Текст книги "Обреченные попаданцы (СИ)"
Автор книги: Мила Светлая
Соавторы: Алексей Калинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Алексей Калинин
Обреченные попаданцы
Пролог
История первая, в которой мы с Димкой отправляемся в волшебное путешествие
В воздухе витает любовь. Она порхает в загогулинах чугунной ограды, которая поясом верности окольцовывает мохнатый островок парка в центре бесстыже-голых улиц города. Черные прутья арматуры переплетаются друг с другом в страстной феерии застывшего танца.
Острые пики на прутьях имитируют фаллические символы, а кольца секционных труб напоминают символы вагинальные. Создается ощущение, что торчащие мужские органы выстроились в ряд к одному большому женскому… И так секция за секцией.
Любовь светится в глазах сизого голубя, который выпячивает грудь и курлыкает громче трактора «Беларус». Он вытанцовывает перед гладенькой самкой, которая наклевалась рассыпанных семечек и находится в хорошем расположении духа. Возможно, сегодня ему удастся взгромоздить пернатое тело на не менее пернатую плоть.
Любовь также кружится по пруду в виде маленьких пескарей. Темно-серые торпеды скользят в прозрачной воде и игриво задевают друг друга пятнистыми плавниками. Их выпустили в пруд недавно, но уже появляются по вечерам усатые рыбаки, которые стараются наловить котам халявной рыбехи. Пока жителей водоема не поймали, они резвятся и стремятся воспроизвести себя в тысячах мелких икринок.
Любовь видна в каждом порыве ветра, когда раскидистый дуб пытается толстыми сучьями возлечь на тонкую рябинку. Та пока ещё не налилась от смущения красными ягодами, но пытается отбиться от нахала и отчаянно трепещет вытянутыми листочками. Что о них подумает старая береза, которая на другом берегу пруда возмущенно шевелит полуоблетевшими сережками-бруньками?
Любовь витает в воздухе. Больше всего она воплощается в парочке, которая сидит на полускрытой от посторонних глаз скамеечке. Молодой человек увлеченно шарит под моим розовым топиком, а я запрокинула голову назад и подставляю нежную шейку жарким поцелуям. Мои чуть тронутые загаром руки поглаживают мускулистую спину парня.
– Дима, не надо, увидят же, – срывается с моих губ, когда я в очередной раз отодвигаю настойчивую руку от коленок.
Димка не сдается (любовь же витает в воздухе) и время от времени вытаскивает руку из-под розовой ткани топика, чтобы вновь попытаться запустить под черную ткань юбки. Опыт ему подсказывает, что рано или поздно, но мне надоест отталкивать ищущие пальцы.
Надо быть настойчивей. Не отступать и не сдаваться! Щупать и целовать!
– Постыдились бы! Посреди бела дня таким развратом заниматься, – слышится за нашими спинами пронзительный женский голос.
– Стыдно, мать, очень стыдно, – не оборачивается Димка. – Но знала бы ты – как сладко-о-о.
Я чуть приподнимаю ресницы и сквозь тонкую щель поглядываю на возмущенную пару. Благообразная матрона, из тех, кого боятся обвешивать на рынке даже бесстрашные армяне, и сухонький мужичок, из тех, кто трется возле метро и сшибает мелочь «на проезд». Сейчас лицо дамы краснеет запрещающим сигналом светофора, и она набирает в мощную грудь воздух, чтобы разразиться гневной тирадой. Надо что-то предпринимать.
– Тетенька, вы не ругайтесь. Хотите, мы поменяемся с вами местами. Вы постоите с Димочкой, а ваш муж займет его место, – я демонстрирую, что будет, если вовремя посещать стоматолога и отбеливать зубы.
– Да я… Да ты… – воздух мешает даме правильно сформулировать мысли.
Могучую грудь распирает, ещё чуть-чуть и произойдет взрыв. Чтобы этого не случилось, она выпускает воздух прочь. Он выходит с таким громким рычанием-курлыканием, что голубь недоуменно оглядывается – кто ещё претендует на его даму сердца?
– Жозефина, а что? Девчонка дело говорит – пусть парнишка постоит, ноги разомнет. Они у него затекли, наверное, – тонким голоском соглашается спутник матроны.
