Текст книги "У самого Черного моря. Книга II"

Автор книги: Михаил Авдеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

И на войне люди спорят…

Полк приземлился в Анапе. Аэродром – площадка у самого берега. Метрах в тридцати-сорока от летного поля – под него пришлось расчистить виноградники – обрыв к морю. Не удержались – прошлись по городу. Анапа лежала в развалинах.

Погода стояла плохая. Она, собственно, и была виновницей всех наших мучений. При взлете глина каким-то шквалом грязи поднималась от колес и била по винту. Лопасти гнулись. Но нужно было летать. И мы пускали в ход всю возможную изобретательность: смазывали колеса маслом, чтобы глина не налипала, расчищали грязь, укатывали грунт. И машины с грехом пополам поднимались в воздух.

Это теперь я, старый солдат, могу анализировать прошлое, опираясь на долгие годы опыта.

А тогда, хотя мне уже и было присвоено звание майора и был удостоен Героя Советского Союза, по части возраста у всех у нас, прямо скажем, было «небогато». Потому и споры наши носили порой излишне драчливый характер, и категоричности суждений в этих дискуссиях было не занимать.

Костя В. (не называю его фамилии потому, что сейчас он уже заслуженный летчик и смотрит на мир совсем иначе, чем в те далекие годы) спрыгнул на землю и какими-то удивленными глазами посмотрел на садящееся за кромкой гор солнце.

Я взглянул на его машину: на ней не было живого места. Казалось, кто-то специально на полигоне постарался сделать так, чтобы максимально разукрасить дюраль дырами и пробоинами.

– Удивительно, Миша, как это я умудрился сегодня вылезти сухим из воды. Два «мессера» почти до аэродрома висели на хвосте. Ребята выручили. И, представь, не поцарапало. Только клок куртки выдрало. Что это – фатализм?

– При чем тут фатализм?! Если бы нас в каждом бою сбивали, кто бы воевал тогда, – пытался отшутиться я.

Некоторое время мы шли молча. Сели на ящик у капонира.

– Знаешь, Миша, – неожиданно начал Костя, – где-то я читал о так называемом «военном счастье». Что, мол, в нашей профессии есть своя романтика, своя, если хочешь, привлекательность. А по-моему, ерунда все это. Мы воюем потому, что не можем не воевать. Такое время. Такая эпоха. Вот я мечтал стать градостроителем. Города в Заполярье строить. И вот столько лет убито на войны, на армию….

– Постой, Костя, у тебя в голове кавардак. Все смешалось. Войны!? Что же, их досталось и на нашу долю, и на долю отцов слишком много. В этом, может быть, в твоих рассуждениях и есть свой резон. Действительно, в такое время мы живем. А вот насчет армии не согласен. Неужели так уж ничего она и не дала тебе?

– Почему? Кое-что дала…

– «Кое-что»? А ты сейчас согласился бы переменить свою профессию? Перестать быть летчиком?

– Ты с ума сошел, – Костя даже приподнялся.

Видимо, я затронул что-то уж очень душевное… Ага! Костю задело…

– Что же ты злишься?.. Тебе же все надоело!

– Ты не передергивай! Быть летчиком – это счастье.

– А кто тебя сделал летчиком?

– Армия.

– Но разве она тебя научила только водить самолет? Сколько у тебя сбитых гитлеровцев?

– Восемь?

– А смог бы ты сбить хоть одного в то время, как поступил в училище?

Костя подумал.

– Вряд ли. Опыта бы не хватило…

– Только ли опыта?

– Ну еще кое-чего. Выдержки, быть может…

– А! Уже и выдержки… Очень хорошо. А может быть, еще чего-нибудь?

– Я не люблю громких слов.

– При чем здесь громкие слова?.. Ты, так сказать, абстрагируйся от себя… Возьмем летчика абстрактно. Скажем Иванова, Петрова, Сидорова. Кажется, такие фамилии более всего подходят к случаю.

