Текст книги "Друзья в небе"

Автор книги: Михаил Водопьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

В фронтовом небе

…Началась война. Валентина Гризодубова в первый же день подала рапорт об откомандировании ее на фронт. Но ей отказали. У командующего ВВС были другие планы.

Гризодубова была назначена командиром 101-го бомбардировочного авиаполка. Его еще называли «партизанским», потому что, кроме обычной боевой работы, его летчики поддерживали связь с партизанами. Отважные летчики, которыми командовала Гризодубова, много раз перелетали линию фронта и приземлялись на наспех подготовленных «аэродромах» в Брянских лесах, в захваченных врагом районах Белоруссии, Украины. Они доставляли партизанам боеприпасы, радиопередатчики, газеты, лекарства. Вывозили раненых и больных, детей.

Полковник Гризодубова не только давала смелые приказы, она первая показывала, как их надо выполнять: водила самолеты бомбить скопление вражеских войск в районе Курска, часто летала к партизанам. Как-то Гризодубовой и ее подчиненным предстояло сбросить контейнеры с горючим нашим частям, попавшим в окружение. Один самолет вел Михаил Сахаров, тот самый летчик, который в 1938 году первый нашел «Родину» и сбросил вымпел с запиской. Когда под сильным обстрелом они летели над территорией, запятой врагами, Гризодубова увидела, как был сбит и упал на землю самолет Сахарова… Только после окончания войны выяснилось, что Сахаров попал в плен и выжил. Гризодубова разыскала его и добилась его возвращения в авиацию.

Чуткое и сердечное отношение к людям ценили в своем командире летчики 101-го полка. Триста мужчин, которыми командовала Гризодубова, немного побаивались ее и уважали.

Самолет с Большой земли всегда был радостным событием в тревожной, полной лишений и опасностей жизни партизан. И Гризодубова слышала много благодарностей от таких прославленных партизанских вожаков, как Ковпак, Федоров…

…В октябре 1941 года, когда фронт приближался к Москве, в коридоре управления Военно-Воздушных Сил я встретил Героя Советского Союза майора Раскову. Разговорились. Она сказала, что формирует для фронта женскую авиационную часть.

– Я уверена, что девушки будут хорошо воевать, – сказала Раскова. – Как жаль, что с нами нет сейчас Полины, как пригодился бы ее опыт!

Как раз накануне знакомая летчица Гражданского воздушного флота обратилась ко мне с просьбой, чтобы я помог ей попасть на фронт. Я рассказал об этом Расковой. Она очень обрадовалась:

– Дайте я запишу ее адрес и сегодня же вызову. Нам очень нужны опытные летчицы.

Раскова, оказывается, разыскивала по всей стране воспитанниц аэроклубов и летных школ гражданской авиации. Когда узнали, что создается женская летная часть, Раскову стали осаждать девушки-комсомолки из вузов, старших классов средних школ, с фабрик, заводов, из учреждений. У многих из них не было никакой авиационной специальности, но было горячее желание защищать родную страну. И в некоторых случаях этого было достаточно. Из них стали готовить техников и вооруженцев.

Наконец первый в мире женский летный полк был сформирован. В составе его были только женщины – от командира до обслуживающего персонала. И первый приказ по полку обязывал весь личный состав коротко подстричься. Пожалуй, ни один приказ не выполнялся так неохотно, как этот – трудно было расстаться с косами и локонами. Но командир полка капитан Евдокия Бершанская была непреклонна.

В маленьком городке на Волге за три месяца упорного, напряженного труда, тревог, бессонных ночей был пройден курс учебы, на который в мирное время полагалось три года. Ночной легкобомбардировочный полк был готов к отправке на фронт.

Марине Расковой не суждено было повести в первый бой своих питомцев. Ей было поручено формировать новый женский полк, на этот раз скоростных бомбардировщиков.

Я встретился с ней на заводе, где она получала самолеты.

– Знаете что, Марина, – сказал я ей в шутку. – Вы ведь прекрасный штурман. Переходите ко мне на самолет, будем вместе бомбить Берлин.

– Спасибо за лестное приглашение, – улыбаясь, ответила она, – но ведь это очень страшно. Уж лучше я буду формировать полк, а летают пусть другие…

Мы рассмеялись. Я ведь знал, что Раскова каждый день, рискуя жизнью, поднимается в воздух на новых бомбардировщиках.

