Текст книги "У самого Черного моря. Книга II"

Автор книги: Михаил Авдеев

МОЛНИИ НАД МОРЕМ

Над землей Айвазовского

Сентябрь 1943 года. Наконец пришел он и на нашу улицу, праздник! Войска Северо-Кавказского фронта раздавили линию немецкой обороны на Тамани – пресловутую «Голубую линию» – и вышли к Керченскому проливу.

Октябрь принес вести о разгроме мелитопольской группировки немцев. Советский солдат встал у Перекопа и Сиваша. В разосланной по полкам оперативной сводке говорилось:

«Нужно иметь в виду, что при высадке десанта на Керченский полуостров бойцы наткнутся на хорошо подготовленную оборону.

На Керченском полуострове находится до 85 тысяч солдат противника, около 70 батарей полевой, береговой и зенитной артиллерии, 60 танков, множество авиации, пулеметов, минометов.

Берег сильно укреплен и минирован. У берега замечено патрулирование подводных лодок и кораблей противодесантной обороны…

Перед ударом все должно быть взвешено и учтено…»

Штурмовики прикрывали керченский десант. Мы, истребители, прикрывали штурмовку. И все шло вроде бы хорошо, но едва под крыльями машин проплыло Мамо-Русское, со стороны моря вынырнула четверка «мессеров».

Нельзя сказать, чтобы облачность – десять баллов – благоприятствовала маневру. Во всяком случае, она была равным союзником и нам, и противнику. Угадать намерения гитлеровцев было нетрудно: они явно пытались отсечь истребителей от штурмовиков. Значит, вскоре появятся новые «мессеры». Вероятнее всего, они уже на подходе.

Угадывать маневр противника к тому времени мы научились довольно точно. И дело тут не в какой-то раз и навсегда избранной немцами системе: среди них было немало первоклассных асов, всегда неожиданных в бою. Просто в характере каждого из нас необычайно остро выработалось то, что называют военным инстинктом, а еще точнее – быстротой, мгновенностью реакции на все, происходящее вокруг. Для тех, кто выжил в немыслимо жестоких боях за Севастополь, такая школа не прошла даром.

И в этот раз машина была брошена наперерез «мессеру», возглавившему атаку. Сбить или заставить свернуть с курса ведущего – значит, по меньшей мере, расстроить маневр противника и выиграть время. А там – посмотрим.

Видимо, это и называется военным счастьем: «мессер» неожиданно оказывается точно в прицеле. Бью с дистанции всего каких-нибудь тридцать метров. Немец был на вираже, и, удивительно, как мы не столкнулись. В какие-то доли секунды успел заметить, что два-три моих снаряда разорвались в кабине гитлеровца.

Мой «ястребок» пронесся выше «мессера», едва не задев его. Гитлеровец пошел резко вниз. Первая мысль: «Обманывает». Уже не раз фашистские летчики в критических ситуациях уходили от нас таким маневром, имитируя свою собственную катастрофу.

Бросаю и свой самолет в пике. Внизу – море. Вижу: гигантский столб воды взлетел в небо: «Ме-109» не стало. Вывожу машину в горизонтальный полет. Оглядываюсь: «мессершмитты» уходят.

В захваченном нашими бойцами документе – разведбюллетене 5-го армейского корпуса немцев от 18 декабря 1943 года говорилось:

«Десантная операция противника была хорошо им подготовлена, заранее продумана во всех подробностях… Наша пропаганда – листовки, забрасываемые самолетами, артснарядами, интенсивная работа громкоговорящих установок, даже тогда, когда у противника было очень тяжелое положение, не имела никакого успеха. Большевистская идеология, которой сильно пропитан весь офицерский состав, моральный подъем в связи с успехами Советской Армии в этом году – все это способствует тому, что войска противника способны творить чудеса».

Вот и сейчас закрою глаза и до мельчайших деталей вижу этот берег. Сколько раз проходил я от Керчи до Феодосии на бреющем!

За мысом Ак-Бурун Керчь скрывается из вида. Между мысом и кубанским берегом тянется коса с рыбными промыслами на ней. Справа по берегу видны дачи – дома отдыха Старого Карантина, дальше – камыш-бурунское строительство.

Вскоре за Камыш-Буруном, недалеко от берега, – Чурбашское соляное озеро, а между ним и следующим большим по размеру Тобечинским озером – Эльтиген (железная руда). У самого Тобечинского озера раньше была, помню, грязелечебница и за озером – вышки нефтяного Чонгелека. По берегу моря ряд маяков: Камыш-Бурунский, Эльтигенский, Такильский. Сейчас от многих из них остались одни развалины.