– Что же, в твоих рассуждениях что-то есть. Уверенность в себе, способность не растеряться в трудной ситуации, умение выстоять, когда надо, до конца – все это от армии…

Костя не сразу, но вроде бы сдавался. Мне вспомнился этот разговор, когда я прочел в «Комсомольской правде» письма ефрейтора Павла Акулова, павшего на Даманском. В жизни, видимо, все как-то повторяется. В том числе и споры, аналогичные тем, какие мы вели с Костей.

Павел писал другу: «…Все мы взрослеем по-разному и, взрослея, становимся разными. Я имею в виду наше восприятие мира.

…Насчет же цели, смысла жизни у меня такой закон: понял, почувствовал в себе какую-то сильную струну, как старые говорят, какую-то жилу, – выкладывайся. Стремись, чтобы эта твоя сильная сторона и стала твоим призванием.

…Чего-то ты сокрушаешься о моем „потерянном“ времени? И кто тебе сказал, что служба в армии – это „вычеркнутые из жизни годы“? Я был бы ханжой, если бы утверждал, что здесь весело до чертиков и что не хочется домой. Но, понимаешь, нам всем, видимо, очень надо пожить некоторое время по особым законам, когда делаешь не то, что тебе хочется, а то, что необходимо. Ты не мудри насчет подавления личности, извини, но это, думаю, не твои слова даже.

Как бы тебе поточнее объяснить? Вот живем мы роскошно и бездумно, и от бездумности этой иногда появляется мыслишка, что все вертится вокруг тебя, что ты тот самый пуп земли.

Смотри, как мы вырастали. В школе на протяжении многих лет нам твердили: вам положено то-то и то-то, для вас открыты все двери и все дороги, государство вам гарантирует это и то. И очень редко нам говорили, какие у нас перед обществом должны быть обязанности. Возможно, учителя думали, что до этого со временем мы сами должны дойти.

Так вот, в армии я быстро до этого дошел. Трудно, но быстро. Судя по твоим письмам, ты еще блуждаешь на подступах к этому. Теперь сравни, кто в выигрыше.

…Ты прав, конечно, что жизнь измеряется количеством сделанного. Не забудь только на мою долю записывать часть своего труда, ведь я служу, чтобы и тебе спокойнее работалось. Вот видишь, каким я философом стал в армии…»

Это примерно то же, что я отвечал тогда Косте.

Говорят: отцы и дети. А разве не напоминают письма Акулова к любимой наши, что были во фронтовых «треуголках»:

«Очень рад, что у тебя все хорошо складывается. Но до сих пор удивляюсь, что ты выбрала для себя такую должность. Ведь учительница должна быть строгой, хочешь спорь, хочешь нет, но именно строгой. Вспомни-ка наши школьные годы. Кто для нас был авторитетом? Те учителя, у которых на уроке слышно было, как муха пролетит. Правда, любили мы не всегда строгих, но авторитетом они были непререкаемым – это уж точно.

И ты – учительница!..

Когда я читаю твои письма, то ловлю себя на мысли, что в чем-то ты сильнее меня. Вот хотя бы в том, как успокаиваешь: „Нам сейчас невозможно быть вместе. Значит, так надо. Но ты уж, Пашенька, не переживай“. А я переживаю. Знаешь, так соскучился, вот если б сказали – иди пешком к ней, пошел бы. Взять бы тебя за руки и походить вместе, посмотреть на мир одними глазами. Ну хотя бы денек. Знаю, что скоро у нас будет много времени, служить осталось недолго, но все равно хочется побыть с тобой хоть денек».

Мы тогда, под Севастополем и Керчью думали так же и домой писали сыновьям и любимым примерно те же слова.

Баллада о генерале Токареве

Над Евпаторией мы потеряли Токарева…

Не было на Черном море ни одной военно-морской базы противника, которую бы он не бомбил. Крылья его машины видели Бухарест, Плоешти, Гульчу, Сулин, Констанцу.

