Текст книги "Звезды расскажут, комиссар Палму!"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Но ведь ясно как день, что майор… – начал я.

– Слишком ясно, – не дав мне договорить, буркнул Палму. – В том-то и загвоздка.

– Вот и разгадывай, это твоя прямая обязанность! – гневно возразил я. – А я не для этого тут сижу. Доставай доказательства откуда хочешь, хоть из-под земли, но имей в виду, что я уже намекнул на спевке хора, что нам готовы оплатить поездку в Копенгаген!

– И кто тебя за язык тянул! – с досадой проговорил Палму.

– Кто бы ни тянул, а обещание дано, – сказал я. – Можешь вообразить, что они со мной сделают, если все провалится. Суд Линча! Их, между прочим, сто человек!

Палму погрузился в размышления, вертя в руках трубку.

– Хоть из-под земли, так ты сказал? – переспросил он наконец. – Что ж, тебе и вправду придется отвечать. За это тоже.

– За что угодно! – заверил я. – За мной сто человек, целый хор. И начальник отдела. И директор-распорядитель Мелконен. Так что можно и ответить.

Больше Палму ничего говорить не стал. Продолжал свои безуспешные попытки пробить стену. То в одном, то в другом месте. Перебрал всех на Матросской улице в поисках хотя бы одного человека, выходившего из дома или проходившего мимо в ту ночь. Удалось установить единственное: жильцы дома были твердо уверены, что Нордберг вернулся домой примерно в четверть первого, ибо в его окнах горел яркий свет почти до часу ночи; однако определить сквозь занавески, кто находился в квартире, они не могли.

Барышня Похъянвуори, судя по всему, была единственным человеком, столкнувшимся с убийцей нос к носу в воротах. Выпустившим его из двора, когда тот не смог справиться с замком. Мы снова допросили ее, и Палму выяснял, не мог ли этот псевдопьяный быть переодетой женщиной. Такая мысль, разумеется, ей в голову не приходила, но ее воспоминания были столь смутными, что, поколебавшись, она в конце концов признала, что в этом ничего невероятного нет. Из опознания тоже ничего путного не вышло. Разумеется, мы старались не выпускать майора Ваденблика из поля зрения, и, когда он появился в городе, Палму показал его девушке. Но та только покачала головой: рост как будто тот же, но ручаться она не может.

Неделя была унылой. Вилле наскучило сидеть, и он приставал с вопросами, когда его выпустят. Тем более что фотографию его так и не поместили в газете.

А Палму все распространялся о хладнокровии, наглости и прочем и ничего не предпринимал. А ведь он даже отдаленно не представлял всю меру наглости и бесстыдства майора Ваденблика! Только тешил себя иллюзией, что понимает, а на самом деле и его собственная жизнь висела однажды на волоске!

– Ну что, может быть, мы тоже осмелеем и что-нибудь предпримем? – предложил наконец я.

– Вообще-то мы с Кокки именно так и хотим поступить, – ответил Палму. – Спасибо тебе, что и ты придерживаешься того же мнения. Потому что за все это придется отвечать тебе.

– Его надо арестовать! – Я жаждал мщения. – Будет сопротивляться – огреть дубинкой! Разок.

Палму покачал головой.

– С этим человеком так просто не справиться. Размахивая дубинкой. Он прошел войну. Нет, даже и не думай: он рассмеется тебе в лицо, и будет прав. Пожалуй, у нас с Кокки есть план повернее.

– Какой?! – Я даже привстал от волнения.

– Поехать и разнести все к чертям собачьим, – просто ответил Палму. – Кокки уже припас тротил. Осталось только употребить его по назначению. Под твою ответственность.

Глава двенадцатая

Я, разумеется, не поверил словам Палму. Решил, что он не хочет говорить, что именно задумал. И попытался догадаться сам. Было сырое и пасмурное октябрьское утро. Туман по капле просачивался из окна в кабинет. Палму ушел договариваться о машине, а я, стыдясь самого себя, полез в ящик письменного стола и вытащил оттуда свой пистолет. Отличный пистолет, длинноствольный и пристрелянный. Проверил, заряжен ли он, и сунул во внутренний карман. Для заднего кармана он был великоват.

