Текст книги "Звезды расскажут, комиссар Палму!"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Вот и я так думаю, – доброжелательно кивнул Палму. – Это все нашему начальнику не терпится. А что насчет отпечатков пальцев, Кокки?

– Отпечатков полно! – воскликнул Кокки. – Да все они принадлежат Нордбергу.

– Но ведь Вилле бывал здесь! – горячо возразил я. – Много раз! И оставался допоздна. Не может быть, чтобы в туалете не было его следов!

– Они, может, и есть, – равнодушно сказал Кокки, – но это очень старые следы. Парень не был здесь несколько дней. Он слегка разругался со стариком. Мне девушка рассказала.

Он деликатно кивнул в сторону кухни.

– Разругался? – жадно подхватил я. – Вот! Конечно, он заходил сюда прошлой ночью. Выкрал у старика ключи и явился посмотреть, нет ли денег.

Последнее заявление я сделал опрометчиво. Палму и Кокки внимательно посмотрели на меня. Эти их взгляды мне были давно знакомы. И мое настроение упало. По правде говоря, мне стало совсем тоскливо.

– Наш начальник опять увлекся своими фантазиями, – наконец проговорил Палму, постукивая о ладонь трубкой. – Чего-чего, а этого ему не занимать. В избытке имеется. Так же, как и страсти к пению.

– Что тебе дался наш хор, Палму! – вступился Кокки. – При чем он-то тут?

– Бумажник, отпечатки пальцев, телескоп, – перечислил я. – И под поезд не я его толкал. Сам прыгал. И наконец – он признался. Во всем!

Я слишком поздно заметил предостерегающий жест Палму. Но девушка не уронила поднос. Только чашки зазвенели, когда она опускала его на стол.

– Вилле хотел прыгнуть под поезд? – резко спросила Саара, но лицо ее выражало скорее удивление, нежели испуг. – Но почему, какая могла быть причина? Все ведь устроилось!.. Почти устроилось, – поправилась она. – И я вовсе не собиралась насильно женить его на себе. И дядя этого не хотел… И в чем Вилле мог признаться?

Я тяжело вздохнул.

– Во всем, – честно ответил я.

– Парень был в шоковом состоянии, – быстро пояснил Палму. – Вилле еще совсем мальчишка.

Девушка порозовела.

– Вилле рано повзрослел, – твердо возразила она. – В нем есть настоящие мужские черты. Конечно, мне уже девятнадцать, но ведь и ему послезавтра исполнится восемнадцать! И не вздумайте говорить, что мне следует подумать, раз я старше и умнее. Вилле еще станет настоящим мужчиной, вот увидите! И дядя всегда так думал. Поэтому он и купил эту новую квартиру. Чтобы Вилле смог – если захочет…

– А на какие, собственно, деньги он ее купил? – бестактно осведомился Палму. – Господин Нордберг как будто страсти к накоплению не имел. А такая квартира – две комнаты и кухня – стоит порядка трех миллионов. Или эта квартира дешевле?

– Да-да, она совсем скромная, – подтвердила девушка. – Она стоила два миллиона семьсот тысяч. Очень скромная квартира, и дом совсем не роскошный.

– Ну и откуда же взялись деньги? – снова довольно резко спросил Палму. – Конечно, он за старую квартиру кое-что должен был получить, район хороший и все такое, но все же…

– А я разве не говорила?–удивилась девушка. – Ведь дядя в августе выиграл главный приз в лотерее!

– Приз! – ошеломленно проговорили мы в один голос.

– Ага, тогда мне понятно, – успокоенно заметил Кокки. – А то я немного удивлялся. Я тоже не хочу торопить события, правда, но, когда здесь были наши и все фотографировали, я обнаружил в том письменном столе запертый ящик, и – дело было неотложное – мне пришлось его открыть. – Кокки просто наслаждался нашим любопытством. – Там ведь могли сохраниться следы, – растягивал он удовольствие. – Но нет, отпечатки оказались только самого господина Нордберга. Я уже проверил. Правда, это не значит, что в ящике никто не рылся. Там все буквально было перемешано. Конечно, нужно иметь в виду, что стол поднимали, втаскивали в грузовик, а потом полицейские его волокли обратно. Так что совершенно естественно, что в ящике был полный кавардак.

