Текст книги "Роман с пивом"
Автор книги: Микко Римминен
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
~~~
– Вот это влип, – еле слышно сказал Хеннинен, словно только что выругался на всю страну в прямом эфире телевидения. На самом же деле просто наступил в дерьмо.
– Актуальным становится вопрос, собачье это дерьмо или самое что ни на есть человечье? – произнес Жира и показал глазами на стоящий прямо перед ними общественный сортир с музыкой – там музыка играет, пока ты в нем сидишь. – Может, кто-то не успел донести?
Маршал рассказал, что читал в газете, как несколько лет назад один карельский мужик стал заложником такого сортира на Рыночной площади. Надо полагать, что сортирная музыка ему там порядком надоела. Хеннинен с отвращением взглянул на туалет. Неожиданно дверь его распахнулась, и в проеме появился мужик с рюкзаком на спине, он посмотрел вокруг и облегченно вздохнул, так, словно, за то время, пока он был в заточении, мир переменился. Заметив кучу, в которую Хеннинен только что наступил, мужик сказал:
– Странно, чего это она здесь делает, я же ее только что в унитаз спустил, – и нагло протяжно заржал, приговаривая что-то про «ну у вас городских и системы». Наконец он ушел.
– Долго же он срал, этот твой арийский мужичишка, – сказал Жира.
– Он был карел.
– А нужник с площади они, похоже, вместе с мужиком сюда привезли.
Под боком у стадиона расположилась игровая площадка, а за ней широкая зеленая полоса газона, переходящая далее в крутой склон, ведущий к школе. Склон беспорядочно зарос розовыми кустами. Хеннинен направился к газону, чтобы стереть вонючую грязь со своей обуви, Жира и Маршал последовали за ним. Трава на газоне местами совершенно высохла, и бледные проплешины выглядели теперь, как симптомы какой-то тяжелой болезни. Между сухих стеблей копошились красные отряды божьих коровок, чуть дальше, расстелив на траве старое одеяло, сидели и пили сидр молодые девчонки.
– Ужас! – сказал Жира. – Сплошная молодежь!
Девчонки громко захихикали, наблюдая за попытками Хеннинена очиститься от дерьма. Он волочил ногу по газону, словно ее раздробили на сотню осколков, а к пятке привязали свинцовый шар. Но вскоре он начал сдаваться.
– Пора признать свое поражение, – сказал он. – Похоже, что этот кусок дерьма оказался мне не по плечу, то есть не по ноге. Блин, это были мои единственные туфли.
Сели на газон, достали коробку с пиццей, открыли банки с сидром и начали заседание. Поглотив три четверти пиццы, пришли к заключению, что потребление пищи в непосредственной близости от загаженной собачьим дерьмом туфли – занятие пренеприятное. Последнюю четверть пиццы решили не есть. В дальнейшем единогласно постановили, что для всех будет лучше, если Хеннинен избавится от испачканной туфли, потому что она воняет.
Затем на некоторое время появились определенные разногласия по поводу того, стоит ли Хеннинену столь же безоговорочно выбрасывать вторую туфлю, которая, к слову сказать, тоже не отличалось идеальной чистотой, но была, по крайней мере, свободна о дерьма. Хеннинен еще раз попросил учесть тот факт, что это единственная пара обуви в его гардеробе, и тут же, не переводя дыхания, напомнил о своей временной некредитоспособности. Маршал преддожил искать для непредвиденных проблем непредвиденные решения и вызвался принести из дома пару видавших виды кроссовок – у них с Хенниненом был один и тот же размер ноги. На что Хеннинен, взбодрившись оттого, что наконец-то обрел отдушину в море безысходности, удовлетворенно заявил, что не намерен принимать невиданные предложения от таких завидных идиотов. В ответ Маршал пробурчал, что, видимо, та биомасса, в которую наступил Хеннинен, ударила теперь ему в голову и все там окончательно спутала. После чего уставший от одного вида этой перебранки Жира предложил достать туфли где-нибудь в другом месте, что было тут же одобрено всеми сторонами.
