Текст книги "Плутониевая зона"

Автор книги: Михаил Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

21

Ширяева Ольга Константиновна. Член Союза архитекторов СССР. Проектировала санаторий имени Ломоносова в Геленджике. Институт стоматологии в Москве. Статья 58-1, антисоветская пропаганда. Да, да, он хорошо помнит.

Работала на отделке помещений объектов «А» и «Б», раскрашивала коттеджи в научном поселке.

Внешне привлекательная. Интеллигентная. Коммуникабельная. Пользуется расположением научного руководства. Особенно близка к главному теоретику. Дважды приглашалась во время работы и участвовала (0,2 часа и 0,5 часа) в неофициальных дружеских беседах с учеными в коттедже Главного научного руководителя. Подозрительных инициатив с ее стороны не зафиксировано. Беседы на общие темы.

До освобождения – полгода.

Павел Анатольевич встал из-за стола и прошелся вдоль кабинета, от окна до портретов Дзержинского и Берия. Его богатый опыт работы с осведомителями среди украинских националистов и творческой интеллигенции в 20-х годах подсказывал ему, что Ширяева могла бы стать прекрасным внештатным работником. Весьма ценным.

Содержание ее в лагере малоэффективно. Практически бесполезно. А на свободе она могла бы быть очень даже полезной. Надо взяться за ее разработку.

И Шутов тут же сел писать рапорт-ходатайство о досрочном освобождении заключенной Ширяевой O.K.

Первый разговор с намеченным «объектом» всегда вызывал в душе Павла Анатольевича предчувствие раскованной душевности и теплоты. Он весь преображался и подтягивался. Забывал о своей тяжелой и ответственной работе. Превращался в обыкновенного, чуткого и доброго человека.

Ширяеву Шутов видел только на фотографии в деле. Там у нее была растрепанная прическа, испуганные глаза. Качество фотографии неважное. Нос полуразмыт. Однако по справке из личного дела, Ширяева в свои тридцать семь лет имела довольно привлекательную внешность. Что же, посмотрим. В действительности она оказалась почти красавицей.

– Здравствуйте, Ольга Константиновна, – Шутов привстал на уровень знаменитых лиц позади себя, – я очень рад видеть вас… В здравии и… прекрасной форме.

– Здравствуйте, – осторожно, боязливо ответила Ширяева.

– Садитесь, прошу вас. Прежде всего, хочу от души поздравить вас с досрочным освобождением. Это показатель полного доверия с нашей стороны. Мы не сомневаемся, что прежнюю ошибку вы полностью искупили своим примерным поведением и исключительно добросовестной работой в зоне.

– Спасибо за доверие. Я его оправдаю, – ответила Ольга заученной фразой по подсказке опытных подруг по бараку.

– Я не сомневаюсь в этом ни одной минуты. Кстати, как вы устроились с жильем?

– Меня временно поселили в молодежном общежитии.

– Это не совсем то, что вы заслужили. Я, наверное, смогу помочь вам. Правда, не сразу. Но через месяц-другой будут сдаваться два дома в жилом районе. Дайте-ка я запишу для памяти.

Павел Анатольевич обмакнул перо и аккуратно, неспешно записал что-то в своем настольном перекидном календаре. Оторвался от писания с видом человека, уже решившего для себя эту мелкую проблему. Повторил несколько раз:

– Поможем… Поможем.

Далее, после короткой паузы, Шутов начал «подкоп под цитадель». Начал разбег. Разговорился о перспективах расширения и благоустройства города. Зону, окруженную двумя рядами колючей проволоки, он назвал городом сияющего социалистического будущего.

– Через год-два вытянутся асфальтовые магистрали. Скоро торжественно откроется Дом культуры со своим драматическим театром. На очереди парк культуры и отдыха и там же стадион имени Берия. Плавательный бассейн. Вы знаете, Ольга Константиновна, когда я думаю о перспективах нашего с вами города, меня охватывает чувство большой гордости за нашу партию и наш народ. За всех наших тружеников.