– А я и не знала! – Девушка изумленно прикрыла ладошкой рот. – Я думала, все дядины важные бумаги в том черном чемодане. Я собиралась сама отнести его и все за ним приглядывала. Надо же быть такой неосторожной! Ведь письменный стол все время стоял без присмотра, в кузове, пока мы с шофером пили тут кофе и ждали дядю и – и Вилле.

– Такой замок может открыть и грудной младенец, – заверил Кокки, питавший глубокое уважение к грудным младенцам. – Но вам, барышня, беспокоиться не стоит. Я не думаю, что из ящика что-нибудь пропало.

– Так вот почему вы велели мне оставаться на кухне? – Девушка нахмурилась и подозрительно посмотрела на Кокки. – Если бы я знала, что вы роетесь в дядиных бумагах, вынюхиваете там что-то, как какая-то ищейка…

– Ну-ну, – примирительно сказал Палму, – ищейка слишком сильное слово, но вообще-то – да, это наша профессия, мы все трое – ищейки. За это мы и получаем жалованье. Именно за это. Кому-то нужно делать и грязную работу тоже. Так что Кокки ничего дурного не имел в виду, уверяю вас.

– Все в полной сохранности, – заверил Кокки раздраженно. – Банковская книжка господина Нордберга, на ней еще остался миллион с лишком. А в другом банке открыт счет на ваше имя, барышня, и на нем лежит пятьсот тысяч.

Но девушка не выказала никакой радости.

– Миллион и пятьсот тысяч, – она загнула пальцы. – Нет, это неправильно. Дядя успел заплатить за квартиру только два миллиона. Оставшуюся часть, семьсот тысяч, надо было внести в понедельник. Ему там вроде бы не могли сразу все выдать, у них не было наличных денег.

Кокки начинал терять терпение.

– В ящике был запечатанный конверт, – сказал он, – но позже он был вскрыт; ни денег, ни отпечатков пальцев – чужих, не господина Нордберга – там не обнаружено. Но завещание в полной сохранности.

– Завещание? – растерянно переспросила девушка. – Я понятия не имела, что дядя успел…

Она прикусила губу и замолчала; лицо у нее стало сосредоточенным и каким-то незнакомым.

– Но вы ведь знали, что дядя собирался завещать вам свои деньги? – спросил Палму.

– Знала, что мне, конечно, – подтвердила девушка. – Дядя много раз говорил об этом. Из-за ребенка. Но с этим можно было не спешить. И потом, я думала, что лучше будет, если дядя оставит все ребенку…

– Но завещание уже составлено. В вашу пользу! – обрадованно сказал я.

Кокки кивнул.

– Слава Богу! – воскликнул я облегченно: приторно-благочестивый голос портного Похъянвуори еще звучал у меня в ушах.

Но барышня Похъянвуори, несмотря на все это, выглядела невеселой. Она поймала взгляд Кокки, и в ее глазах был не упрек, нет, но какое-то, скажем, удивление.

– Послушайте, – сказала она, снова загибая пальцы, – но ведь там, насколько я понимаю, должно было быть много денег. Дядя должен был заплатить эти семьсот тысяч, а со своего депонентского счета – чтобы не платить штраф – он мог снимать не больше двухсот тысяч в месяц. Заплатить надо было непременно, иначе начислили бы пени за просрочку, а дядя был очень бережливым. Не скупым, нет-нет, но… Еще у него должны были быть кое-какие давние сбережения. И я, правда, не понимаю… – Девушка закусила губу и снова внимательно посмотрела на Кокки. Потом она перевела взгляд на чемодан, стоящий в углу. – Давайте посмотрим там, – предложила она.

Мы посмотрели все вместе, но в чемодане ничего не оказалось. Кроме ношеных вещей, белья старика и коллекции марок. Никаких конвертов. Вообще никаких бумаг.

– Но выигрыш, ведь дядя получил пять миллионов! – снова начала считать девушка. – За квартиру он заплатил наличными. На банковских счетах у него миллион пятьсот тысяч. Хотя там должны лежать и его собственные сбережения. Послушайте – в любом случае не хватает полутора миллионов. Или по крайней мере этих семисот тысяч, которые дядя должен был внести в понедельник наличными.

