Текст книги "К далеким берегам"
Автор книги: Михаил Муратов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
На острове японцы встретили русских промышленников, тоже потерпевших кораблекрушение. Русские и японцы сделали из обломков своих кораблей небольшое судно и двинулись на нем до Камчатки. Оттуда японцев отправили в Иркутск, где они прожили больше пяти лет.
Потом возник проект отправить их на родину на русском судне и воспользоваться этим случаем, чтобы завязать торговые отношения с Японией. Японец Кодая, научившийся в Иркутске говорить по-русски, мог помочь при переговорах в качестве переводчика.
Императрица Екатерина II одобрила этот проект. Она повелела сибирскому генерал-губернатору снарядить судно и написать соответствующее письмо японским властям.
Осенью 1792 года небольшое русское судно под начальством поручика Лаксмана привезло Кодая и его спутников на остров Иезо, или Хоккайдо, принадлежавший японцам. Здесь Лаксма-ну пришлось перезимовать. Он заявил японским властям, что намерен весной плыть дальше, к главному японскому острову Ниппону, и затем направиться в столицу японского государства Иедо, как назывался тогда город Токио, с письмом сибирского генерал-губернатора.
Японские чиновники встретили Лаксмана вежливо и снабдили провизией, но решительно заявили, что ни один иностранец не имеет права посещать Японию без особого разрешения. О прибытии русского корабля они послали донесение в столицу, и Лаксман несколько месяцев ждал ответа. А когда прибыли наконец чиновники из Иедо, выяснилось, что японцы опасаются сношений с другими землями еще больше, чем думали русские моряки. Даже невольно попавшие за границу японские подданные оказались под подозрением. На них начинали смотреть почти как на чужеземцев.
– Правительство Японии благодарит за возвращение японских подданных. Оно не отказывается их принять, но заявляет, что русские, если хотят, могут взять их обратно, так как этих людей можно считать принадлежащими тому государству, куда занесла их судьба, – объявили чиновники Лакеману.
Поручику было сказано, что всякий иностранец, прибывший самовольно в Японию, подлежит, по японскому закону, вечному заключению. На этот раз закон не будет применен только потому, что русские о нем не знали. Для торговых сношений отведена в Японии лишь одна гавань Нагасаки, и если русское судно когда-нибудь придет в другой японский порт, вся команда будет осуждена на вечное заточение. Японское правительство соглашается, однако, разрешить одному русскому торговому кораблю притти в Нагасаки, куда будут посланы чиновники из Иедо для торговых переговоров.
Поручик Лаксман оставил привезенных японцев и вернулся на родину, чтобы сделать донесение о результатах плавания.
Но разным случайным причинам российское правительство не воспользовалось в то время возможностью послать судно в
Нагасаки для торговых переговоров. Но когда стали обсуждать проект кругосветного плавания Крузенштерна, в министерстве торговли вспомнили, что японцы соглашались допустить русское судно в Нагасаки. К тому же и теперь в Сибири жило несколько японцев, судно которых давно разбилось у берегов Камчатки. Можно было отвезти их на родину, как это сделал в свое время поручик Лаксман.
В Петербурге почти не сомневалпсь в том, что еслп для переговоров будет отправлен не простой поручик, а посланник с дарами от императора России для японского императора, то посольству будет otkpi.it доступ не только в Нагасаки, но и в столицу японского государства. Камергер Резанов готовился объяснить японским сановникам, что торговый договор выгоден для обеих стран: в Японии был избыток риса и шелка, а в [юссий-ских землях на Тихом океане добывалось очень много дорогих мехов.
Капитан Крузенштерн полагал, что каков бы ни был исход переговоров, плавание к Японии должно оказаться полезным, так как можно будет проверить и дополнить карты прилшаю-щего к Японии моря. Он готовился точно определять местоположение островов, мимо которых придется итти, и наносить на карту очертания Японской земли там, где удастся подойти близко к берегу.