– Ты у нас в этом вопросе самый хваткий, – сказал Хеннинен. – У меня же нет ни ловкости, ни умения, ни, честно говоря, даже желания участвовать в таком предприятии.
– Вот-вот, – подтвердил Маршал. – Я тоже всегда краснею и бледнею в магазине, даже если прихожу туда по абсолютно честному делу.
– Прошу заметить, что я тоже не вор-рецидивист, – сказал Жира.
– Это ты кому сказал? – спросил Маршал.
– В твоей едва ощутимой привязанности к миру преступности, есть что-то глубоко трагичное, – произнес Хеннинен. – Если я правильно понял, то настоящие преступники всегда тяготеют к сообществу и радуются, если какой-то профессионал обратит на них свое внимание.
– Им приятно сознавать, что кто-то о них заботится, – сказал Маршал.
– А ты так одинок, – продолжал Хеннинен. – И, зная все твои любимые и не раз высказанные вслух теории о том, что вором делает человека общество, трудное детство, в общем, какой-нибудь сторонний фактор… фу черт, у меня сразу же появляется дурацкий тон, как у диктора на телевидении. Пожалуй, лучше я не буду больше об этом, а то ведь дело-то в конце концов касается моей головы, то есть ноги, я хотел сказать.
– То-то же, – пробурчал Жира.
– Ты еще, кстати, должен позвонить своей Марфе, – напомнил Маршал.
– Марье.
– Ну, вот видишь, у тебя со всех сторон висят какие-то незаконченные дела.
– Я что-то не понимаю, – взбесился Жира, – по какому, на хрен, праву вы тут устроили этот газонный суд? Я только одно скажу, придержи свой язык, Хеннинен, а не то, помяни мое слово, быть тебе босяком.
– Да не заводись ты, я просто пытаюсь показать твою глубинную бесчестность и асоциальность, чтобы ты лучше справился с поставленной задачей. Я выступаю в роли тренера.
– Слушайте, а где у нас ближайший обувной магазин? – спросил Маршал, как можно более заинтересованным голосом, тем самым прервав разгорающийся спор.
Таким образом, продвинулись в обсуждении немного вперед. Договорились, что Хеннинен останется в парке дожидаться новых туфель, так как человек в одной туфле или даже совсем босиком может вызвать нежелательный интерес со стороны персонала магазина. Итак, оставив Хеннинена в парке, пересекли пустую игровую площадку, все дети с которой на лето были, очевидно, упрятаны в какой-нибудь лагерь, а взрослых эта площадка почему-то не особенно привлекала, и направились к центральной улице. Сам уход был наполнен таким осознанным преступным намерением, что, вышагивая по улице, вдруг захотелось услышать какую-нибудь судьбоносную призывную мелодию, как бы для фона и внутреннего умиротворения, но мелодия не складывалась, и от этого появилось чувство, будто что-то не так, живот тут же скрутило, пот полился ручьем, и сразу стало понятно, что это не кино с участием любимых героев, которые смело идут на выполнение величайшего в мире ограбления обувного магазина, если в кино вообще когда-нибудь крали туфли.
Но Жира, похоже, знал, что делает. Он уверенно шел вперед, что-то насвистывая себе под нос, видимо, сознание того, что у него истинно благие намерения, позволяло ему наслаждаться процессом. Потом он стал объяснять, что на самом деле он честный вор, и, пожалуй, так оно и было. Однажды он три дня ничего не ел и на третий день в состоянии уже бесспорно крайне болезненном был вынужден пойти в одну из недорогих сетевых забегаловок, заказав там самый дешевый обед, – какое благородство! – а уходя, оставил под тарелкой записку «простите меня». Правда, так в кавычках и написал!
– Вначале отыщем магазин, а потом будем смотреть по ситуации, – сказал Жира и продолжил с чувством чрезмерного милосердия: – Только никаких изысков Хеннинен не получит, возьмем такие, которые и так никто не купил бы.
– Согласен, – сказал Маршал.