Но едва я оказался в машине, под ложечкой у меня заныло. На переднем сиденье в полной боевой готовности сидел наш взрывник с увесистым свертком в ногах. Неужели Палму действительно… Что ни говори, а такую ответственность я не мог взять на себя – за проведение взрыва во владениях майора, хоть он и трижды заслужил это.

Пока мы ехали через город, я с беспокойством поглядывал на Палму. Вид у него был на редкость вялый и неприветливый. Но чего хотеть от старого человека, с утра до ночи мотающегося по этому проклятому делу, да еще небось украдкой, в тайне от меня, прикладывающегося к бутылке? Словно читая мои мысли, Палму обернулся и дыхнул на меня. Нет, ничем, кроме отвратительного табака, от него не пахло. Никаких спиртных паров.

– А что это у тебя так карман вспух? – насмешливо спросил он.

Дело в том, что я распахнул плащ: в машине было слишком жарко и я еще весь взмок, когда увидел нашего взрывника.

– Захватил пистолет, на всякий случай, – сухо ответил я.

– Да-а, – так же насмешливо протянул он, – начальник у нас отменный стрелок, у него вся полка кубками заставлена! Только ты уж сделай милость, проследи, чтобы майор твою пушку не захватил!

Что греха таить, был у меня такой случай: по собственной глупости выпустил из рук пистолет, которым тут же завладел преступник и ранил меня в плечо. Теперь у меня там шрам. Но это когда было? Давно, я был молодым и неопытным. Время и Палму еще не успели надо мной поработать. С тех пор я стал другим.

Замечу, что позже Палму не ехидничал по поводу моего пистолета, даже наоборот. Неизвестно еще, чем все закончилось бы, если бы его не было. Так что с моей стороны это явилось проявлением дальновидности и смекалки. Так я оцениваю свой поступок по зрелом размышлении. В остальном, увы, я оказался полным болваном.

Всласть поиздевавшись надо мной, Палму постучал водителю по плечу:

– Не так быстро, и не угоди в кювет. А то взлетим на воздух всей компанией.

– Да нет, это не взорвется, – успокоил его наш специалист, ткнув ногой в сверток (я так и подскочил на сиденье). – Капсюли у меня отдельно, в кармане. Если вы не будете толкаться, то все будет в порядке.

Видимость из-за тумана была плохая, и мне казалось, что мы ползем как черепахи. Вообще терпеливостью я похвастаться не могу. Хотя и пытался воспитать ее в себе. Вернее, Палму пытался. Честно говоря, нервы у меня были на пределе, и я даже грубо оборвал Кокки, когда тот принялся в очередной раз что-то рассказывать о своей знакомой стюардессе:

– Чего только не случается у них на аэродроме! Вот в тот же день, когда Нордберга убили: в последнюю минуту выскакивает на поле старик в какой-то дурацкой шляпе, словно на рыбалку собрался…

– И с рыболовными снастями, – раздраженно договорил я. – Все понятно. Сделай милость, помолчи. У меня и без тебя голова пухнет!

Кокки надулся, а Палму осуждающе посмотрел на меня. Я сам пожалел о своей резкости, но слушать болтовню Кокки я был не в силах. Так мы и сидели в полном молчании, а автомобиль медленно полз вперед по мокрой дороге. В Таммисаари мы не останавливались. Мне было не до кофе.

Машина встала перед домом майора. Хозяин на этот раз встречать нас не вышел, только в окне заколыхалась занавеска. Мы, стало быть, были нежеланные гости. Мы постучали, но – тщетно; подождав немного, отправили Кокки в обход, к черному крыльцу. Появившаяся вскоре девушка открыла нам дверь, хотя, разумеется, в воле майора было не пускать нас дальше кухни.

Девушка провела нас в гостиную и пошла доложить хозяину. Майор Ваденблик не только не стал здороваться с нами за руку, но даже не соизволил подняться из-за стола, за которым разбирал ружье.