Токарев бомбил авиацию врага на его аэродромах, танки и войска на линии фронта и на подходе к ней, уничтожал переправы, корабли, ставил мины в портах, бил гитлеровцев бомбами, торпедами, минами, истреблял пушечно-пулеметным огнем.

Иногда и строки официального документа звучат, как поэма воинскому мужеству:

«С начала войны наши летчики под непосредственным руководством Токарева уничтожили: 346 плавединиц врага, 211 самолетов, 430 автомашин, взорвали 41 склад с военным имуществом, истребили более 2000 гитлеровцев и нанесли противнику много других потерь.

Такой колоссальный итог стал возможным благодаря тому, что боевыми операциями полков руководил лично сам Токарев, лично сам водил на бомбоудар крупные группы, указывал им путь, первым прорывался к цели».

31 марта 1943 года Токарев повел на Севастополь 18 самолетов. В результате блестящего осуществления идеи одновременного внезапного удара наши самолеты потопили 10 и повредили 5 плавединиц врага. Токарев привел группу на свой аэродром без единой потери.

9 августа 1943 года он снова повел на Севастополь группу бомбардировщиков. Самолеты, следовавшие лично за Токаревым, потопили транспорт в 10000 тонн и 1 тральщик. Командующий флотом объявил благодарность всем участникам этой операции.

Николай Александрович, получив богатый военный опыт в финскую кампанию и звание Героя Советского Союза, встретил Отечественную войну с Германией на воистину героическом участке. Он возглавил боевую работу черноморских бомбардировщиков, начал водить эскадрильи на военные порты и нефтяные базы Румынии. Ударами Николая Токарева восхищался весь демократический мир, о них писалось в английских и американских газетах. О том, насколько эти удары были ошеломляющими для Румынии, можно судить по тому, что Антонеску, глава прогитлеровского правительства, человек сугубо военный, руководивший генеральным штабом, сбежал из Бухареста, скрылся в неизвестном направлении и умалчивал о своем местопребывании, боясь, что Токарев и там найдет его. Тогда же немецким асам было обещано крупное денежное вознаграждение, если кто-нибудь из них собьет Николая Токарева.

Один из разговоров с ним запомнился особенно отчетливо. Мы вышли из штаба, где обсуждался план совместной операции.

– Ваши ребята неплохо прикрыли нас в позавчерашней акции, – пожал мне руку Николай Александрович.

– Передайте им от летчиков-бомбардировщиков благодарность.

– Спасибо. Обязательно передам. А, впрочем, какие тут могут быть благодарности! Мы делали свое дело, вы – свое. Важны результаты. А они, кажется, неплохие… Вы уточняли данные в штабе?

– Уточнял. По данным аэрофотосъемки нами было потоплено два транспорта, один танкер… Наизусть все не помню, – он достал из кармана гимнастерки бумагу, – один танкер, две баржи, три торпедных катера, уничтожено двадцать и повреждено десять железнодорожных вагонов, повреждены три баржи, два торпедных катера…

– Точные данные.

– Абсолютно. В штабе перепроверяли. Вот, кстати, командующий флотом вице-адмирал Октябрьский прислал на мое имя телеграмму. Посмотрите.

Я читал: «Посмотрел фотоснимки бомбардировки гавани… Молодцы, гвардейцы! Хороший удар. Снимки дешифрируются, но видны ясно горящие транспорты противника. Объявляю всем экипажам благодарность за отличное выполнение боевого задания, а вам – за хорошую подготовку и организацию удара. Такой хороший удар и обошедшийся без потерь был явно неожиданным для противника. Желаю, товарищи гвардейцы, всем вам еще больших успехов».

– Ну что же, и в дальнейшем так работать.

– Будем надеяться… – Он улыбнулся какой-то застенчивой улыбкой.

После этого мы виделись несколько раз, но всегда мимоходом. Чаще – перезванивались.

Есть в России много замечательных городов, сыгравших в истории русского государства выдающуюся роль. Один из них – Тула – родина русских оружейных мастеров. В этом городе, в семье рядового рабочего родился Николай Александрович Токарев… Если тульские оружейники прославились как мастера по изготовлению русского оружия, тульчанин Николай Токарев прославил русское оружие ратными подвигами.