В этот момент Павел Анатольевич чуть споткнулся, почувствовав некоторую излишнюю бравурность в своей речи. Надо было перейти снова в русло домашней доверительности.

– Знаете, как сказал об этом один из больших ученых, иногда посещающих наш город? Между прочим, вы его, кажется, видели. Ну да, вы же как раз расцвечивали его коттедж. Такой осанистый, с большой седеющей бородой…

– Да, я его видела несколько раз, – подтвердила Ширяева.

– Хотите, я вам прочту выдержку из его речи на открытии одного из наших заводов?

И, не дожидаясь ее одобрения и согласия, быстро приоткрыл левый верхний ящик стола и извлек заранее приготовленный исписанный лист бумаги.

– Вот, послушайте.

И начал читать с выражением, постепенно повышая голос, как будто выступал с трибуны:

– Здесь, дорогие мои друзья, наша сила, наша мирная жизнь на долгие-долгие годы…

– Хорошо, не правда ли? – Шутову хотелось получить поддержку у Ширяевой. Но она молчала, расслабленно скрестив руки на коленях.

Павел Анатольевич продолжил, еще более возвысив голос:

– …Со временем в нашем с вами городе будет все – детские сады, прекрасные магазины, свой театр, свой, если хотите, симфонический оркестр!.. Разве не стоит для этого жить?

– Каково, а? – с гордостью произнес Шутов, возвращая листок на свое место. – И ведь не преувеличивает, знаете. Я твердо верю: так и будет!

Далее Павел Анатольевич решил мягко и плавно перейти к личной судьбе Ширяевой. Поинтересовался ее планами по трудоустройству.

– Я, простите, еще ничегошеньки не решила. Ничего. Пока просто отдыхаю. Гуляю, хожу в лес. Привыкаю к новой жизни. Радуюсь ей.

Шутов соглашался, поддакивал, одобрял. Но и предлагал. Работу для Ширяевой он видел в трех формах. Первую он назвал «уличной». Украшение улиц: скверы, фонтаны, памятники.

Вторая, «парковая», охватывала зону отдыха: парковые ансамбли и стадион.

– Здесь широкое поле деятельности для вашего таланта, – уверял Шутов. – Гипсовые девушки с веслом и дискоболы Мирона, вероятно, изжили себя. Устарели несколько. Пожалуйста, дерзайте, открывайте, пробуйте.

Третье направление Павел Анатольевич назвал «камерным». В драмтеатре, руководимом приглашенным из Москвы режиссером Ор-дынянским, когда-то связанным с театром Пролеткульта, уже заканчивалась подготовка спектаклей «Роковое наследство» и «Особняк в переулке». На подходе была пьеса Островского «Без вины виноватые».

– Нужен художник! – торжественно закончил Шутов. – По декорациям и костюмам. Художник хороший, профессиональный, с настоящим утонченным вкусом. Понимаете?

Ширяева прекрасно понимала, что все три предложения имеют одну цель: оставить ее внутри зоны. А она рвалась домой, в столицу. Подала уже заявление для оформления документов на выезд из зоны. И вот теперь такие лестные предложения. На лице ее было написано раздумье.

– Оставайтесь, Ольга Константиновна, – мягко нажимал Шутов, – мы вам гарантируем квартиру, денежное пособие и хорошую зарплату. Между прочим, вдвое выше столичной. А публика у нас в городе собралась благодарная и достойная. Много интеллигенции. Большие ученые. Научная элита: Игорь Васильевич… фамилии по известным соображениям не называю… Юлий Борисович… Яков Борисович. И откровенно вам скажу, все они к вам относятся прекрасно, по-дружески…

«Знают ведь», – мелькнуло в голове Ширяевой.

При упоминании имени Якова Борисовича у нее защемило сердце. Как он там в Москве? Когда приедет в следующий раз? Обещал скоро.