Минуя Такильский маяк у мыса Такиль, выходим в открытое море. Серые воды Керченской бухты сменяются синим хрусталем волн Черного моря. Обогнув мыс Такиль, летим к Казаульскому маяку. Вдали виднеются террасы горы Опук. Слева в море – скалы, напоминающие своей формой парусные корабли. Их называют «Петро-Каравиз» (каменные корабли).

Никогда не забыть мгновения, когда самолет прошел над набережной Феодосии.

Сразу за почерневшим и постаревшим домиком Айвазовского начинались развалины. Площадь у галереи великого мариниста изрыта окопами и ходами сообщения. На месте прекрасных дворцов – скрюченное железо, обгорелые стены, битый кирпич.

Из-за каменных холмов, с набережной тянутся навстречу машине огненные трассы. Это страшное чувство, когда ты должен стрелять, бить по тому, что тебе дорого. Но выхода нет, и снаряды твоей пушки идут туда, где стоят зенитки, прячутся гитлеровские пулеметчики. Идут, ломая крыши и стены святых для тебя зданий. Что делать! Таков жесткий закон войны.

Ничего, родная Феодосия! Мы еще поднимем тебя из руин. Встанут на пепелищах новые дворцы, красивее и солнечнее прежних.

Да и жалеть-то по существу, уже ничего не осталось. Гитлеровцами взорваны лучшие здания. Испохаблены паутиной траншей скверы и площади. Только старинная крепостная башня, повидавшая на своем веку столько войн и нашествий, чудом уцелела. Каменные зубцы ее мрачно тянутся к небу.

Бои над Феодосией были для нас особенно сложными. Не потому, что в чем-то существенно отличались от любых других. Просто подходили мы к городу «на пределе»: горючего в баках оставалось только на три-четыре минуты боя и на возвращение.

Если бы немецким летчикам удалось сковать нас боем на более-менее длительное время, дотянуть до своего аэродрома мы бы уже не смогли. Гитлеровцы – достаточно опытный противник. Они отлично понимали сложившуюся для нас ситуацию и делали все возможное, чтобы как можно дольше задержать наши машины над целью.

Я не помню, пожалуй, никакого другого времени за всю войну, когда бы мы так дрались за секунды, буквально за доли секунд: согласитесь, трудно выходить из атаки, если тебе кажется, что победа уже в твоих руках, что еще полминуты – и твои пулеметы достанут врага.

Но, взглянув на счетчик горючего, ты понимал, что надо отворачивать. И вовсе не потому, что так уж дорожил своей жизнью: в пылу боя появляется и азарт, и упорство, и желание во что бы то ни стало догнать противника. Анархия была здесь недопустима: мы прикрывали штурмовики и не могли оставить их беззащитными над морем, когда они возвращались на кавказские аэродромы.

Да и об арифметике войны нельзя было не думать. Какими бы «мудрецами» выглядели мы, если бы просто из-за нехватки горючего теряли бы ежедневно несколько боевых машин!

Но так спокойно я могу размышлять теперь, а тогда сколь сложной была подчас для летчика психологическая ситуация, возникавшая над крымскими берегами!

Сколько воли и сознания долга требовалось для того, чтобы вовремя, ни минутой позже, «наступить на горло собственной песне».

Выводы напрашивались сами собой: нужно было овладевать мастерством скоротечного боя, до минимума сводить все необходимые маневры, мгновенно принимать решения. Мгновенно, даже по отношению к обычному воздушному бою, где, как известно, и так дело решают секунды.

Зори над Митридатом

В холодную штормовую ночь наш десант зацепился за керченский берег.

Уже сколько прошло лет, но я до сих пор до мельчайших подробностей помню эту бухту. Память как бы сфотографировала и широкий разлет берегов, и голубые оконечности меловых скал, уходящих к Эльтигену, и крутой холм Митридата.

Много раз я проходил над Митридатом на бреющем. Когда заходишь со стороны моря, сразу обрывается узкая полоска разбитой, некогда прекрасной набережной. Полудома, полуразвалины словно карабкаются на Митридат, как оспой, изрытый ходами сообщения и окопами.

Левее от вершины, что ближе к морю, взрывы раскидали дерн, укрепленный гитлеровцами на бетоне. Замаскированные пункты управления зенитным огнем обнажились. Видимо, не раз прошелся по вершине огненный шторм: воронки разорвали остатки окопов, крупные обломки бетонных плит разбросаны по земле. Чуть далее – знаменитые развалины. Под горой темнеет маковка церквушки…

А мы через каждую секунду буквально посылаем в эту и без того растерзанную землю огонь, огонь, огонь… Но иначе нельзя!

