Текст книги "Гений Сталин. Титан XX века (сборник)"

Автор книги: Михаил Ошлаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Разумеется, мотивы у каждого человека, вынужденного поддаться шпиономании, были разными: кто-то проклинал врагов народа только из боязни быть заподозренным в лояльности к ним, другие делали это вполне искренне, свято веря в священность происходившей борьбы.

Однако много было и таких, кто надеялся на волне репрессий сделать карьеру, выгодно пристроиться, пролезть в органы власти. Они-то как раз разжигали истерию совершенно намеренно, терроризировали при помощи нее начальников и запугивали окружающих. Новое племя паразитов и троцкистов алчно, давя все на своем пути и не боясь никакого наказания, бросилось во власть.И кто знает, может быть, наивной и идеалистической была на самом деле вера Сталина в то, что от «плохих людей», от подлецов и карьеристов можно избавиться репрессиями? Ответ на этот вопрос история еще не закрыла.

1937-й. Почему Сталин не помешал? Перед бурей

Итак, конфликт между Сталиным и бюрократическим аппаратом, назревавший в связи с началом политических реформ в стране, готов был перейти в стадию открытого противостояния.

Основными противниками Сталина в этой борьбе становились практически всесильные в своих регионах на тот момент секретари областных, краевых и республиканских комитетов партии. О степени их автономности, о том, насколько Сталин мог контролировать процессы на окраинах державы, свидетельствует полемика, развернувшаяся в сентябре 1937 года на страницах «Правды» между редакцией, устами которой говорил Сталин, и ЦК КП(б) Киргизии.

Еще 5 сентября 1937 года «Правда» опубликовала статью под названием «Буржуазные националисты», в которой прямо обвинила председателя Совнаркома Киргизии Исакеева и наркома земледелия Есеноманова в перерождении и национализме. Казалось бы, прочтя такую статью в «Правде», руководство республики обязано было безжалостно разгромить гнездо националистов, традиционно перевыполнив при этом план и ударно отрапортовав. Однако прошло восемь дней, прежде чем «Советская Киргизия» поместила малюсенькую заметку о выведении Исакеева и Есеноманова из состава бюро республиканского ЦК. В ответ на это 13 сентября «Правда» разразилась резкой и явно раздраженной статьей, в которой угадывается заказ, а возможно, и авторство Сталина. В частности, «Правда» писала:

Статья «Правды» не нашла надлежащего большевистского отклика в ЦК КП(б)К. Республиканская газета, «Советская Киргизия», опубликовала передовую, в которой бесстыдно, наперекор очевидным фактам, пишет, будто новое руководство (имеется в виду нынешний ЦК КП(б)К) имеет достижения в разоблачении контрреволюционных националистов. Статью редактировал первый секретарь ЦК КП(б)К тов. Аммосов, и эта дипломатическая концепция принадлежит ему.

Статья в корне ложная. Напечатание ее выдает с головой редактора газеты А. Целинского, который, видимо, находится на поводу у националистов. Если он не выправит немедленно линию газеты, не может не встать вопрос о его партийности…

С поразительной наглостью продвигали националисты друг друга. Даже Айльчинова, который превратил ЦИК Киргизии в приют контрреволюционных националистов, трижды пытались протащить в руководящие партийные органы. Дважды голосовали его кандидатуру в члены, а затем в кандидаты ЦК КП(б)К. Партийный съезд провалил его три раза, ему удалось войти лишь в ревизионную комиссию.

…Усиленно навязывали они партийному съезду кандидатуру националиста Айтматова. В Киргизии его хорошо знают – когда он был секретарем Ошского райкома, то активно стягивал к себе в район и защищал провалившихся в других местах националистов. А т. Аммосов выступил на съезде в защиту Айтматова.

Протаскивая своих людей, националисты также заметали следы. Секретарь Ошского райкома Булатов выступил на съезде с речью в защиту исключенных из партии националистов Абдулаева, Малебаева и других. Чтобы не оставалось улик, он потом изъял из стенограммы изобличающие его страницы. Кто такой Булатов? Сподвижник матерого контрреволюционера Абдрахманова, человек, пользовавшийся поддержкой и покровительством этого гнуснейшего шпиона. Подлог Булатова остался до сих пор нераскрытым. Эти примеры показывают, как велика была активность националистов на съезде. В результате ЦК КП(б)К оказался засоренным буржуазными националистами.