– Возьмем самые страшные, самые примитивные.
– О да, – улыбнулся Маршал. – Хорошая идея.
Прошли еще один квартал. Хотелось улыбаться. Солнце светило теперь прямо на Хельсингинкату, улицу вдоль которой шли, и все вокруг было как в кино – подернуто легкой дымкой. И на какое-то мгновение вдруг показалось, что все это происходит где-то в другой стране, в другом сияющем мире, липы неожиданно стали пальмами, горбатые «ниссаны» – роскошными «кадиллаками», и в тот момент уже не было никакого сомнения, что величайшему в мире ограблению суждено состояться.
– Шестнадцать сорок семь, – сказал Маршал, – сверим часы.
Жира посмотрел на свое голое запястье и сказал:
– Шестнадцать сорок восемь.
Было шестнадцать сорок четыре.
Навстречу шли люди совершенно из других времен года. У одной женщины на голове была изрядно потрепанная временем шапка пилота, остальная же одежда состояла из черной ткани под кожу. Женщине, вероятно, было очень жарко, или же она знала какой-то секрет, как не потеть в такую погоду. Следом шли мужчины в строгих костюмах, они тоже наверняка взмокли от пота, а навстречу им двигался бронзовый от загара мужик в пурпурно-красных плавках, он-то уж точно страдал критическим обезвоживанием вот уже лет сорок.
После того как протопали еще некоторое время, мимо проплыла группа недоумков в черных хоккейных шапках под предводительством резвого коротконого мужичонки, хотя, конечно, стоит признать, попадались среди прохожих и вполне обычные люди.
– Где-то здесь должен быть обувной, – сказал Маршал. – Или книжный, я точно не помню, то ли обувной, то ли книжный, где-то совсем рядом, я почти уверен. Только вот обувной или книжный?
– Да без разницы!
– Хм, не скажи, хотя определенное сходство, конечно, присутствует, они, например, могут быть разного размера.
– Кто, туфли?
– Нет, обувь и книги.
Тут как раз закончилась невероятно длинная стена жилого дома, и впереди наконец-то показался магазин обуви. Но вся беда в том, что там же расположился и книжный. Они были вместе, то есть как бы два разных отдела одного магазина. Витрин тоже было две, по одной с каждой стороны двери. Обувь на витрине пряталась под изрядным слоем пыли, но это была самая обыкновенная обувь, не какие-нибудь там гламурные пинетки, а самые обычные туфли, ботинки, сапоги, правда, их тоже решили немного приукрасить всякими там ромбиками и кружочками цвета кислотной карамели. На выцветшей бумажке, скотчем прилепленной к стеклу, было от руки написано «большие размеры».
В другой витрине пылились книги. Всевозможных размеров. Солнце давно выело зазывные обложки поваренных книг.
– Ну как? – спросил Маршал. – Заглянем?
– Что ж, надеюсь, мы придем к обоюдному взаимопониманию, – сказал Жира. – Хотя, по правде, я не знаю, с кем я тут должен находить взаимопонимание, ну да ладно, сказал как сказал, черт, даже разволновался немного.
– Ты не волнуйся и для начала открой дверь, – посоветовал Маршал.
Жира послушался и открыл дверь: привязанный под самым потолком маленький колокольчик, заглотнув порцию свежего воздуха, радостно зазвенел. Внутри, в магазине, было всего две комнаты, правая и левая, слева расположились ботинки, а справа – книги, такое распределение показалось почему-то очень осмысленным, хотя если честно, то никакого особого смысла в этом, пожалуй, не было. Касса находилась на стороне книг. За ней сидел пожилой мужчина, листая какой-то журнал.
– Здрасте, – сказал Жира.
– Здрасте, – сказал Маршал.
– Здрасте, – ответил мужчина обиженным голосом, и в воздухе сразу повисло какое-то напряжение, словно попал в комнату, где повсюду разбросано чье-то нижнее белье.
– Здрасте, – повторил Жира и, Бог знает почему, внимательно посмотрел на Маршала.
