Текст книги "Летописцы отцовской любви"

Автор книги: Михал Вивег

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Я целую его в щеку и сочувственно глажу по руке.

– Мы видимся все меньше, разговариваем все меньше, и, естественно, дальше будет еще хуже, – говорит М. – Если она вот так плюет на меня в тринадцать, что же будет в шестнадцать? Если я действительно стремлюсь к невозможному, зачем тогда вообще стремлюсь? Почему не оборву все?

– Потому что ты ее любишь, – говорю я.

11.

– Позвольте спросить вас: как вообще ваша дочь переносит это? – говорит наш фатер этому разведенному кадру. – Я имею в виду вашу взаимную разлуку?

Мы как раз откушали. Обед протекал в поразительно спокойной обстановке, так что пока я единственный, кто залез под стол, но к этому давно все привыкли. Мать сервирует кофеек с такой осторожностью, что я едва-едва слышу: с одной стороны, она старается не разбить праздничный сервиз, с другой – не сглазить это небывалое совпадение взглядов. Я всем нутром чую, как она силой принуждает себя не идеализировать ситуацию, а принимать ее трезво, без всяких нереалистичных, преувеличенных ожиданий.

– И знаете ли, что самое удивительное? – говорит фатеру ухажер. – Мы обычно спрашиваем, как это переносит она. Почти автоматически все предполагают, что в таких случаях ребенок страдает несравнимо больше взрослого.

Слышу, как он отхлебывает кофе и ставит чашку обратно на стол.

– Но когда вы такого якобы страдающего ребенка попросите поскорее позвонить вам, то он об этом – очевидно, по причине своего страдания – всякий раз забывает. Вы ждете, ждете, но телефон молчит. В конце концов вы не выдерживаете и звоните сами, ибо после двух-трех дней напрасного ожидания это именно вы, кто умирает от тоски и печали, а измученный родительским разводом ребенок как ни в чем не бывало говорит вам: "Привет, папуля, послушай, я могу тебе звякнуть примерно через час? Sorry, но по телику как раз начинается "Беверли-хиллс":

Фатер заразительно смеется.

– Это мне явно кое-что напоминает:

Готов поклясться своими башмаками, что при этом он кидает выразительный взгляд на сестрицу.

– Запомните правило номер один: прежде чем позвонить ей, посмотрите телевизионную программу, – поучает папахен.

Он, факт, лыбится – по голосу слышу.

– А теперь скажите: как эту разлуку переносите вы?

– Сейчас уже лучше. Временами бывает довольно трудно, но иной раз, напротив, очень хорошо. Даже опасно хорошо. Надеюсь, вы понимаете меня.

– Да, понимаю, что вы имеете в виду.

Минутная тишина.

– Но с чем действительно я не могу смириться, так это с тем, что вижу ее так мало. Так отчаянно мало.

– Раз в неделю во второй половине дня и каждый второй уик-энд, – говорит фатер со знанием дела.

– Именно так.

– С Ренатой у меня было точно так же – правда, Рената?

– Да, папенька, – говорит сестрица голосом Адины Мандловой. – Вы совершенно правы, папенька.

– Кое-чем поделюсь с вами, – говорит этот отвергнутый отец с пылом. – Да, я вижу свою дочь крайне мало, но верю, что, невзирая на это или скорее даже поэтому, я парадоксально в большей мере отец, чем неразведенные отцы, которые могут видеть своих дочерей, когда им заблагорассудится.

Похоже на то, что наш фатер серьезно призадумывается над такой премудростью.

– Вы так считаете?

– Да. И по двум причинам. Первая: ты ценишь эти неожиданно подаренные редкие часы, которые можешь провести с ней, и проживаешь их, стало быть, гораздо интенсивнее и как бы осознаннее. И вторая: в течение тех дней, которые вынужден прожить без нее, тоска активизирует поразительное множество воспоминаний о том времени, когда вы жили вместе. Ты можешь вдруг вспомнить, как впервые купал свою дочь в белой пластиковой ванночке в ромашковом отваре и едва дышал, боясь, как бы это мокрое маленькое тельце не выскользнуло из рук. Или как несколькими годами позже в песочнице она с этаким

шаловливым прерывистым смехом сыпала песок тебе в волосы:

Он вдруг замолкает.

Эта тишина наверху за столом длится вроде так же долго, как и в тот раз, когда сестрицын фотограф начал сервировать к кофейку ее кошечку.

Я зашкаливаю и высовываюсь из-под стола: этот разведенный крендель многократно прокашливается, а наш папахен без передыху кивает головой, точно какой придурок.

– Похоже, вы двое долго искали друг друга, покуда нашли, – обалдело говорит сестрица.