«Для того чтобы хорошо командовать, – говорила она, – нужно самой хорошо летать и, конечно, в совершенстве знать машины, на которых летают твои подчиненные».

Скоро я улетел из этого города. А потом узнал печальную весть: Раскова разбилась, летая на новом самолете.

Созданный ею женский полк прибыл на фронт в трудное время. Гитлеровцы, решив захватить Москву с юго-востока, стянули огромные силы в ударный кулак и бросили его на Южный фронт. Захватчики рвались к Дону.

Здесь, над донскими степями, и начал воевать полк Бершанской. Многие лётчицы были разочарованы тем, что им пришлось летать на маленьких самолетах ПО-2. Они мечтали о стремительных истребителях, о мощных тяжелых бомбардировщиках. Но в первые же боевые вылеты они полностью оценили свою маленькую машину.

Девушки научились летать, не считаясь с погодой. Были у них так называемые ночи-максимумы, когда отдельные экипажи делали по пять-шесть вылетов, а полк в целом – до восьмидесяти. Каждый самолет обрушивал за ночь на головы фашистов больше тысячи килограммов бомб. Некоторые экипажи загружали кабины самолетов ручными гранатами, и штурман сбрасывал их на вражеские автомашины, если они попадались на фронтовых дорогах.

От вылета к вылету росло боевое мастерство девушек-воинов. Тут же па фронте они меняли свою летную специальность: вооруженцы становились авиатехниками, авиатехники – штурманами, штурманы – летчиками.

Был такой случай в боях под Новороссийском. Летчик Евдокия Носаль поднялась в свои триста пятьдесят четвертый боевой вылет. Вместе с ней, штурманом, летала бывший авиамеханик Ирина Каширина.

Самолет вышел на цель. Бомбы полетели вниз, а через несколько секунд темное небо прорезала светящаяся дорожка трассирующих пуль. Внезапно на большой скорости мимо промчался вражеский «юнкерс». Пущенная им пулеметная очередь попала в кабину летчицы. Каширина почувствовала, что самолет теряет управление, схватилась за ручку и выровняла машину. Летчица безжизненно склонила голову на доску с приборами.

Ирина левой рукой придерживала тело подруги, а правой вела самолет. При плохой видимости, не имея опыта пилотирования, штурман привела самолет на свой аэродром. В кабине лежало бездыханное тело летчицы. Маленькая струйка крови – след вражеской пули – запеклась у нее на виске. Евдокии Носаль посмертно первой на летчиц полка было присвоено звание Героя Советского Союза.

В боях на Терекс в предгорьях Кавказа женский полк непрерывными ночными полетами не давал фашистам воздвигать укрепления у переправ, уничтожал мосты, громил склады с боеприпасами и горючим, изматывал войска неприятеля и таким образом оказывал большую помощь нашим наземным частям. Жестокую ненависть врагов вызывали летчицы, причинявшие им столько беспокойства. За самолетами ПО-2 охотились истребители.

Летчицам удалось разбомбить штаб генерала фон Клейста.

Женский полк стал гвардейским.

Прорыв сильно укрепленной врагом «голубой линии» в районе Новороссийска, очищение от захватчиков Таманского полуострова, Крым, Севастополь, Белоруссия, Польша, Германия – вот этапы боевого пути Гвардейского

Краснознаменного Таманского ордена Суворова III степени авиационного полка.

Двадцать четыре тысячи боевых вылетов, три миллиона килограммов бомб, сброшенных на врага, двадцать три Героя Советского Союза, двести орденоносцев, сто семьдесят человек, принятых на фронте в Коммунистическую партию. Так воевали летчицы полка, созданного Мариной Расковой.

Советские летчики гордятся такими Героями Советского Союза, как Ирина Себрова, совершившая в войну 1008 боевых вылетов, Евгения Жигуленко, на счету которой 968 вылетов, Раиса Аронова, Мария Смирнова, Лариса Розанова, Марина Чечнева, Надежда Попова, Руфина Гашева. Каждая из них более восьмисот раз вылетала на ночную бомбежку врага.

После войны пути боевых подруг разошлись. Но дружбу, закаленную в огне войны, однополчане не прерывают. У них стало традицией каждый год 2 мая встречаться в сквере у Большого театра. Кто находится в другом городе и прибыть не может, присылает в Москву к этой дате письмо с рассказом о своих делах и успехах.