– Карл, ты что? Неужели ты хочешь на место этого нахального сопляка? Чего ты так радостно киваешь, Карл? – последнее предложение женщина говорит замогильным голосом.
– Ой, ты не то подумала, Жозефиночка. Это у меня от негодования приступ Паркинсона случился. Сейчас должен прекратиться. Вот, видишь, уже не киваю. Главное – глубоко дышать. А тебе тоже не надо волноваться, Жозефиночка, у тебя же давление, – лепечет порядком струхнувший мужичок.
Димкины глаза осматривают стоящих, не находят ничего интересного и возвращаются к более интересному зрелищу, где под топиком вызывающе торчат возбужденные бугорки.
Мой молодой человек – студент, поэтому вечно голоден и сейчас мои прелести напоминают ему налитые соком яблоки Антоновки, на которые положили небольшие ягоды земляники и накрыли всё это розовым полотенцем. Димка даже сглатывает подкатившую слюну.
– О моем давлении он вспомнил... Так и скажи, что хотел бы оказаться на месте этого бесстыжего мальчишки и пошарить под розовой тряпочкой. Что ты снова киваешь?! – повышает голос матрона.
– Да нет, моё солнышко. Я же опять от негодования, – бормочет мужичок, подобострастно поглядывая на свою благоверную.
– Да? Ну, смотри у меня! – хмурит брови «Жозефиночка».
– Точно, Карл, посмотри у неё, а то туда походу давно никто не заглядывал, – вырывается у Димки. – Наверняка всё уже мхом поросло и ржавчиной покрылось.
Пескари в пруду застывают от такой наглости. Дуб забывает о домогательствах к рябине и топорщит в ужасе желуди. Береза сочувственно поскрипывает. Лишь бесчувственный голубь продолжает попытки соблазнить самочку. А Димка легонько щипает меня за сосок, отчего я притворно ойкаю и бью его по плечу.
– Ну знаете ли, молодой человек… Я так это дело не оставлю… Мало того, что совокупляются здесь посреди бела дня, так ещё и оскорбляют… Нет! Я сейчас полицию вызову! Я за оскорбление привлеку! Я…
– Пойдем, Жозефиночка! Не обращай внимания на этих наглецов. Я уже так унизил взглядом этого хама, что он теперь не скоро опомнится, – подталкивает под пухлый локоток более здравомыслящий Карл. – А вам, молодой человек, должно быть стыдно за свое поведение. Нет-нет, не вставайте – сидите и думайте о своём скверном поведении. Пойдем, Жозефиночка от этих нехороших людей. Ну не мешкай же!
Ну да, сейчас молодежь такая пошла, что не только обругать могут, но ещё и поколотить. И почему-то бить всегда предпочитают мужчин, хотя Карл здесь совершенно не причем. Ему явно понравилось мое предложение. Правда, он даже под пытками в этом не признается – ему ещё жить с Жозефиной, жить долго и счастливо.
Жена продолжает что-то высказывать мужу, тот снова словил приступ Паркинсона и кивает в такт раздраженным словам. Они удаляются, причем мужчина торопится покинуть это прибежище греха гораздо быстрее своей супруги.
Голубь хмыкает в сторону уходящих людей и снова возвращается к ухаживанию. Его спутница явно намекает, что не прочь прижаться к земле. Мы тоже решаем не терять время. Снова слюнявится моя шея, снова оглаживаются его плечи. Дыхание у нас шумное, словно в кустах не влюбленная парочка ласкает друг друга, а раздувают огонь кузнечные меха.
– А ну пошли отсюдава! Вот я вас! – раздается скрипучий голос, и я вздрагиваю от неожиданности.
1.2
Голубь и голубка много повидали в своей короткой жизни, поэтому сразу же взлетают с места. Удар суковатой трости приходится по асфальту и оставляет на горячем покрытии небольшое углубление.
Голубь сглатывает, когда представляет на месте асфальта свою маленькую головку. Увы, испуганная подруга стартовала с такой скоростью, что угнаться за ней не представляется возможным. Романтическое настроение выветривается вместе со свистящим в ушах ветром и голубь решает вернуться назад, чтобы отомстить обидчику за разрушенную ячейку голубиного сообщества.
– Вот же поганцы какие, а? Ить прямо на дорожке тыры-пыриться удумали! Эх, ни стыда, ни совести! Начистил бы им клювы, да где теперь споймать-то? О, молодежь, а вы чего в кустиках притаилися? Деньги штоль считаете?
