Текст книги "Франция. Убийственный Париж"

Автор книги: Михаил Трофименков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Михаил Трофименков
Убийственный Париж

Автор благодарит:

Марину Кронидову,

первого читателя

и «внутреннего редактора» книги, —

за ее безупречную интуицию, вкус и логику;

Наталию Бродскую —

за титаническую помощь в поисках материалов;

Валерия Кислова —за разгадку филологических ребусов;

Розлин Гране, Патрика Гринаи Филу —

за рассказы о былом;

а также Вильяма Бруя и инспектора,

допрашивавшего автора на набережной Ювелиров, 36,

в сентябре 1990 года, —

за погружение во вселенную комиссара Мегрэ.

ПРЕДИСЛОВИЕ
Бульвар Преступлений

I

Эта книга не притворяется путеводителем по Парижу. Это действительно путеводитель, верный законам жанра: читателей ждет прогулка с остановками по всем двадцати округам французской столицы. Только взгляд на Париж здесь специфический: такого издания нет, насколько я знаю, и в самой Франции. В этом путеводителе Елисейский дворец славен не великими решениями, принятыми в его стенах, а тем, что президент Фор погиб здесь в объятиях великосветской шлюхи, а лучший друг Миттерана престранным образом вышиб себе мозги из револьвера «магнум». Ресторан «Липп» вспоминается не в связи с именами его великих завсегдатаев из мира культуры, а с именем политика, не успевшего переступить порог этого заведения, поскольку прямо на пороге он был похищен и с тех пор никто его не видел. Аллеи Булонского леса не были бы упомянуты, если бы не смерть финансиста, заколотого странным клинком, когда он выгуливал там собак.

Это – другой Париж.

Скажем так: Париж преступлений.

Париж, поставленный то ли с ног на голову, то ли с головы на ноги.

Зыбкий Париж, населенный призраками душегубов, их жертв, их преследователей, их трубадуров.

Париж, который и не Париж вовсе, а Панама, как называют его на воровском арго.

Париж, в котором под подозрение попадают все, и никто не имеет права на презумпцию невиновности в силу своих несомненных заслуг. Великий в будущем президент позорится, инсценируя покушение на самого себя. Великий автор детективов оказывается другом трех убийц и терпит постыдное фиаско в роли частного детектива. Великий адвокат в свободное время изучает сатанистские практики. Великого философа обвиняют в убийстве друга, не менее великого продюсера.

Евреи служат в гестапо, доктора-филантропы потрошат клиентов, миллионеры готовят революции, актеры прикупают бордели.

Писарро подозревают в терроризме, Модильяни – в убийстве, Аполлинера – в краже «Джоконды».

И в одном хороводе кружатся с ними те, чьи подлинные имена не столь известны, как будоражащие фантазию клички: Золотая Каска, Безумный Пьеро, Мамонт.

Как войти в этот Париж? Да очень просто.

Точно так же, как в Париж банальных путеводителей, открывающихся самой банальной фразой.

Хотя бы такой: «Париж – город бульваров».

II

Париж – город бульваров.

Точнее говоря, ста одиннадцати бульваров, из которых сложен скелет французской столицы. Каждый раз, когда городу становилось тесно в своих стенах, на месте укреплений, возведенных по его периметру, прокладывались бульвары.

После 1670 года – на месте крепостных стен Карла V и Людовика XIII. Это одиннадцать Больших бульваров, дугой охватывающих центр правобережного Парижа: Тампль, Монмартр, Бонн-Нувель…

После 1786 года – на месте укреплений, известных как «стена сборщиков пошлин». Это еще двадцать один бульвар: Распай, Монпарнас, Клиши, Бельвиль…

После 1920 года – на месте так называемого пояса Тьера, возведенного в середине XIX века и ставшего в 1870 году для осажденного пруссаками города тюремными стенами. Это двадцать два бульвара, названных в честь наполеоновских маршалов.

Укрепления отделяла от жилых кварталов запретная для строительства зона. По мере того как форты и бастионы становились бесполезными, ее застраивали бидонвилями нищие, деклассированные, разбойные люди. Во французском языке «запретная зона» превратилось просто в «Зону»: синоним параллельного мира «зонар» – «людей Зоны», опасных нищебродов.

