..."
Автор книги: Милица Нечкина
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
VII. Персонифицированный капитал
Капитал персонифицируется Марксом не случайно, а планомерно и обдуманно. Маркс не раз останавливается на этом моменте как на приеме и подробно его характеризует.
Маркс в «Капитале» дал общую схему капитализма и не преследовал цели дать конкретную характеристику какой-либо капиталистической системы. Доведя в своем исследовании характерные стороны капиталистического процесса до высшего, обобщенного типического выражения, он прибегал к приему персонификации капитала в плане экономической абстракции. Эта задача выполнена им не только теоретически безупречно, но и художественно-блестяще. Мы остановим внимание только на художественной стороне, преследующей те же цели, что и образность речи, разобранная в предыдущей главе. По существу в разрезе нашей темы здесь речь идет опять-таки о художественном образе, но уже в прямом значении поэтического образа, в то время как предыдущая глава была сосредоточена главным образом на разборе образов-метафор. Мы рассматриваем здесь образы ярко персонифицированные, образы живых действующих лиц.
Маркс несколько раз останавливается на этом своем приеме и дает его общую характеристику. Его капиталист функционирует как «олицетворенный, одаренный волей и сознанием капитал»[142]142
Там же, с. 164.
[Закрыть]. Капиталист «представляет собой лишь персонифицированный капитал. Его душа – душа капитала»[143]143
Там же, с. 244; т. 24, с. 539.
[Закрыть]. Давая теоретическое изложение своего отношения к этому приему персонификации, Маркс рисует элементы образа. Его персонифицированный капитал – капиталист – не просто имеет связь с рынком, капиталист рыщет по рынку; время, в течение которого капиталист покупает и продает, когда он рыщет на рынке, составляет необходимую часть времени, когда он функционирует как капиталист, т.е. как персонифицированный капитал[144]144
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 24, с. 147.
[Закрыть].
Капитал действует как живое лицо, этот прием, образно-художественный в своем существе, делает теоретический текст поразительно говорящим. Капитал говорит. Машина готова сделать «излишними» часть наемных рабочих: «Капитал громогласно и с обдуманным намерением возвещает о ней как о силе, враждебной рабочему, и пользуется ею как таковой»[145]145
Маркс К. Капитал, т. 1, с. 431.
[Закрыть]. В одном месте I тома персонифицированный капитал обрисован в незабываемо сильном образе: речь идет в контексте об эксплуатации детей в стекольной промышленности. Даже фабричный отчет признает, что работа детей по количеству прямо баснословна. «А между тем, – восклицает Маркс, – „преисполненный самоотречения“ капитал стеклопромышленности, пошатываясь от портвейна, возвращается поздно ночью из клуба домой и идиотски напевает себе под нос: „Britons never, never shall be slaves!“»[146]146
«Нет, никогда, никогда не будут британцы рабами!» См.: Маркс К. Капитал, т. 1, с. 245; ср.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 274.
[Закрыть].
Все эти примеры говорят именно о художественной стороне приема персонификации капитала. Он наделяется живыми – отталкивающими – человеческими чертами. Ненасытная жажда прибавочной стоимости, тупость, замкнутость идеологического кругозора класса-эксплуататора, обреченного на гибель, все это дается во внешних, художественно-конкретных чертах. Сосавший днем кровь эксплуатируемых рабов-детей, капитал вечером идет в клуб, пьянствует, поздно ночью возвращается домой…
Прием олицетворения в I томе получил огромное развитие в главах о прибавочной стоимости: персонифицированный капитал будет возникать чуть ли не на каждой странице, переходить со своей художественной характеристикой из главы в главу, в нем будут раскрываться новые художественно-конкретизированные характерные черты: он будет рыскать по рынку, опытным глазом высматривать рабочего, торговаться, вести с хищным видом свою жертву с рынка, разговаривать и ссориться со своим соседом, волноваться, расстраиваться и лечиться у домашнего врача Мак-Куллоха. Но все эти моменты персонификации отнесем лучше к последней главе, где будет рассмотрена художественность общей композиции «Капитала», – они тесно связаны именно с последней. Остановимся вообще на моменте персонификации как на приеме изложения «Капитала».