ЦК КП(б)К выдвинул на работу наркома земледелия вместо Есеноманова второго секретаря ЦК КП(б)К Джиенбаева. Но кто не знает в Киргизии Джиенбаева? Это – ретивый сподручный злейшего контрреволюционера Абдрахманова и разоблаченного троцкиста Белоцкого. «Джиенбаев окружил Абдрахманова почетом как своего вождя», – сказано в материалах уполномоченного Комиссии Партийного Контроля. Джиенбаев активно защищал террориста Стамблера. Он послал в Москву личное ходатайство за него. Он тесно связан с семьями сосланных врагов народа. Недавно Джиенбаев устроил на даче семью сосланного Таичинова.

Убрав из Наркомзема одного националиста – Есеноманова, ЦК КП(б)К ставит на его место другого – Джиенбаева. Даже малоустойчивая первичная организация наркомата, и та запротестовала, потребовала от ЦК КП(б)К пересмотреть решение, давала отвод такому «наркому». Разве это не позорит поведение ЦК КП(б) Киргизии? Любопытно, что на пост представителя Киргизской республики при Президиуме ВЦИК выдвинут сейчас наркомсовхозов. Его привез в свое время из Казахстана в Киргизию шпион Абдрахманов. Абдрахманов помог Булатову вступить в партию, а затем все время выдвигал на ответственные посты.

Вне зависимости от того, были виновны в чем-либо указанные в статье лица или нет, бросается в глаза, что Сталин не мог отдать приказ исключить такого-то из партии или арестовать другого, а вынужден был вести полемику с руководством Киргизии на газетных страницах! А ведь ЦК компартии Киргизии был отнюдь не самым влиятельным партийным органом в СССР. Можно представить себе, какая степень автономности, какие огромные права имели другие, более заслуженные и уважаемые комитеты и их секретари, насколько роль Сталина и его реальная власть отличались от того, что мы привыкли себе воображать.

Разумеется, нельзя утверждать, что все члены ЦК – секретари обкомов были сплошной темной массой, представителей которой Троцкий называл «совбурами» – советскими буржуями, способными замечать непролетарское поведение у кого угодно, кроме себя.

Напротив – многие из них были по-своему преданы революции и коммунистическим идеалам, однако объективно превратились во врагов России, встав на пути ее развития. Действительно, именно под их руководством Советским Союзом были достигнуты значительные успехи в экономическом развитии, заложена база для реформирования Красной Армии. Однако свою ставку в жизни эти люди сделали еще в начале 1920-х годов, когда безжалостно расправлялись со всяким инакомыслием. За годы мирного строительства руководители регионов и их аппараты испортили отношения со всеми слоями общества – рабочие связывали с промахами местного начальства проблемы в снабжении товарами, крестьяне были до крайности озлоблены на них за раскулачивание, священники – за бездумную борьбу с религией и т. д. В ситуации, когда партийная власть непременно легализовалась избранием в Советы, свободные выборы становились приговором местным аппаратам, и, следовательно, срыв сталинской государственной и конституционной реформы стал для бюрократии вопросом личного выживания.

Первоначальный замысел Сталина состоял в том, чтобы, используя демократические методы, при помощи Конституции и новых выборов одновременно убрать все старое руководство. Прими секретари обкомов это завуалированное предложение Сталина об отставке, и ни один волос не упал бы с их голов – тихо и спокойно работали бы они заведующими заготконторами и послами в Африке до 1970-х годов. Более того – наша страна не споткнулась бы о 1937 год, она могла развиваться гораздо более органично, не было бы пролито столько крови.

Однако аппарат не откликнулся на предложение Сталина. Ни один из региональных большевистских царьков не поднялся на ЦК и не сказал: «Знаете, я уже отстал от жизни, не хватает образования. Прошу перевести меня на более спокойную работу». Можно не сомневаться, что такого человека Сталин никому бы потом в обиду не дал.