– Предложения ваши, Павел Анатольевич, – заверила Ольга, – заманчивы и прекрасны. Вероятно, я даже недостойна их. Я благодарна за ваше личное участие в моей судьбе. И все-таки разрешите мне некоторое время подумать. Трудно сразу решиться на что-то определенное именно здесь. Все-таки город наш закрытый…

– Ну, это ведь временно, – перебил возражением Шутов, – неужели вы думаете, что колючая проволока на долгие годы? Ну что вы в самом деле…

И он опять принялся с увлечением рассказывать о перспективах расширения и украшения города.

А Ширяева в эти минуты думала о Якове: «Надо с ним посоветоваться. Отношения наши крайне неопределенные. На что я могу рассчитывать? Ведь у него в Москве семья, жена и дети. А кто я для него?».

– Павел Анатольевич, не нажимайте. Прошу вас. Я не могу решить этот вопрос прямо сейчас, сию минуту.

– Конечно, конечно, – согласился Шутов, – подумайте в спокойной обстановке. А через дней двадцать встретимся. Идет? Обещаете? Ну и прекрасно.

Такой исход беседы вполне устраивал Ольгу. Через две недели должен был появиться Яков. Надо посоветоваться с ним…

Встреча их была незабываемо чудной, какой она может быть у двух влюбленных и свободных людей. Яков советовал Ольге выбираться из зоны. Тем более что его командировки сюда вскоре должны были прекратиться. Скорее всего, ей не разрешат сразу поселиться в Москве. Пусть будут Вологда, Владимир или Киржач. Они будут периодически встречаться.

– Нет, надо уезжать, – считал Яков Борисович. – Как только документы на выезд будут готовы, надо зайти к Шутову, поблагодарить и вежливо отказаться от предложенной работы. А можно и вообще не заходить к нему.

Они не знали, что Шутов сразу после выхода Ширяевой из кабинета поднял трубку и дал команду задержать рассмотрение ее документов:

– Да-да. Задержите. Вплоть до моего дополнительного звонка.

22

В начале декабря 1948 года на объекте «Б» начался невообразимый аврал. Через несколько недель предстояло принимать первую продукцию с завода «А» – первую партию облученных урановых блочков.

Основная технологическая линия – емкости, трубопроводы, запорная арматура – была смонтирована наспех. Емкости спешно промывались очищающими растворами и сушились сжатым воздухом. Трубопроводы прокачивались и проверялись на проходимость. Тысячи задвижек и запорных вентилей, уровнемеры и сотни показывающих приборов испытывались наладочными бригадами с составлением актов. На этой стадии для контроля были подключены и сотни будущих эксплуатационников: аппаратчицы, операторы, технологи, лаборанты.

Вот уж когда Варвара и Татьяна вспоминали Николая Михайловича: «Работы будет невпроворот». Порой начальству приходилось принимать жесткие меры.

Из воспоминаний Ф.Д. Кузнецовой, аппаратчицы завода «Б», 1999 г. (В. Ларин. «Комбинат «Маяк» – проблема на века»):

«Несмотря на спешку, к назначенному сроку производственная схема не была готова… Спецслужбы давили – делайте быстрее. Нашему начальнику 8-го отделения было сказано: пока не закончишь подготовку оборудования – с рабочего места не уйдешь. Пришел часовой и отобрал у него пропуск, без которого нельзя было выйти с территории предприятия. Что он мог сделать один? Ясно, что мы все остались с ним. Мы провели на заводе двенадцать суток, пока технологическая схема не заработала…»,

20 декабря, после месячной выдержки в водяном хранилище на объекте «А», первая партия блочков была загружена в специальный вагон-контейнер. Морозной уральской ночью под прикрытием взвода охраны радиоактивный бронепоезд двинулся из пункта «А» в пункт «Б».