Вы не поверите, но в Париже есть бульвар Зоны.

Слово «бульвары» неотделимо от имени барона Жоржа Эжена Османа, префекта департамента Сена в 1853–1870 годах, завершившего формирование современной структуры Парижа: безжалостно круша старый город, он не пощадил даже дом, в котором родился. Осман пробивал новые и расширял старые бульвары. Улицы становились широкими, нарядными, безопасными и чистыми, но – и в этом крылся тайный смысл великой перестройки – их было отныне крайне трудно перегородить баррикадами.

Осман стер с лица земли многие улицы и улочки, но не в его власти было уничтожить бульвар, которого нет ни на одном плане Парижа.

Бульвар дю Крим: бульвар Преступлений.

III

Бульваром Преступлений в XIX веке называли – это знают все, кто видел фильм Марселя Карне «Дети райка» (1945), – разделяющий Третий и Одиннадцатый правобережные округа Парижа бульвар Тампль в старом еврейском квартале Марэ. Его имя – в переводе означающее «Храмовый бульвар» – хранит память о тамплиерах, рыцарях-храмовниках, казненных в начале XIV века по обвинению во всех мыслимых и немыслимых преступлениях и мерзостях. Но бульваром Преступлений его прозвали вовсе не поэтому.

И не потому, что 28 июля 1835 года на подоконнике дома номер 50 преждевременно рванула адская машина, сварганенная из десяти ружейных стволов. Заговор с целью убийства короля Луи Филиппа, принимавшего на бульваре смотр республиканской гвардии, замутил корсиканец Джузеппе Фиески, герой Наполеоновских войн, мошенник, игрок, полицейский провокатор. Король отделался царапиной на лбу, но восемнадцать человек погибли.

И не потому, что в феврале 1857 года Постав Флобер отправлялся из дома номер 42, в котором жил, на заседания суда. Автора «Мадам Бовари», романа, основанного на реальной криминальной коллизии, обвиняли в оскорблении общественной и религиозной морали и добрых нравов.

Нет, бульвар Тампль стал бульваром Преступлений по весьма невинной, даже легкомысленной причине.

В те времена, когда Фиески мастерил свой «многоствольный миномет», восточную сторону бульвара занимали сорок театров, не считая кабаре и кафешантанов. Все они, кроме «Фоли-Мейер», оказавшегося, на свое счастье, на западной стороне и существующего до сих пор, были уничтожены Османом. В полночь 15 июля 1862 года пробил их смертный час, и весь Париж погрузился в траур.

Бульварные, то есть демократические, свободные от догм классицизма, театры играли, естественно, бульварный репертуар, душещипательный и кровожадный. В 1823 году театральный альманах иронически подводил итоги творчества бульварных звезд: «Нами был сделан подсчет всех преступлений, происшедших на бульваре Тампль за двадцать лет. И вот результат. Тотен был заколот кинжалом 16 203 раза; Марти вынес 11 000 отравлений с вариантами; Френуа был различными способами умерщвлен 27 000 раз; мадемуазель Адель Дюпен 75 000 раз была невинной жертвой, соблазненной, похищенной и утопленной; добродетель мадемуазель Левек вынесла 6400 тяжелых обвинений; а мадемуазель Оливье, едва начав свою карьеру, уже 16 000 раз испила чашу преступления и мести. Вот, не считая ошибок, 132 902 преступления, разделенные между пятью индивидуумами, которые отличаются великолепным здоровьем и пользуются всеобщим уважением» [1]1
  Цит. по: Финкельштейн Е.Фредерик-Леметр. Л.: Искусство, 1968. С. 41.


[Закрыть].

Образ самого знаменитого преступника Франции – Робера Макэра, чье имя стало нарицательным, создал великий актер Фредерик-Леметр. В 1823 году ему предстояло играть в пьесе Бенжамена Антье, Сент-Амана и Полианта «Постоялый двор Андре». Можно предположить, что Леметру было невмоготу участвовать в очередной раз в кроваво-сентиментальной ерунде на грани самопародии. По сюжету, беглые каторжники Макэр и Бертран убивают хозяина постоялого двора и похищают двенадцать тысяч франков. Подозрения падают на нищенку Мари, оказавшуюся брошенной женой Макэра. Приемный сын хозяина, в свою очередь, оказывается их сыном.