Однако в первые дни плавания нельзя было делать какие-либо наблюдения. Мелкий дождик, шедший почти каждый день, пока «Надежда» стояла в Петропавловской гавани, как будто решил сопровождать корабль до Японии.
Густой туман закрывал горизонт и заставлял держаться подальше от берегов. Выло холодно и так сыро, что офицерам и матросам, стоявшим на вахте, казалось, будто сырость пробирается до самых костей.
Через неделю вдруг сразу потеплело, а еще через несколько дней стало жарко, как летом. Но_ частые сильные ветры мешали Крузенштерну приближаться к Курильским островам, протянувшимся вереницей между Камчаткой и Японией.
Через три недели увидели гористый берег самого большого из Японских островов – Ниппона, или Хондо. Но нужно было
итти дальше, к находящемуся южнее Ниппона острову Кю-Сю, где расположена гавань Нагасаки. (
Крузенштерну хотелось вести корабль на таком расстоянии от Японии, чтобы можно было видеть очертания берегов. Но на следующий день небо вдруг покрылось тучами, барометр стал опускаться, а ветер крепнуть. Капитан поспешил удалиться в открытое море, чтобы встретить там бурю.
Шел проливной дождь, и сильно качало. Однако настоящий ураган разбушевался только через день.
Темные облака совсем закрыли бледное солнце. Порывы ветра достигали такой страшной силы, что рвали в клочья снасти. Матросы с удивительным бесстрашием пытались закрепить небольшие новые и крепкие штормовые паруса, но ветер изорвал их, как бумагу.
– Сколько я ни слыхивал о тайфунах, случающихся у китайских и японских берегов, но подобного сему не мог себе представить, – сказал Крузенштерн.
Корабль то ложился почти на бок, то приподнимался, точно взбираясь на высокий крутой холм, и вслед за тем стремительно летел книзу. Мачты гнулись с зловещим скрипом. Каждую минуту надо было ожидать, что они сломаются. Матросы держали наготове топоры, чтобы при падении мачты возможно скорее отрубить ванты и немедленно выбросить ее за борт.
Вода то и дело перекатывалась через палубу. Огромная волна ударила в корабль с такой силой, что разбила ограду палубы, сбила с ног трех матросов, крепко державших руль, и причинила им тяжелые ушибы.
Каюты были залиты водой. Многие вещи, сорванные со своих мест, разбились вдребезги.
Крузенштерн со страхом увидел, что ветер погнал судно по направлению к земле.
«Я полагал, что ежели сие приключится до полуночи, то гибель наша неизбежна. Первый удар о камень раздробил бы корабль на части, причем жестокость бури не позволяла иметь никакой надежды к спасению», писал потом Крузенштерн, вспоминая эти минуты.
К счастью, ветер внезапно переменился и понес корабль от
земли с такой же силой, с какой гнал его к берегу. А перед утром буря почти совсем утихла.
Настал теплый и ясный день. II только по осунувшимся, вдруг похудевшим и потемневшим лидам людей да по разбросанным в разных местах обломкам вещей можно было судить о пе-режитом.
Ветры как будто истощили силы, а дожди исчерпали свои воды во время тайфуна. Установилась прекрасная погода. Море синело под голубым небом. Пользуясь небольшим ветерком, корабль подошел довольно близко к земле и пошел вдоль берега к югу.
Крузенштерн проверял имевшуюся у него карту и убеждался, что Япония обозначена на ней лишь в самых общих чертах. Уточняя карту, он наносил заливы и мысы. Один из них Крузенштерн назвал именем капитана Чирикова: память о смелом и скромном спутнике Беринга продолжала жить среди русских моряков.
С палубы была хорошо видна земля. Она казалась очень красивой.
– Роскошная природа украсила великолепно сию страну, но трудолюбие японцев превзошло, кажется, и самую природу, – говорил Крузенштерн.