– Охота на лосей открывается только через шестнадцать дней, – с издевкой сообщил он. – К тому же вы, господа, как я вижу, приехали без красных охотничьих фуражек. Чем в таком случае обязан? Прошу извинить – руки в масле. Я всегда сам чищу свое оружие. Больше никто не имеет права прикасаться к нему.

Чаю на этот раз нам не предложили. Мы сидели на тех же кожаных креслах, и молчание становилось тягостным. Не дождавшись, чтобы его угостили, Палму сунул в рот свою трубку и, не спросив разрешения, зажег ее. С ней он чувствовал себя увереннее.

Раскурив трубку и выпустив пару раз дым, он с укором посмотрел на меня. Но я был нем как рыба. Я тоже мог быть упрямым: разговор должен был начать он – так я считал. К тому же, признаюсь, мне решительно нечего было сказать майору, и, сколько я ни ломал голову, на ум ничего не приходило.

– У нас вот какое неприятное дело, майор Ваденблик, – наконец решился Палму. – Вы, вероятно, читали в газетах об убийстве на Обсерваторском холме некоего Фредрика Нордберга, астронома, в ночь на тридцатое сентября. Зверское убийство старого человека.

Майор бесстрастно посмотрел на Палму.

– Ну да, молодежные группировки, битники, – припомнил он и, подойдя к двери, заметил: – Лучше закрыть дверь.

Не обращая внимания на выпачканные маслом руки, он плотно закрыл дверь и даже повернул в замке ключ. Я заметил, что Палму напрягся. Дым из его трубки столбом взметнулся к потолку.

Когда майор вернулся на свое место, Палму сказал Кокки каким-то незнакомым, строгим тоном:

– Открой свой портфель, Кокки, и предъяви улики.

Я насторожился и подался вперед. Фотографию с отпечатками ботинок я узнал сразу, но затем, к моему изумлению, Кокки достал книжку Нордберга – эфемериды, то есть таблицы с указаниями положений звезд на небе в определенные дни. Я сам из любопытства листал ее, но никаких пометок там не обнаружил.

– Битники тут ни при чем, – жестко сказал Палму. – Один человек, высокого роста, рылся в квартире Нордберга сразу после убийства. Вот следы его ботинок, оставленные на полу в туалете.

Майор равнодушно посмотрел на фотографию, выполненную один к одному, вытянул свою ногу и сравнил.

– Одинаковый размер, – хладнокровно сообщил он.

– Тогда, может быть, вы сумеете, майор Ваденблик, объяснить вот это? Этого убийца не заметил.

Я не мог сдержать свое любопытство, подошел и заглянул майору через плечо. Действительно, напротив даты девятого сентября, на полях, бледным карандашом, но характерным старческим почерком было записано: «М-р Ваденблик 3 500 000 мк.». А напротив тридцатого сентября: «В-блик 1 500 000 мк. 24.00».

Я сел на место и пристально посмотрел на Палму и Кокки. Но на их лицах ничего прочесть было нельзя. Конечно, на первый взгляд, это был почерк Нордберга. Несомненно. Но я ведь не эксперт. С другой стороны, я не мог поручиться, что не проглядел эти записи, когда листал книгу первый раз. В нашей группе, между прочим, есть специалист и по подделкам. А я всегда призывал работать сообща, в тесном сотрудничестве. Но в данном случае они с сотрудничеством, по-моему, перестарались.

Однако майор и глазом не моргнул.

– Ну и что? – равнодушно спросил он.

Кокки спокойно вытащил из портфеля две фотографии с отпечатками пальцев и с вежливым поклоном протянул их майору.

– Пожалуйста, сравните их, майор, – еще вежливее предложил Палму. – Посмотрите внимательно. У нас есть время, мы не торопимся. Это ваши отпечатки. Вот эти мы получили, когда были здесь прошлый раз, – мы не решились утруждать вас, майор, обычной процедурой их снятия. – Палму ткнул трубкой, норовившей погаснуть, в другую фотографию: – А вот эти из туалета господина Нордберга.

– Но… – начал было я, да вовремя догадался прикусить язык.