2 июля Леметр, выйдя на сцену, произвел на парижан такое же впечатление, как первые панки на лондонцев 1970-х годов. Зеленый сюртук, дырявый и лоснящийся. Некогда белый, щегольской жилет. Фетровая шляпа и женские туфли на каблуках. Пестрые заплаты. Рваный шарф. Черная нашлепка на глазу. Монокль на узловатой веревке. Одна экс-белая экс-перчатка. Сучковатая дубина в руках. По легенде, актер скопировал облик бомжа – клошара, – встреченного им на бульваре.

Леметр принес спектаклю такой триумф, что Морис Алуа и Антье написали специально для него пьесу «Воровской рай» (1833). В раю воров бушевал банкет в честь прибытия Макэра и Бертрана. На занавесе – на фоне ломбарда и биржи – были изображены знаменитые бандиты прошлого и современные мошенники, включая столпов общества: маклеров, адвокатов, дам-благотвори-тельниц, кассира государственного казначейства. Последовали скандал и новый триумф.

В пьесе, названной без затей «Робер Макэр» (1834), Леметр, Антье, Сент-Аман, Оверне и Алуа воскресили Макэра, а Бертрану подарили возможность сбежать на полпути к виселице. Сюжет развивался следующим образом. Остепенившийся бандит создавал в Париже «Общество страхования от воровства» и женился на дочери барона. Но счастье было недолгим: барон оказался жуликом, а «дочь» – его любовницей и вообще потаскухой. Оскорбленные в лучших чувствах, каторжники смылись со сцены на воздушном шаре.

Они улетели, но обещали вернуться и вернулись.

Незримый бульвар Преступлений поныне пересекает весь Париж.

IV

Я не хочу, чтобы эту книгу сочли «Бандитским Парижем».

«Парижские тайны» – еще куда ни шло. В процессе работы я обзавелся «комплексом Шерлока Холмса». Поскольку многие главы посвящены преступлениям, так и не разгаданным или разгаданным не до конца, искушение предложить свою версию, скажем, поджога студии великого режиссера Мельвиля оказалось сильнее меня.

Эта книга – своеобразный очерк истории республиканской Франции начиная с 1870 года. Символично, что падение императора Наполеона III предвещала непропорционально яростная реакция Парижа на вполне криминальное происшествие: кузен императора сгоряча застрелил юного журналиста Виктора Нуара. Это не случайность, а закономерность. Во Франции смерть президента в объятиях любовницы – повод для попытки военного переворота; разоблачение финансовой аферы погружает Париж, пусть и на одну ночь, в омут гражданской войны; а ради того, чтобы никто, боже упаси, не узнал о существовании внебрачной дочери президента, создается целая спецслужба.

Дело вовсе не в том, что во Франции – как везде, как везде – криминал переплетен с политикой. Да, переплетен, но не так, как везде. Для французов преступление – самое честное зеркало общественного неблагополучия, не извращение, а закономерность культуры. Преступления Ландрю, Синей Бороды XXвека, возможны лишь на фоне Первой мировой войны. Немыслимые изуверства «доктора Сатаны» Петио – на фоне нацистской оккупации. Показательно, что во Франции фильмов о преступниках снято больше, чем о гениях культуры: нет фильма об Эмиле Золя (только мини-сериал), зато о налетчике Безумном Пьеро – как минимум четыре. И в отличие от Голливуда (где фильм о Золя сняли еще в 1937 году), преступники во французском кино не дельцы-гангстеры или патологические особи, а символы эпохи.

При всей своей буржуазности, включающей буржуазную размеренность революционных порывов, Франция чтит преступников как стихийных революционеров. Не только тех, кто, как Бонно, грабил банки под черным флагом анархии, или, подобно Месрину, выдавал разбои за городскую герилью. Даже Виолетта Нозьер, бытовая убийца-школьница, отравившая родителей, стала протестной иконой сюрреалистов.