– Я тут книжки пока полистаю, – подчеркнуто громко сказал Маршал, даже излишне громко. – Тебе же книги нужны! То есть тьфу, я хотел сказать туфли.
Жира сказал «угу» и тут же затерялся между полками с обувью. Маршал же застрял где-то посередине между книгами и ботинками, стоял и думал, чего же это он здесь застрял, но так и стоял. «Надо вести себя непринужденно, – подумал Маршал, – те, кто умеют это делать, всегда хорошо справляются». Продавец за прилавком снова принял вертикальное положение и спросил, не может ли он чем-нибудь, например, помочь. На нем была потертая клетчатая рубашка, давно уже ставшая тесной, штаны до подмышек и подтяжки. Маршал ответил, мол, я пока просто смотрю, и как бы в подтверждение многозначительно махнул рукой. Продавец гукнул в ответ что-то невеселое и, скрипя всеми суставами, вернулся в исходное сидячее положение. Маршал сделал два шага в сторону книжных полок и склонил голову, как это обычно делают в книжных магазинах; синим отсветом промелькнула за окном машина «скорой помощи», звук сирены пробился сквозь стекло, но стал глухим и неровным. Маршал решил, что надо бы что-то сказать, что-то такое очень непринужденное, и, немного подумав, спросил совершенно непринужденным голосом, что, собственно, общего у книг и обуви и что, может быть, здесь продается много литературы про обувь… хе-хе или наоборот. Продавец снова поднялся, его, видно, учили, что надо вставать, если к тебе обращаются, тяжело вздохнул и ответил, что, по крайней мере, в сегодняшнем мире жизненный путь и тех и других необычайно краток, и снова вздохнул. У него был такой безыдейный рот, словно кто-то просто процарапал посередине лица жалкую полоску, вынуждая обладателя облекать светлые мысли в тусклые и ничего не значащие предложения, и тут, наконец, из-за полок с обувью появился Жира и спросил у Маршала, мол, как тут у вас дела, на что Маршал ответил, что никак, просто болтаем. Тогда Жира посмотрел на продавца, прямо в его заплывшие жиром глаза и сказал со слезой в голосе, что ничего подходящего не нашел, потом еще пояснил, что у него, видите ли, ступни широкие, как ласты, и на них не налезает не один ботинок, давит и жмет со всех сторон, точнее, он сказал, жжет со всех сторон, Маршал поспешил что-нибудь добавить, что угодно, и тогда почему-то ему пришло в голову чуть ли не сознаться, и он пробормотал, что, а вообще-то у моего друга еще и четыре соска, то есть если уж быть честным, то три с половиной, и прежде чем тугой сигнал о потере бдительности прошел в сознании продавца путь от зоны восприятия до зоны принятия решений, уже, взорвавшись злым, но каким-то невероятно приятным хохотом и бросив на лету «до свидания», бежали по потной Хелсингинкату, вдоль которой уже клонился к порту оранжевый стебель солнца.
~~~
Солнечное пятно на лужайке сместилось от девушек немного в сторону, девушки перешли вслед за солнцем на новое место, Хеннинен вслед за девушками. Девушки снова пересели туда, где почище и посвежее, Хеннинен не отставал, и вот теперь они сидели вчетвером на самом краю лужайки у сетки, отделяющей ее от детской игровой площадки, и пили сидр.
Подошли Жира и Маршал. Хеннинен уже познакомился с девушками и теперь представил их друзьям. Это были самые обычные имена, а потому быстро забылись.
– Меня зовут Маршал, – представился Маршал. Жира назвался Жирой, а Хеннинен сказал, что он просто алкоголик.
– Забавные имена, – сказала одна из девушек.
Хеннинен спросил про туфли.
Жира тут же принялся кривляться, он это умел, и произнес по этому поводу целую речь, он и это умел. Он взглянул на девушек и начал с того, что, прежде всего, он никакой не вор, потом перешел к утомительно подробному изложению преступных событий недавнего прошлого, и в этой длинной речи о магазине обуви и книг не было ни одной точки. Где-то высоко в небе томились чешуйчатые облака, в воздухе пахло пылью, разогретой до температуры возгорания. Трамвай со скрипом преодолевал длинный, пологий, неспешный поворот. На другой стороне перекрестка, в баре под названием «Мусор», кто-то уронил на асфальт стакан.