Если вы видели фильм «Старик Хоттабыч», то сможете представить себе сморщенного старичка, который нелепо размахивает руками при ходьбе и иногда трясет лысой головой. Однако есть одно маленькое «но» – если вы представили себе старичка в светлом парусиновом костюме и в штиблетах на босу ногу, то вы глубоко заблуждаетесь. Куцая бороденка воинственно вздернута, на тощих плечах красуется новенькая «косуха», заклепки на кожаных штанах пускают зайчиков при ходьбе. Берцы увешаны цепями и позвякивают при ходьбе. Этакий престарелый байкер, только шлема с рогами не хватает.
– Дед, а у тебя ничего не потеет в кожанах-то? – спрашиваю я и отпихиваю руку Димки от своей юбки.
– Дык а чему у меня потеть-то? Одна кожа да кости. А вот ты, знать, здорово вспотела, пот вон аж по ляжкам течет, – щурится дед.
– Уважаемый, вы нам мешаете, – говорит Димка. – Мы с Анюткой сидим, ни к кому не пристаем, а к нам словно магнитом всех тянет.
– Дык тут дети малые по дорожкам бегают, а у тебя словно банан в штанину засунут. И у неё вон титьченки скоро совсем выскользнут. Не по-людски поступаете, срамно. Ты хоть любишь её?
– Люблю, конечно!
– И что же, так при всех свою любимую и разложишь на скамеечке? Как голубь будешь?
– Не доставай, дед, иди своей дорогой. И что же вам таким дома-то не сидится? – раздражается Димка.
– Каким это «таким»? – недобро прищуривается дед.
– Таким правильным. Этого нельзя, того нельзя. Так не ходи, сяк не ходи. Надоело! Вот раньше было хорошо – захотел бабу трахнуть, схватил, оттащил подальше от дороги, чтобы лошади не затоптали и понеслась. А теперь что?
– Что? – мы с дедом спросили хором.
– Нигде нельзя укрыться, чтобы потом носом не ткнули. На кафедре нельзя, под кафедрой нельзя, в туалете и то нельзя – говорят, что негигиенично! Вот и приходится в общаге просить у соседей ночку погулять. А им тоже хочется на своей кровати покувыркаться. Вон в книжках что пишут – встала пипирка, тут же в гарем сходил и осчастливил одну из тысячи жен. А тут одну осчастливить не можешь – всем себя правильными показать хочется. Задобали! – в сердцах брякает Димасик.
Старик хмыкает, раздвигает тростью кусты и присаживается на деревянную скамейку. Он достает из кармана пачку странных сигарет. Черные стержни торчат из коробки фантастическими пулями из обоймы. Он вытаскивает одну, подносит палец, на котором тут же вспыхивает огонек и глубоко затягивается.
– Дед, да ты никак решил нам фокусы показать? – поднимает бровь Димка. – Прикольно, конечно, но на фига нам это нужно? Мне скоро Аню домой провожать, так что дай нам хотя бы чуть-чуть побыть одним?
– Значит, ты думаешь, что раньше с трах-тибидохом было легче? – дед выпускает огромное кольцо.
Кольцо переплывает через кусты и стремится подлететь к березовому суку, чтобы надеться на него, как в игре серсо. Увы, ему это не суждено – сквозь дымный обруч пролетает сизый крылатый снаряд, который с самым мрачным видом садится на ветку липы над головой старика. Раздраженный голубь готовится совершить страшную месть.
– Да, думаю, что легче. Да и интереснее было! Вот поймал какую-нибудь эльфийку в лесу и хлоп – через девять месяцев у неё уже младенчик с острыми ушками. Или при королевском дворе какую-нибудь фрейлину в углу прижал, задрал юбку и почесал её мохнатенький бугорок своим мечом, – улыбается Димка.
– Ну, судя по тому, что у тебя меч-от до сих пор не опадает, ты бы всех фрейлин перезажимал, – хмыкает дед и показывает на ширинку молодого человека.
– Да уж, двадцать пять сантиметров мясной стали так просто не спрячешь, – я кладу руку на выпуклый предмет и нежно поглаживаю его.
Голубю неинтересен размер органа молодого человека – он занимает наиболее удобную позицию для бомбометания.