В конце ноября 1936 года VIII Чрезвычайный съезд Советов проголосовал, наконец, за новый основной закон страны. Вместе с тем партийной бюрократии удалось сорвать принятие новой избирательной системы. Съезд Советов ограничился принятием резолюции, предполагавшей поручение ЦИКу СССР разработать и утвердить положение о выборах в Верховный Совет СССР и установить их сроки. Бюрократия выиграла время для нанесения ответного удара.

Теперь региональные руководители спешили действовать, пока избирательный проект Сталина не воплотился в реальность. Действовать же они были приучены только в одном ключе, преодолевая любые трудности путем их устранения с помощью репрессий.

Еще в ходе обсуждения новой Конституции региональные руководители – члены ЦК принялись в духе всеобщего массового психоза нагнетать обстановку, засыпая Политбюро заведомо ложными докладами об обострении классовой борьбы на местах.

Так, в ходе октябрьского пленума ЦК 1936 года они подвергли Сталина настоящему организованному давлению, по сути предъявив ему ультиматум – если к выборам будут допущены спецпереселенцы, попы и другие «враги», к власти могут прийти противники социализма. Открыто выступить против такого убеждения всего ЦК означало бы для Сталина принять сторону врагов советской власти, противопоставить себя узурпированной бюрократией воле партии.

Сталин знал, что альтернативу его проектам аппарату уже предложил Троцкий, уверенный в необходимости изменения избирательной системы по существу только после победы коммунизма, что гарантировало бы пожизненные права аппарата на власть. Троцкий писал:

Само по себе уравнение политических прав рабочих и крестьян может и не нарушить социальной природы государства, если влияние пролетариата на деревню достаточно обеспечено общим состоянием хозяйства и культуры. В эту сторону должно несомненно вести развитие социализма. Но если пролетариат, оставаясь меньшинством народа, действительно перестает нуждаться в политических преимуществах для обеспечения социалистического курса общественной жизни, значит, самая потребность в государственном принуждении сходит на нет, уступая место культурной дисциплине. Отмене избирательного неравенства должно было бы в таком случае предшествовать явное и очевидное ослабление принудительных функций государства. Об этом, однако, нет и речи ни в новой Конституции, ни, что важнее, в жизни. Не менее знаменательно введение тайного голосования. Если принять на веру, что политическое равенство отвечает достигнутому социальному равенству, то загадочным представляется вопрос: почему же в таком случае голосование должно отныне ограждаться тайной? Кого, собственно, боится население социалистической страны и от чьих покушений требуется защищать его? Старая советская Конституция видела в открытой подаче голосов, как и в ограничениях избирательного права, орудие революционного класса против буржуазных и мелкобуржуазных врагов. Нельзя допустить, что ныне тайное голосование вводится для удобств контрреволюционного меньшинства. Дело идет, очевидно, о защите прав народа. Кого же боится социалистический народ, не так давно сбросивший царя, дворян и буржуазию?

Разумеется, аппарату импонировала подобная позиция, и он был твердо намерен свести, в конце концов, сталинские проекты именно к варианту Троцкого.

Ответный удар троцкистов

В этой непростой ситуации в Москву пришла знаменитая телеграмма от секретаря Западно-Сибирского обкома партии Р. И. Эйхе с требованием санкционировать репрессии против затаившихся врагов. Спустя несколько дней аналогичные требования хлынули потоком из всех областей, краев и республик Советского Союза. Демонстрируемое при этом секретарями единство было грозным предупреждением Сталину.

В число «враждебного элемента», подлежавшего репрессиям, включались бывшие кулаки, «церковники и сектанты», бывшие репрессированные по политическим мотивам, бывшие активные участники антисоветских вооруженных выступлений, бывшие члены антисоветских политических партий (включая националистов – грузинских меньшевиков, армянских дашнаков, азербайджанских мусаватистов и пр.), бывшие белогвардейцы и уголовники.

Однако на деле региональная партийная элита и ее безграмотные прихлебатели спешили прежде всего уничтожить молодых и образованных специалистов. Характерный пример такого преступления приведен в фильме «Добровольцы», где старый начальник, горлопан и демагог, пытается расправиться с Николаем Кайтановым.

Так начался тот самый 1937 год.