Часто были видны темносерые скалы. На них росли сосны, совсем не похожие на российские: с тонким, причудливо искривленным стволом и немногими синевато-зелеными ветвями, распростершимися около верхушки.
Высокие холмы, горы и долины чередовались друг с другом. Каждый кусочек земли не только в долинах, но и на горах до самой их вершины был тщательно обработан. Местами виднелись рощи каштановых деревьев и небольшие каштановые леса. А однажды увидели аллею из высоких деревьев, которая шла от берега через горы и долины, пока хватал глаз. Виднелись беседки, устроенные для отдыха пешеходов.
Около крестьянских домиков были разбиты маленькие сады с фруктовыми деревьями. У берега стояло много лодок. Можно было сразу сказать, что в этой стране больше всего земледельцев и рыбаков.
По вечерам часто видели, как на берегу вдруг загорался яркий огонь. Вслед за тем на довольно большом расстоянии вспыхивал другой такой лее сильный свет. Потом такие же огни загорались далеко впереди.
– Не подают ли японцы световые сигналы, оповещая о движении нашего корабля?—говорили офицеры на палубе «Надежды».
Днем японекпе лодки иногда проплывали недалеко от корабля. Но ни одна из них не приблизилась, хотя офицеры и матросы всячески старались подозвать их к судну.
Четыре японца, возвращавшиеся из Сибири после долгой невольной отлучки, подходили к борту каждый раз, когда невдалеке проходила рыбачья лодка, и что-то кричали рыбакам на своем языке, приглашая подойти ближе. Но рыбаки плыли дальше, не отвечая ни слова. Японцы садились на палубе в кружок, поджав ноги, и говорили о чем-то между собою озабоченно и огорченно.
В начале апреля «Надежда» подошла к острову Кю-Сю. По вычислениям капитана, корабль находился уже недалеко от Нагасаки, когда однажды утром поблизости увидели лодку с несколькими рыбаками. Японцы стали громко звать их, уговаривая не бояться. После долгих колебаний рыбаки приблизились.
Японцы, бывшие на корабле, объяснили, что русское судно идет в Нагасаки на основании разрешения, которое было дано в свое время. Они сказали, что возвращаются домой, после того как попали в Россию, потерпев кораблекрушение. В конце концов пятеро рыбаков согласились подняться на палубу.
Рыбаки сказали, что до Нагасаки близко и «Надежда» может притти туда еще до вечера. Они сообщили, что в Нагасаки еще четыре дня назад благодаря световым сигналам узнали о приближении иностранного корабля и на горе у входа в порт поставлена стража, поджидающая судно. От них удалось узнать, что в Нагасаки стоят два голландских торговых судна, готовящиеся выйти в море.
Рыбаки приняли угощение, выпив по чарке водки, но, видимо, боялись долго оставаться и пробыли на корабле не больше десяти минут.
У,
берегов Японии.
С гравюры из атласа Крузенштерна-
Дул слабый попутный ветер, и корабль медленно шел вперед. Вскоре к «Надежде» подошла лодка. На ней развевался белый флаг с синей полосой, исписанный японскими буквами. Кроме гребцов, в пей сидели двое японцев в длиннополых просторных одеждах, доходивших почти до пят, опоясанные широкими кушаками. У одного, старшего, за кушаком торчали два меча.
Не поднимаясь на палубу, сн стал спрашивать, откуда, куда и зачем идет корабль. Японцы, находившиеся на «Наделив», переводили его слова и ответы капитана.
Потом лодка быстро удалилась. А через некоторое время появились две большие сторожевые лодки с четырьмя офицерами, у которых тоже были мечи за широкими поясами. Они потребовали, чтобы «Надежда» стала на якорь.
– Без позволения губернатора ни одно чужеземное судно не может войти в гавань Нагасаки, – заявили офицеры.
– Но у нас есть разрешение на вход в Нагасаки, привезенное поручиком Лаксманом, – сказал Крузенштерн.