– Двадцать пять, гришь? Такой дубинкой орехи колоть можно, – качает головой старик.
– Да уж, дед, можно. Колоть не пробовал, но вот полведра с водой поднимал. А ты, наверное, позабыл, каково это – запускать во влажный тоннель своего путешественника? – спрашивает молодой наглец.
Голубь выбрал позицию. Теперь он отомстит этому хрычу и пусть тот бестолково размахивает своей тростью – птица будет уже далеко.
– Что же, так тому и быть. Ежели вам нравится число двадцать пять, то есть у меня такая вещица мудреная, – дед достает из-за пазухи плоские песочные часы. – Вот, как раз двадцать пять сантиметров. Видите деления?
– Ну, ты реально фокусник. Или у тебя в косухе целых склад всяких штуковин? – восхищенно присвистывает Димка, когда видит, как плоские часы становятся объемными и выпуклыми. Черные полоски чередуются отметинами, как на тельняшке матроса.
– Значитца так, вот по этим делениям вы и будете жить. Моя фантазия будет вас забрасывать туда, куда пожелаю…
– Дед, завязывай придуриваться, а то Димка тебя сейчас самого в пруд забросит, – прерываю его я.
Время движется к вечеру, так что нужно поторапливаться. Я уже была готова перестать сопротивляться, а тут этот старый пенёк приперся и бубнит фигню всякую.
– У вас будет двадцать пять дней, чтобы спариться. Неважно где, неважно как, но проникновение должно состояться и тогда вы вернетесь. Каждый раз вы будете незнакомы друг с другом. Каждый раз вы будете забывать прошлое. Потянет вас друг к дружке также, как сейчас. А в последние двадцать пять секунд каждого двадцать пятого дня вы сможете всё вспомнить. Я же останусь смотреть на часы и каждый раз, когда песок будет переваливать через определенную черту, буду горестно вздыхать. Если весь песок пересыплется вниз, и вам не удастся вернуться, то что ж… Значит, не судьба. И останетесь вечно скитаться по мирам и временам. Вот, как-то так.
– Дед, да тебе бы романы писать, с такой фантазией. Или в дурке Наполеонам сказки рассказывать. Ты чего плетешь? Какие двадцать пять…
Димка не успевает договорить – старик выпускает в нашу сторону клуб сизого дыма. Густой туман обволакивает нас. В синеватой дымке не проступают даже очертания скамейки. Солнечные лучи стремятся пронизать завесу, но неудачно. Ни писка, ни крика. Тишина.
– Вот и посмотрим – так ли хорошо было раньше? И ведь ещё книжки вспомнили. Хорошо, устрою вам путешествие и по книжкам, – бормочет старик.
Я пытаюсь закричать, но не могу. Пытаюсь вырваться, но не получается.
Надо же такому случиться, что как раз в это время голубь всё-таки осуществляет свою месть…
Старик проводит рукой по лысой голове и поднимает глаза вверх. Если голуби умеют улыбаться, то сейчас с ветки сверкает самая ехидная улыбка. Вот тебе за обломанный вечер!
– Ах ты, засранец! Ну что же и ты отправляйся вместе с ними – третьим будешь! – старик взмахивает рукой, неведомая сила поднимает истошно вопящего голубя вверх и швыряет прямо в клубок дыма.
Только орущий голубь скрывается за сизой пеленой, как шар тут же схлопывается. Лишь тонкая струйка остается на том месте, где сидели мы. Вскоре исчезает и она. Я вижу это меркнущим краешком сознания, как будто наблюдаю со стороны.
– Ну что же, начнем наш отсчет, – говорит старик и переворачивает чашу весов.
История вторая, где не всё такое, каким кажется на первый взгляд
На улице вовсю радуется жизни двадцать второй день мая.
– Здорово, бомжатина! Ты чего здесь развалился? Я тебе уже десять раз говорила, чтобы не маячил у ларька! – я сегодня не в духе, но пока сдерживаюсь. – А ну вали отсюда, убогий!
Заросший недельной щетиной, лохматый мужчина покорно встает и отступает на пару шагов от ступенек. Я поднимаюсь к двери, гневно звякаю ключами и натыкаюсь на взгляд бездомного. Тот сразу отворачивается. Весь его вид, грязная одежда, порванные ботинки – вызывают такое неприятие, что я брезгливо фыркаю и захожу в ларек.