Этот прием встречается у Маркса как способ оживления речи, большей впечатляемости ее. Маркс иногда ведет изложение так, как будто сложные общественные понятия или комплексы их были бы живыми действующими лицами. Обобщенное понятие олицетворяется. «Пока „просвещенная“ экономия толкует „о капитале“ ex professo, она с величайшим презрением взирает на золото и серебро как на форму капитала, фактически в высшей степени безразличную и бесполезную. Как только она начинает говорить о банковом деле, все это совершенно изменяется»[147]147
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. 2, с. 90.
[Закрыть]. Вульгарной политической экономии приписаны в ироническом плане человеческие действия: она толкует о чем-то и вместе с тем бросает на это презрительные взгляды, как человек, искусственно принимающий на себя пренебрежительный вид. Серебро путешествует по делам – совсем завзятый английский бизнесмен, в кризисный 1847 г. оно тотчас же «по прибытии в Англию нашло себе дорогу на континент», а когда это стало невыгодным, часть «этого же самого серебра совершила обратную поездку в Индию»[148]148
Маркс К. Капитал, т. 3, ч. 2, с. 106.
[Закрыть]. Поэтически олицетворяются средства производства – в I томе мелькнули «плавильные печи и производственные здания, которые ночью отдыхают и не высасывают живой труд»[149]149
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 320.
[Закрыть]. Нет, кажется, ничего «суше» и «алгебраичнее», чем условное наименование буквами А и В двух контрагентов товарного обмена. Но у Маркса умелый шутливый прием оживляет строгость текста: буквы А и В вдруг превращаются в «деловых друзей А и В», у которых покупается товар[150]150
См.: Там же, с. 167.
[Закрыть].
В главе «Деньги или обращение товаров» в I томе Маркс пользуется на ряде страниц примером ткача, и этот ткач – не только теоретически обобщенное в целях экономического исследования понятие, этот ткач, кроме того, и художественно-обобщенный тип. На предыдущих страницах Маркс не раз говорил о холсте и ткаче, производящем холст. Когда ему понадобится пример в главе о деньгах, он связывает предыдущее обобщение с последующим не только нитью логического анализа, но и художественным штрихом, внезапно оживляющим текст, делающим его несколько драматизированным, – драматизация к тому же подчеркивается приглашением читателя к совместному действию: «Последуем теперь за каким-либо товаровладельцем, хотя бы за нашим старым знакомым, ткачом холста, на арену менового процесса, на товарный рынок»[151]151
Там же, с. 115.
[Закрыть]. Далее по ходу теоретической мысли Маркса надо, чтобы ткач не только продавал свой товар, но и купил бы на эти деньги другой товар. С точки зрения чисто теоретической Марксу безразлично, о каком товаре идет речь: ткач мог бы купить хлеб, сахар, сукно – и теоретическая правильность и ясность изложенного не пострадали бы ни на йоту. Но Маркс заставляет своего ткача совершать покупку, художественно его характеризующую как мелкого товаропроизводителя, кустаря, человека уходящей эпохи, которому грозит гибель от победного шествия машины. Ткач «обменивает холст на 2 ф[унта] ст[ерлингов] и, как человек старого закала, снова обменивает эти 2 ф[унта] ст[ерлингов] на семейную библию той же цены. Холст – для него только товар, только носитель стоимости», библия же «направится в дом ткача уже в качестве предмета потребления и будет удовлетворять там потребность в душеспасительном чтении». Далее, развивая мысль о взаимоотношениях потребительной и меновой стоимости, доказывая, что товар должен представлять собою потребительную стоимость для владельца денег, т.е. что затраченный на товар труд должен быть затрачен на него в общественно полезной форме, должен быть действительным звеном в системе общественного разделения труда, Маркс вновь переходит к «нашему ткачу, „человеку старого закала“ и очень расчетливому по натуре» – об этом новом характерном качестве мы узнаем из описания его настроения на рынке: «Если общественная потребность в холсте, которая, как и все прочее, имеет границы, уже удовлетворена конкурентами данного ткача, продукт нашего приятеля окажется избыточным, излишним, а следовательно, и бесполезным. Конечно, дареному коню в зубы не смотрят, но наш ткач явился на рынок вовсе не для того, чтобы делать подарки…». Рынок с его новыми отношениями надвигается на нашего старозаветного приятеля, любящего почитать библию в семейном кругу. Перелом в технике производства открывается перед ткачом именно на рынке через новые, более низкие цены, сваливается на него нежданно-негаданно: «Без разрешения нашего ткача и за его спиной пришли в движение традиционные производственные условия ткачества холста. То, что вчера несомненно представляло рабочее время, общественно необходимое для производства аршина холста, сегодня перестало им быть, и владелец денег энергично демонстрирует нашему приятелю это обстоятельство, указывая ему на цены, назначенные различными его конкурентами. К его несчастью, на свете много ткачей…».