Полк работает, как говорят, «на полную мощность». Да и не один наш полк. От соседей доходили отличные вести. Третьего ноября я читал оперативную сводку: «2 ноября 1943 года алексеевцы сбили 13 неприятельских самолетов, не понеся сами никаких потерь».

Молодец Костя! Добрый орел вырос из орленка, начинавшего путь в нашем полку. Интересуюсь подробностями: «…Шесть наших самолетов барражировали над Керченским полуостровом». В это время по радио передали ведущему Герою Советского Союза Михалеву, что к нашим позициям идут до 45 вражеских бомбардировщиков в сопровождении 20 истребителей.

Летчики расстроили боевые порядки врага и этим сорвали замысел противника. При этом было сбито 4 бомбардировщика «Ю-87».

Забегая немного вперед, не могу не сказать, что за период Керченской операции летчики Алексеева уничтожили в воздушных боях 76 гитлеровских самолетов.

Часть заслужила благодарность в приказе Верховного Главнокомандующего, была удостоена ордена Красного Знамени и наименования «Керченской».

Истребительные полки черноморской авиации выполняли ответственную задачу: прикрытие действий наших бомбардировщиков, штурмовиков, торпедоносцев, обеспечение высадки десанта на крымский берег.

Сам Алексеев поражал даже видавших виды летчиков необычайной храбростью и мастерством в воздушном бою. Учил этому своих летчиков. Над Керченским проливом он отметил свою девятнадцатую победу в воздухе. За короткое время в части Кости Алексеева стали мастерами воздушного боя Иванов, Долматеня, Петренко, Чистяков, Тритенко, Агеев, Хватцев, Зотов и многие другие.

В боях за восточный берег Крыма много побед в летопись войны вписали и летчики истребительной части Константина Денисова.

Здесь нельзя не рассказать о боях денисовцев накануне 26-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции и в день ее.

Шестого ноября 1943 года четверка наших истребителей из части Денисова, ведомая опытным летчиком Дмитрием Стариковым, находясь над линией фронта, приняла сообщение о приближении группы «Ю-87», шедших под прикрытием «мессеров». Стариков атаковал их. Когда немецкие самолеты пошли в пике, Стариков догнал одного из «юнкерсов» и очередью из пулемета свалил его. Одновременно летчики Щербаков и Карпунин сбили еще две машины.

За слоем облачности Стариков обнаружил еще четыре «юнкерса», прикрываемых «мессершмиттами». Стариков, самолет которого с хвоста надежно прикрывал гвардии младший лейтенант Кучурин, пошел в атаку и сбил одного из «мессершмиттов». В это время вторая пара нашей четверки расстроила действия немецких бомбардировщиков.

В тот же день через несколько часов Стариков снова во главе четверки истребителей вылетел навстречу группе немецких самолетов в составе десяти бомбардировщиков и шести истребителей. Несмотря на превосходящие силы немцев, он вступил с ними в бой и сам сбил один «мессершмитт». А в это время два немецких самолета атаковали его машину. На помощь командиру пришел гвардии старший лейтенант Щербаков. Ему удалось отсечь атаку немцев и сбить одного из них. Стариков расстрелял еще один «юнкерс».

Ожесточенные воздушные бои вели денисовцы и на следующий день – 7 ноября.

В те дни родилась у десантников крылатая песня:

 
Туманы и тучи на запад поплыли,
Над Крымом орудий немолкнущий гром,
Последними мы из Керчи уходили,
И первые к ней мы с победой придем…
 

Пели ее и мы, летчики. Когда я ее вспоминаю, мне почему-то всегда представляется 10 февраля 1944 года. Страшный, огненный день, которому по праву история дарует бессмертие.

Горячий денек

– Сегодня, братцы, придется поработать «сверхурочно»…

Произнося эту фразу, я не предполагал, насколько окажусь в данном случае пророком. Если бы существовали потусторонние силы, можно было предположить, что иные слова и фразы накликают беду. Но поскольку потусторонних сил не существует, приходится объяснять все просто стечением обстоятельств, на которые столь щедра фронтовая обстановка.