Кроме женского полка ночных бомбардировщиков, на фронтах Отечественной войны сражались еще две авиационные части, целиком скомплектованные из женщин: 125-й легкобомбардировочный полк и 586-й истребительный.

Тридцать одной советской летчице было присвоено звание Героя Советского Союза.

РОЖДЕННЫЙ ЛЕТАТЬ…

На оранжевой машине

В первые дни боев с белофиннами я пришел к паркому обороны.

– Разрешите мне выполнить свой долг, – попросил я Климента Ефремовича.

В кабинете наркома сидел черноволосый, молодой еще человек с удивительно мягкой улыбкой на очень красивом, энергичном лице. Рядом с его стулом стояли костыли. Я догадался, что это – недавно назначенный командующий Военно-Воздушными Силами, командарм второго ранга Смушкевич.

– Как вы думаете, Яков Владимирович, – обратился к нему Ворошилов, – пустить Водопьянова на фронт или не пустить?

– Обязательно пустить, – серьезно сказал Смушкевич. – Нам там полярные летчики будут очень нужны…

Нарком направил мой экипаж в Петрозаводск, в распоряжение командующего армией.

– Мы с вами там встретимся, – сказал Смушкевич, пожимая мне руку. – Желаю боевой удачи!

По распоряжению Смушкевича по пути на фронт я залетел в авиационную часть и установил на своем ТБ-3 бомбодержатели. Командир части откомандировал с нами двух стрелков и специалистов по вооружению.

В Петрозаводск мы прилетели во всеоружии. На аэродроме летчики и механики обступили наш самолет. Увидев бомбодержатели на ярко-оранжевой машине, они с удивлением спросили, не думаем ли мы совершать на ней боевые полеты.

– Да вас на такой «корове» сразу же собьют, – уверенно заявил командир полка. – Какова скорость вашего самолета?

– Сто семьдесят километров.

Все рассмеялись.

– Да… далеко на нем не уедешь! Больно неповоротлив, да и приметен. Разве только ночью…

– Ночью так ночью, – покорно сказал я.

Но лишь на словах было легко смириться. На другой день на рассвете все самолеты пошли на боевые задания. Они возвращались, нагружались бомбами и летели вновь. Боевая жизнь была в полном разгаре. А мы сидели на аэродроме.

– Товарищ командир! Мы что – прилетели сюда смотреть, как другие бомбят? Бомбы подвешены, моторы в полной готовности!

– Полетим ночью, – ответил я.

– Ночью мы и так полетим, – упорствовали мои ребята. – Давайте днем!

Мне и самому не терпелось полететь.

– Хорошо! Заводите моторы, а я пойду на командный пункт, получу боевое задание.

После этого путей к отступлению у меня не было;

Откуда взялось красноречие, сам не знаю, но командира я уговорил. Через час наш самолет был в воздухе.

Дополнительная нагрузка изменила летные качества машины: скорость упала до ста пятидесяти, высота также набиралась медленно. Но бомб мы взяли много.

Пролетаем линию фронта. День ясный, впереди виднеется цель.

На маленькой станции груда какого-то имущества, покрытая брезентом. Одна за другой посыпались на брезент наши бомбы. Что там творилось! Все белое стало черным. Несколько бомб упало прямо на железнодорожное полотно. Оказалось, что, разбив линию, мы отрезали путь к отступлению финского бронепоезда.

Потом мы наловчились: стали делать по два вылета в день.

Однажды командир части получил задание разбомбить укрепление врага.

– Хорошо бы, – обратился он ко мне, – слетать раза два на вашем самолете и сбросить тонн десять взрывчатки.

Я вспомнил, как он обозвал мою машину «коровой», и говорю:

– Летите со мной. Места вы знаете хорошо. И результат бомбежки увидите сами.

– С удовольствием.

– Только, – говорю, – мы будем летать на «корове», как бы чего, не вышло.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

Через час полетели. Задачу выполнили, но нас сильно обстреляли, привезли несколько пробоин.

Пошли во второй раз, поднялись выше облаков, в их разрывах сравнительно легко нашли цель. Груз лёг там, где ему полагалось. Стал я разворачивать машину, чтобы идти обратно, смотрю со стороны Финляндии с бешеной скоростью приближаются два истребителя. Стрелки приготовились к встрече. Я ушел в облака. Лечу по приборам, ныряя из одного облака в другое. Прошло с четверть часа. «Ну, – думаю, – отстали». Вылезаю из облаков, а истребители тут как тут, едва не задевают нас колесами. Потом оказалось, что истребители-то были наши. Узнав мой самолет, они повернули обратно…

Когда командование выяснило через пленных, что за моей оранжевой машиной охотятся, нам запретили летать днем.