Она вопросительно посмотрела на Кокки. Я тоже взглянул на него. Боже мой, подумал я, ужасаясь.

Глава седьмая

Она смотрела на Кокки с откровенным подозрением. И он начал краснеть, даже уши у него стали пунцовыми. Потом Кокки поднялся и вывернул карманы. Молча.

– Послушайте-ка, барышня, то есть Саара, – торопливо вступился я за своего подчиненного. – Про нас, про полицию то есть, рассказывают разные ужасы. Ваши чуваки. Но как вы могли подумать, что мой подчиненный воспользуется своим положением…

– Н-да, соблазн велик, – заметил Палму, с интересом поглядев на Кокки; он явно получал удовольствие от этой ситуации. – Искушения мира сего – и так далее. Вот что бывает, когда кладут по две ложки кофе на чашку! Вот к чему это приводит. Для начала, я думаю, нужно произвести личный досмотр подозреваемого, то есть обыскать Кокки. Он ведь мог припрятать в носок…

– Палму! – предостерегающе сказал Кокки. Всякая шутка имеет предел.

– Совершенно верно, – присоединился я к Кокки. – Твои шутки всем надоели. Здесь серьезное дело.

– Конечно, серьезное, кто спорит, – согласился Палму. – Так. Выигрыш был получен в августовском розыгрыше, да, барышня Похъянвуори? Главный приз?

– Да, в августовском розыгрыше, – подтвердила девушка. – Это я помню абсолютно точно, это было просто как подарок судьбы, дар свыше – как раз через несколько дней после того… как я призналась дяде… – Она покраснела до корней волос и опустила голову. Но она была отважной девочкой. – …призналась, что я беременна, – твердо договорила она. – У меня ведь никого не было, кроме дяди Фредрика, кому я могла бы… могла бы довериться. Я и Вилле-то не сразу сказала. А дядя – он был таким добрым и все понимал. Он меня даже ни разу не упрекнул. И обещал сделать все, что в его силах, хотя сбережений у него было совсем мало. Даже обещал продать свою коллекцию, а меня – меня просил только ни о чем не беспокоиться и быть веселой. – В глазах у нее стояли слезы. – П-поэтому это и было как чудо, – прибавила она, – когда дядя через три дня выиграл этот главный денежный приз. Это, правда, было как само провидение.

– И что – никаких разговоров об аборте не было? – спросил Палму, испытующе глядя на нее.

Саара вспыхнула.

– Я все-таки не такая девушка, – сердито ответила она. – Себя и ребенка я прокормлю и… и даже Вилле, если он, конечно, захочет. Я его не принуждаю. Но ведь ему послезавтра исполнится восемнадцать и…

– Ну хорошо, хорошо, – успокоил ее Палму. – Это мы уже слышали. А как все-таки сам Вилле к этому относится? Он предлагал…

С измученным видом она ответила:

– Он ведь еще совсем молод. И сначала он просто потерял голову, когда я ему рассказала. Он даже хотел найти какую-нибудь бабку – ну, такую… Обещал достать денег, даже украсть… Он… он беспокоился обо мне, хотел как лучше, чтобы я не испортила из-за него жизнь… Он иногда еще такой ребенок.

– Даже украсть, – медленно повторил я, глядя в пол. На девушку я старался не смотреть. Чтобы не видеть ее глаза. Но я как-никак был тут главный, и на мне лежала ответственность. – Палму! – резко сказал я. – Не пора ли приступить к обыску квартиры Вилле? Кстати, может, и ботинки поновее обнаружатся!

Последние слова я произнес с надеждой.

– Но у Вилле нет дома! – возразила девушка, все еще не понимая сути дела, – вот каково было ее доверие к нему. – Вилле сирота. До двенадцати лет он жил в детском доме. А потом один дальний родственник взял его на свое попечение и заставил работать, а когда у Вилле не получалось, бил его. Такой грубый и злой человек! Поэтому Вилле даже в школе не доучился.

– «Вилле Валконен, учащийся», – вспомнил Палму. – Чему же он учится? Жизни?