Французы никогда не забывают, что рядом с Орлеанской девой скакал на битву маршал Жиль де Рэ, детоубийца, прототип Синей Бороды. Святость и низость здесь идут рука об руку.

И рука об руку – преступление и искусство. Если судить по количеству громких имен, эту книгу можно перепутать с очерком французской культуры. Французы верят, что гений – преступник не только против окостеневшего языкаискусства, но и в буквальном смысле слова. Величайший поэт XV века Франсуа Вийон – вор и убийца священника. Бомарше, как все помнят со слов пушкинского Моцарта, «кого-то отравил». О маркизе де Саде и говорить нечего. Великие поэты Верлен и Рембо выясняли отношения при помощи ножа и револьвера. Вор и панельный педераст Жене с легкой руки Сартра прослыл «святым и мучеником».

Отец сюрреализма Андре Бретон полагал, что простейший сюрреалистический акт – выйти на улицу с револьвером и стрелять в толпу, пока не кончатся патроны.

Хорошо: смертельно раненный Вийоном священник признался, что сам затеял поножовщину: у Жене было трудное детство: Бретон стрелял в толпу только в своих снах. Но Дебюро! Любимец Парижа, великий мим Жан Гаспар Батист Дебюро, сыгранный в «Детях райка» Жаном Луи Барро. На сцене – нежный, ранимый лунатик, незадачливый воздыхатель Пьеро. А в жизни?

Убийца.

Воскресным вечером 18 апреля 1836 года подмастерье Вьелен, подстрекаемый скучающим хозяином, на выходе из театра «Фюнамбюль» осыпал оскорблениями мима, сопровождаемого женой и детьми, намекая на прошлое Марго, – Дебюро познакомился с ней в веселом доме. Оторвавшись от хулигана, Дебюро спокойно гуляли часа два, но, когда дошли до родной улицы Баньоле, дорогу им, как чертик из коробочки, преградил все тот же мерзкий Арлекин. Дебюро проломил ему висок ударом трости и сдался полиции.

Мим провел месяц в тюрьме Сен-Пелажи. На процесс явился «весь Париж». Репортер «Судебного вестника» объяснил ажиотаж просто и невероятно: «Публика знает Пьеро из „Фюнамбюля“, но не знакома с Дебюро. До сих пор она не видела лица своего любимого паяца без пудры и грима, в котором тот обычно появляется на сцене. И никогда не слышала, как он говорит! Публика знает его выразительный, остроумный и шутливый жест, бесконечно переменчивое лицо, но до сих пор не слыхала его голоса. Теперь вы понимаете, откуда этот интерес, это любопытство?» [2]2
  Перевод В. Каменской. Цит. по: Кожик Ф.Дебюро. Л.: Искусство, 1973. С. 233.


[Закрыть]Актера оправдали.

Бандиты, в свою очередь, считают делом чести оправдать ожидания, возложенные на них культурной традицией, которая утверждает, что «Франция – республика изящной словесности». В заключении или подполье они сочиняют мемуары, детективы, сценарии, обреченные стать бестселлерами среди интеллектуалов. Покровительствует этому писательскому цеху свой «святой». Бандита, бретера и убийцу Пьера Франсуа Ласенера – равноправного с Леметром и Дебюро героя «Детей райка» – обезглавили в 1836 году. В тюрьме он писал романтические стихи, позволившие Бодлеру назвать его «одним из героев современной жизни», впечатлившие Достоевского, включенные Бретоном в легендарную «Антологию черного юмора».

На стезе изящной словесности полицейские не отстают от бандитов. Их «святой патрон» – Эжен Франсуа Видок (1775–1857), бывший каторжник, ставший гением сыска, литератор-мемуарист.

Да что там Видок, если я сам гостил на барже – ржавая руина снаружи, пятизвездочный отель внутри – кокаинового короля «Филу», отсидевшего лет двадцать. Битых три часа он со знанием дела обсуждал с моей женой феномен тургеневских барышень.

Во французских тюрьмах то ли уникальные библиотеки, то ли уникальные сидельцы.

V

Париж стоит не только обедни, но и преступления. Франция относится и к революции, и к преступлению как аперитиву или трапезе. Чревом Парижа называли уничтоженный в 1968 году огромный рынок в квартале Ле-Аль. Преступления питают неистребимое, метафизическое чрево Парижа.

