Текст книги "Покоя не будет"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

ГРАЙСКИЙ

Перед отъездом Ивин забежал к Егоровым – на всякий случай попрощаться с другом: могут задержать в Челябинске. Но Максима дома не оказалось – ушел с дочкой в лес за подснежниками. Лена недавно вымыла волосы, наскоро скрутила их в жгут и закинула за спину. Одета по-домашнему, а Олегу Павловичу она такой приглянулась особенно. Сегодня снова какая-то новая, неожиданная.

Красивая у Максимки жена. И сам себе возразил – не красивее Тони.

Ивин спросил, когда они возвращаются в Магнитогорск.

– Завтра, – ответила Лена.

– Жаль, – вздохнул Олег Павлович. – Мало погостили.

– Мы бы погостили еще, да Максима телеграммой вызвали. Видно, опять командировка предстоит.

– Выходит, не один я мотаюсь по командировкам-то? – улыбнулся Ивин.

– Максим ездит редко, но подолгу. Прошлой осенью три месяца пробыл в Индии.

– Где, где? – переспросил Олег Павлович, думая, что ослышался.

– В Индии. Разве он ничего не говорил? В Бхилаи ездил, помогал.

Вот так Максимка! И ведь молчал! Ездил в Индию, но ни одним словом об этом не обмолвился. Нельзя было или загордился? Обидно стало Олегу Павловичу. Окончательно отчуждается Максим, о самом интересном другу не захотел рассказывать. Но обижайся не обижайся…

– В Челябинск еду, хотел попрощаться. Когда-нибудь в гости к вам загляну. Примете?

– Что ж ты спрашиваешь! Только сообщи заранее – встретим. Город у нас большой, еще заблудишься.

– В лесу не плутаю, а у вас заблужусь! – улыбнулся Ивин. Пожал Лене руку – мягкую, слабую, не то что у Тони.

Поехал автобусом. Трясясь на скрипучем сиденье, остро ощутил желание поглядеть на Иринку, на ее Максимкины глаза, потревожить себя воспоминаниями о детстве, вновь подивиться на чудо – на точную копию Максимкиных глаз. Не вовремя утащило их собирать подснежники, другого часа выбрать не могли. Но ты не предупредил, что поедешь в Челябинск. Они бы отложили прогулку, если бы знали о твоей командировке. И опять кольнула обида: скрыл, что ездил в Индию. Ну, погоди, припомню я тебе это!

Вскоре мысли сами собой улеглись, он впал в дремотное бездумье, из которого вывел громкий разговор. На остановке в автобус влезла молодая женщина с корзинкой, затараторила с кондукторшей, потом разыскала на заднем сиденье знакомую и начала говорить с ней. Голос у молодухи звонкий, резкий, и Ивин не мог больше дремать. Опять забеспокоились мысли, теперь уже о предстоящей встрече с Грайским.

Припомнился разговор с Максимкой о линии в жизни, о путеводной звездочке. Хотел тогда рассказать ему медведевскую байку, сам ли Иван Михайлович придумал, или слышал от кого, не в этом дело. Любопытной показалась байка, враз запомнилась. Надо было Максимке ее поведать. Байка о цели жизни.

Шел человек по столбовой Дороге. Впереди маячила Цель, разделяло их, Человека и Цель, Расстояние. Время подгоняло Человека вперед, торопило, потому что до Цели далеко, а Человек хорошо знал, что живет не вечно, хотя иногда об этом забывал. А забывшись, сбавлял шаг, очень хотелось полюбоваться окрестностями Дороги. Окрестности были прекрасны. Остановиться бы, чтоб не пропустить ничего такого, что прекрасно и никогда не повторится. Но лишь Человек сбавлял шаг, как неумолимое Время напоминало о себе.

И Человек без устали шагал вперед, к заветной Цели. Была она ясна и понятна, потому и достижима.

После долгих лет пути Человек достигал Цели. И убеждался, что издали она прекраснее, заманчивее и что там, впереди, маячит новая Цель. И Человек глубоко задумывался о смысле жизни, о своем призвании. Всматривался в новую даль, она снова манила, звала, но вместе с Целью теперь маячило и то, к чему никто не стремился – маячил Конец.

Человеку не хотелось торопиться к Концу, но он не может жить без цели и движения. Этим он и велик, хотя здесь и кроется большое противоречие. Оно исчезнет лишь вместе с Человеком. Но Человек бессмертен, потому что у него есть Разум.

Медведев тогда посмеялся:

– Хоть байка, но хорошая.