Девушка с досадой посмотрела на него:

– Вилле хотел поступить в ремесленное училище этой осенью, но не попал: там было очень много желающих. Он… он пытается учиться сам. Только это очень трудно, когда нет места, где можешь заниматься, и денег на учебники. Дядя вообще-то начинал с ним заниматься, но у Вилле совсем нет способности к языкам, да и к математике тоже, он ее никак не мог усвоить, даже для того, чтобы составлять гороскопы. А дядя говорил, что толковый человек всегда может прокормить себя, составляя гороскопы. Особенно в наше время, когда весь мир механизированный, а людей становится все больше. Так дядя говорил. Дядя был созерцатель, он просто наблюдал жизнь и людей – так он всегда сам говорил.

– Значит, астролога из Вилле не получилось, – резюмировал Палму.

– Но Вилле любит смотреть на звезды, – вступилась за него девушка. Они часто вместе с дядей ходили на Обсерваторский холм. И если других желающих не было, ну, клиентов то есть, дядя разговаривал с Вилле, рассказывал ему всякое, Вилле даже не все понимал… А я вообще была против, мне не хотелось, чтобы Вилле этим зарабатывал себе на жизнь. Это… это было бы жульничеством. Дядя Фредрик – другое дело. Он делал все по-настоящему. Он говорил, что Вселенная в тысячу раз удивительнее, чем мы воображаем, и что время – это четвертое измерение, и… В общем, я не могла всего понять. Но дядя всегда говорил, что звезды указывают путь и предсказывают все хорошее и плохое, только не называют сроки. И еще никого не принуждают – так он говорил.

– Вы сказали – клиенты, – вмешался я. – Я не понял: что, к дяде приходили клиенты на Обсерваторский холм? За гороскопами?

Девушка посмотрела на меня с состраданием.

– Да нет, – сказала она, – вы никак не поймете. Больше всего он зарабатывал благодаря телескопу. В этом его богатство, так он говорил. Хотя такая роскошная вещь была ему, конечно, не по средствам. Поэтому, когда вечера были ясные, он давал гуляющим смотреть в телескоп. За плату, понятно. Показывал чаще всего Луну. Простым людям на звезды смотреть неинтересно, ничего там не видно. Даже в дядин телескоп. А на Луне есть и долины, и горы, и… – Она поймала мой взгляд, но неправильно истолковала его. – Дядя брал совсем недорого, – поспешно сказала она, оправдываясь. – Пятьдесят марок с человека, и каждый мог смотреть, сколько хочет. А с детей двадцать марок. Но вообще-то детям он давал смотреть бесплатно, если у них не было денег. Дядя с ними любил разговаривать, рассказывал, как прекрасен наш мир… Прекрасен, – повторила она и громко всхлипнула.

Я молча протянул ей свой носовой платок. Вытерев глаза, она взяла себя в руки и проговорила:

– Вы, наверное, думаете, что я вообще ужасная плакса. Но я просто не могу, когда думаю, что дядя был такой чудесный и добрый и ему так мало было надо. И мир у него был прекрасный, и все люди хорошие, и вот теперь, когда он мог не думать о деньгах, когда он так радовался будущему ребенку – после своего выигрыша, теперь какой-то бродяга напал на него и убил из-за нескольких сот марок! Это так ужасно, что я даже сейчас не могу понять… Дядя приучил меня к мысли, что жизнь всегда хороша, наперекор всему… – Она сглотнула слезы и продолжала говорить, ей надо было выговориться. – Дядя знал, что скоро умрет. У него было слабое сердце. Ему уже трудно было таскать в гору тяжелый телескоп, а на лестнице он часто останавливался, чтобы отдышаться. Может, поэтому он и поспешил с завещанием. Но он всегда говорил, что я не должна печалиться, когда его не станет. Что это только изменение формы и преодоление времени, что это иной опыт, чудесное превращение человека – так он говорил. Но он не знал, что умрет такой страшной смертью!

Палму деловито задал еще один бестактный вопрос:

– А у него было разрешение? Я имею в виду – на право заниматься промыслом. То есть чтобы за деньги показывать людям Луну и звезды.