Ее меланхоличный любарь раз-другой пробует улыбнуться, но хрен у него получается.

– Погляди на них, – говорит сестрица матери.

Вид у нее такой, будто ее обсморкали, но мы-то знаем, что реально она счастлива.

– Я хотел только сказать, что и разлука с ребенком неожиданно может обернуться своей хорошей стороной, потому что в тебе оживают воспоминания, которые, возможно, не будь этой разлуки, были бы навсегда похоронены, объясняет этот ее boy-friend.

Фатер наклоняется к нему так резко, что под столом въезжает в меня коленями.

Видеокамера! – гудит он победоносно. – Только она сохраняет для вас все воспоминания! Если вам интересно, я могу вам показать несколько довольно забавных:

– Нет!!! – вопим мы с сестрицей и матерью почти в один голос.

В конце концов дело ограничивается коробками с фото, что в отличие от нас фатер считает вполне приемлемым компромиссом. Они смотрят их едва ли не час. В конце концов хахаль вытаскивает портмоне и демонстрирует матери и отцу несколько фоток своей дочери.

– Красивая, – мгновенно реагирует мать. – Даже слишком красивая.

И тут же с ходу устанавливает сходство – дело известное!

Я заглядываю ей через плечо. Ну факт, я и не ждал другого: хоть и не уродка, но абсолютно нормальная тинейджерша, каких тринадцать на дюжину встретите с утречка перед любой девятилеткой.

Мать передает фотки сестрице, которая тотчас не глядя сует их фатеру.

– Я их уже видела, – говорит она. – Он показывает их каждому встречному: почтальонше, таксисту: и даже совсем незнакомым людям, которые подсядут к нему в кабаке:

Одному таксисту, – оправдывается гордый отец. – Он вез меня в аэропорт. Я в тот день улетал на два месяца в Америку и был в несколько сентиментальном настроении:

– Ой, накажи меня Бог, – говорит наш фатер, глядя на фото, – думаю, вас ждут нелегкие времена.

– И билетершам в кино! – добавляет сестрица.

Одной билетерше!

Хахаль прячет фотки назад в портмоне.

– Так что же? – неутомимо поддерживает разговор фатер. – Вы собираетесь с ней куда-нибудь в отпуск?

– Да. То ли на Крит, то ли в Истрию. Выбор за ней.

– Нормально, – говорит фатер, усмешливо взглядывая на сестрицу. – По крайней мере, не будете отвечать за то, что там нет мороженого "стракателлы", а на пляже – тобоггана.

– И что на дискотеке нет лазеров, – добавляет мать.

– Ну, это вы сочиняете! – протестует сестрица. – Такой избалованной я не была.

Мать улыбается фатеру, как в былые времена.

Но фатер тут же типа серьезнеет.

– Вы едете втроем? – спрашивает он.

– Ни в коем случае, папочка, – говорит сестрица. – Время, когда я буду представлена его дочери, еще не наступило.

– Правильно, – говорит фатер. – Такие вещи с бухты-барахты не делаются. Рената все может понять, а ребенок – нет.

– Мне тоже вроде так кажется, – говорит сестрица матери, а сама зубы скалит.

– Но позвольте дать вам совет: только не в Болгарию, – продолжает фатер. Естественно, если не хотите, чтобы пьяные немцы бросали в вашу дочь пивные бутылки.

– Пустые банки, – уточняю я.

– Потрогай, – говорит сестрица и подносит руку хахаля к соответствующему месту на голове.

– В Истрии, натурально, тоже красиво, – продолжает фатер. – Взять хотя бы эти старинные узкие улочки в Поречье, эти мелкие лавчонки:

– И галерея! – восклицает мутер.

– И галерея. Несомненно ей бы понравилось. Но есть одна существенная проблема.

Он делает обычную драматическую паузу, и мы все как идиоты послушно ждем, когда же его благородие фатер соизволит осветить нам эту проблему.

– Тобогган. Там должен быть тобогган. Если не будет тобоггана, тринадцатилетняя девочка там заскучает. Взвесьте все.

– В этом что-то есть, – послушно все взвешивает этот меланхолик.

12.

Два дня стоит такая жара, что послеполуденную сиесту мы предпочитаем проводить в наших комнатах с кондиционерами. Естественно, Кроха, Синди и я – в одной, отец, братец и М. – в другой. Посещения, конечно, не возбраняются. Наш отдых явно напоминает школьный лагерь: мальчики навещают нас в нашей комнате, и мы, девчонки, играем с ними в разные настольные игры. Вчера, например, мы играли в "монополию": текст был на чешском, и для Синди это оказалось несколько затруднительным (попробуйте-ка перевести словосочетание поле с заселенной недвижимостью и вы поймете почему).

