Текст книги "Плутониевая зона"

Автор книги: Михаил Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

5

Завенягину идея его молодого коллеги понравилась. Закрытый от внешних глаз город за колючей проволокой. Засекреченная плутониевая зона. Многие организационные вопросы режимного характера разрешаются сами собой или, по крайней мере, значительно упрощаются. Молодец Мешик! И главное – такое решение само диктовало начальный план строительных работ.

На заседаниях Техсовета Ванникову и Завенягину порой приходилось выслушивать критические реплики некоторых ученых о торопливости: как можно начинать строить промышленный комбинат, не имея даже эскизного проекта? Что строить?

Теперь было совершенно ясно, что строить нужно зону. И начинать именно с ее строительства: ограждение, контрольно-охранные сооружения по периметру, бараки для будущих строителей-заключенных и солдат.

Главное – правильно выбрать руководителя строительства. Поскольку в качестве рабочей силы предполагалось использовать заключенных, то и руководить ими, по мнению Завенягина, должен был человек, имеющий опыт и понимающий толк в этом специфическом советском инструменте. В этом вопросе нельзя было ошибиться: нужен хваткий, решительный, напористый. Конечно, не какой-то ученый-интеллигент, а свой – послушный и верный.

Приказом Ванникова строительство завода № 817 было поручено одному из трестов НКВД (Челябметаллургстрою), входившему в состав Главпромстроя.

Для строительства плутониевой зоны было организовано новое – специальное – строительное Управление с условным номером 869. Во главе его после долгих, мучительных размышлений Завенягин поставил генерал-майора НКВД Якова Давыдовича Раппопорта.

Подвиг строительства стратегического объекта № 1 был предложен бывшему заместителю руководителя великой социалистической стройки – Беломоро-Балтийского канала.

Еще тогда, в те бурные романтические годы, у Раппопорта сложились твердые партийные принципы строительства: «Вся моя юность прошла в партии. Ее принципы, дисциплина, коллективная воля у меня в крови, в мозгу, в костях. Мне неизвестно, что значит «не могу», «не умею», если велит партия. Честное слово, это какие-то умирающие понятия. Мы все сможем, все сумеем, когда захотим».

Организация строительных работ представлялась ему тогда весьма простой: строят и отвечают за строительство – инженеры, дело чекистов – руководить ими.

А посему необходимо тщательно подбирать людей, контролирующих ход и качество выполняемых работ, то есть чекистов. Нехватка или отсутствие профессионалов-строителей среди них нисколько не смущали Раппопорта: «Профессионалы как раз необязательны! Достаточно точно знать, как не надо строить. А этому выучиться гораздо проще».

Тогда, в тридцатых годах, Якова Давыдовича настолько увлекла стихия массового строительного подвига, что он готов был пожертвовать ради успеха дела собственным здоровьем и даже жизнью. Просто не пришлось как-то. Конечно, от холода, голода и невыносимых условий труда погибли тогда десятки тысяч строителей-заключенных. Но ведь это – естественные издержки. Подвиг почти всегда сопровождается жертвами. Но ведь свершили! Построили Канал!

А какое воодушевление и счастье охватило его во время сопровождения на первом пароходном рейсе по каналу правительственной делегации во главе со Сталиным. А рядом Ворошилов, Горький. Улыбки, цветы. Восторженные возгласы удивления и одобрения. Разве не стоит ради этого жить?

После торжественного пуска канала Раппопорт был в числе других высших руководителей стройки отмечен почетной правительственной наградой.

В последующие годы Раппопорт дослужился до звания генерал-майора НКВД, хотя ничего, подобного героическому подвигу на канале, более не совершал.

Карьера его постепенно приняла кабинетный характер.

К концу войны он числился в штате Главпромстроя НКВД.

Завенягин лично знал Раппопорта и считал его очень подходящей кандидатурой для плутониевой зоны, поскольку тот имел громадный опыт работы с заключенными. Характер выдержанный. Предан до мозга костей. Привык с горячностью выполнять любые приказы начальства, даже самые невыполнимые, на первый взгляд.

В начале января 1946 года приказом по НКВД Яков Давыдович был назначен руководителем строительного Управления № 869 и через неделю отбыл к новому месту службы.

Уже через несколько дней громоздкая, но очень податливая и оперативная система исправительно-трудовых лагерей пришла в движение.

Для строительства плутониевой зоны предполагалось использовать 8 – 10 ближайших лагерей. Яков Давыдович, просмотрев их перечень, сделал первое руководящее указание: добавил в перечень еще один лагерь – женский. Он предполагал использовать женский труд на отделочных работах в управленческих корпусах заводов и лабораториях. Если уж строить, считал Раппопорт, то надо строить ярко, красиво. Так, чтобы приехавшее для контроля московское начальство ахнуло, увидев сделанное.

В январе 1946 года сотни вагонзаков потянулись на станцию Кыштым Челябинской железной дороги. От нее сотни мелких колонн под охраной горластых солдат с автоматами и овчарками двинулись в пешеходный поход к месту предполагаемого строительства.

В разных концах страны грузили десятки спецэшелонов военными строителями и спецпереселенцами.