Вполне естественно, что осуществить задуманные репрессии региональные руководители не могли без самого активного участия органов НКВД и их нового шефа Николая Ивановича Ежова. Обладатель недоброй памяти «ежовых рукавиц», бесспорно, остается не только самой темной, но и самой загадочной фигурой нашей современной истории.

Существует версия о том, что, будучи сам в прошлом секретарем обкома, Ежов поддержал репрессивный почин своих недавних коллег из чувства корпоративной общности. Однако история того, насколько безжалостно и люто расправлялся он с людьми самого различного положения, включая своих бывших коллег и товарищей, делает маловероятным предположение о том, что нарком включился в репрессии только из чувства «биографической нежности» к партийному аппарату.

Надо учитывать, что к моменту прихода Ежова в НКВД в его центральном аппарате всецело царили методы работы, установленные при Ягоде. Руководство НКВД умело делать только одно – арестовывать и выбивать показания. К началу 1937 года у высших чекистов сложилось ложное впечатление о том, что спрос на репрессии будет только возрастать и что, следовательно, наступило их, «чекистов», время. Впав в эту иллюзию, руководство НКВД определенно сорвалось с тормозов, оно стало вести себя нагло и напористо и, словно бросая вызов Сталину, арестовывать всех подряд. Конечно, Ежов, будучи непрофессионалом в вопросах чекистской работы, попав в такую атмосферу, оказался под ее сильным влиянием, зачастую идя на поводу у наиболее волевых сотрудников, таких как его заместитель Фриновский.

По воспоминаниям современников, главной чертой Ежова была исполнительность и аккуратность по службе. Можно предположить, что личные комплексы (Ежов был очень мал ростом) заставляли его трудиться с необузданным старанием, лишь бы доказать себе и окружающим свою человеческую и профессиональную состоятельность. К сожалению, эта черта Ежова наложилась на бушевавшую в стране разоблачительную истерию, которой нарком внутренних дел, конечно, не имел права поддаваться. Ежов же, не будучи сильно умным человеком, отождествлял эту истерию с линией партии и рвался занять в борьбе с врагами первое место, начав уничтожать людей с совершенно иррациональных, математических позиций.

Сталин был в шоке, ведь именно Ежов должен был стать его главной ударной силой в борьбе с аппаратом. Сталин отлично знал Ежова по работе в аппарате ЦК, он проверил его на сверхответственной и тонкой кадровой работе, подключал к ведению «Кремлевского дела» и «Московских процессов» – ничто не предвещало подобной метаморфозы.

В свое время Троцкий писал:

Было бы наивностью думать, будто неведомый массам Сталин вышел внезапно из-за кулис во всеоружии законченного стратегического плана. Нет, прежде еще, чем он нащупал свою дорогу, бюрократия нащупала его самого. Сталин приносил ей все нужные гарантии: престиж старого большевика, крепкий характер, узкий кругозор и неразрывную связь с аппаратом как единственным источником собственного влияния.

Если уж Троцкий в тишине Койоакана запутался в этом вопросе, поставив телегу впереди лошади, то Ежову, безусловно, разобраться в ситуации было тем более сложно. Он и не разобрался. Ежов не понял, что воля партийного аппарата на этот раз расходится с волей Сталина, и неосознанно принял сторону именно аппарата, втянувшись в навязанный ему бюрократией репрессивный конвейер.

Когда Сталин увидел, с каким рвением и фанатизмом Ежов принялся стряпать репрессивные дела, он понял, что жестоко ошибся, но сделать уже ничего не мог. Приказать или просто посоветовать Ежову смягчиться означало обвинить наркома в превышении власти и дать ему со всей откровенностью понять, что именно он, Ежов, понесет ответственность за разгул репрессий. «Окрысить» против себя наркома внутренних дел в такой политической ситуации Сталин не решился.

По той же причине не имел он возможности и освободить Ежова от работы, поскольку преемник наркома неизбежно становился участником репрессий и также подлежал впоследствии привлечению к ответственности. А кучи готовых наркомов в рукаве у Сталина, конечно же, не было. Безусловно, он уже держал для этой должности в уме Берию, но понимая все исключительные качества последнего для назначения шефом НКВД, отдавать руководителя Грузии «на размен», списывать его под неудачное назначение Ежова не собирался. Надо признать, что Сталин попал в критическую ситуацию и, по сути, оказался беспомощным.