P. S. В 1836 году Леметр вышел на сцену в гриме, недвусмысленно шаржирующем Луи Филиппа: спектакль «Робер Макэр» запретили. Вторую жизнь Макэру подарил великий Оноре Домье. В сюите из ста одного рисунка, опубликованной в журнале «Шаривари» (1836–1838), жулик примерил на себя все уважаемые в обществе профессии, от маклера до врача: любая из них оказывалась золотой жилой. Первый фильм о Робере Макэре – «Робер Макэр и Бертран» (1907) – снял пионер кинематографа Жорж Мельес. В «Приключениях Робера Макэра» (1925) Жана Эпштейна злодея играл Жан Анжело. О нем сняты также телеспектакль Пьера Бюро «Робер Макэр» (1971) с Жаном Маре и два телефильма: в «Робере Макэре» (1976) Роже Каана главную роль сыграл Робер Ирш, а в «Банде Обжоры» (1976) Франсуа Шателя – Франсис Лемер.

Дебюро играли Монти Блю («Любовь Камиллы» Гарри Бомонта, США, 1924), Густав Грюндгенс («Пляска на вулкане» Ханса Штайнхофа, Германия, 1938), Жан Луи Барро («Дети райка»), Саша Гитри («Дебюро» Гитри, 1951), Робер Ирш (телефильм Жана Прата «Дебюро», 1982).

Ласенера в «Детях райка» (1945) играл Морис Эрран, в «Ласенере» (1990) Франсиса Жиро – Даниэль Отей. Видоку повезло больше. Его образ создавало множество актеров: Гарри Бор в фильмах Жерара Буржуа («Молодой Видок, или Как становятся полицейским», 1909; «Видок», 1911), Рене Наварр («Видок» Жана Кемма, 1923), Андре Брюле («Видок» Жака Даруа, 1940), Джордж Сандерс («Скандал в Париже» Дугласа Сирка, США, 1946), Анри Нассье («Кавалер креста смерти» Люсьена Гарнье Реймона, 1947), Бернар Ноэль (телефильм «Видок», 1967), Клод Брассер (телефильм «Новые приключения Видока», 1971–1973), Жерар Депардье («Видок» Питофа, 2001), Бруно Мадинье (телефильм «Маска и перо», 2010).

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Такие книги, как эта, никто не читает в линейной последовательности. Жанр путеводителя обязывает располагать главы, следуя топографической, а не хронологической логике. Однако, поскольку многие герои мелькают в разных главах, автор счел нужным при беглом упоминании того или иного персонажа или преступления указать в скобках номер главы, содержащей подробную о них информацию. Так что при желании эту книгу можно рассматривать как аналог «Игры в классики» Хулио Кортасара.

Играть так играть. По праву автора, я сам – но лишь однажды – нарушу топографический принцип и не откажу себе в удовольствии начать книгу с истории моего самого любимого чудовища.

С истории доктора Петио.

Глава 38
Улица Лезюера, 21
Освенцим на дому (1944)

Парижская городская легенда гласит, что трехэтажный дом по улице Лезюера, 21 – в спесивом Шестнадцатом округе, сразу за площадью Звезды, – в конце 1940-х годов по кирпичику разобрал его хозяин Морис Петио: то ли истребляя память о старшем брате – докторе Марселе Петио, то ли разыскивая тайник с его несметными сокровищами, которых молва насчитала аж на двести миллионов. Но у больного раком Мориса просто не хватило бы на это времени и сил: он пережил брата всего на несколько месяцев. На самом деле дом, принадлежавший до Петио князю фон Коллоредо-Мансфельду и одно время служивший складом мебели актрисе Сесиль Сорель (17), приобрел комик Бурвиль, но не жил там – да и кто бы смог не то что в нем жить, а переступить его порог по доброй воле. Как бы там ни было, дом снесли. Жаль: другого такого дома не было на всем белом свете.