Из отчета Раппопорта в августе 1946 года:

«…В настоящее время в зоне строительства комбината находится 21 608 работающих. В том числе: красноармейцев строительных батальонов – 8708 чёл., спецпереселенцев – 6882 чел., заключенных – 5348 чел., вольнонаемных – 670 чел.».

«Вольняшек» старались набирать ограниченно, только в случае крайней нужды, поскольку для них не было ни жилья, ни конкретной масштабной работы по узким специальностям.

Главной заботой Раппопорта в первые месяцы была организация внешней зоны по периметру и строительство внутри нее сотен землянок и деревянных бараков для размещения строителей и административных чиновников.

По снежной дороге, прорубленной в лесу и утрамбованной на скорую руку, от Челябинска к зоне ползли тракторы и грузовики. В воздухе стоял непрерывный грохот моторов, висел вонючий дым, раздавались хриплые крики и отборный мат шоферов и солдат-автоматчиков. Везли цемент, стекло, камень, готовый лес, уголь, гвозди, электрический провод. И главное – проволоку, сотни тонн колючей проволоки. Заторы машин, заглохшие моторы выводили из терпения всех. На ремонт время жалели. Заглохшую технику, мешавшую движению потока, переворачивали вверх колесами и отбрасывали в сторону, на обочину.

Тракторов не хватало. В качестве тягловой силы использовали танки с демонтированными башнями. В зоне практически не было техники для земляных работ. Мерзлый грунт разбивали кувалдами, клиньями, ломами.

Никаких смет и плановых заявок на строительство в первые месяцы не оформляли. Из области Раппопорту выделяли все, что было в наличии, по его первому требованию.

Яков Давыдович вертелся как белка в колесе, подгоняя и себя самого, и всех вокруг. Пытался (без особого, правда, успеха) воскресить опробованные еще на Беломорканале методы социалистического соревнования между бригадами заключенных.

Иногда ночами, усталый и разбитый, Яков Давыдович вспоминал милый сердцу канал. Сравнивал ту стройку с нынешней. Грандиозные объемы работ и предельно сжатые сроки были аналогичными. Но приоритетность сегодняшней была очевидной. Раппопорт ощущал это по реакции высших инстанций на свои многочисленные просьбы и требования.

Все, о чем он просил: материалы, оборудование, транспорт, люди, – абсолютно все выделялось немедленно, без отговорок и бюрократических проволочек. Особенно действенной и оперативной стала помощь после образования в составе ПГУ специального отдела, курирующего строительство промышленных атомных объектов, во главе с Ефимом Павловичем Славским – бывшим заместителем наркома цветной металлургии.

Летом 1946 года в торжественной обстановке, в присутствии почетных гостей из Москвы, под звуки духового марша состоялась церемония закладки реактора «А» («Аннушки»).

По сигналу Раппопорта десятки солдат энергично заработали кирками и кувалдами, вгрызаясь в скальный грунт, театрально начав рыть котлован для будущего реактора.

Гости похлопали в ладошки и разъехались. Солдаты тут же побросали на землю рабочий инструмент. На следующий день для продолжения работы сюда пришла пешим маршем тысяча заключенных.

В конце 1946 года рядом с котлованом был заложен фундамент для надземного трехэтажного здания управления, в котором должны были разместиться кабинеты для руководящего персонала, лаборатории, рабочие помещения различных служб и, самое главное, – пультовое помещение № 15 с приборным щитом и пультом управления.

Работая практически круглосуточно на износ, Раппопорт и Быстрое с треском провалили срок ввода завода, установленный приказом Ванникова и решением Специального комитета.

Срок был заведомо нереален. Корректировка его была так же неизбежна, как и наказание «виновных».

В мае 1947 года Берия направил в плутониевую зону комиссию для проверки хода строительства и выявления причин отставания.

В комиссию вошли: научный руководитель строящегося комбината Курчатов, начальник отдела Госплана Борисов, начальник Глав-промстроя Комаровский и представители МВД.

Промышленная новостройка предстала перед членами комиссии в виде вырытого в скальной породе котлована. Он представлял собой усеченный конус основанием вверх, с диаметром на поверхности земли 110 метров. Глубина котлована составила 54 метра.

Комиссия отметила очень низкий уровень механизации земляных работ, малый объем бетонных работ на объекте «А», а также такой «вопиющий» факт, что на строительстве объекта «А» работает только 5700 строителей из общего числа 31 000.

8 июля 1947 года в плутониевую зону для личной инспекции прибыл Берия.

Он выслушал доклад членов комиссии; уполномоченного Совета Министров И.М. Ткаченко, командированного в плутониевую зону на все время строительства для контроля за ходом работ; заместителя министра внутренних дел В.В. Чернышева, проживавшего в зоне с февраля 1947 года и наделенного полномочиями решающего арбитра по всем спорным вопросам.

Все они находили целесообразным замену Раппопорта на более опытного строителя. Предлагали Михаила Михайловича Царевского, тоже из Главпромстроя. Упорно возражал им один Завенягин.