Жизненный путь замечательного русского летчика генерал-майора Николая Александровича Токарева тернист. Империалистическая война разорила нашу страну. Сразу же за этой войной последовала другая – гражданская. В 1921 году в стране царил голод…

В это трудное время и проходили юношеские годы будущего летчика.

Страна вступила в период восстановления народного хозяйства. Советская власть распахнула перед трудящимися двери школ, университетов. Николай Токарев пошел в школу. Учеба шла с перерывами, но он настойчиво пробивался вперед. Пятнадцатилетний юноша стремится к знаниям с удивительным для его лет упорством. Материальные лишения не останавливают его. В те годы он знакомится с девушкой. Николай учился на тульском вечернем рабфаке; она, окончив девятилетку, работала в магазине и одновременно продолжала учебу. Энергичная, деловая и смелая девушка пришлась по сердцу Токареву, и они поженились.

С тех пор Елизавета Матвеевна стала верным его другом и помощником. Токарев сам говорил об этом, знали об их отношениях и летчики – друзья генерала, считавшие его дом родным для себя, отчим домом.

После рабфака комсомолец Николай Токарев поступил в Московский машиностроительный институт имени Баумана. Страна наша создавала свою авиационную промышленность. Царская Россия не имела ее, а необходимость авиации, сильной и многочисленной, диктовалась всем ходом международной политики. Партия призвала в летные школы лучших сынов родины. С 3-го курса института ушел в авиашколу уже коммунистом и Николай Токарев.

Это был первый набор коммунистов – будущих крылатых воинов советского неба. Великое доверие нашей партии Николай Токарев оправдал с честью.

Авиашколу в Каче, близ Севастополя, он окончил с отличными оценками. Вскоре его перевели на инструкторскую работу. Николай Токарев за короткое время подготовил для Военно-Воздушных Сил страны более 300 летчиков. Затем некоторое время он находился на авиационном заводе, помогал коллективу рабочих в выпуске самолетов. Вся группа, возглавляемая Токаревым, в том числе и он, была премирована за образцовую работу.

В 1932–1933 годах он уже командир звена, затем – командир авиаотряда. Четыре года он прожил в Евпатории – с 1934 по 1938 год. Тут же получил первую правительственную награду – орден «Знак Почета».

Этот город Николай Токарев считал родным своим городом. Об этой необычайной любви к Евпатории знали друзья, знала и семья его. Сколько раз, вылетая на боевое задание, он говорил: «Лечу, друзья, на Крым, освобождать Евпаторию».

В одном из писем домой Николай Александрович спросил жену, где бы она хотела жить после освобождения Крыма. Жена ответила, что в Евпатории. «Молодец, ты угадала мое желание, буду лично сам летать на Евпаторию и гнать оттуда врага», – ответил он.

И когда немцы подбили его самолет, когда он летел и горел, уже раненый, с перебитой ногой, истекающий кровью, последние мгновения своей жизни отдал на то, чтобы посадить машину возле Евпатории, не свалить ее на город.

Дежурный разбудил меня что-то около двух часов ночи.

– Срочная, товарищ командир. Приказано сразу довести до сведения.

Читаю… и не верю своим глазам:

«Сегодня во время выполнения боевого задания по уничтожению транспортов противника в районе Евпатории погиб генерал Н. А. Токарев.

Торпедоносцу, пилотируемому Н. А. Токаревым, удалось прорваться сквозь сильный заградительный зенитный огонь и метким ударом торпеды уничтожить транспорт противника.

В это время вражеский снаряд попал в самолет. Н. А. Токарев погиб в районе Майнакского озера…»

Дальше я не мог читать. Я не мог представить себе этого человека мертвым. Даже тогда, когда прочел в газете:

«УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

Об установлении в городе Евпатории памятника Герою Советского Союза гвардии генерал-майору авиации ТОКАРЕВУ Н. А. и присвоении его имени 1-й минно-торпедной авиационной дивизии Военно-Воздушных Сил Черноморского флота.