И все же Палму, по-моему, зашел слишком далеко. Никаких отпечатков в туалете не находили, и было глупо предполагать, что майору могло так приспичить. То есть что у него не было времени проделать всю операцию в перчатках.

Майор без интереса повертел в руках фотографии, и едва заметная хмурая ухмылка появилась на его бесстрастном лице. Он наклонил голову и подтвердил:

– Ну да. Я туда заходил. Проверял, не оставил ли этот чертов шантажист какой-нибудь записки. Напрасно потратил время. Старик вел себя честно: унес тайну в могилу, как и обещал. А эту книжку я не догадался посмотреть.

– Так вы – вы признаетесь?! – в полном изумлении воскликнул я.

– Именно, – подтвердил майор словно с облегчением. – Не люблю скрытничать. Все, что делаю, делаю открыто. Для меня это было очень неприятно: красться среди ночи, как какому-то вору. Я имею в виду – в его квартиру на Матросской.

Майор Ваденблик поднялся, вынул из кармана ключи и направился к солидному сейфу, стоявшему в углу. С томительным скрипом тяжелая дверца открылась.

Закрыв сейф, майор размеренным шагом вернулся к столу. С конвертом в руках. Большим желтым конвертом.

– Пожалуйста, судья, – протянул он его мне.

Ага, значит, он все-таки понимал, кто здесь главный! На конверте было напечатано: «Для полиции». Я вскрыл его и развернул сложенный вдвое лист. И с вытаращенными глазами стал читать:

«Я, нижеподписавшаяся Анникка Ваденблик, в девичестве Мелконен, добровольно признаюсь, что в припадке гнева вытолкнула из окна свою единокровную сестру Майре, находившуюся в состоянии опьянения. Мой поступок был вызван тем, что сестра, используя оскорбления и лживые заявления, пыталась разлучить меня с моим мужем, майором Ваденбликом, с которым мы сегодня сочетались браком.

Мой муж был очевидцем происшедшего, но не осудил меня. Мы находимся с ним в связи уже несколько лет.

Некий господин Нордберг также оказался случайным свидетелем происшедшего: он наблюдал случившееся в телескоп с Обсерваторского холма. В августе он начал нагло шантажировать моего мужа, требуя пять миллионов марок и обещая сохранить все в тайне («унести тайну в могилу»). К сожалению, мой муж ничего не сообщил мне, не желая меня волновать. Несмотря на многие трудности, он достал три с половиной миллиона марок и заплатил шантажисту, надеясь, что тот удовлетворится этой суммой.

В то время, когда муж находился в имении, в конце сентября, шантажист позвонил мне и потребовал еще полтора миллиона марок. Я не решилась сообщить об этом мужу и сняла деньги со своего счета, чтобы отнести их Нордбергу, который должен был ждать меня на Обсерваторском холме в полночь того же дня, когда было назначено заседание правления в ресторане «Кяпи». Воспользовавшись разгоревшимся спором, я ушла до окончания заседания. Я боялась идти ночью в парк и захватила с собой, не сказав мужу, его резиновую дубинку, оставшуюся у него с времен войны и хранившуюся в ящике письменного стола.

Из слов шантажиста мне стало ясно, что мой муж, ничего не говоря мне, уже заплатил ему более крупную сумму. Наглый старик пытался оправдать свое вымогательство тем, что его племянница якобы повела себя легкомысленно и теперь ей нужно покупать квартиру. Я поняла, что наше благополучие и счастье находятся в опасности и что мы никогда не избавимся от вымогательств этого человека.

Я пришла в исступление и ударила его по голове дубинкой. Потом оттащила в кусты и в слепой ярости принялась бить его по лицу дубинкой и пинать ногами.

За этим меня застал мой муж, который еще прежде заметил мое возбужденное состояние и тайно последовал за мной на Обсерваторский холм, предчувствуя беду. Он не смог предотвратить мои действия, но понял, что они были совершены в припадке гнева, ибо подверженность таким припадкам – наша наследственная черта. Желая избавить меня от последствий содеянного мною, он набросил на тело пальто и, чтобы труднее было опознать убитого, выбросил все из его карманов в одну из урн в парке.