– Ну конечно, разумеется! – убежденно сказала девушка. – Дядя был очень педантичный и никогда не нарушал законы.

– Но разве можно на это прожить? – недоверчиво спросил я.

– Ему было приятно заниматься этим! – просто ответила девушка. – Он любил звезды. А делать что-нибудь, что было ему неприятно и неинтересно, он бы не стал. Так же и с гороскопами. Он говорил, что, составляя их, он узнает что-то новое.

– Да-да, в каждом попадается что-то неожиданное, – понимающе поддакнул Палму и строго посмотрел на Кокки. – Но мы отвлеклись от Вилле и его дома. Ведь не живет же он на улице?

– Вилле живет там же, где и жил, – объяснила девушка. – У своего родственника. Но это очень тяжело. Они попрекают его каждым куском, а спит он на полу в прихожей, в углу. И они не разрешают ему читать при свете, чтобы он не тратил электроэнергию. А если Вилле удается что-нибудь заработать, они тотчас требуют платы за квартиру.

– Так Вилле что-нибудь зарабатывает? – обрадовался Палму.

Девушка смутилась.

– Он не виноват, он просто не умеет вести себя. Но ведь никто его этому не учил! Я нашла… ну, в общем, он получил на лето замечательную работу на автостанции. Какой-нибудь энергичный парень, вежливый, который умеет улыбаться и поднимать фуражку, мог бы здорово заработать на этом месте. На чаевых. Саму работу Вилле хорошо делал, он ведь любит машины, моторы, всякое такое, а кланяться совсем не умеет. И улыбаться тоже. Только ухмыляется. Ногами шаркает. Но это все от стеснительности, оттого, что не знает, как правильно вести себя. Ну, его и уволили через пару недель… А меня он, конечно, не слушает, – печально добавила девушка (я же подумал, что в нашем деле Вилле не проявил ни стеснительности, ни робости). – Сколько раз я ему говорила, но он слушает всех этих бузотеров, ну и Арску этого. Они ведь фуражек не носят, так что и поднимать им нечего. Да они и не умеют… Но Вилле никакой не стиляга!

– Разве? – не поверил я.

– Конечно! Вилле – битник, – пояснила девушка. – Это большая разница. По их мнению, стыдно кланяться и вообще вести себя прилично. Надо только ухмыляться, чтобы хорошенько кого-нибудь разозлить. Вот это они умеют – специально злить пожилых людей.

– Ну, еще они могут угонять машины, – между прочим заметил я. – Очень прискорбно, но Вилле тоже имеет отношение к автомобильной аварии в Обсерваторском парке. Вы, барышня, видели фотографии в газете. Они там трое были: Арска, Вилле и девушка по имени Кайя. Вилле даже вел машину. Правда, только часть пути, врезался не он.

Саара не выказала большого удивления, хотя я рассчитывал поразить ее.

– Вот оно что! Теперь я понимаю, почему Вилле хотел прыгнуть под поезд, – почти весело сказала она. – Вилле же ужасно добросовестный! – Она подозрительно оглядела нас, и к нашей чести могу заметить, что никто не позволил себе улыбнуться. – Хотите верьте, хотите нет, – убежденно заявила она, – но у Вилле это в первый раз. Арска – тот и двери у машин взламывал, и провода соединял, и чего только не творил. Но Вилле никогда прежде в этом не участвовал, хотя наверняка ему хотелось, когда все вокруг хвастались. Ведь попадаются-то с этим редко. А так что – если не пьяные, и аккуратно ведут машину, и на место ее привозят… Но все равно: сколько раз я предупреждала Вилле, чтобы он в такие дела не ввязывался!.. Хотя вообще-то я могу его понять, – продолжала она рассуждать. – Эта драка вчера вечером и разбитая витрина, а потом еще допрос в участке – конечно, он совсем потерял голову. Я же ходила потом в полицию, когда он меня не встретил, как обычно, на углу после работы, но там сказали, что у него взяли показания и отпустили. И, уж конечно, Арска с этой девицей его где-нибудь поджидали и потащили с собой… А автомобиль был шикарный?

– «Мерседес-бенц», почти новый, – с уважением отозвался я.