Что касается Ежова, то он, по-видимому, от простого исполнительского азарта быстро вошел во вкус. Власть развращает – это факт известный. Не очень умный человек маленького роста, которого всю жизнь мало кто принимал всерьез, вдруг ощутил себя не просто вершителем судеб подследственных, но вершителем судьбы России, исторической личностью, призванной осуществить особую, исключительную миссию.Посмотрите на его фотографии этого периода – какой наклон головы! Какой значительный взгляд! Моисей, наделенный Создателем абсолютным знанием и отпечатанными в единственном экземпляре скрижалями, да и только!

Однако и Ежов на каком-то этапе не мог не понять, что вся эта кровавая баня рано или поздно окончится и придется за нее отвечать. Тогда Ежов окончательно сломался, личность его перестала существовать, а остался лишь обреченный своей собственной кровожадностью фантом.

Может возникнуть вопрос: почему Сталин не только не сдерживал репрессии, но и в ряде случаев настаивал на их расширении, неоднократно с этой целью направляя в регионы своих представителей? Дело в том, что региональные руководители пошли ва-банк; если бы они почувствовали, что Сталин играет, что он, хотя бы внутренне, не согласен с ними, недоволен, они бы приложили все силы к тому, чтобы уничтожить его и установить непосредственный контроль над всем государством. Они должны или повязать с собой Сталина, или убить его.Типичная бандитская логика.

Да, в 1937 году разложившаяся партийная бюрократия и НКВД метались по стране, точно взбесившийся слон, круша все на своем пути. Думается, что кризис 1937 года для Сталина в личном плане был много серьезнее и опаснее кризиса 1941 года.Трудно строить предположения о том, почему Сталин не помешал троцкистам совершать многочисленные преступления, арестовывая невиновных людей. Лично я думаю, что Сталин в данном случае смалодушничал, пошел на сделку со своей совестью, успокоив ее тем, что, только пережив репрессии, он, Сталин, сможет остановить потом этого взбесившегося слона. Кто знает, может быть, формально он был прав, только русский народ, привыкший, что Сталин всегда вступится за него, вправе был надеяться на защиту со стороны вождя от произвола озверевшей бюрократии.

В застенках. Пытки в НКВД

«Застенки НКВД», «подвалы Лубянки»… Эти словосочетания настолько плотно вошли в наше сознание, что сами по себе превратились в своеобразное олицетворение произвола и насилия. Да, в НКВД пытали. В НКВД выбивали показания. НКВД на самом деле перемолол и уничтожил многих невиновных людей.

Я не собираюсь оправдывать тех, кто повинен в нарушениях закона и издевательствах над нашими гражданами. Вместе с тем очень важно понять, чем объяснялось применение незаконных методов следствия (НМС), носило ли оно на самом деле систематический характер, являлось ли осознанной линией, государственной политикой СССР?

Системные причины

В наши дни широко распространилось мнение, что НМС – были не чем иным, как органическим пороком социалистической системы. Это не совсем так.

Признаем, что Россия в 1920-е и 1930-е годы еще только избавлялась от полуфеодальныхпроизводственных отношений и сословной структуры общества, что выражалось в неизбежном, жестоком конфликте между различными его слоями. Ни социалистическая, ни буржуазная формация не могли бы утвердиться в России без применения широкого насилия против царской военно-феодальной аристократии и обслуживавших ее интересы групп населения. Таким образом, террор против свергнутого класса, лежавший в основе карательной политики Советского государства, носил в значительной мере характер объективной исторической закономерности.

Необходимость усиленных, а часто и чрезвычайных мер в области государственной безопасности диктовалась также сложной международной обстановкой, отличавшейся в начале ХХ века ожесточенной борьбой держав за передел сфер влияния, гонкой вооружений и ростом опасности внешней агрессии. Вопрос защиты государства, его территориальной целостности и безопасности стоял, таким образом, на повестке дня первым пунктом. Именно в духе противодействия угрозам государственной безопасности был выдержан, в частности, Уголовный кодекс РСФСР 1926 года. Так называемая Особенная часть Уголовного кодекса рассматривала исключительно преступления против власти и государства.