– Оно было дано больше десяти лет назад. Теперь нужно новое разрешение, – отвечали японцы.
Корабль остановился. Затем подошли тридцать сторожевых лодок. Они окружили корабль со всех сторон и тоже стали на якорь.
– Мы как будто попали под стражу, – говорили русские моряки.
Перед вечером со стороны Нагасаки показались восемь гребных судов. Одно из них было гораздо больше других. Над его палубой была устроена крыша, с которой свисали продолговатые разноцветные флаги.
– Видимо, едут важные чиновники, – сказал Крузенштерн.
Капитан надел парадный мундир и велел поставить почетный караул с барабанщиком для встречи гостей.
На палубу поднялся в сопровождении нескольких человек один из прибывших. чиновников. Так же как и все остальные японцы, подплывавшие к кораблю, от гребца до офицера, он был одет в широкое платье, похожее на просторный халат – кимоно. На ногах у него были сандалии, состоявшие из одной подошвы с ремешками. За кушаком у чиновника торчали два меча, а его одежда была сшита из дорогого шелка и на ней был выткан какой-то герб. Барабанщик ударил дробь на барабане, а офицер, командовавший караулом, торжественно отдал -честь обнаженной шпагой.
Чиновник остановился и сказал несколько слов. Один из сопровождавших его японцев перевел на голландский язык его вопрос:
– Что это значит?
Узнав, что на русских кораблях обычно встречают ч'аким образом высокопоставленных гостей, он остался доволен и попросил сделать такую же встречу п другому приехавшему с ним чиновнику, имевшему еще более высокий чин.
Четыре привезенных японца выступили вперед, встали на колени, а потом простерлись ниц перед чиновником и, отбивая поклоны, ударяли лбами о пол.
Японская сторожевая лодка.
С гравюры из атласа Крузенштерна.
Важный гость спросил их, кто они такие. Не поднимая головы и продолжая кланяться, японцы объяснили, как попали на российский корабль. Не удостаивая их больше ни одним словом, чиновник отвернулся и проследовал дальше, высоко подняв голову. Вслед за тем взошел на палубу и был встречен так же торжественно второй высокопоставленный посетитель.
Японские переводчики, говорившие по-голландски, называли важных гостей обер-баниосами. Потом выяснилось, что онп так называют всех должностных лиц, имеющих высокий чин, а эти чиновники были помощник губернатора и ревизор, приехавший из столицы.
Обер-баниоеов провели к каюте посланника, который встретил их у порога. Они уселись на диване, поджав ноги по-япои-ски, а переводчики сели прямо на полу. Слугп подали им два лакированных ящика. В одном лежали трубки и табак, в другом – бумага, кисти и баночка с тушью.
Начался разговор, походивший на вежливый, но утомительный допрос.
Японские переводчики знали только голландский язык, которому научились у допускавшихся в Японию голландских купцов. Однако благодаря сходству этого языка с немецким посланник Резанов и капитан Крузенштерн понимали их довольно хорошо.
Обер-баииосы спрашивали, откуда и когда вышло в плавание судно, каким путем гало, где, когда и зачем останавливалось со времени выхода из Кронштадта. А один из переводчиков, вооружившись кисточкой, тщательно записывал ответы, покрывая причудливыми буквами узкий и длинный лист бумаги.
Когда посланник сказал, что привез грамоту от императора России японскому императору, обер-банносы пожелали увидеть ее и долго рассматривали обвязанную серебристыми шнурками золототканную парчу, в которую была завернута грамота. Резанов отказался развернуть ее, но предложил обер-банноеам познакомиться с копией.
В это время вошел голландский моряк и почтительно доложил обер-баниосам, что начальник голландской торговой фактории обер-гаупт Дув и капитаны двух голландских судов, стоящих в Нагасаки, просят разрешение войти на российский корабль.