Экстравагантной перепланировкой руководил в 1941 году сам доктор. Ему требовалась треугольная комната для сеансов электротерапии, необычно толстые стены, обитые кожей для звукоизоляции, пятнадцатисантиметровое отверстие с визиром в стене – наблюдать за процедурами, фальшивая дверь. Вокруг дома возвышалась стена до середины третьего этажа, «чтобы пациенты будущей клиники не смущали соседей, а соседи – пациентов» или «чтобы соседские дети не бросали в сад косточки от персиков». Рабочие, как и половина Парижа, боготворили «народного доктора»: Петио бесплатно лечил обездоленных, спешил к ним в любое время суток, словно никогда не спал, презирал комендантский час, и немецкие патрули не замечали его – насвистывавшего человека в бабочке, крутившего педали велосипеда с большой корзиной на багажнике.

Парижане возили в таких корзинах, что удастся раздобыть на черном рынке. Ну а что возил доктор – об этом лучше не думать.

11 марта 1944 года к дому подъехали два полицейских на велосипедах. Соседи жаловались на тошнотворный запах, уже несколько дней источаемый поднимавшимся из трубы черным дымом. «Флики», как называют полицейских во Франции, не располагая ордером, позвонили доктору, попросившему дождаться его. Но, не выдержав зловония, взломали окно и зашли в нежилой на вид дом. Дорогие, но сальные и грязные мебель и ковры соседствовали с выпотрошенным диваном и разнокалиберными шаткими стульями. Запах шел из подвала. Спустившись, «флики» увидели в нервном свете фонариков догорающие в печи расчлененные трупы, выкатившийся из нее обугленный череп, разбросанные по полу обрубки, ошметки плоти, яму с негашеной известью, окровавленный топор, подвешенный к потолку мясницкий крюк.

Судебный врач доктор Поль произвел полную инвентаризацию: «Почти целые трупы и фрагменты тел, два фрагментированных скелета, черепа, торсы, три грудные кости, две малые берцовые кости, тела без головы и половых органов. Бедренные кости, большие берцовые кости, ноги и стенки желудка. Кроме того, 15 кг волос, целые скальпы. Топор, заступ, скальпели. А также 15 кг обугленных костей и 11 кг более свежих останков».

Добрый доктор Петио… Оккупация была дурным сном Парижа, галлюцинацией наяву: властолюбцы получили возможность исполнять самые садистские свои желания. Но даже на фоне эпохи Петио был кошмаром, снившимся самой, и без того кошмарной, галлюцинации, исчадием туманной ночи.

В доме, а также у родственников и друзей Петио нашли шестьсот пятьдесят пять кило вещей в семидесяти двух шикарных чемоданах. В зале суда чемоданы, как вещественные доказательства, будут выситься штабелями до потолка и рухнут с грохотом, чуть не похоронив под собой присяжных.

10 ноября 1944 года на выставку в штабе парижской полиции, что на набережной Ювелиров, тысячи семисот шестидесяти предметов одежды из этих чемоданов выстроилась бесконечная очередь: люди рассчитывали узнать вещи своих пропавших близких. В одном только Париже за годы войны бесследно исчезло около тридцати тысяч человек, их – погибших при бомбежках, угодивших в облаву, ушедших в партизаны, улизнувших за границу – никто не искал. Парижан потрясла пижамка восьмилетнего Рене Кнеллера: друзья знали, что Кнеллеры бежали в нейтральные края, спасенные добрыми людьми от газовых камер.

Но вернемся в день 11 марта… После того, что «флики» увидели в подвале, они были ошеломлены, когда из-за угла вынырнул знакомый силуэт на велосипеде. Еще удивительнее, что они отпустили Петио на все четыре стороны, буквально парализованные первыми же его словами, доверительными и требовательными: «Вы – французы?» То есть: «Вы – патриоты?» Рейх рушился, движение Сопротивления стало теневой властью, ссориться с ним не стоило. Что говорить об обычных «фликах», если даже с директором тюрьмы Сантэ чуть ли ни ежедневно и практически на равных вели переговоры заключенные руководители Сопротивления (31), а главный финансист французского гестапо (37) Жозеф Жоановичи (42) одновременно финансировал боевую подпольную организацию парижских полицейских?! Так что, когда, помешивая угли, Петио по секрету сообщил, что его жертвы – гестаповцы и предатели, а сам он – командир Сопротивления, только что освободившийся из лап гестапо, жандармы ретировались.