Дальнейший подбор примеров живого товарного оборота вскрывает пестрое различие личных требований к потребительным стоимостям.
Примеры эти опять-таки подобраны не случайно, каждый из них – отдельный штрих художественной характеристики лица, участвующего в товарообороте: «Для нашего ткача жизненный путь его товара заканчивается библией, в которую он превратил полученные им 2 фунта стерлингов. Но продавец библии превращает полученные от ткача 2 ф[унта] стерлингов] в водку». Продавец Библии предпочитает «горячительный напиток холодной святости», и тут же – ироническое замечание: «Винокур может продать свой горячительный напиток лишь потому, что другой продал напиток живота вечного».
Группа примеров персонификации относится к иронизированию Маркса над товарно-фетишистическим мышлением буржуа. До конца разоблачив мистику токарного фетишизма, Маркс иронически олицетворяет товары, заставляет их говорить и действовать, причем особая острота иронии в том, что товарам придаются характерные черты самих буржуазных филистеров: они чинно выступают, застегиваются на все пуговицы, жеманятся, бросают влюбленные взоры, узнают друг в друге долгожданную родственную «прекрасную душу».
«Несмотря на то, что сюртук выступает застегнутым на все пуговицы, холст узнает в нем родственную себе прекрасную душу стоимости. Но сюртук не может представлять стоимости в глазах холста без того, чтобы для последнего стоимость не приняла формы сюртука»[152]152
Там же, с. 61.
[Закрыть]. Прекрасная душа сюртука подчеркнута его бескорыстным равнодушием к собственному использованию, «для сюртука, впрочем, безразлично, кто его носит, сам ли портной или заказчик портного»[153]153
Там же, с. 51.
[Закрыть].
«Товар любит деньги», но «истинная любовь никогда не протекает гладко»[154]154
Там же, с. 118, 794.
[Закрыть]. «Цены, эти влюбленные взоры, бросаемые товарами на деньги…»[155]155
Там же, с. 120.
[Закрыть].
Наконец характерна и ирония «оживления» товара до того, что он начинает прыгать, и в этой же фразе – насмешливое приведение вещей к действительности, напоминание о том, что товары, собственно говоря, не живые, что отношение товаров – есть отношение владельцев: «Переселение товарной стоимости из плоти товара в плоть денег есть… salto mortale[156]156
Отчаянный прыжок (фр.).
[Закрыть] товара. Если оно не удается, то оказывается обманутым в своих надеждах если не сам товар, то его владелец»[157]157
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 116.
[Закрыть].
Художественный образ в «Капитале» часто дается в виде олицетворения, персонификации, иронической по существу. Рассмотрением персонификации было бы возможно закончить характеристику типичных приемов Маркса – художника слова.
Но есть еще один прием исключительной силы. В ряде ответственнейших моментов теоретического изложения Маркс пользуется сокровищницей мировой литературы, включает в свое изложение такие огромные аккумуляторы познавательной энергии человечества, как образы Шекспира, Гете, Гейне, Софокла, Гомера…
Чтобы ярче запечатлеть острый теоретический вывод, Маркс призовет к участию в борьбе с буржуазией мировых художников слова – положения Маркса вам объясняет Шекспир, Сервантес, Гете, Софокл, Эсхил. Творчество мировых гениев дает свои образы «Капиталу» и этим в величайшей степени увеличивает воздействующую силу текста Маркса. Самую ответственную роль несет тут любимейший Марксом Шекспир – начнем поэтому с него, условно назвав его именем всю последующую главу.
VIII. Шекспир в «Капитале»
Шекспир появляется в «Капитале» не часто. Но сравнительная редкость его выступлений подчеркивает их значительность. Это не мелкие, случайные появления на сцене суетливо снующего статиста, это крупное, значительное выступление большого героя.
Шекспир был одной из сильнейших литературных привязанностей Маркса. Он превосходно знал и много раз перечитывал его произведения. Столь же любим был Шекспир и в семье Маркса. «Дети постоянно перечитывают своего Шекспира»[158]158
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 29, с. 30.