Для увековечения памяти Героя Советского Союза гвардии генерал-майора авиации ТОКАРЕВА Н. А., геройски погибшего в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками:

1. Присвоить 1-й минно-торпедной авиационной дивизии Военно-Воздушных Сил Черноморского флота имя ТОКАРЕВА Н. А.

2. Установить в гор. Евпатории памятник Герою Советского Союза гвардии генерал-майору авиации ТОКАРЕВУ Н. А.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

М. КАЛИНИН

СЕКРЕТАРЬ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

А. ГОРКИН

Москва, Кремль, 31 мая 1944 г.».

Боевые друзья Токарева сложили о нем песню:

 
Бесстрашным гордым соколом
Над морем летал
Крылатый воин Токарев,
Герой-генерал.
 

 
Погляди, Отчизна-мать,
Родина, Россия,
Как умеют воевать
Летчики морские.
 

 
Гвардейскими ударами
Врага сокрушал,
Громил огнем, пожарами
Герой-генерал.
 

 
За Родину, за партию
В огне умирал.
Испытанный, прославленный
Герой-генерал.
 

 
Добить врага жестокого
Друзьям завещал
Отважный сокол Токарев,
Герой-генерал.
 

Через день-два после его гибели в печати появилось сообщение:

«Несколько дней назад летчики 5-го гвардейского полка совершили ночной полет на Констанцу – главную военно-морскую базу Румынии – м и нанесли бомбовый удар по портовым сооружениям и плавсредствам врага.

Операцию подготовили и осуществили воспитанники Героя Советского Союза Токарева – гвардейцы Буркия, Корпареев, Дуплий, Минаков, Прилуцкий, Жестков, Локтюхин, Дурновцев, Беспалов и другие».

Токаревцы начали счет мести…

Оставив позади Саки, машина мчится дальше на запад, к Черному морю. Прохладное дыхание его ощущается сразу за Саками, а мимо проносятся стройные ряды деревьев садов, огороды.

На 51-м километре справа от дороги виден поселок Прибрежное с большими корпусами совхоза-техникума, а слева – Прибрежненский механизированный песчано-гравийный карьер. Впереди – серо-желтая ракушечно-песчаногравийная пересыпь, которая прильнула к сверкающей на солнце голубой равнине долгожданного моря.

Дорога далее проходит по пересыпи, отделяющей озеро Сасык-Сиваш от моря. Шоссе идет по пересыпи вдоль песчаного берега – чудесного пляжа, летом всегда переполненного отдыхающими. И как напоминание о том, какой ценой завоевано сегодняшнее счастье народа, стоит здесь памятник морякам-десантникам, погибшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками в январе 1942 года.

Перед въездом в город на берегу моря раскинулся новый большой благоустроенный пляж. Здесь к услугам отдыхающих столовые, магазины, камеры хранения…

Евпатория протянулась вдоль низкого песчаного берега Евпаторийского залива от озера Сасык-Сиваш на востоке до Майнакского озера на западе. Город Николая Токарева. Я иду на Театральную площадь. На постаменте из черного мрамора среди моря цветов – бронзовый генерал. Знакомый решительный рисунок губ. Внизу – надпись:

«Герой Советского Союза гвардии генерал-майор авиации ТОКАРЕВ Николай Александрович.

Геройски погиб в борьбе с немецкими захватчиками».

И ниже – даты: «1907–1944 гг.».

Жизнь – молния. Прекрасная, как легенда.

Расплата

Слушаем допрос немецкого летчика…

Кто не помнит бахвальства гитлеровских молодчиков, «героев» расстрелов безоружного населения Чехословакии, Польши, Франции, у кого изгладились из памяти эти наглые физиономии прожженных убийц, когда они «по ошибке» приземлялись на нашей территории?