В Челябинск приехал в середине дня. В здании обкома КПСС была особая тишина: торжественная и рабочая в то же время. Высокие потолки и широкие коридоры, на паркетном полу красные ковровые дорожки. Идешь по такому коридору, своих шагов не слышишь – как же тут не быть торжественной тишине! Но ни на секунду не оставляет мысль, что тишина эта обманчивая, что за обитыми черным дерматином дверями решаются судьбы людей, что здесь ни днем, ни ночью не замирает пульс жизни области.

Грайского на месте не было. Миловидная, пожилая секретарша, выспросив у Ивина, кто он и откуда, велела подождать: Петр Иванович скоро придет. И верно, ждать пришлось недолго. Грайский в приемную вошел стремительным шагом, с ходу пожал Ивину руку. В кабинет пропустил сначала гостя. Кабинет просторный, с большими окнами, полуприкрытыми зелеными гардинами.

– Время терять не будем, – сказал Грайский, садясь в свое кресло и приглашая сесть Ивина. – Первый секретарь ваше письмо передал мне. Скажу прямо: письмо умное, только запальчивое, а в запальчивости делаете неумеренные обобщения.

– Может быть, – смутился Олег Павлович.

– Я, видимо, не открою вам секрета, если скажу, что писем о перестройке мы получаем много, есть и бранчливые, не без этого. Материал для раздумий у нас богатый. По письму вопросы есть?

– Нет, Петр Иванович. Спасибо.

– Тогда о втором, уже попутно. Бухгалтер Медведевского совхоза товарищ Малев жалуется, что вы с Медведевым обидели его жену, натравили на нее доярок.

«Успел и сюда!» – про себя усмехнулся Олег Павлович, поразившись оперативности Малева. Ну, этот сейчас начнет бомбить жалобами все инстанции и газеты в том числе. Пришлось вкратце рассказать Грайскому историю с Тоней Зыбкиной. Петр Иванович слушал внимательно, у него звонил телефон, но он не взял трубку до тех пор, пока Ивин не кончил. Переговорив по телефону, сказал:

– Я разговаривал с Яриным, ваша оценка сходится с его. Считаем и этот вопрос исчерпанным. Скажите, пожалуйста, что вы думаете о Медведеве?

«Интересно! Как будто для того меня и вызвал, чтоб посоветоваться по Малевскому письму да спросить про Медведева».

– Что могу сказать? Он мне нравится. Хочется походить на него, в нем есть хорошее сочетание требовательности с человечностью.

– Кто сильнее: Ярин или Медведев?

Олег Павлович взглянул на Грайского, тот заметно, одними кончиками губ улыбнулся, причем одобрительно. Почему задает такой вопрос?

– Будьте откровенны. Мы коммунисты, оба партийные работники, скрывать друг от друга нечего.

– Хорошо. По-моему, сильнее Медведев. И Ярин крепкий орех, но Медведев глубже и проще.

– Благодарю. Ну и последнее, самое главное. Вы где учились?

– Кончил Троицкий техникум и высшую партийную школу.

– Солидно. Проситесь в совхоз. Мы у себя тут посоветовались и решили предложить вам работу в аппарате обкома – инструктором в орготделе.

Предложение было настолько неожиданным, что Ивин ничего не мог ответить. Грайский понял его смятение:

– Не торопитесь. Посоветуйтесь дома.

– Ярин знает?

– Нет, – Грайский взметнул вверх брови, правую выше, снова на кончиках губ заиграла улыбка: видно, вспомнил нелегкий для Ивина разговор в кабинете секретаря парткома. – Можете сказать. Знаю – шуметь станет, он за вас руками и ногами держится. Вы тогда не обиделись на меня? Я имею в виду разговор в кабинете Ярина.

Ивин пожал плечами:

– Как сказать? Ваше молчание показалось мне тогда странным.

– Ничего, ничего, – тепло улыбнулся Грайский. – Ваша горячая непримиримость мне понравилась. Ненавижу равнодушных и трусов.

– Можно идти?

– Да, конечно. Звоните, но лучше приезжайте. Желаю всего наилучшего.

На улице Ивин улыбнулся, качнул головой и вслух произнес:

– Надо же – в обком!

Занятная штука жизнь. Два дня назад Ивин ходил потерянный, собирался удрать куда глаза глядят, просил Максимку приглядеть подходящую работу, а сегодня вон куда метнуло!

Поработать в обкоме – это, конечно, здорово. Не партком. Масштаб другой. Силенки хватит, Олег Павлович не сомневался, туго спервоначалу придется, как я на любой другой работе, которую приходится осваивать.