[Закрыть], – писал Маркс Энгельсу в письме от 10 апреля 1856 г. Образы героев Шекспира были так хорошо запечатлены, что легко возникали в памяти, являлись бытовыми ассоциациями: дочери Маркса давали прозвища знакомым, пользуясь именами шекспировских героев. Сам Маркс делал то же, преимущественно пользуясь именами героев комического типа. Чрезвычайно интересен образ Фальстафа в употреблении Маркса. Можно безошибочно сказать, что анализ этого образа в марксистском литературоведении много потеряет, если не использует соответствующих мест работ Маркса. Фальстаф для Маркса – своеобразный «персонифицированный капитал» эпохи «зари капитализма», рождающийся буржуа эпохи первоначального накопления. Беспардонный лгун, ограниченный, лишь о своей корысти думающий весельчак и забубенная голова, распутник, откровенно плюющий на всю феодально-религиозную поповскую кухню, грабитель с большой дороги и вместе с тем отчаянный трус, обманщик и веселый собутыльник, продающий все рыцарские добродетели за червонец, Фальстаф – яркий тип эпохи первоначального накопления. Обломки феодальных представлений – лишь строительный материал для его новой, буржуазной морали. Обманом спасая собственную шкуру в боевой схватке (Фальстаф, как известно, при первом нападении врага бросал меч на землю и притворялся мертвым), он рассуждает о том, что спасти собственную жизнь – первая рыцарская добродетель. Ограбить, отнять, украсть, взять в долг и не отдать и при этом клясться в противоположном, призывая всех феодальных святых и деву Марию, – в обычаях Фальстафа. Шекспир, со скорбью смотревший на крушение старого феодального мира, насмешливой характеристикой Фальстафа отрицал грядущий буржуазный мир. Его виндзорские проказницы смеются над Фальстафом, зарывая его в корзину с грязным бельем. Фальстафа выкидывают в залив Темзы. Фальстафа бьют, когда он переоделся в платье толстой кумы; Фальстаф толст, как бочка, его живот мешает ему видеть собственные колени; наконец, в «Генрихе V» Фальстаф непристойно умирает на руках вдовы Куикли. Но, несмотря на все это, историческое будущее осталось за Фальстафом. Фальстафы промышленного капитала лишь слегка похудели, пустили награбленное в оборот, научились правильно считать и выжимать прибавочную стоимость. В переписке Маркс называет Фальстафом агента Наполеона III, «господина Фогта», разоблаченного и просмеянного в известном памфлете Маркса[159]159
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 30, с. 59.
[Закрыть]. Появится Фальстаф и в «Капитале» – об этом дальше. Есть образы Фальстафа не только в переписке Маркса и в «Капитале», но и в других работах Маркса. Так, в статье «Морализующая критика и критизирующая мораль», направленной против филистера Карла Гейнцена, Маркс смеется над утверждением последнего, что монархии являются «главной причиной горя и нищеты». Иронизируя над аргументами Гейнцена, он замечает, что рабство южных штатов Североамериканской республики, существующее благополучно без монархических форм, «могло бы воскликнуть словами Джона Фальстафа: „Ах, если бы аргументы были так же дешевы, как ежевика!“»[160]160
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 305.
[Закрыть]. Нередки и другие шекспировские образы. В работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Маркс говорит о своем «герое»: «Старый, прожженный кутила, он смотрит на историческую жизнь народов и на все разыгрываемые ею драмы, как на комедию в самом пошлом смысле слова, как на маскарад, где пышные костюмы, слова и позы служат лишь маской для самой мелкой пакости. Так, в походе на Страсбург прирученный швейцарский коршун играл роль наполеоновского орла. Во время своей высадки в Булони он на нескольких лондонских лакеев напялил французские мундиры; они представляли армию. В своем Обществе 10 декабря он собирает 10.000 бездельников, которые должны представлять народ, подобно тому как ткач Основа собирался представлять льва»[161]161
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 168.
[Закрыть]. Тот же лев – по другому поводу, но в том же смысле – приходит на память Марксу в работе «К критике гегелевской философии права». Критикуя понимание Гегелем правительственной власти, Маркс замечает: «Здесь приходит на память также и лев в шекспировской комедии „Сон в летнюю ночь“, восклицающий: „Я – лев, и я – не лев, а Снаг“. Точно так же и здесь каждая крайность является то львом противоположности, то Снагом опосредствования»[162]162
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 320.