Получив позволение, голландцы немедленно явились. Обер-гаупт и голландские капптаны повернулись к обер-баниосам и склонились, но японскому обычаю, так низко, что коснулись ладонями земли. Они кланялись, не разгибая спины, до тех пор, пока обер-баниосы не сказали: довольно.
Русские моряки с удивлением смотрели на эту церемонию. Они знали, что голландцы держатся, как господа, на Яве и в других богатых колониях, им принадлежащих. А в Японии они проявляли почтительность, переходящую в раболепие.
Обер-баниосы объявили, что, по японским законам, ни один иностранный корабль не может быть допущен в гавань, пока не будет сдано японским властям все оружие.
– Вы должны сдать на то время, пока находитесь в нашей стране, все пушки, ружья, порох, снаряды и сабли. Все это будет свезено на берег. А перед отходом из Японии получите ваше оружие по описи, – говорили японцы капитану.
Среди книг, которые Крузенштерн взял с собой в кругосветное плавание, были два томика, изданные в Париже «в третий год республики» – 1794 год. Это был французский перевод книги Тунберга, побывавшего в Японии за тридцать лет до плавания «Надежды». Капитан знал из этой книги, что закон, о котором говорят обер-баниоеы, действительно существует и всегда строго соблюдается.
– Я согласен отдать на время нашей стоянки вооружение корабля, если таков японский закон. Но офицеры должны сохранить свои шпаги, потому что этого требует наша честь, – ответил Крузенштерн.
– А я настаиваю, чтобы восьми солдатам, составляющим мой почетный караул, были оставлены ружья, – заявил Резанов.
– Все голландцы, прибывающие в Нагасаки, сдают оружие без всякого исключения, – сказал Дув.
– Россия не Голландия. А я представитель Российского государства и государя, а не купцов! – резко возразил посланник.
Обер-баниосы долго говорили о том, что японские законы не знают исключений. Потом они заявили, что сделают доклад губернатору и завтра сообщат ответ.
– До тех нор ваш корабль должен стоять здесь на якоре, – сказали они Крузенштерну.
Обер-гаупт Дув и голландские капитаны сказали на прощанье, что хотели бы быть полезными русским морякам, но смогут увидеться с ними в лучшем случае еще только один раз, приехав завтра с обер-баниосами.
– Затем нам не позволят встречаться. Во время пребывания в Японии мы живем почти как в заключении, – говорили голландцы.
– Весьма удивительно, до какого унизительного положения дошли голландцы ради торговых выгод, – сказал Крузенштерн, когда обер-гаупт и капитаны отплыли одновременно с японскими чиновниками.
На другой день морские офицеры с утра надели парадные суконные мундиры и черные треугольные форменные шляпы, ожидая приезда обер-баниесов. Но прошло полдня, и, кроме сторожевых лодок, стоящих вокруг корабля, не показывалось ни одно японское судно. День был солнечный, и в суконных мундирах, плотно облегавших тело, морякам скоро стало очень жарко.
От жары и долгого ожидания время шло с томительной медленностью. Русские моряки начали говорить о японцах с досадой.
Наконец к кораблю подошла большая лодка. Она привезла мешок риса, овощи, свежую рыбу, кур и уток.
– Вы говорили, что вам нужны свежие припасы для команды. Дан приказ доставлять их каждый день, – сказал капитану переводчик, сопровождавший лодку.
А когда Крузенштерн заговорил о плате, переводчик уклонился от ответа, заявив, что об этом не знает ничего.
Потом показалось вчерашнее крытое японское судно, расцвеченное флагами, в сопровождении множества лодок. Один из приезжавших вчера обер-баниосов поднялся на палубу вместе с новым важным посетителем, оказавшимся «оттоною», или городским головою Нагасаки.
Когда Крузенштерн обратился к ним с приветствием, переводчик слегка коснулся его спины, давая понять, что надо склониться к полу, говоря с обер-баниосом.
Капитан взглянул на переводчика через плечо так, что тот сразу молча отступил на несколько шагов.