Однако наряду с объективными, всемирно-историческими причинами и обстоятельствами недостатки и язвы советской следственно-судебной системы в значительной мере действительно объяснялись именно несовершенством формировавшегося социалистического государства.

Как мы уже говорили, СССР, в отличие от стран Запада, не проводил скрытых репрессий, а, следовательно, все действия, так или иначе представлявшие угрозу госбезопасности, требовалось предусмотреть в уголовном праве. Преследуя эту цель, составители Уголовного кодекса, надо сказать, схитрили, оставив за государством право очень широко толковать статьи Особенной части. Больше того, отдельные статьи благодаря расплывчатости формулировок и определений допускали не просто широкое, а практически неограниченное толкование. Вот примеры подобных определений:

Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Рабоче-Крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР Рабоче-Крестьянского Правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к ее свержению путем интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и т. п.

Преступлением против порядка управления признается всякое действие, которое, не будучи направлено непосредственно к свержению Советской власти и Рабоче-Крестьянского Правительства, тем не менее, приводит к нарушению правильной деятельности органов управления или народного хозяйства и сопряжено с сопротивлением органам власти и препятствованием их деятельности, неповиновением законам или с иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти.

Конечно, с позиций современного права, сегодняшних норм общественной морали подобные статьи – типичное нарушение прав человека. Формулировки вроде « или с иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти», безусловно, придавали Уголовному кодексу выраженный политически репрессивный характер.

Именно недостатки советской системы, как таковой, привели также к образованию своеобразного порочного круга, когда никто конкретно не был виновен в расширении репрессий, а они вместе с тем продолжали усиливаться.

Дело в том, что общественная истерия исключала любые гуманистические порывы у кого бы то ни было, даже у Сталина. Борьба с врагами шла только по нарастающей, как индустриализация. Чтобы не быть заподозренными в лояльности к врагам, люди стремились высказываться все жестче и жестче, требовать все более и более тяжких кар для арестованных.

Естественно, что следственные органы и суды целиком и полностью втянулись в эту гонку. Не разглядеть врага стало большим преступлением, чем покарать невиновного.Таким образом, утвердилась не просто презумпция виновности, а презумпция тяжкой виновности. У следователей, по сути, не было выбора, они просто не имели права истолковать ситуацию не в пользу обвинения, находя состав преступления в каждом из представленных им для расследования случаев. При таком Уголовном кодексе, при таком моральном климате в обществе оправдать подсудимого – означало для следователя вступить в формальное противоречие с законом и взять всю полноту ответственности за это решение лично на себя.Однако бюрократия на это не способна – она действует не по принципу личных убеждений, а по принципу циркуляра, который, как мы видим, требовал – репрессируй!

Далее следствие, разумеется, сталкивалось с необходимостью сбора доказательств по делу. И тут оказывалось, что доказать виновность подозреваемого по политическому делу практически нельзя в силу самой специфики данного вида преступлений. Ну, что может являться доказательством по обвинению в участии в заговоре или в саботаже? Окровавленный топор, веревка, следы у Кремлевской стены, план квартиры Кагановича, портрет Сталина с надписью «х..»? Никаких доказательств в 99 % случаев по политическим делам нет и быть не может, то есть, следуя формальным законным путем, расследовать такое преступление просто нельзя!

При противодействии антигосударственной деятельности у любой страны имеется два пути: первый – подстроить подозреваемому автокатастрофу или подсыпать ему цианистого калия, и второй – вытрясти из него признаниеи направить в суд. Поэтому советская формула о том, «что лучшим доказательством является признание подсудимого» – не фарс и не глупость, а (применительно к политическим делам) самая что ни на есть истинная правда.Что же оставалось делать чекистам, обязанным во что бы то ни стало доказать виновность подозреваемого, причем сделать это только на основе его показаний? Любой ценой вытрясти признание, больше ничего.

Чекисты. Военный синдром

Разумеется, личные качества работников НКВД играли в ходе следствия далеко не последнюю роль.