[Закрыть].
В работе «Морализующая критика и критизирующая мораль» Маркс приглашает Гейнцена поближе приглядеться к типу Аякса, выведенному Шекспиром в «Троиле и Крессиде», и приводит длинный диалог Ахилла и Терсита[163]163
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 293.
[Закрыть]. Этот же диалог вспомнился Марксу в 1864 г., когда он изумился поведению Гарибальди, побратавшегося с Пальмерстоном, – и это в то время, когда конгресс революционеров в Брюсселе в сентябре 1863 г. возлагал на Гарибальди надежды как на вождя революции. «Храброе» братание с «Памом»[164]164
Насмешливая кличка Пальмерстона. – М.Н.
[Закрыть] возмутило Маркса, и он вспоминает по этому случаю восклицание шекспировского Терсита, которым кончается упомянутый выше диалог: «Я предпочел бы быть вошью в овечьей шерсти, чем таким отважным дураком»[165]165
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 30, с. 320. У К. Маркса: «Лучше б мне быть вошью в овчине, чем проявлять такую отважную глупость».
[Закрыть].
Интересно одно замечание Маркса о Шекспире как историке. В 1861 г. Маркс «отдыха ради» перечитывал в греческом подлиннике «Гражданские войны в Риме» древнего историка Аппиана и заметил в письме к Энгельсу от 27 февраля, что Аппиан «старается докопаться до материальной подкладки гражданских войн». Историк этот развенчивал Помпея как военного стратега, и Маркс, соглашаясь с этим мнением, замечает в письме: «Шекспир, когда писал комедию „Бесплодные усилия любви“, по-видимому, имел уже некоторое представление о том, чем Помпей был в действительности»[166]166
Там же, с. 126.
[Закрыть].
Заметим, что и Энгельс был большим поклонником и знатоком Шекспира. Еще в одном из ранних произведений – в статье «Ландшафты», помещенной в 1840 г. в «Telegraph für Deutschland», Энгельс пишет такие строки: «О, какая дивная поэзия заключена в провинциях Британии! Часто кажется, что ты находишься в golden days of merry England и вот-вот увидишь Шекспира с ружьем за плечом, крадущимся в кустарниках за чужой дичью, или же удивляешься, что на этой зеленой лужайке не разыгрывается в действительности одна из его божественных комедий. Ибо где бы ни происходило в его пьесах действие – в Италии, Франции или Наварре, – по существу перед нами всегда – merry England, родина его чудацких простолюдинов, его умничающих школьных учителей, его милых, странных женщин; на всем видишь, что действие может происходить только под английским небом. Только в некоторых комедиях, – как, например, „Сон в летнюю ночь“ – в характерах действующих лиц чувствуется влияние юга с его климатом так же сильно, как в „Ромео и Джульетте“»[167]167
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1-е изд., т. 3, с. 59 – 60. Golden days of merry England (англ.) – Золотые времена веселой Англии. Merry England (англ.) – Веселая Англия.
[Закрыть]. А в письме к Марксу от 26 октября 1847 г. Энгельс советует непременно прочесть статью О’Коннора, указывая на то, что она напоминает Шекспира[168]168
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 27, с. 97.
[Закрыть].
Умение пользоваться в научной работе художественными образами мировой литературы – большое дело. Если проследить, как и в каких случаях появляется Шекспир в «Капитале», мы увидим значение поясняющих шекспировских образов в окружающем экономическом контексте.
Первый образ Шекспира, появляющийся в «Капитале», комический. Вдова Куикли, подруга Фальстафа, появляется в первой главе, посвященной стоимости. Как известно, Куикли – содержательница таверны и любительница выпить – чрезвычайно веселая вдова. Миссис Куикли – очень стойкий образ шекспировских произведений: она фигурирует в обеих частях «Генриха IV», в «Генрихе V» (1-я часть) и в «Виндзорских проказницах». Всюду – она боевая баба, посредница, сводня, проныра, бойкая болтунья, отлично знающая цену деньгам и готовая на все ради них.