Хлопает дверь, оставив мужчину за порогом. Снаружи шуршат листы картона – мужчина убирает свою "постель". Вроде не старый ещё, в грязной бороде почти не видно седины, а туда же. Ему бы на заводе пахать, недаром в плечах косая сажень, а он бродяжничает. Меня даже передергивает.
Сигареты, пиво, конфеты, деньги, сдача... Обычный день продавца из привокзального ларька.
Женька из школы прибегает. Я сажаю его в уголке и краем уха слушаю детские новости. Кто кого обозвал, кто с кем подрался, кто кому нравится, кто пару получил, а кого похвалили.
Я улыбаюсь очередному посетителю и поправляю каштановые волосы. Прическа короткая, мальчуковая, зато меньше возни с волосами. А то приходится по утрам их мыть, расчесывать – времени уходит уйма.
Телом и лицом мало напоминаю тех сногсшибательных красавиц, которые переставляют ходули по очередному модному подиуму. Пухленькая хохотушка – самое точное мое определение, ещё бы поводов для смеха было больше.
– Выйду замуж за Светку! – уверенно говорит Женька.
Я автоматически поправляю, что не выйдет замуж, а женится. За обслуживанием клиентов и проверкой домашней работы пролетает двадцать второй день. Мда, задают же теперь задачки, и это всего лишь второй класс...
Сын приносит из столовой два пластиковых контейнера с супом. Сегодня повариха Катя расщедрилась на неплохие куски мяса, нужно будет подкинуть ей пару пачек гламурных сигарет.
Я снова натыкаюсь на оборванного мужчину, когда выхожу с рынка. Тот сидит у ржавой изгороди и курит один за другим подобранные окурки. "Работать бы шел, а не побирался!" – вспыхивает мысль, и я вновь отвлекаюсь на житейские проблемы.
Дома нас никто не ждет, но нужно что-нибудь приготовить на ужин. И я не вижу, как мужчина провожает нас взглядом, тяжело поднимается и уходит устраиваться на ночь.
В двадцать третий день настроение у меня тоже далеко от определения «хорошее».
– Вставай, бомжара! Новый день пришел, пора искать работу! – сегодня я проспала, и от этого готова кусать себя за локти.
Ну и что, что хозяйка ларька? Я опоздала на утренний проход пассажиров к станции, а это треть дневной выручки. Вот же засада! И этот бездомный ещё валяется на ступеньках и щурится на солнышко, будто котяра, обожравшийся сметаной.
Вот уж у кого ни забот, ни хлопот, а я верчусь целыми днями, как белка в колесе.
Мужчина вскакивает, словно подброшенный мощной пружиной, скользит взглядом по красным пятнам на моих щеках и спешит убраться подальше. И правильно!
Сегодня я планировала провести еженедельную инвентаризацию, так что нечего "всяким" мешаться под ногами. Дверь хлопает так, что чуть не слетает с петель. Я не обращаю никакого внимания на шуршание картона. Пусть убирается, здесь не приют для бездомных бродяг!
Ещё раз даю себе зарок поговорить с охраной рынка по поводу этого "бомжары". Открывается окошечко и начинается рабочий день.
– Мам, а мам? Можно я пойду погулять? – днем в окошечко влезает растрепанная Женькина голова.
– А уроки кто будет делать? Пушкин, что ли? – не отрываясь от тетради с собственными записями, бурчу в ответ.
– Мам, так мы с Петром уже сделали, – ноет сын и пытается засунуть ранец в окошечко. Не тут-то было, приходится заходить через дверь.
– С каким Петром? – удивленно поднимаю голову, когда сын возникает на пороге.
– Да вон он, на плите сидит. Умный очень, он мне с математикой помог, а я ему пирожок отдал, – Женька показывает на улицу.
– Нельзя показывать пальцем, – я смотрю по направлению руки сына и вижу сидящего на бетонной плите "бомжару". – И Жень... с этим дядей я запрещаю тебе разговаривать. В следующий раз сам доедай пирожок.
– Хорошо, мам. Так я пойду, погуляю?