Не только уголовное право СССР сложилось в годы Гражданской войны (Кодекс 1926 года был только редакцией Кодекса 1922 года), аппараты Народного комиссариата внутренних дел, прокуратуры и судов сформировались в тот же период. Вполне естественно, что репрессивный Уголовный кодекс при этом ни в коей мере не вступал в противоречие с характером аппарата НКВД, в основе работы которого также преобладали не правоохранительные, а карательно-репрессивные императивы.

Среди причин беззакония и произвола, допускавшегося НКВД, часто называется большое количество евреев на руководящих должностях в центральном аппарате и территориальных органах наркомата. С этим утверждением трудно спорить по существу, однако воздействие данного фактора на методы следствия преувеличивать не стоит. Проблема чекистов была не в том, снимали они в бане штаны или нет, а, главным образом, в отсутствии образования и в низкой культуре. Естественно, что у комиссара госбезопасности 1-го ранга (!) Я.С. Агранова (Соренсона), с грехом пополам окончившего 4 класса городского училища в глухом местечке под Гомелем, было куда больше общего с любым вчерашним выходцем из русской деревни, чем с такими евреями, как Эйзенштейн или Кассиль.

Нет никаких данных о том, чтобы русские сотрудники возражали против методов, применяемых евреями. Что касается русского наркома Ежова, то он даже превзошел по жестокости еврея Ягоду. Таким образом, дифференцировать кадровый состав НКВД по национальному признаку, конечно, не следует, правильнее рассматривать его как более или менее однородную массу.

Нельзя упускать из виду и то, что большая часть сотрудников НКВД в 1930-е годы еще страдала своего рода военным синдромом, возможно, отражавшимся и на методах ведения следствия. При этом сам характер и специфика Гражданской войны, конечно же, способствовали выраженной гипертрофии этого синдрома.

В годы Гражданской войны основной психологической особенностью красноармейца (в широком понимании) являлась обусловленная малограмотностью и темнотой склонность к фанатизму. В ходе Гражданской войны эти качества не только укреплялись, но и доводились до крайних форм посредством воздействия агрессивной по сути и примитивной по форме пропаганды.

Особенности довоенной профессиональной деятельности красноармейцев, в основной своей массе вчерашних рабочих и крестьян, предполагали достижение в трудовом процессе конкретных производственных целей. Именно конкретностью зачастую отличались военно-политические акции большевиков от интеллигентско-размытых деклараций белых. Неудивительно, что именно работу по конкретным показателям приняли впоследствии к исполнению в служебной деятельности и работники НКВД.

В отличие от большой войны с внешним агрессором, которая способствует консолидации общества, Гражданская война проложила деление «свой – чужой» непосредственно по ткани народа. Причем деление это было присуще не только чекистам, но и в равной степени их оппонентам – кулакам, вредителям, троцкистам.

Сыграло свою роль, видимо, и то, что большинство чекистов вышли из батраческой среды, представители которой занимались крайне непроизводительным и неквалифицированным трудом. Многие сотрудники органов, как евреи, так и русские, не имели до войны никакой определенной специальности. В то же время единственным приобретенным ими в годы войны профессиональным навыком стало уничтожение людей(врагов), которое они рассматривали не как злодеяние, но как свойственное боевым действиям нанесение максимального урона противнику и обеспечение наибольшей эффективности выполнения боевой задачи.

Пытки

Как и многие мои сограждане в годы советской власти, я не раз бывал в памятных местах революционной борьбы – в Петропавловской и Омской крепости, у монументов расстрелянных белогвардейцами рабочих и т. д. Однако ни разу не слышал при этом даже одной сотой, тысячной доли той галиматьи, которая ныне низвергается на советский период истории нашей страны. Во всей мировой истории, включая монгольское иго, инквизицию, дикий геноцид американских индейцев и Крестовые походы, не найти столь густо заплеванной страницы. Ну, где вы еще слышали, чтобы десятки миллионов совершенно ни в чем не повинных людей вывозили в глухие леса, где их насиловали, пытали, заставляли поедать друг друга и писать друг на друга доносы, а затем, под страхом истязаний, посылали воевать и вынуждали делать научные открытия?