Тогда, в первые месяцы войны, когда германская авиация почти безнаказанно носилась в нашем небе, эти гитлеровские асы не верили в храбрость наших пилотов, не верили в русский таран… Не верили ни во что, кроме непобедимости Германии и своей арийской чистокровности…

Но миновали дни. За плечами германских генералов и фашистских крикунов встали: разгром немецкой армии под Москвой, Сталинград, Орел, Белгород и Харьков. Изменилась линия фронта, изменился, вернее, измельчал и фашистский ас. Он многому научился верить.

Вот он сидит, этот «ас». Ему 23 года. Он растерян, но отвечает охотно. Еще будучи в спецшколе летчиков-истребителей в 1941 году, он проводил боевую практику над городами и селами Англии. Он хотел прославиться подобно первому воздушному пириту, родоначальнику фашистских асов Мельдерсу. Он летал на «Ме-109» всех модернизаций. На его груди три железных креста.

Останки Мельдерса давно гниют в земле. Ученик его умнее и, главное, осторожнее. Он избежал смерти. Он предпочел оставить кабину горящего «мессера» и спуститься на парашюте, решив сдаться в плен. Почему?

– Сейчас я считаю, что преимущество в воздухе в руках у русских. Особенно хороши ваши «илы». Они быстроходны, хорошо бронированы, ведут себя нахально (а нахальство фашисты считали своим исконным преимуществом!), ходят на малых высотах, проникают глубоко в тыл, штурмуют колонны, а когда возвращаются, их даже не успеваешь заметить. Большую эффективность имеют ваши массированные налеты, так как ваши летчики хорошо держат боевой порядок. Бомбардировщики идут компактной группой, к ним никак не подберешься. Ваши истребители в силу этого могут наблюдать за всеми своими бомбардировщиками и надежно их прикрывать. Наши бомбардировщики ведут себя хуже, они разлетаются в разные стороны, и нам, истребителям, трудно за ними следить. Из-за этого вы сбиваете много наших бомберов…

Так вот оно что!..

Он, много повидавший на своем веку, был очевидцем советского тарана. Гитлеровец уже верит теперь. Больше того, он профессионально изумлен:

– Ваши летчики смелые парни. На нас страшное впечатление производит таран. Я сам видел один такой случай. Наши летчики никогда не пойдут на таран, ибо рисковать жизнью никому из нас неохота: здесь ведь на жизнь остается один шанс из ста. Таран как способ боя у нас оценивается очень высоко.

Они, специалисты по уничтожению невинных человеческих жизней, боятся рисковать своей собственной шкурой. Куда им до тарана? Таран – наша, русская форма боя…

Сейчас «непобедимых» особенно мучает один назойливый вопрос: что же делать дальше? Пленный «ас» искренно озабочен. Он беспомощно опускает руки:

– Всех нас волнует сейчас одно. Что же делать? Наступать мы уже не можем. Это видно по ходу летних операций. Видимо, сил у нас не хватает. Решение могла бы дать химия. Но у русских, англичан и американцев самолетов больше, чем у нас. Если мы начнем химическую войну, то это вызовет респрессии, и Германия будет затравлена. Этого мы очень боимся.

«Не тот пошел немец, – сделал я вывод. – Год на год не приходится. 1944-й не 1941-й. Два года войны научили фашистов логике. Они уже начинают думать и трезво оценивать боевые качества русской авиации и мужество наших летчиков. Что же, отметим это. Однако логика не спасет фашистов от ответственности: ни один из них не останется на нашей земле живым».

Через несколько дней – новая встреча.

Когда гитлеровские воздушные бандиты бомбили наши города, расстреливали с воздуха толпы бегущих женщин и детей, нападали на санитарные поезда и суда, бюргеры в Германии были вне себя от восторга. Они безудержно чествовали воздушных обер-пиратов генерала Галланда, капитана Граффа и других бандитов – черных коршунов.