Желая защитить меня, он взял ключи старика и пошел в его квартиру, чтобы проверить, не оставил ли тот какой-нибудь записки, свидетельствовавшей о происшедшем.

Но вот к нам в дом явились вы, полицейские, словно жуткие ищейки, и мои нервы сдали. Я поняла, что в моей жизни больше никогда не будет ни одной спокойной минуты. Мое единственное счастье – наше сегодняшнее бракосочетание. Но я не хочу губить жизнь своего мужа, хотя он и уверяет, что со временем все забудется. Поэтому мне придется искупить свой поступок единственно возможным способом.

Я пишу это, пока муж спит. Завтра я прыгну в море с выступа скалы – такого же высокого, как окно, из которого выпала Майре.

Я оставляю свое признание в конверте, адресованном полиции, на таком месте, где муж его наверняка найдет. Пусть он решит, как с этим поступить, и простит меня за все хлопоты, которые я ему доставила».

На этом текст заканчивался. Ясное и недвусмысленное признание. Внизу стояли дата и подпись Анникки Ваденблик.

Молча я протянул документ Палму. Он начал медленно читать. А я новыми глазами посмотрел на майора Ваденблика. Твердое лицо, жестокие глаза. Увы ему! Современный мир не терпит гордецов, наперекор всем живущих по своей воле. Сплетни, зависть, клевета. В конце концов, что я знаю о майоре Густаве Эрике Ваденблике? А он, что ни говори, отличился на войне, имеет много наград, восстанавливает обветшавшее родовое имение…

Майор сидел за столом, не подымая глаз. Мужественный человек, скрывающий свои чувства. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Пока Палму читал, он аккуратно повесил на место вычищенное ружье и достал карабин. Но разбирать его не спешил, просто положил на стол перед собой. Бывают такие тяжелые минуты в жизни… Хотя тогда я еще не подозревал, какой тяжелой окажется эта минута для майора.

Палму наконец дочитал, сложил бумагу и с отсутствующим видом сунул ее во вскрытый конверт. Наморщив лоб, он уставился в пол. Попытался затянуться, но трубка его совсем погасла.

– Это ее собственная подпись, можете не сомневаться, – язвительно заметил майор, прервав молчание. – У вас наверняка есть графолог – проверяйте! Это вы, проклятые ищейки, довели Анникку до самоубийства! Я любил ее. Берег и взял бы все на себя и никогда никому не показал бы эту бумагу!

– Да-да, это полное признание, – благожелательно согласился Палму. – Однако вы забыли о фундаменте. – Майор шевельнулся и взял со стола карабин. Палму тем временем продолжал: – Я говорю о краеугольном камне, который строители по глупости заложили в основание. Мы ведь ищейки, майор!

И Палму беспечно наклонился, чтобы выбить трубку о каблук. В ту же секунду карабин в руках майора выстрелил. Пуля пролетела над головой Палму ровно в том месте, где только что находился его лоб. Раздался сухой щелчок: пуля угодила в дерево.

В следующую секунду я выхватил свой пистолет и держал его наготове. И при первой попытке майора перезарядить ружье, я выстрелил ему в локоть. Для меня было очевидно, что было совершено покушение на жизнь комиссара, хотя я, клянусь, ни сном ни духом не ведал, что Палму такого уж особенного сказал.

Майор Ваденблик даже не охнул. Он просто выпустил из рук карабин и зажал локоть.

– Какого черта! Вы что – с ума сошли?! – рявкнул он. – Это нечаянный выстрел! Кто-то оставил ружье заряженным. Или этот негодник трогал мое оружие, хотя ему строжайше запрещено… – Он осекся и медленно повторил: – Или этот негодник трогал…

Вдруг, словно подброшенный какой-то силой, он выпрыгнул из кресла. Расширенными глазами он уставился на запертую дверь. Мы, трое, тоже повернулись и посмотрели. Миновавшая Палму пуля угодила прямо в нее и оставила там уродливую дырку.