А вскоре ударили сильные морозы. Водомаслогрейки не успевали обслужить все самолеты, вода мерзла на лету. Вот тут-то и пригодился наш полярный опыт – ведь мы могли летать при любом морозе. Наш самолет не нуждался в водомаслогрейке, вместо воды мы залили в моторы антифриз, а за час до вылета механики полярными авиационными лампами АПЛ подогревали моторы. Одновременно грелось и масло.

Я подумал о том, что нага полярный опыт следует широко применять на фронте и полетел в Москву доложить о моем плане. Ворошилов и Смушкевич одобрили эту затею, по их указанию были заказаны на заводе авиационно-подогревательные лампы. В течение двух недель все авиационные соединения, действовавшие на белофинском фронте, получили подогреватели. Боевые машины стали подниматься в воздух в любой мороз.

«Свой человек»

«Летчик без полетов, что портной без ниток», – часто говорил Яков Владимирович. А он-то сызмальства знал все о портновской профессии. Отец его с раннего утра до темноты сидел, поджав ноги по-турецки, на большом столе, орудовал иглой и тяжелыми кривыми ножницами.

Вспоминая свое детство, Смушкевнч как-то рассказал старый анекдот о четырех портных на одной улице маленького поселка на западе России, Один из них повесил вывеску «Портной из Петербурга», другой рекламировал себя, как «Мужской портной из Парижа», третий именовался «Знаменитым мастером из Лондона», но больше всего заказов было у находчивого портного, который назвал себя: «Лучший портной на этой улице».

– Так вот моему отцу не надо было ломать голову над рекламой, у него даже вывески не было, – вспоминал Яков Владимирович. В литовском местечке Ракишкис он был единственным портным. Новые костюмы и пальто местечковым богатеям он шил не чаще раза в год, остальное время перелицовывал и перекраивал лохмотья еврейской бедноты. Работы хватало, а заработок был ничтожный. Уж если чем и была богата семья Смушкевичей, так это деть-ми. Яша – первенец, а после него семь братишек и сестер. Всех их надо было одеть, обуть, накормить. О штанах и ботинках в семье портного не очень задумывались. Младшие донашивали, что не успели в клочья изодрать старшие, и бегали босиком.

Черноглазый, кудрявый, рослый Яша только три года проходил в еврейскую религиозную школу – хедер. По-русски он говорил плохо, еле читал и писал. Но больше учиться не было возможности, надо помогать отцу с матерью.

Яше было тринадцать лет, когда он впервые увидел аэроплан. Он равнодушно следил за неведомой птицей, нарушившей предрассветную тишину. Самолет вызвал не восхищение, а раздражение. Он испугал лошадей, а лошади были самой большой привязанностью юного Смушкевича. И не было у него большего праздника, как погнать в ночное лошадей местного извозчика-балагулы…

Началась война с Германией. Через тихий Ракишкис шагали на запад усталые пехотинцы, громыхали орудия, тянулись воинские обозы. В обратном направлении шел поток беженцев. Он подхватил семью портного и перебросил в тряской теплушке на север России.

Лошадей любил сын, а вышло так, что отец сменил свой утюг и ножницы на кнут и вожжи. Портной стал ломовым извозчиком, на хозяйской лошади, разумеется. Случилось это в далекой Вологодской губернии на захолустной станции Няндома, где остановились Смушкевичи.

В Няндоме Яков устроился рабочим в пекарню. В его обязанности входило перетаскивать пятипудовые мешки с мукой из амбара, колоть дрова, растапливать печи, убирать двор, бегать за шкаликом водки и многое другое.

Тяжелая работа за гроши, тумаки и причитания хозяина надоели Яше, и он перебрался в Вологду. Война была в разгаре, рабочих рук не хватало, и четырнадцатилетий паренек, выглядевший семнадцатилетним, нанялся в грузчики. Стараясь не отставать от товарищей по артели, он взваливал па спину тяжелые мешки и тюки и, широко расставив нога, шагал по зыбким сходням на речные баржи. Грузчики полюбили черноволосого беженца, не очень ладившего с русским языком. Прислушиваясь к разговорам рабочих, не стесняясь расспрашивать их, Яша стал разбираться в политике. Он понял, чего добиваются большевики..