Обер-баниос заявил, что губернатор согласен оставить шпаги офицерам и временно позволяет не отбирать ружья у восьми солдат из почетной стражи посланника. А все остальное оружие надо переписать и теперь же свезти на берег, чтобы «Надежда» сегодня могла итти к Нагасаки.
Несколько японских чиновников стали с величайшей тщательностью пересчитывать и записывать оружие, а их подчиненные бережно запаковывали в ящики снаряды, ружья, сабли, чтобы свезти на берег.
Высокопоставленные гости не принимали участия в этой работе. Они снова прошли в каюту посланника и опять начали задавать вопрос за вопросом.
А голландские капитаны, которым разрешили в последний раз посетить русский корабль, рассказывали Крузенштерну об опасностях, пережитых ими во время долгого плавания к Японии.
Резанов достал небольшой глобус и показал на нем японцам, как много места занимает Россия. Старенький обер-баниос долго
вертел в руках глобус, стараясь что-то на нем отыскать, и наконец спросил через переводчика:
– А где же Япония?
Резанов показал очертания земли, такой маленькой, что пришлось дать обер-баниосу очки, без которых он не мог рассмотреть изображение.
«Он очень обрадовался, увидав свою Японию, и, улыбаясь, указывал на нее пальцем, повторяя «Япон, Япон», писал потом Шемелин, присутствовавший при этом разговоре.
Но когда посланник предложил взять очки в подарок, обер-баниос решительно отказался. Ни он, ни его спутники никаких подношений не желали брать, решительно заявив, что это запрещено законом.
Через три часа сдача оружия была закончена. Попутного ветра не было, но оказалось, что можно и не поднимать паруса. Шестьдесят японских лодок, выстроившись в несколько рядов, прикрепились к кораблю длинными тонкими канатами.
Потом на всех лодках раздался один и тот же напев, с короткими странными выкриками через равные промежутки. Все весла разом погрузились в воду, а затем стали подниматься и опускаться в такт пению.
«Они гребли с удивительным умением. Ни одна лодка не нарушала прямую линию ряда», писал потом Крузенштерн.
Через час корабль подвели к маленькому каменному, высоко поднимавшемуся над морем островку, который японцы называли Танобоко, а голландцы – Папенберг. Он находился недалеко от берега, у входа в Нагасакскую гавань. Лодки вдруг остановились.
– Вам придется стать на якорь здесь, – объявил один из переводчиков Крузенштерну.
– Ведь нам же заявили, что, сдав оружие, мы войдем в гавань, – сказал капитан.
– Скоро в Нагасаки приедет новый губернатор. Если он даст позволение, вас впустят в гавань. А остров Папенберг высок, и ваш корабль, став за ним, будет защищен от ветров, как стеною, – ответил переводчик.
Пятьдесят лодок стали кольцом вокруг «Надежды».
– Японцы попросту нас обманули. Они весьма учтивы, но доверять им, видимо, нельзя. Мы отдали оружие, чтобы войти в гавань, а они стерегут нас, как пленных, у какого-то островка! – с возмущением говорил Резанов.
Посланник выразил недовольство переводчикам. Они попреж-нему только очень вежливо кланялись в ответ и любезно говорили, что губернатор рассмотрит все пожелания.
Потом медленно потянулись долгие дни ожидания.
По утрам к кораблю подплывала большая лодка. Из нее выгружали свежую рыбу, овощи, рис и иногда добавляли фрукты, морских раков, уток или кур. Днем или перед вечером со стороны Нагасаки часто появлялись лодки, проплывавшие недалеко от «Надежды». Нетрудно было догадаться, что японцы устраивают прогулки, желая увидеть русское судно. Раз мимо «Надежды» проплыла большая лодка, в которой было очень много мальчиков от десяти до четырнадцати лет.
– Должно быть, привезли целую школу посмотреть на нас, – говорили моряки.