А как же совхоз? Помозговать нужно. В совхозе работа конкретнее, ближе к людям, ближе к земле. Не то заберешься, как Максимка, на третий этаж и забудешь, чем пахнет земля, какие песни поют по утрам степные ветры. Максимка забыл, а я не сумею.

Помотался в Медведевском совхозе – бывал чаще, чем в других, нагляделся, как на ходу спит Беспалов, руки зачесались – эх и развернуться можно! Расшевелить, зажечь людей – Медведеву в подмогу. Зачем Грайский про Ивана Михайловича спрашивал? Может, переставить хотят: Ярина на совхоз, Медведева в партком. Зря. Медведев на месте. Послали бы меня в Медведевский совхоз, мы бы развернулись. Тогда пошли бы к нам люди, в первую очередь Федор Алексеевич Лихарев. Он так и стоит в глазах – в комбинезоне поверх телогрейки, без кепки, рыжие кудри шевелит ветерок. Присел на корточки – землю разгребает, овсюг ищет: проклюнулся или нет. Черное семя овсюга положишь на ладонь, плюнешь на него, и оно вдруг начнет крутиться вокруг своей оси. Это природа его так приспособила к жизни. Лежит-лежит в сухой земле, но попала влага, расправляется в нем пружинка, начинает раскручиваться, и овсюг вбуравливается в землю – сам себя сеет. Лихарев и восхищается его приспособленностью, и злится на нее. Такой живучестью пшеница бы обладала! Можно такую вывести или нет? В порыве откровенности поведал Олегу Павловичу:

– Плохо я в школе учился, охоты не было, так из класса в класс с трудом тащился, кончил пять классов и шестой – коридор. А теперь жалею. Была бы у меня грамота, подался бы в ученые. Стал бы придумывать, как отобрать у проклятого овсюга живучесть и отдать пшенице.

С таким интересно рядом поработать. С Антоновой тоже, и с Нюркой Медведевой. Даже Малев пусть покричит, жизнь его научит, успокоится и умнее будет. Впрочем, Малевы для колорита нужны, с такими скучно не будет. Главное – понять сердцем огорчения и радости людей, тогда они тебя примут безраздельно. И будешь для них своим, работать станет куда легче и им и тебе.

Ох, как тянет к ним, к этим людям, потому и просился в совхоз. Не в Медведевский, так в любой другой. И там найдутся свои Медведевы, Лихаревы, Малевы.

А зовут в обком. Тоже интересно, заманчиво, только конкретности, наверно, не будет, как в совхозе.

Эх, застать бы Максимку, посоветоваться бы с ним. Любопытно, чтобы он посоветовал? Сказал бы:

– Рискуй, бродяга! Стоящее дело!

Рискнуть, а? Мать в Челябинск не поедет. И отговаривать не станет, зачем же дорогу сыну загораживать? Всплакнет, как водится, слезы у нее близко. Про внуков снова напомнит: мол, не судьба с ними понянчиться, а так хочется, так хочется. Но посоветует: езжай, а я буду век в родной избе доживать, здесь родилась, здесь и помру, ты меня, старуху, не тревожь. Твое дело молодое, а моего совсем не осталось, мой конец уже виден.

Разве легко Олегу Павловичу оставить мать одну? Был бы брат или сестра – иная стать. Нет, нельзя ее одну оставлять и здоровье не ахти какое хорошее, похварывает часто. Захворает, и поухаживать некому. Коль решится пойти в обком, то мать увезет с собой, как бы она ни сопротивлялась.

Погоди, а Тоня как? Взять да уехать, будто ничего нет, будто не болит и не ноет о девушке сердце?

Никогда раньше не думал, что любовь такая трудная штука, как заноза сидит в сердце, одни переживания. Убежала тогда Тоня, не дослушала, а почему? Что плохого сказал? Наверно, не надо говорить красиво, тем более красиво объясняться в любви, вот Тоня испугалась его красивых слов. Стоит вечером, ждет его, четко очерчивается ее силуэт на фоне освещенного окна, – родная и недоступная. Нет, не может решить судьбу без нее. Если махнуть не домой, а к Тоне? Приехать и заявить: так и так, зовут работать в Челябинск, выходи за меня замуж и поедем строить новую жизнь на новом месте. Черт побери, выход! Окончательное решение – за Тоней. В путь! Долой застенчивость и нерешительность! Да здравствует смелость!

На другой день утром Ивин вылез из автобуса и заторопился к ферме, где должна быть Тоня. Хотел одного – чтоб никто из знакомых не встретился. И надо же случиться – опять попался Малев, словно бы кто нарочно его подсылает. Малев заметил Ивина издалека, будто обрадовался, прибавил шаг, приволакивая ногу. Приподнял шляпу, здороваясь, – вроде писем Ярину и в обком не писал, не кляузничал. Возможно, считает, что Олегу Павловичу ничего неизвестно?