Миссис Куикли появляется в первой главе «Капитала», посвященной анализу товара. Маркс говорит о субстанции стоимости и подводит читателя к известному выводу, «В прямую противоположность чувственной грубой субстанции товарных тел ни один атом естественного вещества не входит в субстанцию их стоимости». Подведя к этому чрезвычайно важному и сложному выводу, Маркс смешит читателя замечанием: «Субстанция стоимости товаров тем отличается от вдовицы Квикли, подруги Фальстафа, что неизвестно, где она находится»[169]169
Маркс К. Капитал, т. 1, с. 15; ср.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 56. В своем тексте Маркс передает шутку о вдовице Куикли острее, чем это сделано в русском переводе: «Die Wertgegenständlichkeit der Waren unterscheidet sich dadurch von der Wittib Hurtig, daß man nicht weiß, wo sie zu haben ist».
[Закрыть]. Субстанция стоимости – сложная абстракция, и реальнейшая миссис Куикли – в контрастном столкновении! Подруга Фальстафа (а тот – постоянный образ капиталиста у Маркса!) находилась в Лондоне, в Истчипе, в харчевне «Свиная голова», пребывая в чрезвычайно прочных отношениях со своим возлюбленным. «Прощай, прощай! – кричит она ему после очередной попойки в „Свиной голове“ и добавляет: Когда зазеленеет горох, исполнится двадцать девять лет, как я с тобой знакома. Уж такой честный, верный человек…»[170]170
Шекспир У. Король Генрих IV, ч. 2, конец 2-го действия / Пер. Е. Бируковой. – В кн.: Шекспир У. Полн. собр. соч.: В 8-ми т. М., 1959, т. 4, с. 174.
[Закрыть].
Первая глава «Капитала», глава о товаре, кончает анализ товарной формы очень важным моментом – вопросом о взаимоотношении вещественных свойств товара, потребительной стоимости и стоимости меновой. В момент этого-то объяснения и появляется Шекспир. «До сих пор еще ни один химик не открыл в жемчуге и алмазе меновой стоимости. Однако экономисты – изобретатели этого „химического“ вещества, обнаруживающие особое притязание на критическую глубину мысли, находят, что потребительная стоимость вещей не зависит от их вещественных свойств, тогда как стоимость присуща им как вещам. Их укрепляет в этом убеждении то удивительное обстоятельство, что потребительная стоимость вещей реализуется для людей без обмена, т.е. в непосредственном отношении между вещью и человеком, тогда как стоимость может быть реализована лишь в обмене, т.е. в известном общественном процессе. Как не вспомнить тут добряка Догберри, который поучает ночного сторожа Сиколя, что „приятная наружность есть дар обстоятельств, а искусство читать и писать дается природой“»[171]171
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 93. В подлиннике у Шекспира так: «То be a well favoured man is the gift of fortune; but to write and read comes by nature» («Много шума из ничего», акт III, сцена 3). В наиболее распространенном русском переводе А.И. Кронеберга это место почти нельзя узнать. Слова Догберри (Клюквы) переданы так: «Статный ты молодец, – твое счастье; а что грамотный, так уж это как кому на роду написано» (Шекспир. Полн. собр. соч. / Под ред. С.А. Венгерова. СПб., 1902, т. 2, с. 343).
[Закрыть]. Разговор сторожей в комедии «Много шума из ничего», кстати сказать, – одна из удачнейших комических сцен у Шекспира. Он играет в пьесе значительную композиционную роль. Только что перед этим закончилась напряженно-трагическая сцена: Дон-Жуан приходит в комнату Леонато и сообщает Клавдио о неверности его невесты Геры. Как известно, это ложное сообщение – основной тематический узел в комедии. Клавдио в отчаянии, Дон-Жуан берется ему доказать правильность страшного сообщения. Вслед за этим третья сцена третьего акта – срыв в комическое: добряк Догберри (Клюква) инструктирует ночных сторожей, советуя не связываться с ворами и поэтому не задерживать и не останавливать подозрительных лиц без их собственного на то разрешения, словом, дает понять своими объяснениями, что делать сторожам, собственно, нечего, и заканчивает многозначительными словами: «Вот и все ваши обязанности». В этом разговоре сторожей и находится приведенное Марксом изречение Догберри о приятной наружности и умении читать и писать.