В другой раз невдалеке проплыла большая лодка е весело болтавшими женщинами и девушками, которые, судя по нарядным шелковым одеждам, принадлежали к богатым семьям. Они с нескрываемым любопытством старались разглядеть русских моряков. Многие женщины были миловидны, но когда они улыбались, нередко вдруг открывались два ряда совершенно черных зубов.
– Это значит, что они замужем. Выходя замуж, японки покрывают свои белые зубы несмываемой черной краской, – сказал Крузенштерн, читавший об этом обычае в книгах Тунберга и Кемпфера.
А однажды мимо корабля прошло великолепно украшенное разноцветными шелковыми тканями большое гребное судно, с которого доносилась громкая музыка.
– Это судно принадлежит принцу Физен, родственнику самого императора, – объяснили на другой день переводчики, приехавшие из Нагасаки.
Переводчики под разными предлогами посещали русских довольно часто. Они попрежнему были в высшей степени учтивы и любознательны: спрашивали русские названия разных предметов, задавали вопросы из области медицины и географии. Точно невзначай, они старались получить сведения о России, ее величине, промышленности и торговле. А потом что-то записывали в маленьких книжечках.
Посланник Резанов и его спутники понимали, что переводчики часто спрашивают их о русской земле неспроста, но охотно отвечали на эти вопросы, давая понять японцам, как сильна и обширна Россия.
Резанов не раз говорил при этом, что очень удивлен и недоволен тем положением, в которое попало русское посольство. Он не раз высказывал неудовольствие переводчикам.
– Нас держат здесь, как в плену. Вместо того чтобы препроводить посольство в столицу с надлежащим почетом, не решаются даже впустить наш корабль в гавань Нагасаки, – говорил посланник.
– Сторожевые суда, стоящие вокруг российского корабля, – не что иное, как почетный караул, поставленный в знак уважения. А если бы ваш корабль вошел в гавань, ему пришлось бы стоять вместе с простыми торговыми судами. Это было бы унизительно для флага Российской империи, – с изысканной вежливостью отвечали переводчики.
– Почему же нам, точно пленным, не позволяют далее сойти на берег? – спрашивал Резанов.
– Губернатор очень огорчен, что не может самовольно отступить от закона, запрещающего впускать в Японию иностранцев. Он послал курьера в Иедо, чтобы получить указания, как должен поступить, – говорили переводчики, приятно улыбаясь.
Прошло две недели с тех пор, как «Надежде» пришлось стать на якорь у острова Папенберг.
Резанов решительно заявил, что длительное непрерывное пребывание на корабле начинает вредно отражаться на его здоровье. Губернатор ответил через переводчика, что из уважения к российскому посланнику решается отвести на берегу место для его прогулок.
На другой день с корабля увидали, как на берегу расчищают небольшую площадку и огораживают ее высоким забором из бамбука. Потом несколько десятков плотников н столяров начали строить и отделывать на ней какой-то маленький домик. К немалому удивлению русских моряков, он был совершенно закончен в два-три дня.
На корабль явился обер-баниос и в почтительных выражениях сообщил, что приготовлено не только место для прогулок, но и домик, где посланник может укрыться от дождя или отдохнуть, если устанет. А когда шлюпка, в которой Резанов с несколькими офицерами направился к берегу, отошла от корабля, пятнадцать сторожевых судов снялись с якоря и пошли следом за нею.
Место для прогулок оказалось лишь в два раза длиннее палубы корабля, а высокая ограда придавала этой площадке сходство с тюремным двориком. Японки и японцы толпились у ограды, стараясь взглянуть на русских. Домик для отдыха был сделан аккуратно и искусно: стены были гладко отполированы, а одна из них раздвигалась, служа, по японскому обычаю, не только дверыо, но и окном, потому что состояла из рамы,
Японки у ограды домика для русского посольства.
С гравюры из атласа Крузенштерна.