– Дорогому товарищу Ивину – горячий привет! – улыбнулся он приветливо, а Олегу Павловичу хотелось спросить в упор: «Ты что кляузы строчишь, совсем не дорогой товарищ Малев?» Сдержался, не то настроенье, да и задерживаться не хотелось!

– Как, праздник удался? – спросил Малев.

– Нет, – хмуро ответил Ивин.

– Жаль. Не видно вас что-то давно.

– Дела.

– Дела-дела! Вы от бабки Медведихи или нет?

– Из Челябинска.

– О! Значит, новость не знаете?

– Какую новость? – насторожился Ивин.

– Ба! Да вы совсем от жизни оторвались. Весь район знает, сегодня в газете написано. Доблестного героя пионеры разыскали. И кто бы вы думаете это был? Бабки Медведихи сын, Григорий, я его помню!

Значит, выяснилось недоразумение, гордая бабка Медведиха может смело и прямо смотреть людям в глаза. А Малев-то каков! Давно ли шипел: Медведев подкармливает мать дезертира, ах ты, двурушник! Любая добрая весть может померкнуть, если ее первый сообщит вот такой, как Малев. Олег Павлович уже хотел выговорить ему накипевшее, но бухгалтер перехватил инициативу.

– Да вот беда, – вздохнул он, – хорошее в одиночку не ходит. Прошу вас обратить внимание на недоработку товарища Беспалова.

– Что такое? – поморщился Олег Павлович. Малев стыдливо потупил глаза-буравчики. – Какую недоработку?

– Воспитательную. Пашку Сорокина из петли вытащили. Почему из петли? Индивидуальная работа отсутствует, вот где грех.

– Знаете что? Катитесь к дьяволу! – разозлился Олег Павлович и зашагал своей дорогой. Малев вздохнул и осудил поведение Ивина:

– Нервы сдают – нехорошо.

Каков фрукт! Каждая встреча с ним – пытка. Характерец! Накаркал ворон – хороший настрой сбил. И про Григория Медведева не от него бы услышать.

Тоню Олег Павлович разыскал в дежурке, маленькой комнатушке, густо облепленной лозунгами, списками фамилий доярок, разными графиками. В комнату набилось доярок шесть в белых халатах – внимательно слушали Антонову, она, видно, рассказывала что-то интересное. Невольно оглянулись, когда скрипнула дверь. Олег Павлович поздоровался, глазами разыскал Тоню и заметил, что на ее щеках вспыхнул румянец. Отвела взгляд в сторону. Антонова поздоровалась за всех и сказала:

– Думали, Зыбкин Никита. Любит он бабьи секреты подслушивать. Беседу будете проводить?

– Вы только что проводили, – улыбнулся Ивин, – не стоит еще. А нужна мне Тоня. Выйди на минутку, Тоня.

– Мы еще посмотрим, – шутливо заметила Антонова, – отпустить или нет.

– Голосовать, что ли, станете?

– Подождешь!

– Голосуйте скорее.

Тоня смутилась, опустила голову и заторопилась к выходу. Короткая дорога от окна до двери казалась длинной и мучительной, потому что спину жгли любопытные взгляды подруг. Ивин выскочил из комнаты следом за девушкой. Она не остановилась, даже прибавила шаг. Догнал, преградил дорогу:

– Куда же ты?

Она подняла глаза, и он увидел в них и радость, и смущение, и что-то еще необъяснимо теплое и родное и, поняв все, обрадовался несказанно. Не находил слов, пожалуй, любое бы слово показалось мелким, не смогло передать глубину и силу вдруг нахлынувшего чувства. Такое состояние длилось недолго, потом наступило облегчение, буйная радость улеглась, на смену пришло ровное и веселое настроение.

Оба стояли друг перед другом на виду, доярки выставились в окна, но вот, как по команде, исчезли и не появлялись больше – их, наверно, приструнила Антонова. Только Нюрка Медведева высунулась из двери, но чья-то рука и ее затащила обратно в дежурку.

Олег Павлович взял Тоню за локоть, но она легонько высвободилась, и они медленно побрели к березовой рощице, еще по-весеннему голой, хотя слегка припорошенной зеленоватой дымкой.

Черная земля на бугре исходила прозрачными струйками – испарялась под теплым солнцем влага. В небе перезванивались жаворонки – радостные спутники всех весен, в деревне горласто надсажался чей-то неугомонный петух.