Дважды призвав Шекспира для пояснения теории стоимости, Маркс прибегает к нему и в главе третьей – «Деньги, или обращение товаров». И тут Шекспир введен для пояснения очень важного положения, касающегося момента исторического развития значения денег: «С расширением товарного обращения растет власть денег, этой абсолютно общественной формы богатства, всегда находящейся в состоянии боевой готовности… Все делается предметом купли-продажи. Обращение становится колоссальной общественной ретортой, в которую все втягивается для того, чтобы выйти оттуда в виде денежного кристалла»[172]172
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 142.
[Закрыть].
Эту мысль поясняет знаменитая трагедия Шекспира «Тимон Афинский», – одно из его философских по существу произведений. Трагедия посвящена власти золота над человеком. Ею увлекались Кольридж и Шиллер, считавшие необходимым приспособить ее к немецкой сцене. В третьей сцене четвертого акта в уста Тимону Афинскому Шекспир вкладывает знаменитый монолог о власти золота. Драматическая обстановка такова: оставленный и осмеянный друзьями, которые были осыпаны благодеяниями во время богатства Тимона и которые предают его осмеянию, когда богатство это иссякло, Тимон проклинает Афины и удаляется в лес, в пещеру около моря. Чтобы утолить голод, он ищет коренья для пропитания и начинает копать землю. Вдруг он нападает на клад. Вот его монолог (в переводе П. Вейнберга) (пропущенное Марксом взято при цитировании в квадратные скобки).
[Что вижу я? Как!] Золото! металл
Сверкающий, красивый, драгоценный…
[Нет, боги! Нет, я искренно молил
Корепьев мне, безоблачное небо!]
Тут золота довольно для того,
Чтоб сделать все чернейшее – белейшим,
Все гнусное – прекрасным, всякий грех –
Правдивостью, все низкое – высоким,
Трусливого – отважным храбрецом,
А старика – и молодым и свежим!
К чему же мне, о боги, это все?
Бессмертные, к чему – скажите? Это
От алтарей отгонит ваших слуг,
Из-под голов больных подушки вырвет…
Да, этот плут сверкающий начнет
И связывать, и расторгать обеты,
Благословлять проклятое, людей
Ниц повергать пред застарелой язвой,
Разбойников почетом окружать,
Отличьями, коленопреклоненьем,
Сажая их высоко на скамьи
Сенаторов. Вдове, давно отжившей,
Даст женихов: [раздушит, расцветит,
Как майский день, ту жертву язв поганых,
Которую и самый госпиталь
Из стен своих прочь гонит с отвращеньем!].
Ступай… проклятая земля,
Наложница всесветная…
Подлинник Шекспира, приведенный у Маркса («Капитал». М., 1920, т. 2, с. 104), значительно сжатее и сильнее. Вот он:
[ – What is here?]
Gold! Yellow, glittering, precious gold! – [No gods,
I am no idle votarist. Roots, you clear heaven.].
Thus much of this, will make black white; foul – fair;
Wrong – right; base – noble; old – young; coward – valiant.
[Ha, you gods. Why this?] What this, you gods! Why this
Will lug your priests and servants from your sides;
Pluck stout men’s pillows from below thier heads
This yellow slave
Will knit and break religions; bless the accurs’d;
Make the hoar leprosy ador’d; place thieves
And give them title, knee, and approbation,
With senators of the bench: this is it,
That makes the wappen’d widow wed again;
[She, whom the spital – house and ulcerous sores
Would cast the gorge at, this embalms and spices
To the April day again]. Come, damned earth,
Thou common whore of mankind…
Выяснено происхождение прибавочной стоимости, раскрыта грабительская суть заработной платы при капитализме, и в главе о рабочем дне, поясняя вопрос об эксплуатации детей, Маркс опять прибегает к Шекспиру. Пролетариат протестовал против эксплуататорского «закона», на основании которого 8 – 13-летние дети работали, надрываясь, наравне со взрослыми рабочими. «Но „Капитал“ отвечал:
Это слова Шейлока в «Венецианском купце» Шекспира. Купец Шейлок в случае неуплаты ему долга Антонио мог, как известно, вырезать из груди Антонио фунт мяса. Слова, приведенные Марксом, Шейлок говорит в ответ на напоминание судьи Порции о том, что заимодавец как человек должен быть милостивым.
Порция:
Я говорю все это для того,
Чтоб чем-нибудь смягчить твой иск законный;
Но если ты настаиваешь в нем,
То строгий суд Венеции обязан
Постановить решенье над купцом.