Утром 22 декабря лидирующая тонна урановых блочков, испускающих смертельные ионизирующие лучи, была загружена в первый по ходу технологической цепочки аппарат-растворитель А-210 емкостью в 6 кубических метров. Блочки автоматически ссыпались из железнодорожного контейнера в приемный бункер, откуда под собственным весом должны были скатываться по широкой приемной трубе непосредственно в аппарат. Труба имела по длине (около десяти метров) два плавных изгиба, сразу же доказавших на практике свою опасность. Тяжелая масса блочков застряла на первом же повороте. В ударной спешке не придумали ничего лучше, как подтолкнуть непослушные блочки длинными железными прутьями. Из горловины бункера вылетал в окружающее пространство такой мощный поток радиоактивного излучения, что все имеющиеся в наличии переносные дозиметрические приборы зашкаливали.

Среди немногочисленных мужчин-ремонтников, имевшихся в смене, бросили клич о помощи. По очереди они подбегали к смертельному конусу и в спешке шуровали прутами, пытаясь протолкнуть блочки по трубе в приемный бак.

Справились с задачей за пятнадцать минут. «Шуровки» аккуратно прислонили к стене здания: пригодятся на будущее. Трудящимся была объявлена благодарность после того, как в аппарате пошел начальный процесс растворения блочков в концентрированной азотной кислоте. Процесс пошел! Но все технологические этапы требовали корректировки.

Отделение растворенного плутония от уранового осадка тоже протекало с осложнениями.

После того, как раствор с плутонием сливался, в емкостях оставался урановый осадок в виде пульпы. Для утилизации урана и получения его в твердой фазе пульпу необходимо было отфильтровать. Для этого непосредственно перед фильтрованием проводилась операция равномерного перемешивания пульпы путем продувки ее сжатым воздухом (барботаж), а затем полученная взвесь сразу сливалась по трубопроводам на ткань специальных фильтров. Первая же подобная операция привела в состояние шока руководителей пусковой бригады: никакого уранового осадка на фильтрах вообще не обнаружили. Добрая сотня килограммов урана испарилась неизвестно куда. Исчезла совершенно.

Оказалось, что давление воздуха при барботаже было слишком высоким. Осадок вместе с продуваемыми пузырьками воздуха образовал шипучую пену, которую выбросило в вентиляционный короб на крыше здания. Там и нашли осадок урана, запекшийся и замерзший на тридцатиградусном морозе. Поскольку уранового сырья в стране не хватало, каждый килограмм урана, возвращаемый затем в ядерный цикл, был на строгом учете.

Пришлось срочно организовывать бригаду из молодых рабочих. Они, по очереди орудуя подручными скребками, счистили весь уран с крыши, погрузили в специальные мешки и сдали по весу в отдел учета.

После этого горького опыта срочно стали подбирать необходимые пеногасители. Сам процесс перемешивания воздухом отрегулировали, снизив давление.

Однако все равно участок фильтрования урановой пульпы и расфасовка уранового осадка в мешки оставался одним из самых опасных для здоровья. На этих операциях аппаратчики не только подвергались внешнему гамма-облучению, но и принимали огромные дозы внутрь, в легкие, поскольку воздух в фильтрационном каньоне был насыщен активной пылью. От этих аэрозолей можно было защититься даже простой марлево-ватной повязкой на рот и нос. Но никаких защитных средств, кроме дефицитных резиновых или брезентовых перчаток, не использовали.

Из воспоминаний аппаратчицы И.А. Размаховой, начавшей работать на заводе «Б» в 1948 году:

«… На одном из этапов нужно было фильтровать радиоактивный раствор для извлечения урана, чтобы при этом плутоний оставался в растворе. Фильтровался раствор плохо, и для более равномерной фильтрации мы помешивали его специально сделанными из дерева лопаточками. Разумеется, вручную. Потом эти фильтры с осевшим на них ураном нужно было снимать и увозить. Снимали их люди, называвшиеся «спецаппаратчиками», которым платили сдельно. Кажется, триста рублей за каждый снятый фильтр. Для сравнения: месячная зарплата оператора составляла примерно полторы тысячи рублей. Эти фильтры задерживали основную часть наиболее опасных, бета-активных осколков деления, и те, кто их снимали, – прожили недолго. На этой работе больше 2–3 месяцев никто не задерживался. Бывали случаи, когда у спецаппаратчиков прямо во время работы начинала горлом идти кровь, но они заканчивали свое дело. Однажды я попросила сотрудника проверить, почему не фильтруется раствор. Он пошел открывать вентиль, а из-под вентиля ему на ногу вылился высокоактивный раствор. Он долго лежал в больнице, но все-таки умер…»

Еще более опасные условия работы существовали в первые месяцы в экстракционном отделении (здание 102), где проводилась подготовка и передача конечной готовой продукции на завод «В».