Наконец Жира завершил свой отчет и засунул руки сзади под рубашку, туда, где еще в магазине вырос, прямо как в сказке, приличный горб. Покопавшись за спиной, он достал туфли, бросил их перед Хенниненом и залился таким смехом, что аж, наверное, живот заболел.
– Вот такие вот туфельки, – простонал он, чуть не умирая от смеха, и со слезами на глазах повалился на траву.
Это были, бесспорно, страшные туфли. Их можно было бы назвать спортивными тапочками, но, честно говоря, обувь они вообще напоминали очень отдаленно. Цвет их, если не брать во внимание белые швы, скорее походил на смутно-черный, и казалось, что они были целиком вылиты из одной формы, определить, где проходит граница между подошвой и основной частью, не представлялось возможным. По всей черной поверхности были разбросаны непонятные геометрические формы и разводы, а также крупные, нездорового вида наросты. Издалека они были похожи на ожоги или тяжелые, запущенные воспаления.
– По крайней мере, на них нет дерьма, – сказал Маршал.
Хеннинен в ужасе пробормотал что-то невнятное, вздохнул и стал натягивать туфли на ноги. Это было явно непросто. Когда ему наконец, все же удалось это сделать, он встал и немного прошелся.
– Они мне малы, – сказал он. – Жмут, падлы.
Девчонки опять засмеялись, веселый у них был характер. Хеннинен ходил взад-вперед по газону и тихо ворчал. Жира сказал извиняющимся тоном, что он, типа, совсем забыл про размер и примерил на свои лапки.
– На хрен, ведь за секунду до вашего ухода говорили о том, что это у Маршала, бля, нога такого же размера, как у меня.
– И правда, – сказал Маршал. – Я тоже забыл, но я, вообще, там, в магазине, участия в выборе не принимал.
– И вот такое, извините, тунеядство мне приходится терпеть изо дня в день.
– Да ты вообще, пиндюк, блин, понимаешь, радоваться должен, что хоть что-то на ногах есть, – сказал Жира. Этот «пиндюк» в его речи выглядел как-то чужеродно, но, возможно, он всего лишь решил немного приукрасить свою ругань в присутствии дам.
Некоторое время никто не мог ничего добавить, просто сидели и смотрели на Хеннинена, который прыгал по траве, стараясь растоптать туфли до нужной формы. Пришло в голову, что он похож на пугало, и подумалось вдруг, отчего же это людей, вот так, ни с того ни с сего, называют пугалом, вероятно, это связано с неким ощущением несоразмерности, как, например, в случае с Хенниненом, если присмотреться, то его одежда, обувь и аксессуары – все были настолько чужды друг другу, что складывалось впечатление, будто весь образ слеплен из множества разных людей, а теперь в дополнение ко всем его несуразностям в формах, видах и растительности добавились еще и эти туфли, похожие на темные комья грязи, но странным образом демонстрирующие всем вокруг, что в них, как и в новом автомобиле, есть некий дурман промышленной новинки. Так он и вышагивал взад-вперед с болезным лицом и был похож на пугало, хотя, если честно, пугать здесь толком было некого.
– Вот так пугало, – сказала одна из девушек.
– Спасибо, милая.
– Слушай, пташка, а ты хоть когда-нибудь настоящее пугало видела? – спросил Жира. Он, наверное, думал тем самым как-то утвердиться в глазах городской младой поросли. – Пугало или чучело, как правильнее?
– Полохало, – сказала одна из девушек.
– Нет, полохало, это как-то уж совсем не по-человечески, – заметил Маршал.
Хеннинен прекратил наконец прыгать, присел рядом на лужайке и пояснил, что чучело – это то, что достают из чулана, собранное и слепленное из всего, что попало под руку, то есть продукт домашнего изготовления, тогда как пугало – это уже нечто более оформленное, возможно, даже серийного производства, их можно купить в соответствующем магазине.