Комиссар Массю – прототип Мегрэ – заподозрил руку не столько Сопротивления, сколько французского гестапо, расположенного неподалеку от улицы Лезюера. Но немецкие власти категорически приказали: «Арестовать Петио. Опасный лунатик». Поздно: Петио исчез. На улице Комартен, где в 1933 году доктор, суливший чудодейственное излечение от всех болезней – от плоскостопия до рака, открыл клинику, «фликов» благодушно встретили его жена Жоржетта и пятнадцатилетний сын: «Марсель, наверное, принимает трудные роды». До освобождения Парижа в августе Петио скрывался у преданных ему бывших пациентов.

Только 31 октября агенты спецслужбы подкараулили Петио у станции метро, набросили на голову мешок, затолкали в автомобиль. Было непросто узнать элегантного живчика-брюнета в заросшем бородой «капитане Валери», «герое Сопротивления», «чистильщике», командовавшем расстрелами предателей в казармах Рейи, державшем в нагрудном кармане – в числе пятидесяти припасенных им удостоверений на шесть разных фамилий – членские билеты компартии и общества «Франция – СССР».

Валери – так звали врача, у которого Петио купил кабинет на улице Комартен.

«Капитан Валери» был «отцом солдатам». В сентябре 1944 года двое его подчиненных, убив свидетеля, отобрали двенадцать с половиной миллионов франков у старенького мэра Тессанкура, что недалеко от Парижа. Капитан для виду арестовал их, а потом отпустил, слегка пожурив.

Петио мог бы и дальше безнаказанно играть роль «капитана Валери», стать депутатом или даже министром (о некоторых приближенных президента Миттерана шептались, что их военные послужные списки – чистая беллетристика), но сам все погубил. Возмущенный опубликованной в газете «Резистанс» («Сопротивление») статьей под названием «Петио, солдат рейха», где утверждалось, что доктор в немецкой форме охотился на партизан под Авиньоном, он воспользовался священным правом ответа и передал – через великого мэтра Рене Флорио, защищавшего его в 1942 году от обвинений в торговле наркотиками – в редакцию опровержение. Кто-то узнал характерный почерк «Валери»: у врачей почерк вообще своеобразный.

Петио – убийца: это несомненно. Ему инкриминировали двадцать семь убийств, а он настаивал на том, что «ради Франции», по приказу Сопротивления – «Убийца? Никогда! Я – исполнитель приговоров» – уничтожил шестьдесят три человека: нацистов, уголовников и их подруг. «Девушек-то за что?» – «А что, черт возьми, мне было с ними делать?» Упорствовал Петио только в одном: все «приговоры» приводились в исполнение в лесу Марли, а трупы на улицу Лезюера подкинули во время его отсидки в гестапо.

Вот только, откуда в его чемоданах взялась детская пижама, объяснить он не мог.

Между тем в Марли действительно были найдены трупы. Двоих опознали как служащих немецкой полиции, павших жертвами при сведении счетов.

* * *

Вопрос, убивал Петио несчастных евреев или гестаповцев, аморален. Кто сказал, что труп нациста пахнет лучше, чем труп еврея? Особенно если вспомнить, какон убивал.

«Вы хотите узнать как? Да вы садисты!»

Пользуясь обширными связями, он – под именем доктора Эжена – пустил слух, что может переправлять беглецов из Франции в Аргентину. На приманку клюнули платежеспособные евреи: услуги «Эжена» дорого стоили. Первоначальная такса – двадцать пять тысяч франков – со временем выросла пропорционально риску в четыре раза: с весны 1942 года евреев эшелонами отправляли в лагеря смерти. Но Петио доставались не только наличные: он советовал беглецам брать с собой золото и драгоценности. Первый клиент, сосед-меховщик Иоахим Гущинов, в феврале 1942 года захватил в дорогу бриллиантов на два миллиона. Когда евреи бежали семьями, доктор предлагал гибкий групповой тариф. В качестве бонуса он делал им прививки, требовавшиеся для въезда в Аргентину. Так он убил доктора Бронберже, Кнеллеров, Вольфов, Бахов, Шенкеров, Арнсбергов. Петио на суде утверждал, что некоторые из них, сменив имена, благоденствуют в Латинской Америке, а то, что их не найти, так Америка велика. Других он действительно убил, но это были не настоящие евреи, а внедренные во Францию под видом беженцев из Германии агенты гестапо.