Из воспоминаний оператора Ф.Д. Кузнецовой:

«… На последнем этапе готовый продукт нужно было разлить в стеклянные бутыли перед отправкой на завод для получения там металлического плутония…

Для этого к трубе подставляли бутыль, подтыкали ветошь для уплотнения и с помощью вакуума переливали. Потом бутыль бралась на пузо и вручную переносилась в каньон готовой продукции».

Чтобы снизить собственное облучение, пробоотборщицы по коридорам почти бежали, выбирая наиболее короткий путь. Выдача готовой продукции производилась инженерами. Первые месяцы эту ответственную операцию осуществлял сам начальник экстракционного отделения. За день он получал полугодовую дозу облучения, предусмотренную нормами безопасности.

Но главной «хронической болезнью» всех отделений завода являлась коррозия оборудования, трубопроводов и запорной арматуры. Учитывая агрессивность растворов, этого можно было ожидать. Но интенсивность и масштабы ее невозможно было ни угадать, ни предположить, ни проверить в лабораторных условиях. Агрессивность химических реагентов умножалась сильными радиоактивными полями. Ремонтные службы и группа коррозионистов с момента пуска работали в непрерывно-аварийном режиме. Металл, из которого были изготовлены емкости и трубы, не мог выстоять, особенно прокладки разного типа на фланцевых соединениях. Протечки радиоактивного раствора были ужасающим бичом. Казалось, им не будет конца.

Из воспоминаний оператора Ф.Д. Кузнецовой:

«…Не успели в конце декабря пустить производство, а в январе на трубопроводе основного продукта (так назывался раствор плутония) образовался свищ, и продукт № 76 полился прямо на стоящего в отделении часового. Таких случаев впоследствии было множество, и боролись с разлитым радиоактивным раствором с помощью тряпки и ведра. Уборщиц в цехах не было по причине секретности, поэтому всю уборку мы делали сами.

Чаще всего разливы происходили в каньонах, где было установлено технологическое оборудование. Эти каньоны были закрыты бетонными плитами, которые никогда не должны были подниматься.

Их назначение – защищать персонал от радиоактивного излучения, идущего из технологических аппаратов. Спускаться туда, согласно технике безопасности, было нельзя. Но другого способа собрать разлитый раствор не было. Поэтому после первого же разлива радиоактивного продукта эти плиты были подняты, и их на место больше не ставили. Спускались в этот каньон все сотрудники по многу раз. Как только сработает сигнализация, показывающая, что произошла очередная утечка радиоактивного раствора – оператор должен лезть туда и смотреть, что случилось. А потом – ликвидировать последствия.

Я работала оператором, и мне часто приходилось собирать разлившийся раствор. Собирала его тряпкой, поскольку… никаких устройств для его отсоса не создали. Собранный раствор из ведра переливали в бутыль и пускали дальше в производство: ведь он был очень дорогой. Часто это делали голыми руками, поскольку резиновых перчаток на всех не хватало. Один раз прислали перчатки, а они все маленького размера. Мужчины отдали их мне, а сами работали с радиоактивностью голыми руками…

Дно каньонов было бетонное, и отмыть с бетона радиоактивность практически невозможно. Бывали случаи, когда приходилось отбойными молотками ломать бетонный пол, чтобы снять несмываемый слой радиоактивности…