– Тогда все понятно, – заявила девушка. – Вилле всегда хотелось прокатиться хотя бы раз в роскошном автомобиле. Но, конечно, не Вилле врезался в дерево! Он очень умелый и осторожный. Вилле наверняка бы поставил машину обратно, на то же место. Бедный Вилле!

Голос девушки дрогнул. Хотя ей впору было пожалеть владельца этой новой роскошной машины, обнаружившего наутро вместо машины груду металлолома. Впрочем, с этим делом было уже покончено. Я взглянул на часы и занервничал.

– Как зовут опекуна Вилле и где он живет? – спросил я. – Мы немедленно должны произвести там…

– Не надо торопиться, – остановил меня Палму. – Если Вилле куда-то что-то спрятал, то в свое время все и обнаружится. Никуда оно не денется. Давай сначала посмотрим, что в этом ящике, о котором столько было разговору. Что там осталось после Кокки.

Девушка, выговорившись, оттаяла и смогла даже улыбнуться.

– Простите меня, господин Кокки, – сказала она. – Я, конечно, вовсе не подозреваю вас. Просто я очень разволновалась из-за этих денег. Но ведь они все равно найдутся, когда вы поймаете убийцу!

В ее словах было такое доверие, что мне стало не по себе. Я подумал о Вилле, об этой горькой игре судьбы, о наглости, глупости, жестокости, оправдать которые я не мог. О старом человеке, покоящемся на гладком столе. Ему стоило научить эту девушку остерегаться кой-чего в жизни. Потому что этот мир во многом напоминает проклятую Богом свалку, а вовсе не райские кущи, обещанные ей дядюшкой Нордбергом.

Чертовы идеалисты, думал я, лучше бы они обзавелись непробиваемо-толстыми шкурами! Вот моя шкура не в пример толще. По крайней мере в некоторых местах. Но ничего, девушка еще так молода, утешал я себя, и, конечно, она переживет это испытание.

Кокки выдвинул обследованный им ящик и водрузил его на письменный стол. Разумеется, он был прав. Перво-наперво там лежала сберкнижка. В ней были помечены суммы накоплений и вклады за многие годы. На начало сентября остаток равнялся 123 635 маркам. Накопления за целую жизнь. Но десятого сентября на счет в один прием был положен миллион марок. У старика, значит, хватило терпения дожидаться целый месяц, прежде чем он отправился в контору получать свой выигрыш. Это был депонентский счет, с которого мог снимать деньги или сам владелец, или кто-то по его доверенности. Старик был осторожен.

Рядом лежала еще одна новехонькая банковская книжка. По этому счету мог получать кто угодно, достаточно было только предъявить книжку. Она была выписана на имя Саары Марии Похъянвуори, и на ней лежали пятьсот тысяч, внесенные, как ни странно, восемнадцатого сентября. Старик, видимо, основательно обдумывал, как лучше распорядиться деньгами. То есть подумал заранее о налогах с наследства и всем прочем. И принял свои невинные меры предосторожности. Но почему он завел еще одну книжку, открыл счет в другом банке? Для верности, чтобы не складывать все яйца в одно лукошко?

Далее: большой желтый конверт. На нем дрожащим старческим почерком было выведено: «Завещание». Он был запечатан красным сургучом, на котором были вытеснены инициалы «Ф. Н.» – Фредрик Нордберг. Однако конверт был разорван, поспешно и грубо. Печать осталась нетронутой. Как будто в последний момент перед переездом на новую квартиру старик решил в чем-то убедиться. Или – или его убийца.

Я быстро пробежал глазами завещание. Оно было деловитым, имело законную силу, но составлено было не совсем так, как принято у юристов, – если уж быть совершенно точным.

«Все мое имущество – моей любимой племяннице Сааре Марии Похъянвуори, которая может полноправно и свободно владеть и распоряжаться в соответствии с собственным усмотрением этим имуществом, хотя ей на момент моей смерти еще может не исполниться двадцать один год».

Таким образом, он предупредил алчные поползновения брата. Но насколько это законно юридически – вот вопрос. Вопрос истолкования. Нужно было выбрать опекуна. Но это уже была не его забота. Под текстом завещания, как положено, расписались четыре свидетеля – имена, занятия, адреса. Все четверо с Матросской улицы, двое из того же дома. Старик Нордберг был предусмотрительным.