Я вздыхаю. Не хочется отпускать сына, но инвентаризация только-только перевалила через половину. Я наказываю Женьке далеко не убегать и грозно смотрю на курящего бродягу. Тот отвечает виноватой улыбкой и пожимает плечами. Надкушенный пирожок лежит рядом на клочке газеты. Я хмыкаю и отворачиваюсь. Цифры терпеливо ждут.
Вечером мы вновь видим сидящего на корточках бродягу, но у меня, измученной подсчетами, не остается сил на гневные мысли. Я прохожу рядом с домиком охраны и решаю зайти завтра – всё-таки он помог сыну.
Двадцать четвертый день начинается с мелкого дождика и паршивого настроения. А тут ещё это…
– Ты что, обосрался, что ли? Пошел на хрен, скунс вонючий! – от громкого крика бродягу сносит со ступенек, словно перышко от дыхания урагана.
Я ещё за десять метров учуяла запах дерьма. Пахнет так, что на глаза наворачиваются слезы. Мужчина качает отрицательно головой и открывает рот, но я уже поднимаю с земли обломок кирпича.
Бродяга выставляет вперед руки, как делают дети, когда на них кто-то нападает. Ладони неожиданно чистые для бомжа. Мне почему-то казалось, что они у него чернее, чем у негра. Этот жест беспомощности заводит ещё больше. Такой же жалкий, бесполезный козел, как и её бывший муж...
– Проваливай отсюда, сволота позорная! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! – кричу на присевшего мужчину.
Тот покорно кивает и начинает подниматься с земли, не отрывая от неё глаз. Этот виновато-собачий взгляд переполняет чашу терпения, и я со злостью швыряю оружие пролетариата. Острый край кирпича вонзается в скулу, заставляет голову мотнуться назад. На грязной коже выступает алая кровь. Мужчина прижимает ладонь к щеке и быстрыми шагами скрывается между палаток.
Даже не ойкнул, засранец...
Меня трясет от злости. Теперь же к моему ларьку никто не подойдет. Что за урод?
Бомж уходит, а запах дерьма никуда не исчезает. За ларьком, рядом с пустыми деревянными лотками, я нахожу испачканную тряпку, от которой идет отвратительный запах. С омерзением кидаю влажную ветошь в пакет и выкидываю в мусорный бак. Но долго ещё кажется, что запах витает в воздухе. Даже Женька морщит нос и старается смыться как можно быстрее.
В этот вечер я не вижу бродягу у забора. Почему-то решаю, что он оставил меня в покое, и не тороплюсь тревожить охранников.
2.2
На утро двадцать пятого дня я не вижу привычную картину у своего ларька.
"Прогнала?" – екает под сердцем.
Я не знаю – или радоваться этому событию, или огорчаться. С одной стороны, он портит мне торговлю тем, что ошивается неподалеку и отпугивает клиентуру замызганным видом. С другой стороны... привыкла я к нему, что ли?
Сегодня толстый картон не лежит на ступеньках. Что-то не так… Я захожу в ларек и погружаюсь в работу. Люди идут, заказывают, рассчитываются, я отдаю товар, отсчитываю сдачу. Принимаю товар, расплачиваюсь и записываю.
Я несколько раз ловлю себя на том, что выглядываю из окошечка и стараюсь найти взглядом бездомного. Его нигде не видно. Ни на бетонной плите, ни у поблекшей ржавой ограды. Червячок вины за свою несдержанность гложет меня изнутри.
– Жень, как дела в школе? – я нетерпеливо жду, пока сын расскажет новости, и потом задаю интересующий вопрос. – Слушай, а ты сегодня не видел своего знакомого? Как его… Петра?
– Нет, мам, не видел. Ты же сама запретила с ним разговаривать, – удивляется Женька. – А он тебе нужен? Хочешь, я поищу?
Я лохмачу мягкие волосы сына, чмокаю в лоб, отчего он жмурится и пытается вырваться.
– Нет, не нужно. Делай уроки. Я тебя пока закрою и схожу до столовой.
День проходит спокойно. Я так и не вижу оскорбленного бродягу, решаю про себя, что и черт с ним. Вот ещё – о всяком бомже беспокоиться. Да любой на моём месте сделал бы также!
Я беру сына за руку и почти выхожу с территории рынка, когда решаю остановиться у домика охраны. Я и сама не могу сказать, почему меня тянет зайти к охранникам. Или червячок вины сделал своё дело, или же все-таки я решила до конца выжить этого бродягу...