Майор медленно, как во сне, двинулся к двери. Его раненая рука плетью висела вдоль тела. Мы поднялись следом. По-прежнему так же медленно он повернул в замке ключ и открыл дверь. На полу в коридоре лежал двенадцатилетний Эрик Ваденблик, сын своего отца, – с пробитою пулей головой. Висок был раздроблен и залит кровью. Он не успел даже вскрикнуть. Майор рухнул на колени.

– Мой мальчик! – простонал он.

Он попытался встряхнуть сына, потом прижал его безжизненную голову к своей груди. Несгибаемый майор низко наклонился над ребенком, и слезы закапали из его глаз. Майор Густав Эрик Ваденблик плакал. Может быть, впервые в своей взрослой жизни. Впрочем, этого знать я не мог.

Но плакал он недолго.

– Ну, смотрите, чего вы добились! – прошептал он с искаженным от горя и ненависти лицом. – Помогайте!

Он не мог сам поднять мальчика. Я взял его на руки и перенес в зал на диван. Помочь ему уже никто на земле не мог, но Кокки все же позвонил по телефону и вызвал муниципального врача. В любом случае тот требовался майору – чтобы заняться его локтем. Портреты предков с равнодушными лицами взирали на нас со стен.

– Мой мальчик, мой мальчик! – хрипло повторял майор. – Все кончено, теперь все равно… Ему я хотел передать цветущее и богатое имение. Как это делалось прежде, в старину. Чтобы он стал владельцем родовых земель. И заводов Мелконена тоже… Пусть все остальные живут так, как могут, – мы, Ваденблики, живем так, как хотим… А теперь его нет… – Он обернулся к нам и в бешенстве прокричал: – Какого черта! Проклятые легавые! Вы так ничего и не поняли! Теперь мне все равно… Это он, мой мальчик, мой сын, положил начало всему. Неужели вы до сих пор не поняли?! Это он кинул зажженную сигарету Майре в постель. Он всыпал горсть пилюль в рот мачехи и улизнул, пока она была еще в полубессознательном состоянии после укола. Мне пришлось отправить его в поместье, чтобы он не убил ее.

Майор отер лоб, взгляд его скользнул по портретам, висящим на стенах, и он стал успокаиваться. Он взял себя в руки.

– Анникка опередила его, – продолжил он. – Вытолкнула Майре из окна. Это лучшее, что можно было для той сделать.

Ошеломленный, смотрел я на убитого мальчика. И мертвый, он был прекрасен, как ангел. Но душа его знала зло. Я помнил ту ворону. И понимал. И верил майору.

Но еще больше меня ошеломило то, что Палму как ни в чем не бывало сунул в рот свою трубку и сказал:

– Вернемся все же к делу. Подлинность подписи я не собираюсь оспаривать. У меня нет никаких сомнений, что госпожа Анникка подписала бы все, что вам понадобится, даже чистый лист бумаги. – Он повернулся к нам и скомандовал: – Теперь идем! Поднимем на воздух Орлиное гнездо майора и посмотрим, что лежит под фундаментом! – Палму метнул взгляд на майора, выронил трубку и рявкнул: – Кокки! Держи!

От нервного напряжения я оцепенел. Но Кокки среагировал мгновенно и успел перехватить здоровую руку майора, собравшегося кинуть в рот капсулу с синильной кислотой. Да, маленькая военная хитрость. Немецкого образца… Откуда только он умудрился достать эту штуку!

И вот только тогда нервы майора не выдержали. Он стал бушевать. Он бесновался, не обращая внимания ни на руку, висевшую плетью, ни на своего мертвого ребенка, лежавшего на диване. Палму пришлось достать из машины наручники и нацепить их майору. Но даже это его не усмирило. А может быть, наконец прорвалась его душевная болезнь, потому что у него на губах выступила самая настоящая пена. В книгах я читал о таком, но никогда прежде не видел. И до конца поверил в то, что такое возможно, только в имении майора Ваденблика, увидев все собственными глазами.