Сегодня мы все читаем: я – роман "Обряд" индейской писательницы Лесли Мармон Силк; не сказала бы, что он потрясает меня, но иногда натыкаешься там на занятные вещи: "Я сочинил историю, которая должна была придать всем силы."

В последние две-три недели перед нашим отпуском мама стала приглашать на воскресные обеды не только отца и братца, но и М.

– Ну как дела с дочкой? – всякий раз таким вопросом встречает его мой отец.

– И не спрашивай, Карел. Мы вдребезги рассорились.

– Она что, не пришла на свидание?

– Нет, пришла, – говорит М. насупившись. – Пришла: Но, знаешь, что у нее было на губах? Синяя помада.

Я прыскаю со смеху. Отец серьезно качает головой.

– Синяя, Карел! Ты только представь себе! Она была похожа на труп. В буквальном смысле. Люди оглядывались на нас. Нет, знаешь, на кого она была похожа? Скажу тебе: на потаскушку.

Отец с пониманием качает головой.

– К сожалению, я так ей и сказал, – признается М.

Отец горестно цокает.

– Ошибка, – замечает он. – Колоссальная ошибка.

– Знаю, но пойми: не удержался.

– А она что? В слезы? Рассердилась?

– Сперва рассердилась. Демонстративно вытерла рот белоснежным чистым платком. Тут-то я и заметил, что у нее совершенно черный лак на ногтях. А на среднем пальце какая-то татуировка.

– О Господи!

– Татуировка, Карел! – восклицает М. – Понимаешь? Ей тринадцать – и татуировка! Никогда, понимаешь, никогда не смогу смириться:

Отец опять молча кивает.

– Потом, правда, выяснилось, что это всего лишь переводная картинка, но я уже успел повысить на нее голос.

Опять молчаливые кивки:

– Сказать по правде, я стал орать на нее.

– Она, конечно, разревелась?

– Конечно разревелась.

– Вырвалась от тебя и уехала домой?

– Вырвалась от меня и уехала домой.

История повторяется.

– Как ты думаешь, Карел, что мне делать?

Отец думает.

– Позвони ей и скажи, что ты сожалеешь. Извинись.

– Это нужно?

– Сделайте так, – вступает в их разговор мама. – Мы иногда думаем, что наши дети замечательные и что только под чьим-то дурным влиянием вызывающе одеваются, красятся или слушают дурацкую оглушительную музыку. Все это не так. Все это неотделимо от них – это их одежда, их макияж, их музыка. Это они какие есть.

– Железно, – усмехается братец. – Это мы какие есть. Это наше скурвленное поколение.

– Сегодня не Рождество, – напоминает отец автоматически.

– И когда мы их упрекаем, что они надели на себя нечто, на наш взгляд, несносное, или что их любимый хит совершенно дурацкий, они понимают это обычно так, что тем самым они тоже глупы и несносны.

М. внимательно слушает мою мать.

– Позвони ей и скажи все, – советует мой отец.

М. идет к телефону и с отчаянным видом набирает номер.

– Это я, Кроха. – Голос у него совершенно другой – со мной он разговаривает иначе. – Послушай, я очень сожалею, что так получилось.

– Я имел в виду совсем не то, – шепотом подсказывает ему мой отец.

– Я имел в виду совсем не то, – говорит М.

Кроха что-то отвечает.

По выражению лица М. ясно, что его извинения благосклонно приняты.

Минутой позже он уже непринужденно беседует – я даже узнаю его голос.

Мой отец удовлетворенно кивает.

– Ты уже пообедала? Что же ты ела? Вареную брокколи? Без ничего? И это ты называешь обедом?!

Отец вскакивает и закрывает ладонью трубку.

– Пищу не критиковать! – настойчиво шепчет он.

– Я пошутил, – быстро говорит М. – Брокколи – это нормально.

Он еще с минуту-другую говорит, потом начинает прощаться:

– Ну будь здорова, любонька. Посылаю воздушный поцелуй.

Он чмокает губами в воздухе и вешает трубку.

– Я клятвенно обещаю, что детей у меня никогда не будет, – кисло говорит братец.

Вспоминаю. Пишу. Читаю.

Вдруг меня начинает мучить жажда, но в холодильнике пусто, хотя только сегодня утром я купила три литровые бутылки минеральной воды! Меня охватывает какое-то глубокое раздражение, усталость от всего этого отпуска.

Пытаюсь подавить свое раздражение.

А что еще нам остается?

– Пойду куплю прохладительного, – восклицаю как можно веселее. – Говорите, кому что!