После Октябрьской революции Советское государство взяло па себя заботу о беженцах, рассеянных по всей стране. Все желавшие вернуться в родные места получили необходимую помощь.

Старик Смушкевич с семьей переехал обратно в Ракшикис. Но Якову невтерпеж стало в тихом местечке, центром жизни которого была синагога и где местные торговцы поговаривали о том, что скоро будет «свободная, литовская» Литва…

Взяв у матери каравай черного хлеба, Яков ушел обратно в Вологду. Грузчики очень тепло его встретили.

– Свой человек никуда не денется!

Подкова и пропеллер

В восемнадцатом году Яков Смушкевич вступил добровольцем в отряд Красной Армии. В шестнадцать лет стал коммунистом.

Смелый, общительный, сердечный, он быстро завоевал любовь и уважение товарищей. Как политрук роты, а потом комиссар тридцать пятого пехотного полка Смушкевич участвовал во многих боях с иностранными интервентами и белогвардейцами.

По штатному расписанию полковому комиссару положена верховая лошадь. Смушкевич души не чаял в своем резком, выносливом коне, сам его чистил, кормил.

Конец гражданской войны застал полк, где комиссарил Смушкевич, в Белоруссии. О демобилизации было рано думать. Пришлось на время отложить и мечту о кавалерии, куда Яков хотел перебраться из пехоты.

В белорусских лесах орудовало множество больших и малых бандитских шаек, всякого рода атаманов и батьков. В леса ушли дезертиры, недобитые белогвардейцы, сынки богачей, потерявших свое движимое я недвижимое, и примазавшиеся к ним уголовники. Среди красноармейских частей, ликвидировавших бандитов, был и тридцать пятый полк.

Поздней осенью 1921 года население местечка Пуховичи терроризировала банда некоего атамана Березы. Бандиты налетели на Пуховичи, ограбили жителей и увели заложников. Атаман потребовал за них выкуп золотом и драгоценностями. Когда собранные ценности доставили в условленное место, атаман приказал привязать к шеям заложников камни и утопить их в озере.

Охотясь за Березой, комиссар Смушкевич оторвался от своих и один на Гнедке влетел в Пуховичи, все жители которого, ожидая очередного налета бандитов, попрятались. Только на крыльце одного домика стояла девушка с длинной русой косой.

– Где помещение военного коменданта? – спросил ее всадник.

Девушка показала и долго провожала взглядом молодого командира.

Комендатура была на замке. Комендант сбежал. Несколько часов спустя из местечка вышел отряд красноармейцев и группа вооруженной местной молодежи. Впереди ехал на коне комиссар. После горячих стычек, банда Березы была полностью уничтожена.

В местечке по этому поводу устроили торжественный вечер. Комиссар пошел к русоволосой девушке.

– Это вы показали, где находится комендант?

– Я…

– Будем знакомы! Яша!

– Бася…

Они снова встретились через несколько месяцев, первого мая 1922 года. Над Пуховичами закружился двухместный самолет с красными звездами на крыльях. Он разбрасывал листовки. На белых, красных, синих, зеленых листочках было напечатано: «Вступайте в Общество друзей Воздушного флота».

Аэроплан в те годы был величайшей редкостью, и люди, задрав головы, с восхищением следили за его полетом. Самолетик то лихо взмывал вверх «свечкой», то стремглав устремлялся к земле, делал «мертвые петли», переворачивался с крыла на крыло. Но вдруг он стал как-то боком спускаться за огороды, на лужайку возле болота. Пасшиеся здесь козы, испуганно заблеяв, разбежались в разные стороны, а самолет, коснувшись колесами сырой травы, задрал хвост, клюнул носом и… развалился на части.

Из-под обломков вылезли летчик и политрук соседней воинской части.

– Нечего сказать, поагитировали за воздушный флот! – сухо сказал летчику Яков Смушкевич. – На глазах у демонстрантов гробанулись… Ну, нечего делать, пошли на митинг!

Митинг прошел удачно. Политрук произнес зажигательную речь и призывал всех вступать в ОДВФ. Здесь же, на первомайской демонстрации, было принято решение отчислить однодневный заработок, провести несколько воскресников, построить самолет и назвать его «Пуховичкий рабочий».

Прилетевшие пешком направились к вокзалу, чтобы вернуться в часть поездом. Политрука провожала Бася.

– Яков, – спросила она, – вы в самом деле ничего себе не повредили?