– Ладно, ладно, – сказал Жира и вновь повернулся не то к Лизе, не то к Лене, не то к Лауре. – Ну, так видела?
– Видела, видела, – ответила девушка с таким видом, словно ее оторвали от важного дела. Да, она видела настоящее пугало, или как его там, а зовут ее Лаура. Она какое-то время жила в деревне. И там какой-то сосед сделал, значит, пугало, или как там его, из шеста и соломы, нацепил сверху драную одежду и смешную шляпу, а на шею повесил кольца из фольги, чтобы они позванивали на ветру, и оказалось, что этот звон пугал всех гораздо больше, чем само пугало. Но она боялась именно пугала, а не звона.
– В деревне всегда так, – сказал Жира таким трагичным голосом, как будто в деревне никогда не был.
– А я однажды на электросторожа нассал, – проговорил вдруг Хеннинен.
Однако шокирующее признание публику не возбудило, ни у кого не нашлось, что на это сказать, и тогда Маршал спросил у Лауры, где находилась та деревня, в которой она тогда жила. Лаура назвала какое-то имя, которое тут же забылось, но это было где-то недалеко от Хельсинки, или, может быть, чуть дальше или даже еще дальше, там много таких вот друг на друга похожих имен, типа Нуккила, Луккила, Суккила, Пуккила, а какая между ними разница и что появилось первым, а что вторым, никто уже и не разберет, да и сами деревни наверняка кроме имени мало чем отличаются. После этого на некоторое время над лужайкой повис небольшой молчальный пузырь, воздух в нем двигался медленно, а в воздухе парили белые пушинки и другой легкий мусор, образовался, так сказать, подходящий момент, чтобы ненадолго погрузиться в размышления, от всех этих названий в голове осталось легкое кружение и почему-то вдруг захотелось целоваться, но потом вдруг вспомнилось, что надо бы сказать что-то Лауре, так все уже сказали, но кроме «да уж» ничего не придумалось.
Жира вновь открыл свой словесный ларец и стал рассказывать про деревню:
– Мы с Хенниненом, то бишь с этим, алкоголиком, были в тех же краях прошлым летом, ездили на выходные, там еще было такое озеро, такое, как там оно называлось, блин, не помню нафиг, ну, в общем, озеро, и мы там были, вот.
– Точно, были, – задумчиво проговорил Хеннинен, потом попросил у Жиры перочинный ножик и, получив его, стал вспарывать бок своему стальному ботинку.
– Не подумайте, что я преуменьшаю значительность вашего поступка, мне просто жизненно необходимо внести некоторые коррективы в эти шлепанцы, а то я сдохну в них.
Он крутил и вертел новые боты, то там, то здесь протыкая бока острым лезвием перочинного ножа, в конце концов, все необходимые вскрытия были сделаны, и резные уродцы вновь оказались на ногах у владельца. Тут же неподалеку на земле расправил крылья какой-то жук-навозник и так звучно для своего небольшого размера поднялся в воздух, словно считал, что его существование в природе непременно должно быть замеченным.
– Ну вот, значит, были мы там в деревне, – сказал Жира, ему явно очень хотелось рассказать эту историю девушкам. И он стал рассказывать, и никто ничего не успел на это сказать, а потому пришлось слушать и делать вид, будто история эта очень поучительная, как, впрочем, все истории на основе реальных событий.
История, собственно, была следующая: они с Хенниненом приехали на дачу к двоюродному брату Хеннинена, который действительно проживал в том районе с дурацкими географическими названиями. Брат Хеннинена привез с собой литровую бутыль спирта, дело в том, что его родной брат работал врачом в больнице, и у них там этого спирта – завались: во благо и во вред. В начале вечера они с помощью этого спирта пытались разжечь отсыревшие дрова, а под конец Хеннинен блеванул в этот самый костер и потушил его.