– Подожди меня здесь! Я быстро, – я передаю сыну пакет с продуктами и захожу в домик.
– Привет, Петрович! – здороваюсь с пожилым мужчиной в черной форме.
– А, Мариночка! Привет-привет! Ну как ты? За лыцаря ещё замуж не вышла? – Петрович улыбается так широко, что морщинки превращают лицо в печеное яблочко.
– За какого "лыцаря"? Ты о чем, Петрович?
Теперь пришла очередь удивляться охраннику.
– Дык ты чё, ничего не знаешь, штоль?
– Чего я не знаю, Петрович? Рассказывай, не томи. Я запарилась сегодня, так что башка не варит совсем, а ты ещё загадки загадываешь.
– Дык это, Петруха-то. Бомж местный. Я о нем. Он же возле твоей палатки, как пес по ночам ходил. Всё охранял. Даже спал на ступеньках. Я было прогнать собрался, а он мне так душевно и выдал: мол, не гони, батя. Влюбился, грит, в хозяйку ларька, а подойти боюсь. Он и убирался возле твоей палатки, бумажки да ветки собирал, мухе садиться не давал. Грит, что уже больше месяц пойла в рот не берет, понравилась ты ему сильно, мол, только тобой одной и живет.
Я чувствую, как в груди нарастает упругий ком. В глазах становится тепло-тепло. Я прерывисто вздыхаю.
– Да ну, влюбился. Врал, поди. Пожрать хотел, вот и вертелся рядом.
– Не, Мариночка, не скажи. "На пожрать" он вон, в магазине через дорогу, грузчиком зарабатывал. Он и с Женькой подружился, помогал ему уроки делать. Знаешь, какой Петруха башковитый? Сканворды на раз-два решает. А тут позавчерась пассажир пьяненький за твою палатку зашел. Дык Петька его выгнал с матюками, тот даже штанов не успел нацепить. Правда, вредный мужик оказался. Подождал, пока Петька отойдет, да дерьмом ларек и вымазал. Петька догнал, да сунул пару раз этому пьяненькому, а потом до утра твой ларек отмывал. Свою майку пожертвовал, а у меня ещё ведро для воды брал.
Так вот почему у него ладони были чистые...
А я его кирпичом...
Если бы я только знала...
Я чувствую, как горячие капли вырываются из глаз. Тушь потечет... Да плевать!
– Ну не плачь. Он живой остался.
– Живой? – переспрашиваю я и ощущаю, что дыхание замерло в груди. – С ним что-то случилось?
– Ну да, в больницу его отвезли. В Склиф. Вчера ночью снова тот пассажир пришел с друзьями. Сильно видать его Петька обидел. Вытащили ломики, а твой лыцарь встал у двери и никого не подпускал. Они ить хотели Петра поломать да ларек твой разгромить. Я покуда наряд вызвал да наружу выскочил, кто-то лыцаря ножиком и пырнул. Меня увидели и убежали, а я уже "Скорую" вызывал. Геройский он у тебя мужик, оказывается. Помыть, побрить, одеть и за человека сойдет. Ты куда, Марина?
Я выхожу на улицу.
На улице свежо, на улице есть воздух.
Женька что-то спрашивает у меня, но я не слышу. Ноги не держат.
Я опускаюсь на асфальт, а горячие слезы прорывают заслонку и текут рекой. Слезы рассказывают про тяжелую жизнь матери-одиночки. Выдают долгие ночи в холодной постели. Орошают жестокосердие по отношению к настоящему мужчине.
Петрович приносит кружку с водой. Я половину расплескиваю, пока осушаю до дна. Женька обнимает меня и шепчет что-то ободряющее. Охранник похлопывает по плечу, на нас озираются люди. Оглядываются, делают свои предположения, и спешат по делам. Я заставляю взять себя в руки и утираю слезы.
– Ты сказал, что его в Склиф увезли?
Петрович утвердительно кивает. Рыночный таксист Армен все понимает по лицу и гонит так, словно за ним летит сам шайтан. Сережка утешительно гладит меня по руке.
И вот я уже несусь по светло-зеленому больничному коридору. Меня сначала не хотели пускать, пока едва не встала на колени. Говорила, что приехала к раненному мужу, что очень нужно, слезы так и струились по щекам.