– Нет, но обидно. Первый вылет кончился аварией.

– Ну, а что вы теперь будете делать?

– Как – что? Конечно, летать, обязательно летать!

Вместо кавалерии Яков Смушкевич был направлен политруком в 23-й авиационный отряд. Не подкова, а пропеллер стал эмблемой его жизни.

Политическая работа в авиации в то время была делом весьма трудным. Оставшиеся в наследство от царской армии латаные, перелатанные аэропланы с моторами, давно исчерпавшими все ресурсы, летчики презрительно именовали «примус-драконами». Среди пилотов мало было коммунистов. Молодой политрук был встречен в эскадрилье с холодком. Один из летчиков, бывший царский поручик, взялся «прокатить» его на митинг в Пуховичи. Он лихо кружил над поселком, чтобы посмотреть, как будет вести себя в воздухе «сухопутный комиссар». Но не справился с посадкой на неровный луг.

После такого воздушного крещения, убежденно говорили в эскадрилье, политрук сбежит обратно в свою пехоту. А вышло все наоборот.

Яков Смушкевич из первой авиационной неудачи сделал такой вывод: если партия доверила тебе работу среди летчиков, ты должен научиться летать не хуже их. Еще во времена гражданской войны он понял, что только тот комиссар пользуется авторитетом у красноармейцев, который умеет показать себя смелым и умным бойцом.

Смушкевич не раз пытался договориться с летчиками, чтобы те научили его водить машину. Но пилоты не очень-то спешили.

– Ты занимайся своей политикой, а мы уж как-нибудь без тебя с аэропланами управимся. Мы в школах учились, а ты хочешь так: тяп-ляп – и в пилоты! Не выйдет, друг!

До сих нор остается тайной, как политрук Смушкевич самоучкой, без специальной подготовки, стал водить машины разных типов. Да как водить! Опытные летчики не всегда могли с ним состязаться в мастерстве. Он стал признанным асом.

И ранним утром, и поздним вечером Смушкевич был около машин, задавал вопрос за вопросом механикам и мотористам, наблюдал, как они разбирают двигатели. Когда ему приходилось лететь в качестве пассажира, – а это случалось нередко, – он очень внимательно следил за каждым движением летчика и не стеснялся спрашивать…

Первые шаги в воздухе Смушкевич тщательно скрывал от молодой жены. Он женился на девушке с русой косой из местечка Пуховичи… Из загса политрук с гордостью привел Басю в свои «апартаменты». Они оказались восьмиметровой комнаткой за клубом, в которой стояла узкая железная койка, прикрытая суконным солдатским одеялом, маленький стол и два табурета…

В быту Яков Владимирович был на редкость скромным, старался ничем не выделяться, всегда думал о подчиненных, о том, как бы сделать их жизнь лучше и интересней. Его вдова – Бася Соломоновна, вспоминая молодые годы, рассказывала мне, что по своей должности Смушкевич имел право на казенную квартиру, и ему не раз предоставляли ее. Но он всегда отказывался в пользу более нуждающихся товарищей, а сам с женой и дочерьми жил на частных квартирах. Когда Бася Соломоновна пробовала упрекнуть его, он, виновато улыбаясь, говорил:

– Тебе не хватает? Ведь летчику или технику труднее платить за частную квартиру.

Когда Смушкевич был назначен комиссаром авиационной бригады, ему выдали ордер на трехкомнатную квартиру. Ему очень нравилась квартира. Наконец-то у него будет кабинет для работы и отдельная комната для дочерей!

– Вот это хоромы так хоромы! – довольно потирал он руки.

Но через несколько дней он пришел домой несколько растерянный и сказал жене:

– Знаешь, родная, зачем нам такие хоромы? Никогда раньше не жили в трех комнатах и сейчас не надо…

– Как это – не надо! Очень даже надо. У нас дети, и ты уж не политрук.

– Ну, и что из того, что не политрук? Что изменилось? Понимаешь, приехал к нам один инженер, женат, а жить негде. Вот я и приказал, чтобы ему выписали ордер на одну иэ наших комнат. Какую, ты думаешь, ему лучше отдать?.. Наверное, эту? Она – побольше.

Еще через неделю во вторую комнату «отдельной» квартиры въехала, по распоряжению Смушкевича, семья нового командира эскадрильи, а комиссар бригады с женой и двумя дочками остался в одной комнате, и притом самой маленькой…

Яков Владимирович был хорошим товарищем и заботливым командиром. Он всегда был в курсе не только служебных дел, но и личной жизни каждого летчика, знал, у кого заболел ребенок, у кого дома какие нелады.