– Спирт уже не загорелся, очевидно, он слишком долго пробыл в Хеннинене, – сказал Жира. – Хеннинен всегда так, слижет все самое вкусное и выплевывает.
Там вообще было много народу, какой-то столичный дачник приплыл из соседней деревни на моторной лодке, пришла и местная достопримечательность – этакий деревенский дурачок, пятидесяти лет от роду, с полным ртом кривых и гниющих зубов и ужаснейшим дефектом речи, как его вообще кто-то понимал – загадка, а ведь говорят, работал, где-то в торговле, но не суть. Звали его Пекка-лох, хотя на самом деле его имя было Юсси, но это был какой-то местный юмор, или же они там считали, что Юсси-лох было бы как-то слишком грубо. Ну вот, они там всей компанией и глотали эту спиртягу ночь напролет, Жира еще уточнил, что они как обычно нахрюкались в зюзю, что прозвучало довольно-таки странно, словно он пытался сойти за своего в компании ударников целины.
От всех этих возлияний у Хеннинена где-то в середине ночи заклинило башку, он начал мрачно ухмыляться, потом заявил, что, похоже, кто-то здесь явно сбрендил, а еще через некоторое время стал жопой кверху взбираться на ближайшую березу, откуда потом и спустился, чтобы затушить костер своей блевотиной.
– Я просто обязан вмешаться, – сказал Хеннинен, – простите, ради Бога, но я не могу не сказать. Там просто все дело было в том, что этот, на фиг, спирт, он как-то странно на меня повлиял, это из-за него я вдруг стал таким, понимаете, мне вдруг в голову полезли всякие страшные мысли, так что я, блин, перепугался на хрен, а что, если вдруг дойду до самого последнего вопроса, что потом… Вот я и решил лезть туда, на дерево, я почему-то подумал, что все они останутся внизу, эти вопросы, блин, если я вновь окажусь в первородном состоянии. Только, на хрен, забираться таким методом и в таком состоянии было сложновато.
– Можно я теперь продолжу? – спросил Жира.
– Да, конечно, это был, так сказать, небольшой комментарий. А еще я хотел добавить, что когда я все-таки влез на это чертово дерево, то там, на ветке, я вдруг почувствовал такой груз человечества, что мне тут же захотелось блевануть. Берегитесь человечества!
– Теперь все? – уточнил Жира и продолжил.
В общем, Хеннинену надоело тушить костер и он ушел, а после него и все остальные, один за другим, стали переползать в домик спать, пока наконец во дворе не остался только нижеподписавшийся, то есть рассказчик, то есть в данном случае Жира, он, находясь, по всей вероятности, в неком психоделическом состоянии, решил опробовать моторку столичного дачника, типа, проверить, как быстро она ездит, так, из спортивного интереса. Интереса хватило лишь до ближайшего острова, обогнув который, водитель выключился и упал на руль, вследствие чего лодка резко повернула, и Жиру выбросило за борт. Тут уж, конечно, зевать было некогда, пришлось срочным образом отплывать подальше от места происшествия. Лодка же стала кружиться на месте посреди озера, издавая ужасный звук, лопасти время от времени хватали воздух, а Жира доплыл до соседнего острова и присел там на камушке, чтобы обсохнуть, а главное подумать. Он сидел, и смотрел, и думал, и ждал, пока в бензобаке кончится горючее. А потом он заметил, что лодку все время сносит к берегу, и снова пришлось бежать, потому что лодку уже довольно скоро выбросило на берег, и она развалилась на множество частей, но у пьяных реакции всегда несколько заторможенные.
– Зашибись, сказал я, – сказал Жира, и похоже, что именно это он и имел в виду, во всех временных измерениях.
После того как наконец вырубился мотор, над островом повисла странная тишина, которая, в свою очередь, повлияла на то, что вырубился Жира. Он, конечно, объяснил свою усталость внешними факторами, солнце уже поднималось над соснами противоположного острова, запели птицы, а рядом усыпляюще прожужжала оса, в этом была какая-то нестыковка, в том, насколько оса могла быть усыпляющей, но спорить по этому вопросу совсем не хотелось, к тому же рассказ все еще продолжался, и суть-то в общем заключалась в том, что все эти события привели к тому, что стало тепло и покойно.