оклеенной тонкой, но крепкой прозрачной бумагой. Она хорошо пропускала свет, заменяя стекло, которого не употребляли японцы. На полу лежала золотистая цыновка из рисовой соломы, такая светлая и чистая, что посланник и его спутники в недоумении остановились па пороге: ходить по ней в сапогах было невозможно, а снимать обувь, как это делали японцы, входя в свои дома, было непривычно. Небольшое возвышение, сделанное наподобие низенького дивана, устланное новыми цыновкамн и застланное красным китайским войлоком, составляло всю меблировку комнатки.
Гулять на маленьком, лишенном зелени дворике за высокой оградой было скучно и неприятно. Резанов вскоре отказался от этих прогулок. Но капитан Крузенштерн получил разрешение использовать это место для починки корабельных шлюпок, ^пострадавших во время тайфуна, и для других корабельных работ.
Японцы доставили листы меди, которые потребовались для ремонта, и другие материалы. Но когда капитан пожелал узнать, сколько это стоит, японцы так же уклонились от ответа, как и тогда, когда русские хотели заплатить за провизию, которую получали для команды.
– Держат нас, как пленников, а показывают видимость гостеприимства, – с недоумением говорили русские моряки.
Наступил ноябрь. Стало прохладно, и все чаще шли дожди. Дули сильные ветры. В каютах чувствовалась сырость. Посланник начал испытывать приступы ревматизма. А ответа из столицы все еще не было. Когда русские выражали нетерпение, им отвечали, что до Иедо далеко, но осталось уже недолго ждать.
Наконец один из переводчиков сказал, что промедление происходит по уважительной причине: вопрос о приеме посольства обсуждается в императорском совете, члены которого живут в разных местах страны и не могут быстро собраться в Иедо.
Резанов стал настойчиво требовать, чтобы ему и его спутникам отвели удобное и просторное помещение в Нагасаки.
В начале декабря губернатор передал через баниосов, что, заботясь о здоровье посланника и желая выразить ему уважение, решается дать приказание приготовить для него и его свиты дом в Нагасаки.
– Мы хорошо понимали, что губернатор просто успел получить на это разрешение из столицы, но не стали выражать сомнение в правдивости его слов, – говорили потом спутники посланника.
Резанов решил взять с собой, кроме прикомандированных к посольству офицеров, Шемелина, потому что он мог быть полезен, когда начнутся переговоры о торговле, и Лангедорфа, который был не только натуралистом, но и врачом. Посланник заявил вместе с тем, что возьмет с корабля и подарки, предназначенные для японского императора, и просит приготовить для них надежное помещение. Четверо привезенных из России японцев, все еще остававшихся на корабле, тоже должны были быть свезены на берег.
Через несколько дней был устроен торжественный переезд. Для посланника и его свиты подали великолепное судно принца
Физе-на. Оно было покрыто черным лаком и богато убрано разноцветным шелком, а на стенках кают сделаны украшения из бронзы и золота. Гребцы были одеты в одинаковые • кимоно из л иловатого с белым шелка. Играла музыка, и множество лодок сопровождало посланника, Ыа маленьком судне, присланном для того, чтобы перевезти подарки, даже сходни были покрыты циновками и красным войлоком.
– И бездушные вещи, предназначенные для императора, делаются священными для японцев. Дары заключены в ящики топорной работы, завязанные в рогожи, изорвавшиеся и загрязнившиеся в пути, а японцы обращаются с ними благоговейно, – говорил с удивлением Шемелин.
Когда судно, на котором плыл посланник, причалило к берегу, выяснилось, что дом, предназначенный для посольства, находится не в Нагасаки, а в пригородном местечке Мегасаки.
– Японцы опять вежливо солгали, – сказал Резанов.
Дом оказался достаточно обширен, и хорошо обставлен. Дорогие ширмы, художественно вышитые шелком, стояли в комнатах, тонкие белые циновки покрывали полы, а заранее перевезенная с корабля мебель расставлена в величайшем порядке.