– Пойдете в таком составе: первая пара – Гриб, Бондаренко, вторая – Кологривов, Феоктистов, третья – Тарасов, Румянцев, четвертая – Белозеров, Иванов. Первое слово – за Белозеровым и Ивановым. Задача – разведать аэродромы и порты Керченского полуострова. Вылет в шесть тридцать пять…

К вечеру Белозеров докладывал:

– На аэродроме Багерово – 10 «Ме-109». На втором – самолетов нет. Видимо, во Владикавказе базируются «хейнкели». Несколько раз засекали их группы. Порты забиты техникой и войсками…

Страшные слухи доходили об этом аэродроме. Вернее, не об аэродроме, а о том, что его окружало. Когда позднее, после освобождения, поэт И. Сельвинский увидел ров у поселка Багерово – километр в длину, четыре метра в ширину, глубиной в два метра – ров, набитый трупами стариков, женщин и детей, он написал:

 
«Да! Об этом нельзя словами.
Огнем! Только огнем!..»
 

Вот одно из многочисленных свидетельств, о которых нам позднее стало известно. Это – рассказ Анатолия Бондаренко, одного из жителей Керчи.

«Когда нас подвели к противотанковому рву и выстроили возле этой ужасной могилы, мы еще думали, что нас привезли сюда, чтобы засыпать этот ров землей или копать новые окопы. И только когда уже раздались выстрелы из наведенных на нас автоматов, я понял, что нас расстреливают. Кинулся в яму, притаился между двумя трупами и так в полуобморочном состоянии пролежал до вечера. Лежа в яме, я слышал, как некоторые раненые кричали жандармам, добивающим их: „Добей меня, мерзавец! Не попал, негодяй, еще бей!“ Когда убийцы уехали, кто-то крикнул из ямы: „Поднимайтесь, кто живой“. И мы вдвоем начали растаскивать трупы и вытаскивать живых. Я был весь в крови. Над рвом стоял легкий туман и пар от остывшей теплой груды тел, крови, последнего дыхания умирающих. Мы вытащили и моего отца, но он оказался убитым наповал разрывной пулей в сердце. Поздно ночью мы добрались к своим знакомым в поселке Багерово, и там я дождался прихода Красной Армии».

Как-то мне случайно попалась в руки книжка мичмана Черноморского флота Николая Ивановича Александрова «Друзья-товарищи». Александров дрался за Севастополь до последних минут обороны, оглушенный взрывом, попал в плен и оказался в лагере Багерово.

«Мы сидели окоченевшие, – рассказывает он, – и думали, доживем ли до утра. И вдруг со всех сторон залаяли зенитки, все услышали приближающийся гул авиационных моторов. И вот уже грохочут бомбы на аэродроме. Мы прильнули к щелям. От лучей прожекторов, выстрелов зениток, взрывов бомб было светло, как днем.

Наши! Наши бомбят! Забыв про холод, не думая о том, что бомбы могут попасть и в сарай, мы радовались, как дети. Крепче бейте, наши славные соколы!..

Советские самолеты после этого стали наведываться часто. Они отлично знали свое дело: бомбы падали только на аэродром. Ни одна не разорвалась на территории лагеря…»

Значит, мы несли не только смерть, но и радость… Вот и в этот раз мы шли на Багерово. Наутро началось то, что мы позднее окрестили как «горячий денек».

Я на всю жизнь запомнил эту дату – 10 февраля 1944 года. Да и не только запомнил. Мне хочется привести здесь, ничего не изменяя и не добавляя, выдержки из моего рабочего фронтового дневника:

«Группа из восьми Як-9 во главе с Кологривовым прикрывает наземные войска. Ведет бой с восемнадцатью „Ме-109“ и десятью „ФВ-190“. Сбит один „Ме-109“ и один „ФВ-190“. У Кологривова снаряд пробил правую плоскость, разрушил рули поворота и водяную систему. Кологривов с задания не вернулся. Иванов совершил посадку на фюзеляж.

Восьмера „яков“ – ведущий Гриб обнаружила шесть „ФВ-190“, пытавшихся бомбить наши наземные войска севернее Керчи. „ФВ“ шли под прикрытием шести „Ме-109“. Гитлеровцы не дошли.

10.00 Восемь „яков“ – ведущий Тарасов – нацелены по радио на группу из двенадцати „Ю-87“ и шести „ФВ-190“. Гитлеровцы рвались к Керчи. На подходе к городу немцев удалось разогнать. Спасаясь от преследования, они сбрасывали бомбы в расположение своих войск.

На нашем счету – два „Ю-87“, один „Ме-109“, один „ФВ-190“.

Денисов тяжело ранен. Совершил вынужденную. Отправлен в госпиталь.

12.15. Восемь Як-9, ведомые Грибом, прикрывали войска.

Капитан Бондаренко совершил вынужденную посадку севернее Благовещенской, у разбитого корабля.