Но настало время расплаты. Тысячи, десятки тысяч авиабомб посыпались в логово врага. Его громили наши войска всюду: на земле, в небе и на море. Запылали немецкие города и заводы, рухнула плотина на Майне, задрожал от взрывов бомб Берлин. Попавший к нам в плен один из ботсмаатов (морской унтер-офицер) рассказывает:

«В 1943 году я был во многих городах Западной Германии и лично видел колоссальные разрушения в Касселе, Дортмунде, Дюссельдорфе, Мангейме, Эссене. В Эссене заводы Круппа разрушены больше чем на 60 процентов. В Мангейме разрушены слюдяная фабрика, моторостроительные заводы, заводы автопокрышек. Полностью разрушены верфи, на которых строились БДБ – быстроходные десантные баржи. В Кесселе разрушены заводы Юнкерса, где работало до 5000 человек, танкостроительный и самолетный заводы Хейнкеля – тестя Геринга».

И фашисты завыли. От их жен посыпались на фронт тревожные письма. «Ты не узнаешь Гамбурга, – писала супруга морскому унтер-офицеру Плотцки, – ночью мы всегда на ногах, вечно гудят сирены. Гамбург все время в дымовой завесе, ничего не видно».

Унтер-офицеру Штурму еще в августе писали из Нюренберга: «Ужасно, что делается. Предприятие тети Луизы полностью снесено». Из Тильзита писали в сентябре: «Русские летчики здесь сильно похозяйничали – всю ночь горело». Из Данцига в сентябре – крик отчаяния матросу Фроверку: «Вчера у нас была тревога – налетело 200 самолетов. В Готенгафене (Гдыне) на Берлинерштрассе, на Виенштрассе и в порту все выглядит ужасно. У нас еще не успели объявить тревогу, как посыпались бомбы».

А на одну бюргершу бомбежки так подействовали, что она нечаянно для себя сказала правду: «Вам говорят, – писала она мужу, – что вы на Востоке защищаете Германию. Но пока вы там сражаетесь, англичане и русские разобьют наши города, так что нечего будет защищать».

Теперь настал час расплаты, и эта расплата будет полной и беспощадной. У наших летчиков – твердая рука и верный глаз, а сердце полно ненависти к коварному и подлому врагу. Будем бить его до полного уничтожения!

Наращивалась мощь наших ударов. Во время боев за освобождение Крыма с 10 апреля по 12 мая 1944 года летчики Черноморского флота потопили 147 кораблей и судов общим водоизмещением около 140000 тонн. Среди них 55 транспортов и 34 самоходные десантные баржи.

Новые и новые звезды – свидетельства одержанных побед – появились на фюзеляжах наших машин.

И как стремительно росли люди! В сорок четвертом начальник политотдела дивизии торжественно вручил Михаилу Грибу кандидатскую карточку. Произошло это действительно в необычной обстановке: через час, как он вернулся на аэродром с боевого задания. В том полете он сбил четырнадцатый самолет противника.

Фронтовая газета «Красный черноморец» 15 февраля 1944 года под аншлагами «За один день сбито 18 самолетов врага. Проведено 23 воздушных боя» рассказывала: «Попытки вражеской авиации нарушить переправу через Керченский пролив и нанести удар по нашим войскам в Крыму были отбиты. Наши летчики смело навязывали противнику воздушные бои и вынуждали его беспорядочно сбрасывать свои бомбы иногда в расположение немецких войск.

За день проведено 23 групповых воздушных боя. Отдельные сражения носили ожесточенный характер и длились до 40 минут.

Наши летчики сбили 18 вражеских машин. Особенно отличились тов. Шапочкин, сбивший три „мессершмитта“ (до этого на боевом счету тов. Шапочкина было пять сбитых самолетов), и младшие лейтенанты Акулов и Парфименко, сбившие по два самолета. Боевой счет гвардии капитана Гриба, сбившего в этот день один самолет, вырос до 14. Лейтенант Козунов, сбивший накануне два самолета, поджег еще одну вражескую машину. По одному самолету сбили летчики Кологривов, Феоктистов, Локинский, Хворов, Котов, Калашников, Войтенко, Тарасов, Агеев…»

И все это только за один день!