Жира заснул и проспал некоторое время. Когда он затем в какой-то момент проснулся, то вначале был малость не в себе и вообще не понял, что же на самом деле случилось, лишь с удивлением отметил, что на поверхности воды мерно покачиваются одинокие спасжилеты, они, наверное, были где-то в лодке или как-то там, и вот на основании всего этого он сделал вывод, что с ним в лодке был еще кто-то, ну и он стал орать как резаный, звать на помощь, человек за бортом, кричал он, не успев в тот момент придумать ничего более жизнеутверждающего. Кто-то из деревенских, а может, и из отдыхающих услышал его крики и вышел на причал, посмотреть, что случилось, а увидев, тут же позвонил в службу спасения и вызвал всех, кого только было можно: спасателей, полицию, детективов, школьных учителей и еще там всяких, а так как озеро, на котором все это несчастье произошло, располагалось как раз на границе двух административных округов, то ранним утром на берег съехались представители всех возможных служб оказания помощи в удвоенном составе.
– Это, блин, стоило таких денег, что на эти средства можно было бы всех голодающих Африки кормить целую неделю, – сказал Жира. – Это не я придумал, так сказал мне потом, когда все это закончилось, один из этих перепончатолапых.
Они, конечно, тут же стали допытываться у Жиры, кто же, собственно, утонул, но он ничего толком сказать не мог, с похмелюги попробуй вспомни, что там было, он только все время повторял, что это Хеннинен, или брат Хеннинена, или Пекка-лох, или даже какой-то дачник. Спасатели тем временем упаковали Жиру в толстое шерстяное одеяло и посадили в «скорую» греться, а сами, на другой машине, отправились на дачу будить остальных, искать Хеннинена, и его брата, и Пекку-лоха, и даже Какого-то Дачника.
Хеннинен, после того как его несколько раз изрядно встряхнули, проснулся настолько, чтобы с перепугу все же вовремя сообразить, что он и есть Хеннинен, но, сообщив об этом перепончатолапым, тут же снова погрузился в беспамятство. Двух других отключившихся, а именно брата Хеннинена и дачника, призвать к ответу не удалось, но зато у них в карманах обнаружились удостоверения личности, согласно которым стало практически очевидным, что Пекки-лоха среди них нет.
С Пеккой-лохом все оказалось вообще гораздо сложнее. Он был так пьян и так возбужден, когда его разбудили там на полу, что эти ластоногие вообще ничего не смогли понять, что он там говорил с этим его дефектом. Похоже, что у него они тоже потребовали документы, и потом, когда он наконец протянул им какую-то бумажку, ни на минуту не прекращая свой бессвязный словесный понос, они ее некоторое время поизучали, но задумываться о том, есть ли какая глубинная связь между Юсси Калтева и Пеккой-лохом, не стали, им вообще такая мысль даже в голову не пришла, несмотря на то что все это время он вел себя как полный лох. В общем, в итоге они пришли к выводу, что это именно Пекка-лох утонул в том чертовом водоеме. Они вышли во двор, чтобы все это обсудить, а тут как раз мимо проходил кто-то из деревенских и все, конечно, услышал, и тут же побежал разносить грустную весть по деревне, поднялся страшный переполох, ведь там, конечно, все прекрасно знали Пекку-лоха, и именно как Пекку-лоха, и когда в довершение всего стали прочесывать озеро и прочесали столько, что, по словам одного из спасателей, этим количеством воды можно было бы раз и навсегда решить проблему засухи в Эфиопии, и когда потом Жиру наконец-то привезли на дачу, где он счастливо засвидетельствовал, что вопреки его предыдущему заявлению все причастные к делу продолжают свое земное существование, только тут и стали думать, кто же во всей этой ситуации больше всех лоханулся, и пришли к выводу, что все лоханулись не по-детски.