По другой версии, треугольная комната была газовой камерой. Когда клиент приходил к доктору, тот в процессе разговора нажимал потайную кнопку. Раздавался звонок в дверь. Петио просил гостя – «Не дай бог боши, но ничего, я их быстро выставлю» – пройти в потайную комнату. Там люди погибали, вдыхая пары раствора серной кислоты и цианистого калия.

«Освенцим на дому» – звучит эффектно. Сравнение выставленных на опознание вещей из чемоданов Петио с горами обуви или расчесок жертв лагерей смерти тоже эффектно, но поверхностно. Петио – маленький Эйхман, параноик-юдофоб? Почему же он не предложил свои услуги немцам? Да и бежали из Франции не одни евреи. Среди жертв Петио опознали двенадцать евреев и пятнадцать французов, включая четырех бандитов и пять проституток. Он убивал шантажистов-наркоманов, которым поставлял героин, женщин, которым делал запрещенные аборты, ставших опасными «загонщиков», подыскивавших ему клиентов. Доктору было все равно, кого жечь.

Бизнесмен смерти? Скорее клептоман смерти, воровавший и жизни, и вещи, но толком не знавший, как ими распорядиться. Сумасшедший ученый – «доктор Мабузе» – Петио был, безусловно, одержим бредом изобретательства. Или доктор просто любил смерть, упивался тем, что может в равной степени и спасать, и губить?

На судебных фото чисто выбритый Петио неожиданно и тревожно напоминает то ли Антонена Арто, то ли Андре Мальро. Аскетическое, даже вдохновенное лицо интеллектуала с червоточинкой безумия – такой может слышать голоса, видеть призраков.

Конечно, он безумец, но ведь были нормальные люди, знавшие, что доктор убивает, и относившиеся к этому вполне прагматически. Соседи в начале марта 1944 года заметили: дом номер 21 оживал по ночам, какие-то люди грузили в автомобили – а автомобили были тогда привилегией оккупантов и их пособников – какие-то чемоданы.

Доктора держало на крючке французское гестапо, узнавшее о нем от «загонщицы», румынской еврейки Эриан Кахане, любовницы немецкого офицера. То ли почуяв поживу, то ли собираясь сдать «Эжена» немцам, шеф гестапо Лафон привел к нему трех сбитых английских летчиков, которых его люди нашли и припрятали для подобных провокаций. Вслед за ними в дом на улице Лезюера ворвался напарник Лафона, экс-инспектор Бонни со своими головорезами. Но кошмарить «Эжена» не пришлось, племянник Лафона, сутенер Поль Клавье, узнал довоенного друга, лечившего его и его «цыпочек». Приятели откупорили коньяк. Бонни – вот он, неистребимый инстинкт старой ищейки – обыскал дом. Обнаружилось много интересного: колбы с заспиртованными вагинами, два расчлененных тела. Бонни срочно вызвал Лафона.

Рецидивист Лафон не испытывал к Петио профессиональной солидарности: беспредельщики лишь мешают жить честным ворам. Но вечной головной болью Лафона были трупы тех, с кем он чего-то не поделил. Куда их девать? Обратишься к немцам – те не поймут. Доктор же так наладил утилизацию трупов, что невольно пожалеешь, что не получил образования. Короче, Лафон приватизировал Петио. Отныне доктор делился с ним выручкой и избавлял шефа гестапо от головной боли по поводу мешающихся под ногами трупов. Лафон же подгонял ему клиентов: в марте 1943 года Петио разделался с умыкнувшими чуть ли ни десять миллионов из гестаповского общака Жо «Боксером» Реокре, Адриеном «Баском» Эстебетеги, Жозефом «Марсельцем Зе» Пьерески, Франсуа Альбертини и их спутницами.

Зверюга Реокре признался друзьям, что от первой встречи с «Эженом» у него мурашки по спине побежали. Вторая встреча стала последней.