Далее: пожелтевшая кооперативная книжка, удостоверявшая права на данную квартирку. Книжка квартплаты. Взносы делались аккуратно, точно в срок, без единой задержки. Купчая на квартиру на улице Роз и к ней скрепкой прикреплена копия денежного перевода по безналичному расчету двух миллионов. На счет строительной фирмы. Можно себе представить, как вытаращили глаза в банковской конторе, когда старик Нордберг в один день внес в кассу три миллиона! Это было десятого сентября. Интересно, как ему выдали его выигрыш в лотерее? Наличными, наверно, раз клиент настаивал. Многим ведь хочется хоть раз в жизни увидеть и подержать в руках такие большие деньги, тем более если они твои. Говорили, что одна дама пришла как-то получать свой выигрыш с огромной хозяйственной сумкой.

Так. Другие бумаги. Старые школьные табеля. Квитанции об уплате членских взносов. Даже разрешение на платный показ всем желающим Луны и звезд в телескоп. Но денег не было. Я перелистал остальные бумаги. Все, ящик пуст. Его дно даже не было ничем застлано, так что больше смотреть было негде. Палму наблюдал за моими поисками, дымя трубкой. Когда я закончил, он меланхолически заметил:

– Кое-чего не хватает…

– Разумеется, не хватает… денег! – рассерженно сказал я.

– Вы, видно, никогда не покупали лотерейные билеты, – предположил Палму.

– Да, – сказал я, еще не понимая, в чем дело, и глядя на повеселевшее лицо Кокки. – Я их не покупаю. Мне всегда не везет.

– А дело в том, что государство сразу удерживает с главного выигрыша тридцатипроцентный налог, – заметил Палму. – Можем посчитать. С семи миллионов это будет два миллиона сто тысяч. Значит, остается четыре миллиона девятьсот тысяч. Пусть округленно – пять миллионов, раз старик упоминал именно эту сумму. Но главный выигрыш, насколько я знаю, сейчас равен именно семи миллионам.

– В любом случае денег нет! – прервал я его подсчеты. – Пусть один миллион четыреста тысяч или даже семьсот тысяч наличными, как говорила нам барышня Похъянвуори, но их все равно нет!

– Чего нет, так это квитанции об удержании налога, – сказал Палму. – Мне кажется, старый Нордберг был человеком настолько аккуратным, что вряд ли стал бы выбрасывать такую бумаженцию. Он ее наверняка сохранил бы.

– А мне кажется, что все это пустые придирки, – сухо заметил я. – Всякие мелочи всегда выпадают, не стыкуются. Уж ты, Палму, как опытный полицейский, мог бы это знать. К тому же квитанция еще может найтись. А у нас сейчас есть более важные дела. Барышня Похъянвуори, спасибо большое за гостеприимство. Эти бумаги я пока возьму с собой. Вместе со сберегательными книжками и завещанием. У меня в сейфе они будут сохраннее. К сожалению, мне придется также попросить у вас ключи от квартиры. Вам теперь здесь оставаться нельзя. Одной, я имею в виду.

– Но я же не могу бросить так грязную посуду! – воспротивилась девушка.

– Я с удовольствием побуду с барышней, – поспешно предложил Кокки. – Мы можем вместе распаковать вещи и разложить все по местам.

Девушка особой радости не выказала.

– Я помогу вам вытирать посуду! – сделал Кокки еще одну отчаянную попытку.

– Ну хорошо, – кивнула девушка, а Палму многозначительно толкнул меня в бок, намекая, что Кокки что-то задумал.

Конечно, таким образом он мог осмотреть все, не возбуждая никаких подозрений. И тут ему помощники были не нужны. Да и мы в нем больше не нуждались. По крайней мере я так считал.

Палму наклонился и выбил трубку о каблук. Пепел высыпался на пол. Заметив взгляд девушки, он хоть догадался извиниться.