На уровне 7,7 м проходил трубно-вентильный коридор, где были в ряд расположены многочисленные вентили от разных аппаратов. Из-под этих вентилей постоянно случались протечки радиоактивного раствора… Коридор был очень узкий, и, когда случалась протечка, я ложилась на живот и заползала в этот коридор, чтобы тряпкой собрать разлившийся раствор. А спиной стукалась о проходившие выше вентили и трубы…

Разумеется, определить полученные нами дозы было невозможно. И вообще радиационного контроля практически не было. Зачем он был нужен, если начальству и так было ясно: мы работаем при очень высоких уровнях радиации, а заменить нас некому…»

Руководители научной пусковой бригады профессора Никитин, Виноградов и Ратнер предпринимали судорожные меры к уменьшению влияния коррозии. Часть аппаратов и труб небольшого диаметpa были заменены на изготовленные из золота, платины, серебра. По предложению профессора Тананаева часть металлического оборудования была заменена на оборудование из синтетических материалов: плексигласа, винидура и других. Однако в условиях повышенного радиационного фона органические соединения стали разлагаться.

Из воспоминаний Ф.Д. Кузнецовой:

«Однажды пластмассовый аппарат емкостью 200 литров, в котором шло осаждение, сам собой развалился. Пластмасса не выдержала экстремальных условий эксплуатации. Став хрупкой, она треснула, и радиоактивный раствор разлился. Мы всю радиоактивность собрали, отчистили, вымыли полы. Конечно, нахватали большие дозы, а когда закончили, у проходной нас уже ждал черный воронок КГБ.

После смены всю ночь мы писали объяснения в КГБ, как все произошло».

Спешка первых месяцев, желание руководства получить первый плутоний как можно быстрее толкали людей на нарушения простейших правил безопасности. Торопливость под гнетом страха и великого патриотического порыва приводила порой к грубейшим ошибкам и нарушениям технологии. Режим секретности только мешал. Условные буквенные и цифровые обозначения растворов и аппаратов запутывали операторов и технологов.

Из воспоминания Ф.Д. Кузнецовой:

«…На производстве было запрещено делать какие-либо записи. Все работы производились по памяти, чтобы не было утечки совершенно секретной информации. Люди были постоянно в состоянии стресса, боясь забыть что-нибудь важное, относящееся к производству. И нередко забывали. Особенно на первых порах…».

М.В. Гладышев (зам. главного инженера завода «Б»), 1998 г.

«Во время пуска радиохимического завода люди работали с радиоактивностью в своей повседневной одежде, лишь иногда надевая халаты и специальную резиновую обувь. Душевых при выходе с территории объекта не было. Контрольно-пропускной пункт, на котором должен был производиться дозиметрический контроль, практически не использовался, и радиоактивная грязь разносилась по городу и жилым домам».

Но самой тяжелой оказалась проблема отходов.

По проекту, для отстойного хранения жидких отходов были сооружены с помощью метростроевцев специальные тоннели-хранилища, состоявшие из нескольких громадных баков, – так называемый «Комплекс "С"».

Мощные бетонные стены этого хранилища были обмурованы графитовыми блоками двухметровой толщины. Вес верхней защитной плиты из бетона достигал 160 тонн.

В конце декабря 1948 года в эти баки потекли первые радиоактивные струи: жидкая смесь десятков радионуклидов, а также попутно захваченных урана и оружейного плутония.

Грязно-серый пенный поток вливался в баки непрерывно, повышая изо дня в день тщательно контролируемый уровень.

Когда он достиг аварийной отметки, для руководителей атомного проекта вопрос встал ребром: или остановить завод «Б», или сбрасывать радиоактивные отходы в открытую гидросеть.

Решение было неизбежным в тех условиях. Мутный поток с общей радиоактивностью несколько тысяч кюри в сутки пошел самотеком через искусственный водоем № 10 в реку Течу.

Тихая, мирная речка, приток Исети, молчаливо приняла в свои воды жидкую радиоактивную смерть.

По берегам реки за пределами плутониевой зоны жили люди.