Бася Соломоновна вспоминает, как однажды утром муж позвонил ей по телефону:

– Сейчас придет к тебе жена летчика Михайлова, дай ей, пожалуйста, четыреста рублей. Сейчас ни о чем не спрашивай. Вечером приду, сам расскажу.

И вечером она все узнала. В то утро Смушкевич заметил, что с Михайловым, одним из лучших летчиков бригады, творится что-то неладное. Комиссар спросил у летчиков, соседей Михайлова, и выяснил, что дома накануне был скандал, жена его весь вечер ругала.

Смушкевич тут же отставил Михайлова от полета и пригласил к себе в кабинет. Летчик рассказал, что накануне ему предложили ордер на шубу для жены. Так как у него не было лишних денег, он от ордера отказался. Комиссар вынул из письменного стола ордер на шубу, предназначенную для его жены, отдал его Михайлову и позвонил насчет денег домой.

Вечером Смушкевич утешил жену, пообещав купить шубу в другой раз, когда пришлют новые ордера. Он сумел выполнить свое обещание только летом.

В заботе о личном составе бригады для Смушкевича не существовало мелочей.

Когда его назначили командиром бригады, он начал строительство большого авиационного городка. До его приезда весь личный состав бригады был разбросан по всему городу, летчики и техники жили на частных квартирах. Это мешало созданию единого, сплоченного, дружного коллектива. Новый командир бригады добился кредитов и стал на время строителем. Дома вблизи аэродрома росли как грибы. Комбриг ежедневно бывал на стройке. Он следил за внутренней отделкой квартир, был очень требователен, не делал никаких поблажек штукатурам и малярам. А как радовался, когда авиаторы заселяли светлые и удобные квартиры, заходил к каждой семье с подарком на новоселье. Смушкевичи получали квартиру последними, когда весь летный и технический состав был уже обеспечен жильем.

Первым в советской авиации комбриг Смушкевич создал прекрасно оборудованный ночной санаторий, в котором летчики смогли бы отдохнуть перед трудными полетами. Это нововведение встретило решительный отпор со стороны… жен летчиков. Они возмутились тем, что отрывают мужей от домашних очагов. Делегация жен, ища сочувствия и поддержки, пришла к жена, комбрига: дескать, мол, вашему делать нечего, чего выдумал! Где бы мы ни были, в каких бы частях наши ни служили, всюду домой па ночь приходили. Нигде нет никаких таких санаториев, и здесь они ни к чему… Но очень скоро и они поняли, какое значение имел санатории для укрепления здоровья летчиков.

Бригада имела свой фруктовый сад, огороды, своих коров, свиней, стада гусей… Квашеная капуста и соленые огурцы «авиаторского» приготовления славились далеко в округе.

– В Смушкевиче пропадает замечательный талант хозяйственника, – добродушно шутили в бригаде.

У Смушкевича на все хватало время. По вечерам комбриг то сражался с летчиками в гарнизонном клубе в бильярд, страстным любителем и мастером которого он был, то устраивал вскладчину товарищеские ужины с танцами, то организовывал массовку на озеро. Там он собирал рыбаков и уводил их на какое-нибудь известное ему место, где рыба «особенно клюет, только успевай таскать ее».

Один комбриг был только за книгой и на истребителе, в небе. Летал он в любую погоду. Он овладел не только мастерством нилота, но, добросовестно проштудировав все учебники и руководства, которые смог достать, научился штурманскому делу.

Как-то раз, после того как Смушкевнч проделал серию фигур воздушного пилотажа, его спросили:

– Откройте свой секрет, товарищ комбриг, скажите нам правду, в какой летной школе вы учились?

Смушкевич широко улыбнулся в ответ:

– В самой замечательной школе… У летчиков учился…

Если с практикой дело обстоит отлично, то в теории летчик Смушкевич пока не силен.

Не раз обращался комбриг с просьбой направить его на учебу, но всякий раз находились неотложные дела и ему отказывали.

И вот во время очередного отпуска Смушкевич поехал не на курорт, а в Качу, под Севастополь, в летное училище и поставил там своеобразный рекорд. Занимаясь по восемнадцать часов в сутки, он за тридцать девять дней сдал экзамены за полный курс училища, рассчитанный на два года.