– Отвратительная привычка! – сказал он. – Сам знаю. Пытаюсь следить за собой, но вот – старею, рассеянным становлюсь… Кстати, проформы ради: что вы вчера ночью делали, часиков этак в двенадцать? То есть я хочу спросить, когда вы вернулись домой?

Девушка вздрогнула, и глаза у нее забегали.

– Я… я… – она подыскивала слова, – я, правда, вернулась совсем поздно, только в час. Отец был ужасно сердит. Но я так беспокоилась из-за этой разбитой витрины. Из-за Вилле. Я после полицейского участка совсем не знала, где его искать. Даже придумать не могла, где он может быть. Ну, я шла пешком и думала. Так, обо всем. Смотрела на огни на берегу залива. И еще думала, что сказать отцу.

– Он пока не знает? – деликатно осведомился я.

– Нет, нет конечно! – ужаснулась девушка. – Он бы убил меня! Я говорила вам… Ну вот, я и решила тогда, что… что лучше вернусь сюда – прямо сразу. А потом перееду вместе с дядей, насовсем. Останусь с ним… Я и вернулась. То есть вошла во двор… Свет у дяди в окнах не горел, и мне стало жалко его. Дядя очень плохо спал, а если бы он читал в кровати, я бы увидела свет ночника. И я подумала, что ему надо отдохнуть. Мне не хотелось будить его. Я и представить себе не могла… Вот почему я сегодня так удивилась, когда увидела, что он не ложился. Я ведь была совершенно уверена, что он спит. Я только поэтому и не стала беспокоить его, пошла домой!

– И в какое время все это происходило? – резко спросил Палму.

– Я не могу точно сказать, – ответила она. – Мои часы то спешат, то отстают. Думаю, было около часа. Когда я пришла домой, часы вообще стояли. Я их обычно завожу вечером, перед сном. Отец утверждал, что уже утро, но он всегда преувеличивает. Он… он был просто в ярости и кричал… кричал, что я стала уличной девкой…

– Вы видели кого-нибудь во дворе? – спросил Палму.

– Нет, – ответила она, но, подумав немного, добавила: – Вернее, видела, но не во дворе, а раньше, когда я открывала калитку – там замок очень трудный; так вот, прямо из калитки на меня выскочил какой-то пьяный, он, наверно, никак не мог сам отпереть замок изнутри. Но он сразу пошел по улице, шатаясь из стороны в сторону. Я еще подумала, что его наверняка полицейские скоро задержат. Но потом я о нем больше не думала, у меня своих забот хватало. Только сейчас вспомнила, когда комиссар спросил.

– Приметы? – потребовал Палму.

– Но я не знаю! – запротестовала девушка. – У него была шляпа надвинута на самые глаза… кажется, он был в черном плаще. Там ведь совсем темно, освещение слабое… Крупный такой мужчина, гораздо больше меня. Совсем пьяный… Я и не думала его рассматривать! Если на них посмотришь, они сразу руки распускают.

– Ага, понятно, – сказал Палму. – Значит, это был не битник. И не стиляга. Нам уже барышня объясняла, что между ними огромная разница. И вы, разумеется, сразу заметили бы, если бы это был кто-то из них.

– Конечно! – заверила девушка. – Это был совсем пожилой мужчина! Лет сорока, наверно.

От этих слов на меня повеяло могильным холодом: я не думал, что сорокалетний мужчина может казаться безнадежным стариком.

– Но вы бы его узнали, если б встретили? – с надеждой спросил Палму.

– Не уверена, – с сомнением в голосе сказала девушка.

– Ну хорошо, – нетерпеливо сказал я. – Это к делу не относится. Можно, конечно, опросить жильцов дома, этого мужчину кто-то мог видеть, и тогда ситуация прояснится. Какая-нибудь женщина, поджидавшая мужа, могла высунуться из окна, услышав стук калитки. Такое часто случается. Но, Палму, ей-богу, не стоит заострять на этом внимание!

– Хорошо, больше не заостряем, – легко согласился Палму. – Все равно в этом доме в субботу вечером народу немного наберется. Вот завтра утром картина будет другой. А я очень кстати обещал зайти на утренний кофе к той даме из нижней квартиры.

И Палму очень весело захихикал, довольный своим остроумием. Я сурово посмотрел на него.