Муниципальному врачу пришлось сделать ему успокаивающий укол, прежде чем заняться рукой. Я не жалел, что ранил его. Нет! Особенно после того, как мы услышали про Синикку. Потому что все началось с нее…

Но не буду забегать вперед. Мы оставили констебля, нашего водителя, охранять врача от возможного нападения со стороны майора, а сами отправились к Орлиному гнезду. Совершать восхождение. Наш взрывник уже совсем извелся, ожидая нас. А я был в таком одуревшем состоянии, что он запросто сунул мне под мышку один из своих тяжеленных свертков. Это меня просто взорвало: я буду всю дорогу тащить сверток! Я, конечно, швырнул его на землю. Вернее – положил. Очень осторожно. Не потому, что испугался, разумеется, нет. Но не к лицу командиру группы таскать свертки! Когда есть Кокки, хочу я сказать.

Постройка за это время выросла как на дрожжах. Работа была в самом разгаре, так что строители смогли нам помочь. Краеугольный камень был заложен на месте будущего очага – под ним, и сверху залит бетоном. О его закладке и торжестве по этому поводу майор нам объявлял еще в прошлый раз, и рабочие подтвердили, что он действительно положил под камень металлический ящичек, как того требует обычай, когда господа строятся.

Так что для начала мы подняли на воздух всю конструкцию. Расчистили место. Все равно майору это убежище уже не могло понадобиться. Строители тоже не протестовали, хотя весь их подряд шел коту под хвост. Но, по их мнению, майор был не из лучших подрядчиков. Они даже развеселились, когда услышали первые взрывы. Все они в свое время воевали.

А наш взрывник работал просто с увлечением. Слишком редко он получал возможность потрудиться вот так всласть. Обычно ему приходилось любоваться плодами чужих рук…

Ну что я могу еще добавить? Под камнем мы действительно нашли жестяной сундучок, в котором лежал плотный лист бумаги с древом рода Ваденбликов. И ключи старика Нордберга. И запачканные кровью ботинки. И конверт, на котором дрожащей рукой Нордберга было написано: «Непременно сжечь после моей смерти». Старик описывал все, чему оказался свидетелем. А именно: что в половине третьего утра майор Ваденблик выбросил из окна ярко освещенной квартиры женщину. Апрельской лунной ночью. Что в дверях появилась Анникка и все видела. Что она пыталась закричать, но майор зажал ей рот, и тут же в комнату ввалились гости. Все произошло в считанные секунды, как писал старик.

Так что без подробного отчета самого майора Ваденблика в общем можно было обойтись. Хотя там он, в частности, сообщал о том, как хладнокровно и преднамеренно совершил убийство шантажиста. Доводил до сведения будущих поколений. Чтобы потомки помнили, что Ваденблики всегда живут так, как хотят, в любые времена. А так, как могут, пусть живут другие… Мы и сделали, что смогли – посадили майора за решетку. Но до сих пор я не знаю, предназначал ли он свои вымазанные кровью ботинки и связку ключей в будущий фамильный музей в качестве экспоната или считал фундамент наиболее надежным тайником. Кто его разберет. Майор Ваденблик – человек хладнокровный.

Разумеется, сначала мы отправили его на операцию, и Палму специально просил хирурга постараться получше починить майору локоть, чтобы ничто не мешало ему трудиться в исправительной тюрьме над превращением камня в щебенку.

Потому что пожизненное заключение он, конечно, получил. Психиатры его не освидетельствовали. Как можно – самого майора Ваденблика! Он, впрочем, тоже не просил об этом. Но, по моему глубочайшему убеждению, разум майора, несомненно, помрачен. Психически здоровый человек таким быть не может, что бы там ни говорили апологеты смертной казни. Так или иначе, но вряд ли майор Ваденблик сумеет при жизни выйти из тюрьмы. И на нем этому роду суждено угаснуть…

Но не думайте, что нрав майора был укрощен. Ничуть! Теперь он стал похваляться своими подвигами и по собственной инициативе рассказал всю историю с Синиккой. Дочкой Майре, если помните. К ней он решил подкатиться сразу после увольнения из армии. Он занимался тогда продажей автомобилей за комиссионные, делом в то время малоприбыльным. К тому же затрагивающим честь. Зато однажды к нему пожаловали Синикка с Майре, интересовавшиеся новыми машинами. С этого начались их совместные катания. Майор – видный мужчина, этого у него не отнимешь, и на женщин действует, как известно, неотразимо. По крайней мере на женщин определенного рода. А тем более на неопытных девочек, искательниц приключений. Так что майор вполне воспользовался предоставившейся ему возможностью и растлил несовершеннолетнюю девчонку. Понуждая ее таким образом выйти за него замуж и надеясь получить доступ к деньгам Мелконена. Старик Мелконен был еще жив в ту пору.