Шейлок:
На голову мою мои поступки
Пусть падают. Я требую суда
Законного, – я требую уплаты
По векселю[174]174
Шекспир. Венецианский купец (действие 4-е, сцена I). – В кн.: Шекспир. Полн. собр. соч. / Под ред. С.А. Венгерова; пер. П.И. Вейнберга. СПб., 1902, т. 1, с. 471.
[Закрыть].
Дальше в напряженной сцене суда, когда судьи убедились, что на Шейлока ничто не действует, Порция, переодетая судьей, изрекает приговор:
Порция:
Да будет
По-вашему. Приготовляйте грудь
Его ножу.
Шейлок:
О, юноша прекрасный,
О, судия правдивый!
Порция:
Потому,
Что дух и текст закона совершенно
Согласны с тем взысканием, что здесь,
В сем векселе, означено так ясно.
Шейлок:
Так, точно так. О мудрый судия,
Правдивейший! На сколько же ты старше,
Чем кажешься!
Порция (к Антонио):
Итак, раскройте грудь!
Шейлок:
Да, грудь его: так вексель говорит мой.
Не правда ли, почтеннейший судья?
Так сказано: как можно ближе к сердцу –
Не так ли?[175]175
Шекспир. Венецианский купец (действие 4-е, сцена I). – В кн.: Шекспир. Полн. собр. соч. / Под ред. С.А. Венгерова; пер. П.И. Вейнберга, т. 1, с. 472.
[Закрыть]
Маркс, продолжая речь об эксплуатации детей, вспоминает подчеркнутые в предыдущей цитате слова Шейлока. Маркс пишет: «Рысий глаз капитала открыл, что акт 1844 г. не разрешает пятичасовой работы в дообеденное время без перерыва для отдыха, продолжающегося, по крайней мере, 30 минут, но не предписывает ничего подобного относительно послеобеденной работы. Поэтому он потребовал и добился удовольствия заставлять восьмилетних детей-рабочих не только надрываться над работой, но и голодать непрерывно от 2 часов пополудни до 8½ часов вечера!
„Да, грудь его; так сказано в расписке!“
Эта достойная Шейлока приверженность букве закона 1844 г., поскольку он регулирует труд детей, должна была, однако, просто подготовить открытый бунт против этого же самого закона…»[176]176
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 297.
[Закрыть].
Другой любимый Марксом поэт – Гете – также бывает гостем «Капитала». Он фигурирует уже в первой главе, посвященной товару. Но любопытно, что в то время как у Шекспира Маркс берет яркий образ, у Гете он преимущественно пользуется философским обобщением, сжатым Гете в изречение-стих. Маркс критикует мелкобуржуазное стремление устранить недостатки формы товаров, не обладающих непосредственной обмениваемостью. Размалевывание этой филистерской утопии и составляет прудоновский социализм, который… не отличается даже оригинальностью, но лишь повторяет то, что гораздо раньше него и лучше него сказали Gray, Bray и др. Это не препятствует такой мудрости красоваться в известных кругах под именем «science» – «наука». Ни одна школа не носилась так со словом «наука», как прудоновская, потому что
Эти слова гетевского Фауста действительно метко характеризуют школу Прудона. Фауст фигурирует еще в главе о процессе обмена со своим восклицанием «Am Anfang war der That»[178]178
«Вначале было дело» (нем.) (Маркс К. Капитал, т. 1, с. 55; ср.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 96).
[Закрыть]. В главе о так называемом первоначальном накоплении Маркс говорит, критикуя нападки Тьера на социализм: «Раз дело касается вопроса о собственности, священный долг повелевает поддерживать точку зрения детского букваря как единственно правильную для всех возрастов и всех ступеней развития»[179]179
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 726.
[Закрыть]. И ссылается далее на Гете: «Гете, раздраженный таким фиглярством, высмеивает его в следующей „катехизации“:
Учитель: Подумай, дитя, откуда все эти блага. Сам по себе ты ничего не можешь получить.
Ребенок: Да, все я получил от папы.
Учитель: А папа, от кого получил папа?
Ребенок: От дедушки.
Учитель: Да нет же! От кого в таком случае получил дедушка?
Ребенок: Он взял все это».
Заметим, что та же цитата Гете встречается в одной из довольно ранних работ Энгельса «Немецкий социализм в стихах и прозе»[180]180
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 234.
[Закрыть]. В русском переводе дан стихотворный текст этого любопытного разговора, приведем его:
