Текст книги "Роман с пивом"

Автор книги: Микко Римминен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

~~~

Вылетев из магазина, словно подстреленное животное, все тот же неисправимый чудак Жира пронесся стрелой мимо ларька и телефонной будки прямо к перекрестку, а от него за угол и в гору. Две внезапно затормозившие машины отчаянно сигналили, застыв посреди трамвайных путей. Полная женщина в бело-сине-полосатой униформе появилась в дверях магазина, яростно размахивая руками и крича что-то нечленораздельное по звучанию, но благодаря ярко выраженной эмоциональной окраске вполне понятное по содержанию.

– Смотри-ка, – сказал Хеннинен. – Похоже, она купила контактные линзы.

– Да нет, просто потеряла свои старые очки, а потом обнаружила, что без них видит гораздо лучше.

– И это после десятилетий проверок и испытаний, – сказал Хеннинен и вздохнул так, словно речь шла о неизлечимой болезни близкого родственника.

Продавщица еще некоторое время смотрела по сторонам, а затем направилась прямо к Маршалу и Хеннинену, переставляя ноги так, словно шагала по глубокому снегу. Она подошла и затараторила, что, мол, какого хрена взрослому человеку понадобилось воровать идиотские детские игрушки, и, мол, она, мать вашу, знает, что все вы одного поля ягоды, дни напролет здесь торчите, здоровые, мать вашу, мужики, какого же хрена надо отнимать хлеб у других, можно же и самим что-то заработать, руки, мать вашу, не отвалятся.

Она вся покрылась испариной, и от нее запахло больницей. Однако эти ее словесные образы были несколько тяжелы для восприятия, хотя о работе говорили совсем недавно. К тому же она так грязно ругалась, что просто противно было слушать.

– Мы с вами полностью солидарны, – сказал Хеннинен.

– А с тем парнем мы вовсе не знакомы, – добавил Маршал, – ну про которого вы спрашивали.

– Угу, и мы бы вам с удовольствием помогли, но, как уже было сказано, мы никогда этого чувака в глаза не видели. Но если мы его где-нибудь увидим, мы обещаем, что обязательно ему скажем, как нехорошо он с вами поступил.

– Одно могу сказать, что побежал он куда-то вон туда, – сказал Маршал и показал куда-то совсем в другую сторону.

Продавщица потрясла головой, и желеобразные массы ее щек безудержно и волнообразно заколыхались. Не прекращая ругани, она плавно развернулась и поплыла обратно в свой магазин. Юни вышел из ларька, встал около столика и, нервно подергивая усиками, проговорил: «Ай-ай». Хеннинен заметил, что это прямо как в детстве, в деревне у бабушки. На светофоре остановилась патрульная машина, в которой сидело два потных полицейских. Ветер зашумел кленовыми кронами. От этого на землю посыпалась органическая грязь разной формы и консистенции, а также длинный кусок кудрявой магнитной ленты.

– С этим идиотом, блин, вечно попадешь в историю, – сказал Хеннинен.

– Много они там стоили, эти кубики?

– Ну, наверное, евро.

– Хотя кто знает, может, ему вдруг срочно понадобился еще и календарь, и пасхальные цыпочки.

– А может, просто захотелось побегать, – сказал Хеннинен. – Надо, пожалуй, пойти его поискать, а то здесь он явно появится еще не скоро.

Забрали продукты с черного хода, поблагодарили и извинились, после чего завернули за угол, пересекли перекресток и стали подниматься в гору. Здесь небольшие терраски располагались одна за другой, предлагая посетителям один и тот же выбор продуктов – кружку пива и пиццу с двумя начинками на выбор, – цена у всех тоже была одинаковая. Обветренные, измученные похмельем и красные, как кумач, лица посетителей были обращены к солнцу, и создавалось впечатление, что все они силятся разглядеть где-то в вышине, под самым потолком, маленький экран телевизора, какой бывает в автобусах или фирменных электричках. В гору устало взбиралась и запыленная фура с российскими номерами. Она выпускала клубы синего дыма и так громко рычала, что заглушала собой все окрестные шумы, а потому вдруг показалось, что наступила тишина.

– Ну что, видно его где? – спросил Хеннинен. Он никак не мог оторвать взгляда от своих ботинок, возможно, это было связано с каким-то временным внутренним кризисом.

– Не видно, – ответил Маршал, перебирая кнопки мобильного телефона, и только сказав, подумал, что вряд ли, тырясь в телефон, его можно вообще заметить. Пришлось остановиться и оглядеться. – He-а, не видно.

Наконец добрались до конца улицы и сразу же повернули налево, в узкий переулок, ведущий еще выше в гору, к Верхнему парку. Там стояло высокое и уродливое серое здание, весь цоколь которого был безнадежно загажен собаками. Несколько желтых подтеков располагались невероятно высоко. Тут же подумалось, что с невинными созданиями такого размера не очень-то хотелось бы вступать в разногласия.

Жира сидел на приступке у двери одного из подъездов, смотрел куда-то в небо и тяжело дышал. На щеках его проступили красные пятна, как при обморожении.

– Ну и гонка, Боже мой, какая гонка! – произнес он, обнаружив, что его наконец-то нашли.

– Мы-то, мать вашу, заметили, – сказал Хеннинен. – Это на наши, мать вашу, головы сыпались камни, летели стрелы, и лилась кипящая смола.

– Надо же, как ты красноречиво охарактеризовал речь этой продавщицы, – заметил Маршал.

– Простите, други, – сказал Жира.

– Не целое же состояние они стоили? – не успокаивался Хеннинен.

– Я же сказал уже, простите.

– В общем, тетенька была очень недовольна, – сказал Маршал.

– Да она всегда недовольна. Я только одного не понимаю, ей что, операцию какую на глазах сделали, она же раньше дальше своего носа ни хрена не видела.

Маршал, сказал «угу», а Хеннинен сказал «ага».

Жира сделал жест: обхватил голову руками и выпучил глаза. Потом сказал, что он не нарочно, случай делает вора, а ему как раз хотелось взбодриться. В это было легко поверить, в теорию про случай, ведь по всем психофизическим показателям Жира был настолько худым и незаметным, что трудно было этим не воспользоваться.

– Точно, – сказал Хеннинен. – Мы всегда не прочь воспользоваться какой-нибудь теорией или научной доктриной, как теперь говорят.

– Почему бы нет, – согласился Жира, – зато теперь есть костяшки.

Как только основные тревоги были высказаны, дыхание выровнялось, и каждый преодолел в себе что-то доселе непреодолимое, было решено двигаться в обратном направлении, не сидеть же вечно на приступке у этой стены, обильно политой собачьей мочой. Снова вышли на улицу с террасами, так как решили, что по ней легче спускаться. Задний вид посетителей представлял собой одни затылки, но и они были не менее пунцовые, чем лица при восхождении. У самой последней на горе забегаловки террасы не было, видно, ее хозяин решил таким образом выделиться из числа конкурентов. Затемненная пленка на окнах местами топорщилась, поверх же нее, вероятно для большей светонепроницаемости, висел большой лист желтой бумаги, на котором жирным, сантиметра в три толщиной, маркером был написан призывный рекламный слоган: «Большая кружка – райское наслаждение!»

Хеннинен как-то вдохновился этой надписью и потребовал пойти посмотреть, что же это за кружка.

– Маршал, ты никуда не торопишься? – спросил Жира.

– Уже нет, – сказал Маршал. – Или еще нет.

Хеннинен зашел внутрь первым, рифмуя на ходу кружку и подружку, к счастью, его бормотание не было слышно тем, кто шел позади. Две смертельно крутые ступеньки вели в маленькое помещение, расположенное метра на полтора ниже уровня тротуара. Там, внутри, было так темно, что вначале казалось, вообще невозможно что-либо разобрать, а передвигаться в таком полуслепом состоянии было все равно что плавать в крутом кипятке, показывая всем своим видом, что дело это более чем привычное.

В дальнем конце похожей на коридор комнаты располагалась барная стойка из светлого дерева, за которой маячил мужик, по виду явно турок, в пожелтевшей рубашке маньяка-женоненавистника. Грудь его была, словно ядовитым дымом, покрыта черной густой растительностью. Подслеповатое вторжение, очевидно, здорово его повеселило, во всяком случае, никакой угрозы в этом он не увидел.

– Кто выключил свет? – спросил Хеннинен, облокотившись о стойку и хлопая глазами.

– Тэмно, – сказал мужик за стойкой и раскатисто засмеялся, широко открыв рот и не закрывая его, даже когда запас воздуха в легких кончился. У него были такие белые зубы, что в темноте казалось – в воздухе висит одна только зловещая пасть.

– Да, тэмно, – повторил Хеннинен и заказал три кружки пива. Мужик, молча, стал наливать. Хеннинен вздохнул и сказал: – Дэньги.

Маршал порылся в карманах и достал грязную, помятую купюру. Она имела такой жеваный и неприятный вид, что тут же захотелось от нее избавиться, словно это был использованный презерватив, найденный в неподобающем месте. Жира тоже приступил к обыску в своих карманах, объявив, что ему, видите ли, стыдно вот так просто напиваться днем, поэтому он решил заказать еще и пиццу. Отчего ему вдруг стало стыдно, пояснить он толком не смог, просто сказал, что на него напал необъяснимый жор. Подобные состояния нападали на него время от времени, наверное, это было как-то связано с детскими страхами.

– Закажи пиццу «Салями», – попросил Хеннинен. – Я возьму у тебя кусочек, а то мне кроме салями ничего нельзя, так врач сказал.

– Хорошо. Пиццу «Салями», пожалуйста, – заказал Жира.

Мужчина принял заказ, налил пива, пересчитал деньги и, видимо, решив, что за стойкой ему больше делать нечего, удалился в подсобное помещение, чтобы приготовить пиццу для Жиры. Через некоторое время оттуда послышался грохот и треск, что было явным знаком того, что к процессу приготовления пиццы там подходят с должной серьезностью. Других посетителей в этом ресторанчике не было, и надо признаться, что зрелище это вызывало еще большую жалость, чем вид пустого продовольственного склада. Какое-то время обилие пустоты даже мешало сосредоточиться, затрудняя выбор места для дальнейшего расположения. Постояли в нерешительности посреди зала. Хеннинен первым сумел взять себя в руки. Он сделал шаг в сторону ближайшей от него ложи и грохнулся на бордовый, грязноватого вида диван, на поверхности которого странным образом проявились все те тысячи безропотно принимаемых им неудержимых и тайных кишечно-газовых излияний. Жира примостился рядом и зашелестел прошлогодним номером журнала «Семь дней», найденным тут же на диване. Маршал сел на другую сторону, там было посвободней.

На поверхности кружки очень скоро образовались капли, следить за движением которых было интересно, пока не надоело, а надоело, впрочем, довольно быстро. Над столом кружились две толстые мухи, стараясь, по всей видимости, соблазнить друг друга. Под самым потолком, однообразно поскрипывая, взбивал горячий тяжелый воздух некий ужасный агрегат, являющий собой смесь люстры и вентилятора. Рекламный плакат на стене, обрамленный еле заметными лампочками, демонстрировал пенящуюся кружку пива и жил своей электрически просвещенной жизнью. В углу мигал немой телевизор, где шел какой-то явно арабский футбольный матч. Как только забили гол, весь стадион, заполненный существами в белых простынях, стал волнообразно подниматься и опускаться, словно рассада в питомнике, сомневаясь, стоит ли ей вырастать в полный рост или нет. При виде всего этого в голову снова полезли всякие мысли, цепляясь за подробности, коих вокруг было великое множество, но именно это и привело к тому, что, сгрудившись, они окончательно запутались сами в себе и во всех этих деталях, превратившись в еще более бесформенные и абстрактные махины: в этот час и этот день, в этот день и это лето, и еще какие-то далекие времена, странные пустые года, которые в то же время были наполнены чем-то необъяснимым, от чего порой даже дышать было трудно. Время, место, шумный город, покрытый пыльной дымкой, спальный район, родная улица, многоэтажный дом и сумрачная комната, заставленная коробками, пожалуй, именно она, словно несущая стена, некая критическая точка опоры, не позволяла всему сооружению рухнуть в одночасье. Именно поэтому стоило приходить туда время от времени, чтобы лишний раз удостовериться, что пыль и смола на стене все еще живы, а аренда так с утра и не уплачена. Скрипучие часы, тугие и хрупкие, как старая жевательная резинка за щекой, праздность и расслабленность, бытие как таковое, и все лишь для того, чтобы жизнь держалась в каких-то рамках, хотя бы пока память все еще медленно переставляет ноги, это время, которое всегда откуда-то берется и вертится под ногами, а когда вдруг пытаешься поймать его за хвост и наклоняешься, то видишь, что и рука эта не более чем голограмма, а тело вообще находится мерах в двух от всего происходящего.

– О чем это ты так напряженно думаешь? – спросил Хеннинен. – Скажи что-нибудь, не сиди с такой кислой миной.

– Даже не знаю, что сказать.

– Странно, – произнес Жира с таким видом, словно ему только что рассказали, в чем заключается смысл жизни, или что-то в этом духе, – я тут задумался о чем-то очень важном, о времени и прочее.

– Что ж, тебе нисколько не повредит, если ты иногда будешь хоть о чем-нибудь задумываться, – произнес Хеннинен, и было непонятно, пытается ли он изобразить заботливого родителя или строгого директора школы.

– Я тоже задумался, – сказал Маршал.

– Тебя это тоже касается.

– Точнее, это не я задумался, – пояснил Жира, – а в мою голову вдруг сами по себе полезли всякие образы и чувства и еще что-то такое, что невозможно объяснить, понимание, да, мне вдруг показалось, что я вот-вот что-то пойму – что-то грандиозное, стоящее, а потом ты спросил, и все это как-то в миг разрушилось.

– Ну уж прости.

– У меня то же самое, – сказал Маршал. – Может, это религиозное или что-то в таком духе?

– Ну, коли уж мы вновь заговорили про духовность, то должен вам признаться, что я тоже сейчас подумал о времени, – сказал Хеннинен. – Но только я думал о том, где носит этого придурка из бара, ведь времени прошло уже того, как бы немного много.

– А может, это какая-то высшая сила, что направляет нас и учит по жизни? – спросил Жира и весь как-то приосанился, вероятно, решил, что он теперь как минимум проповедник.

– Это существенно помогло бы нам принимать решения, – сказал Маршал.

– Это ты наверное прав, – произнес Жира. – Пойду-ка я потороплю его там, на кухне.

– Принеси мне еще кружку райского наслаждения, – попросил Маршал, – а то прошлое у меня уже закончилось.

– И мне тоже, – сказал Хеннинен.

– Об этом-то, я, собственно, и подумал, – сказал Жира, – ну да, в общем, опять я подумал, как-то много дум получается. Но, в общем, я подумал, что пиццу можно взять с собой, у них так можно.

– Верно! – воскликнул Хеннинен. – А то мы тут дойдем Бог знает до каких глубин. Ну, оп-оп-оп!

– Какой еще поп?

– Фу черт, ненавижу, когда так говорят: «оп-оп-оп», – сказал Маршал. – То есть простите, конечно, но есть в этом что-то неприятно-приторное, аж мутит.

– Жаль, – сказал Хеннинен, – а мне так нравится. Конечно, можно это произнести так, типа, подмигивая. Но вообще-то я просто хотел сказать, что хоп-хоп, давай рви у пиццемена коробку, пока он тарелку не успел испачкать, обычно это помогает придать скорости.

– Ладно, я пошел, – сказал Жира.

Он как-то быстро все там провернул, и пришлось подниматься и уходить. Глаза уже успели привыкнуть к темноте, но на улице проблема утраты зрения возникла с удвоенной силой, поэтому еще немного постояли и пощурились в дверях. Здесь, в миру, люди, если они, конечно, были людьми, потому что в такой неожиданной ситуации было довольно трудно отнести эти расплывчатые фигуры к какой бы то ни было видовой категории, так вот теперь они представляли собой гораздо более плотные, чем раньше, массы, перемещающиеся в разных направлениях, пешеходные дорожки прямо-таки кишели этой бесформенной теневой неопределенностью.

– Черт возьми, – воскликнул Жира, как только пришли немного в себя и стали спускаться вниз по улице. Из-под мышки у него доносился стремительно набирающий силу запах горелого жира и теплого картона.

– Ё-мое, – сказал Маршал.

– По правде говоря, это давно уже не черт возьми, а бля сука западло.

– Ого, – улыбнулся Хеннинен и весь преисполнился внутренним светом. – Многообещающее начало!

– Нет, ну правда, – сказал Жира и попытался тут же на одном дыхании рассказать что-то очень путаное, во всяком случае, исходя из тех, слов, которые он употреблял, какое-то непредвиденное обстоятельство, по которому ему следовало сегодня вечером ужинать вместе с какой-то не то девушкой, не то женщиной, не то еще с кем-то, а он совсем об этом забыл и вспомнил только сейчас, и теперь его этот факт ни капли не вдохновляет, к тому же, как он заметил в конце, тест на промилле даже на этом этапе уже выглядит довольно внушительно.

– Если кого-то здесь интересует мое мнение, то, на мой взгляд, у тебя определенные проблемы, – сказал Хеннинен.

– К тому же, хотя тут и так без конца одни ктомуже, у меня теперь есть пицца. А еще к тому же ее зовут Марья.

– Не может быть такого имени – Марья, – сказал Маршал.

– Почему нет? – спросил Хеннинен.

– Ну не знаю, но у молодой девушки точно не может, оно какое-то старое.

– А может, и девушка тоже старая, – сказал Хеннинен. – И что тогда?

– Тогда ничего. Просто оно звучит по-книжному, как-то неестественно.

– Да я к тому же еще не знаю, что там у нас выйдет на финише с этой Марьей, – сказал Жира. – Мы с ней вообще-то не очень друг другу соответствуем.

– В каком, позволь узнать, сериале ты это выцепил? – спросил Хеннинен.

– Тебе, знаешь ли, вообще трудно найти соответствие, – сказал Маршал.

– Да заткнитесь вы оба, прости меня, Господи. Все это как-то глупо, и, наверное, мне стоит вам обо всем рассказать. То есть, собственно, я уже рассказал, не все, конечно, но почти все. В общем, суть в том, что на прошлой неделе случилось непоправимое, то бишь она пригласила меня вечером к себе домой, ну и я решил, что должен показать себя и все такое, и на кой хрен я тогда так решил. Ну и я, значит, накупил всяких там сыров, решил, типа, выпендриться. А они оказались отвратными до невозможности. Ну, сидели мы за столом, таращились, бля, часами на эти сыры, и оба чувствовали себя явно не в своей тарелке, а потом я на фиг собрался и ушел. Я думал, что демонстративно сброшусь тогда с какой-нибудь вышки, но не нашел подходящей.

– Таращились, бля, часами – это вы, конечно, зря, – произнес Хеннинен.

– Спасибо большое. В общем, сегодня мы должны были встретиться, чтобы загладить вину, извиниться за прошлое и все такое.

– Ну так тогда, ээ… хотя лучше я не буду договаривать, – стушевался Маршал.

– Ноги в руки – и вперед.

– Не могу, мне надо подумать, к тому же у меня руки заняты.

– Я могу пойти вместо тебя, – предложил Хеннинен. – Уж я-то не подведу!

– Надо ей позвонить, надо срочно ей позвонить.

– Судя по тону, ты, похоже, всерьез намерен ей позвонить, – сказал Маршал. И тут же, не успев договорить, наткнулся на презрительную ухмылку, она бумерангом вернулась со стороны Жиры, коря и обвиняя, а поэтому пришлось срочно добавить: – Ой-ей-ей. А может, вызовем службу спасения? А то все так сложно. Жизнь, я имею в виду.

– Я позвоню и скажу, что заболел, что ногу сломал, что папаша парализован, ну, что-нибудь…

Разговор приостановился, так как надо было поворачивать за угол, однако путь преградило некое препятствие, затрудняющее дальнейшее движение. Преграда состояла из толпы в несколько десятков человек, они заполонили собой всю улицу, лишь в центре было несколько посвободнее, но, вероятно, именно там и происходило главное действо. Подошли ближе. По большей части это были старушки пенсионного возраста. Приподнявшись на цыпочки, удалось рассмотреть, что в центре находится машина «скорой помощи», а рядом лежит уткнувшаяся носом в асфальт некая фигура, над которой склонились два санитара в белых халатах.

– Обана, это же те самые, что унесли стукнутую старушку с нашего этажа, – сказал Жира.

Маршал заметил стоящих тут же неподалеку одинаковых старушек из магазина и поинтересовался, что произошло.

– Да вот помер, – синхронно ответили старушки.

– Ничего не помер! – крикнул кто-то из стоящих впереди. – Только что пробормотал, мол, оставьте меня в покое!

– Помер не помер, какая разница, а что случилось-то? – спросил Хеннинен.

– Не знаем, – ответили старушки в один голос, похоже, что мозг у них тоже был один на двоих, его-то они и таскали в черной тряпичной сумке.

– Вывалился, поди, из окна, – сказала вдруг одна из старушек, ее одинокому голосу явно не хватало второй половины.

– Или выпрыгнул, – сказала вторая.

– Ни черта он не прыгал, – пояснил все тот же голос из толпы, принадлежащий, как потом выяснилось, высокой женщине, похожей на серую цаплю. – Это они его сбросили, алкаши чертовы, они там целыми днями бухают, и это далеко не в первый раз. Сбросили, как пить дать, там одни подонки собираются, дерутся целыми днями, даже бабы у них матерятся, как сапожники. Я давно чувствовала, чем все это может кончиться, недаром они мои соседи. И вот вам результат, вот результат.