Однако Синикка решила, что она майора хитрее. Маленькая авантюристка! Она как пай-девочка отправилась на прием к врачу, едва заметив, что у нее случилась некоторая задержка в известных делах – надеюсь, вы понимаете, на что я пытаюсь деликатно намекнуть. Кроме того, ведь так положено – посещать врача после изнасилования. А ведь ей не было еще семнадцати! И вот когда они с майором в очередной раз отправились покататься на роскошной яхте Мелконенов и в шуме ветра, треплющего парус, майору уже чудился звон свадебных колоколов, Синикка, торжествуя победу, заявила, что, мол, майор попался, и что на чужой каравай рот не разевай, и не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. И, мол, побаловаться с таким мужчиной она не прочь, но обручаться или выходить замуж – нет, увольте! Никогда в жизни! Хоть умри – не будет! И даже пригрозила, что расскажет все матери и деду, горному советнику Мелконену. Она заметила, что мать поглядывает на майора чересчур нежно! А уж горный советник Мелконен – это с гарантией! – примет меры, чтобы в этой стране майору не светило разбогатеть…

В ответ на ее речь майор Ваденблик, человек действия, схватил девчонку за шкирку и швырнул в море. И для верности еще полавировал вокруг, пока не убедился, что она точно утонула. Затем выбрал подходящий скалистый островок, завалил и потопил яхту, а сам вплавь добрался до него. Наградой ему была слава и горячая благодарность – когда он рассказывал о единоборстве со стихией ради спасения Синикки…

Теперь о Вилле. Вилле пошел добровольцем в автобатальон. Дело об угнанной и разбитой машине слушалось при закрытых дверях. Но Вилле – славный парень! – не был осужден даже условно. Благодаря нашим стараниям. Вот что значит помочь полиции в расследовании серьезного преступления! Арска же получил по заслугам, и тоже не без нашего участия. И не без участия дорожно-транспортной группы. Так что в тюрьму он все-таки попал. Правда, для несовершеннолетних – за что нас со слезами на глазах благодарил его отец. Уже несколько лет, как он не мог справиться с сыном, тот совсем отбился от рук!

Мне тоже жаловаться на жизнь не приходилось. В Копенгаген мы отправились в количестве ста двадцати человек. На самолете. Расходы взял на себя генеральный директор Аарне Мелконен. В том числе и оплату трехдневного проживания в самых шикарных отелях. Вот так-то! Этот человек еще станет горным советником – помяните мое слово! Если, конечно, не умрет скоропостижно от тромба… Съездили мы просто отлично! Впрочем, вы наверняка видели фотографии в газетах. И отзывы…

Да, я забыл сказать о Кайе. Девчонку нам привлечь вообще не удалось: ей оказалось всего четырнадцать лет! Несмотря на соблазнительный свитер и не менее соблазнительную попку в брючках-дудочках.

Я, кажется, уже рассказывал, что Вилле наконец решился и сделал предложение Сааре Похъянвуори. В тот самый день рождения. После того как Алпио сказал им, что теперь государство платит пособие семьям тех, кто отбывает воинскую повинность. Кстати, портной Похъянвуори, узнав обо всем, никого убивать не стал. И даже плакал от радости, выяснив, что Вилле согласен жениться на его падшей дочери. И так поспешно организовал венчание, что Вилле, едва успев выйти из ворот тюрьмы, уже стоял – стараниями папочки – перед алтарем. Зато и папочка, исстрадавшись душою, обещал презентовать в качестве свадебного подарка стиральную машину. Ведь нынешние молодые без машины ну никак! Я хочу сказать, когда они ждут ребенка…