Сына оставила внизу, сказала, что вернется быстро. Я только туда и обратно. Вот и нужная палата. Я перевожу дух, оправляю халат, выдыхаю и открываю дверь.
Он лежит возле окна. Лицо бледное, худое, на скуле кровоподтек. На шум двери он поворачивается и...
– Здорово, бомжатина! Ты чего здесь развали-ился? – мне не удается выдержать веселый тон, на последнем слове голос предательски вздрагивает.
Он улыбается и протягивает ко мне руку...
И тут я всё вспоминаю! ВСЁ ВСПОМИНАЮ!
Двое других пациентов палаты потом в один голос будут утверждать, что у странной пары изменилось лицо, как будто они узнали друг друга. Полицейские конечно же не поверят, что мужчина начнет ни с того ни с сего рвать на себе пижаму, а женщина скидывать одежду.
Да и врачи засомневаются, что женщина и мужчина попытались заняться развратом прямо на больничном полу. Конечно, врачи не поверят и в мальчика, который остался внизу, а потом неожиданно курлыкнул, замахал руками и растаял в воздухе. Хотя регистраторша будет показывать седую прядь, которая появилась от этого зрелища.
Однако, двое других пациентов палаты не перестанут давать одинаковые показания – мужчина запрыгнул на женщину явно с сексуальными намерениями, но та запуталась в джинсах и не успела принять нужного положения. Двое пациентов будут утверждать, что перед тем, как возникла яркая вспышка, в которой исчезла странная пара, они отчетливо слышали мой вопль:
– Етить твою мать, в пятый раз не успеваем!
История третья, в которой появляются эльфы и даже есть один реальный орк
–Траргок победить!!! Нгра-а-а!!! – зеленокожий орк исполинского роста поднимает огромную секиру над поверженным эльфом. Светловолосый мужчина с удлиненными ушами пытается подняться и падает обратно в ковыль.
Маленькие глазки орка торжествующе оглядывают добычу – девушку-эльфийку. Мускулы вздуваются замшелыми валунами под зеленой шерстью, напоминающей болотный мох. Огромные желтые зубы щерятся в злорадной усмешке – он уже предвкушает, как будет развлекаться с боевым трофеем. Он даже делает недвусмысленное движение бедрами вперед, намекая на то, что это движение в скором времени повторится… и не раз.
–Не-е-ет!!! – звонко кричит прекрасная эльфийка, которая сжимается под кустом вереска и наблюдает за схваткой. Ее легкое воздушное платье порвано, испачкано землей, над левым глазом наливается сливовым цветом большая шишка.
В ответ ей грохочет гром с вершины горы. Огромный орк застывает, услышав этот звук. Он оборачивается. Светловолосый эльф начинает понемногу подтягивать ноги к животу. Вершина горы вздрагивает, и вниз срывается огромный валун. По воле судеб его путь пролегает по направлению к замершей троице.
–Траргок уходить и забирать Джулайли. Она стирать мои вещи… А-а-аргн!!!
Эльф выстреливает вверх согнутыми в коленях ногами и попадает орку по его мужской гордости, скрывающейся за меховой юбкой. Словно распрямляется сжатая пружина в руках неумелого часовщика. Зеленокожего подбрасывает в воздух, так велика оказывается сила удара, а потом он картинно падает на спину, как выпавшая из клюва аиста лягушка.
–Никогда Джулайли не будет тебе стирать!!! Да и по женской части тебя уже не заинтересует!!! Прощай, ублюдок! – эльф вскакивает на ноги и бьет орка всей мощью своего презрения, то есть поворачивается к нему спиной.
Упавший орк зажимает пах, рычит что-то нечленораздельное и усиленно кривится. Ногами он сучит по земле, поднимает клубы пыли, но не может подняться. Осока колет его в глаза и орку приходится щуриться.
– Бежим, Джулайли, пока тот огромный валун не стер нас в порошок! – эльф протягивает руку девушке.
Та бодро вскакивает на ноги и проносится, подобно лани, мимо пыхтящего орка.
– Конечно же бежим, Мирралат! Нас ждет наш дивный лес и чистые озера! Нас ждут друзья, поляны и озера! Нет, про озера я уже говорила! – она что-то еще кричит, уносясь все дальше и дальше от места схватки.