Маршал посмотрел наверх. Практически во всех окнах этого семиэтажного дома торчал народ, некоторые целыми семьями. Тела свисали с подоконников, словно мокрое белье.

– Скоро оттуда еще кто-нибудь свалится, если они его не уберут отсюда, – сказал Хеннинен.

В толпе послышались тяжелые вздохи и причитания, один из домовладельцев или просто какой-то лысый жлоб призывал всех к спокойствию. А потом вдруг все почему-то резко заинтересовались теми, кто висел в окнах, так что настоящая причина – этот мужик на земле – как-то на некоторое время позабылась, все смотрели на окна, а те, что были в окнах, наоборот, смотрели вниз, а так как все это происходило на довольно-таки шумной улице, то народу с каждой минутой становилось все больше и больше, и все задирали головы и смотрели наверх. Это было почти так же, как бывает весной, когда идешь, задрав голову, опасаясь, что сверху на тебя вот-вот упадет какая-нибудь сосулька или свалится сугроб снега, и не замечаешь, как врезаешься в столб.

– Можно подумать, что все они играют в гляделки, – сказал Маршал. – Типа, кто первый не выдержит, тот и проиграл.

– Я думаю, что уже сейчас готов проиграть, – сказал Жира и потряс коробкой с пиццей. – То есть я хотел сказать, что хотя я пока и не очень голоден, но пиццу надо съесть, пока она не испортилась.

– Да и здесь представление, похоже, уже закончилось, – сказал Хеннинен. – Вон они его упаковывают.

Санитары погрузили пострадавшего в машину, даже отсюда издалека было видно, что он еще в сознании, или, по крайней мере, им удалось каким-то тайным, научно-медицинским образом посадить его на носилки. Машина уехала без сирены. Толпа стала понемногу расходиться, это вызвало появление некого дисбаланса в ее структуре, как бывает с атомами при нагревании, все вдруг резко пришли в движение, что неизбежно привело к столкновениям.

Хеннинен сказал, что пора идти, и вышел прямо на проезжую часть, которую на сей раз удалось пересечь стремительно и без лишних гудков. Направились в сторону ларька и далее, не задерживаясь, к пешеходному переходу и спортплощадке, решив, что в ларьке сегодня уже сидели достаточно. Юни помахал рукой из окошка. Тетки из мелочей, конечно, давно и след простыл, но ее сварливый дух все еще витал над перекрестком, заставляя спотыкаться на переходе и делать неоправданно резкие движения. На другой стороне улицы располагалась доморощенная терраска, сооруженная из скамеек, стащенных сюда из парка. Там было шумно и многолюдно, народ сидел почти полураздетый, на входе стоял злобный бугай и за всем этим деловито присматривал.

– Что-то мне совсем не хочется попасть под влияние этого херувима, – сказал Хеннинен.

– Это скорее цербер, – заметил Жира.

– Надо же, и в голову Хеннинена иногда приходят здравые мысли, – изрек Маршал.

– Пошли уже, – пробурчал Хеннинен.

Двинулись дальше. Солнце было все еще высоко. Но уже чувствовалось, что скоро день станет клониться к вечеру, а затем и к ночи, это предчувствие словно бы наполнило воздух какой-то странной, еле уловимой угрозой. Возле гриль-ларька валялось много жирных оберточных бумажек. Утомленный вьетнамец по пояс высунулся из окошка. В воздухе лениво плавала пыль.

И вдруг, непонятно откуда, может, из этой самой плавающей пыли, возникла мысль, странное желание или даже необходимость: ужасно захотелось пойти к воде.

Об этом пришлось сразу же всем сообщить, и как только мысль стала словами, а не пойти ли искупаться, Жира тут же запротестовал, сказав, что он ни за что не пойдет в такие места, где надо оголяться, у него, видите ли, четыре соска или три с половиной, если быть точным, один совсем маленький, и его почти не видно, это у него наследственное.

– А вот пивка попить я очень даже не прочь, если кто-то тут ищет занятие, чтобы как-то взбодриться, – добавил он.

– А я бы выпил сидра, – сказал Маршал. – В том смысле, если искать какую-то замену плаванию. Или если уж совсем начистоту, то плавать мне и с самого начала не очень-то хотелось, это я просто тосковал по сидру.

– Что ж, думаю, мы с вами найдем общий язык, – заключил Хеннинен.

И вот, собрав всю мелочь в ладонь Хеннинена, пересекли проезжую часть и направились в ближайший магазин, который как раз очень кстати оказался совсем неподалеку – бывают же в жизни такие удачи!