– Я из Челябинска, – сказал Олег Павлович. – Мчался без остановки. Знаешь, зачем в Челябинск ездил?

Она покачала головой – нет, откуда же ей знать? Тоня в халате, который не застегнут. Зеленая вязаная кофточка упруго обтягивает высокую грудь. Юбка чуть доходит до колен, а на ногах – резиновые сапоги: после вчерашних дождей в деревне было грязно.

– В обком зовут работать.

– Насовсем?

– Конечно!

– А…

Что она хотела сказать этим «а»? Оно прозвучало неопределенно, но, может, он не уловил оттенка? С разочарованием? Сожалением? Может, безразличием? Глянул на девушку, хотел определить по глазам, но Тоня смотрела себе под ноги. Платок, наверно, забыла. Волосы русые, мягкие, коротко стриженные и завиты в кудряшки. Ему нравилась ее прическа. Вообще, что ему в ней не нравилось?

Собрав, наконец, решимость и отрезая себе все пути, сказал:

– Поедем со мной, а?

Тоня остановилась, взглянула на него уже по-другому – долго и изучающе, и он рассмотрел ее лицо до мелкой царапинки на щеке (видно, колючей травинкой задела, когда задавала корм), до малюсеньких, еле заметных пятнышек-веснушек у переносья, до поблескивающих рыжинок в зрачках, до светлого пушка над верхней, чуть припухшей губой. И эти мелочи показались значительными, дорогими, и удивился: почему же раньше так пристально не всмотрелся в ее лицо?

– В Челябинск? – спросила она в свою очередь. В ее вопросе он уловил заинтересованность и обрадовался:

– В Челябинск!

Она опять опустила глаза, подняла соломинку, запутавшуюся в жухлой прошлогодней траве, свернула в жгут. Отметил про себя: ноготь большого пальца у нее вытянут не вдоль пальца, а растянут поперек, маленький такой, почти квадратный. Схватил это взглядом ненароком и подумал с усмешкой: «Видать, характером поперечная». Подумал опять же машинально, как иногда в минуты душевного напряжения непроизвольно отмечаешь мелочи, которые обычно ускользают из поля зрения. Что же она молчит, ведь в ее ответе – его судьба.

– Я никогда в городе не жила. Там очень шумно?

– Да, конечно, но к этому привыкают.

Тоня остановилась, покусала кончик соломинки и тихо осведомилась, очень буднично и просто:

– Что я там буду делать?

– Как что?

– Работать-то где буду?

Ивин растерялся – об этом-то в спешке и не подумал. В самом деле, где? И вдруг ахнул от счастья: задав такой вопрос, Тоня сказала тем самым «да»! Она согласна! Она согласна поехать с ним, коли спрашивает про работу!

– Да?! – задохнулся Олег Павлович от волнения.

Тоня улыбнулась и кивнула головой, на миг зажмурив глаза: да. Он схватил ее за талию, приподнял над землей и закружился, закружился. Она смеялась, шептала с мольбой:

– Увидят… Увидят же…

– Пусть видят! – крикнул Олег Павлович и бережно поставил ее на землю. Тоня поправила халат и сказала:

– Но в город жить не поеду.

– Как не поедешь? – опешил Олег Павлович.

– Не умею там жить.

– Эка беда – научишься!

– Не поеду.

– Стало быть, и мне не ехать?

Тоня ничего не ответила. Он потянул руку к затылку: вот черт возьми, сразу и загвоздка, сразу и осложнение. Усмехнулся: «И верно, поперечная» – и решительно тряхнул рукой:

– Разберемся позднее! Отпрашивайся у своего Зыбкина Никиты и поедем ко мне, познакомлю тебя с мамой.

– Прямо сейчас? – удивилась Тоня.

– Зачем тянуть?

– И к нашим зайдем, да?

– В первую очередь!

Долго ждал этого момента, старался представить его, видел во сне. Просыпался среди ночи и чувствовал, как учащенно бьется сердце, но стряхивал наваждение и снова засыпал. Утром поднимался с радостным предчувствием чего-то, голову будоражили мысли о Тоне – ему постоянно казалось, что объяснение должно быть возвышенным, без возвышенного нельзя, это же любовь. Но сейчас все произошло как-то просто и обыденно, не было сказано ни одного возвышенного слова, но от этого ничего не пострадало. Наоборот, в нем все пело, как никогда! Вышло лучше, чем мечталось: значительнее и радостнее. Вроде бы и жаль, что и терзания, и страхи, и волнения позади. И хотя впереди будет еще всякое, но такое никогда не повторится, будет совсем другое.

Да, странная штука жизнь. И занятнейшая!