13.45. Пять Як-9. Ведущий Феоктистов. Прикрывая войска, приняли бой с „мессерами“. Тяжелее всех пришлось старшему лейтенанту Петрову. У его машины пробито левое крыло, перебиты троса рулей поворота, воздушная система, разворочен руль поворота. Раненный в руку и ногу летчик чудом посадил самолет.

В машине Федорова пробит радиатор. Сел в районе Тамани.

Цыганков увлекся боем, израсходовал горючее. Пришлось сесть в Запорожской, заправиться и уже потом перелететь на наш аэродром. 1

4.15. Посылаем пять „яков“ Тарасова разведать аэродром в Багерово. Встретившиеся им „мессеры“ от боя уклонились.

15.15. Шесть „яков“ (ведущий Локинский) вели бой с „мессерами“. Сыграли „вничью“. Выходя из боя, встретили вторую группу гитлеровцев. Снова бой. Свалили два „Ме-109“. Но подбили и Голикова: в его машине разбиты рули глубины и поворота, приборная доска, фонарь кабины. Летчик ранен в ногу и лицо. Посадку произвел „на моторе“: хвостовое оперение не работало. Сел с перелетом и повис на капонире. Главное – жив!

Группа продолжала патрулирование. Ввязались в бой с двумя „ФВ-190“. Вскоре немцы отвалили.

15.45. Гриб сбил „Ме-109“. Упал в районе Большой Бабчик.

Локинский сбил „Ме-109“. Упал в районе Орловой Могилы.

16.53. На прикрытие войск идет Тарасов с семью „яками“. В районе Багерова вступили в бой…».

И так до темноты. Вечером провожу разбор:

– Денек у нас действительно горячий. Впрочем, на улучшение погоды в этом смысле надеяться не приходится. Сегодня мы многое сделали. Но и несли потери. Попробуем проанализировать то, что каждый из вас наблюдал в воздухе.

«Ме-109» летают чаще всего на высоте 3000–4000 метров и выбирают удобный момент для внезапной атаки. Длительного боя немцы не ведут. После первой атаки пикированием сверху стараются уйти в глубину расположения своих войск, обычно в сторону аэродрома Багерово.

Опыт показывает, что при встрече с восемью «Ме-109» (обычно они ходят такими группами) лучше всего следует избрать такой метод боя: первая четверка «яков» атакует, вторая – прикрывает. При явном численном превосходстве наших истребителей «мессеры» боя избегают.

Есть определенная система и в методе атак «Ме-109»: обычно они нападают сзади сверху, стремясь зайти в хвост. Все бои проводят на вертикалях. «ФВ-190» ведут бой на горизонталях. Лобовых атак не терпят и сами на них не идут…

Может быть, дорогой читатель, все это кажется тебе несколько скучноватой материей. Но все это было нашей работой, нашими буднями. За всем этим стояли жизни людей и кровь. Слишком много и так нужно было отдавать ее для победы, чтобы еще тратить по-глупому. Ведь высшее мужество состоит не в том, чтобы лихо сложить голову. Нужно, чтобы этой головы лишился враг, а сам ты сохранил и себя и машину для новых атак и ударов. Если, конечно, такие шансы предоставит тебе судьба. Я имею в виду мастерство и отвагу.

«Совершил вынужденную…» «Не вернулся…» «Сгорел…» «Расстрелян в воздухе…» На каждой странице фронтовых записей такие строки. А за строками я вижу живые улыбки, то гневные, то грустные глаза, слышу смех, отчаянные крики «Держись, друг! Иду на помощь!», слышу рокот моторов над спаленной степью и страшный треск разваливающихся в воздухе самолетов.

Какие-то дни нашей жизни мы называем особенно счастливыми. Я знаю: они, воины, были счастливыми. Они, ходившие ежедневно на грани бытия и смерти. Могут сказать – я описываю слишком много смертей. Но разве такое можно назвать просто смертью?

 
Вот Гастелло
         летит с перекошенным ртом.
Он
   при жизни
           пошел на последний
                                        таран!
Все при жизни!!
А смерть наступила
                            потом…
Горизонт покосившийся.
Кровь на песке.
И Матросов
         на дзот навалился плечом,
Он
   при жизни
            подумал об этом
                                броске!
Все при жизни!!
И смерть
        тут совсем ни при чем…
 

Я убежден, в бою может умереть трус. Обыватель. Себялюбец. Гибель во имя своей Родины, во имя счастья жизни – то же продолжение жизни. Той, во славу которой мы боремся и побеждаем.