9 июля, на следующий день после приезда в зону, Берия поставил на отчете комиссии краткую резолюцию для главы МВД Кругло-ва: «Надо немедленно назначить М.М. Царевского». Вместо Быстро-ва директором комбината был назначен Ефим Павлович Славский.

Темп работ после посещения Берия вырос. В мае-июне на стройку поступало примерно 150 вагонов с различными грузами для обеспечения монтажных работ на объекте «А». В августе 1947 года поступило 800 вагонов. Общее число строителей превысило 40 тысяч. Большая часть из них была брошена на авральное строительство атомного первенца – реактора «А».

К началу осени строительная площадка объекта «А» напоминала человеческий муравейник. С раннего утра до поздней ночи и с поздней ночи до самого утра, посменно заменяя друг друга, в котловане копошились несколько тысяч одновременно.

Внутри котлована шли масштабные бетонные работы, готовились несущие конструкции под монтаж графитовой кладки – главной, центральной детали реактора.

На поверхности достраивались стены управленческого корпуса. Монтировались этажные перекрытия, лестничные клетки и лифтовые шахты, кабельные полуэтажи и коридоры. Отстраивались кабинеты и рабочие помещения.

В зону объекта для отделочных работ начали выводить женщин-заключенных. Невообразимый хаос и изнуряющий темп строительства напоминали настоящий ад. Несмотря на героические усилия, монтаж самого реактора отставал от вновь и вновь назначаемых сроков ввода.

Осенью 1947 года увеличился набор вольнонаемных специалистов: сварщиков, слесарей-ремонтников, электриков.

Многие рабочие высокой квалификации и с чистыми анкетными данными набирались в областном Челябинске, в частности, на тракторном заводе.

Эти рабочие не имели понятия о назначении «важного производственного объекта». Некоторые соблазнялись обещаниями высокой зарплаты и предоставлением отдельного благоустроенного жилья. Другие подталкивались к подписанию трудового соглашения патриотическим порывом, желанием достойно послужить своей партии и стране в тяжелое послевоенное время. Именно в этот набор попал в плутониевую зону бывший фронтовик и классный специалист по запорной арматуре Николай Михайлович Кузнецов.

6

На собственную одинокую судьбу Николай Михайлович Кузнецов никогда не жаловался. Ни в душе, ни вслух. И не завидовал другой, более удачливой. По его разумению, Советская власть дала ему, бедному крестьянскому пацану, почти все, о чем он мог мечтать. И все почти задаром, ничего не требуя взамен…

Когда классовые события докатились в 1918 году до его родной деревни, Кузнецову не было и пятнадцати.

По призыву души он активно помогал местному комбеду в борьбе с кулаками, попами и белогвардейцами. Позже, в красноармейском отряде, вступил в почетные ряды большевистской партии, обещавшей всем сочувствующим трудящимся просветление и всемерное благополучие.

После гражданской окончил с некоторым напряжением школу рабочей молодежи и поехал в Москву поступать в профтехучилище, которое обещало общежитие успевающим по всем предметам. Вышел из него созревшим специалистом широкого профиля по регулирующей и запорной арматуре: задвижкам, клапанам и пр. На Дорогомиловском заводе Кузнецов вскоре превратился в квалифицированного рабочего шестого разряда, ударника пятилетки и члена профкома по воспитательной работе с молодежью. После пятнадцати лет показательного труда он получил в личное распоряжение вполне приличную восьмиметровую комнату в пятикомнатной коммуналке. К сожалению, нестандартная внешность, испорченная крупным носом и тяжелым подбородком с двумя шрамами, а также принципиальный характер не способствовали благополучному разрешению семейного вопроса: так и остался бобылем.

В 1941 году Кузнецов пошел добровольцем в Московское ополчение и, к своему собственному удивлению, остался жив. Прошел всю войну, не затронутый ни пулями, ни осколками, хотя пару раз контузило со снижением природного слуха. А ранен был уже после окончания войны, в Берлине, какой-то шальной пулей неизвестного происхождения. Может, и свой по пьянке пальнул. Ранен Кузнецов был нетяжело, в левое плечо. Так, больше для памяти, чем для физического ущерба. Рука чуть усохла после этого случая, но работоспособность вполне сохранила.

Перед отправкой домой на его сержантской груди блестели три медали.

До посадки в товарные вагоны остатки их батальона выстроили на разрушенной, но чисто выметенной немецкими женщинами железнодорожной платформе. После расчета и пофамильной проверки команда на посадку задержалась. Ждали какого-то важного офицера из спецслужбы. Он приехал в сопровождении двух солдат на американском джипе. Обходя строй, офицер кричал сиплым голосом:

– Газо– и электросварщики… Механики-ремонтники… Электрики…

И еще, еще раз:

– Газо– и электросварщики… Механики-ремонтники… Электрики… Имеющие довоенный стаж работы по специальности. Повторяю… Имеющие довоенный стаж работы по специальности. Три шага вперед… арш!

Кузнецов мгновенно прикинул в уме, что его можно тоже отнести к механикам-ремонтникам, и шагнул вперед.

Их собрали в отдельную группу и через шесть часов отправили куда-то в товарном вагоне с двухэтажными нарами из толстых досок. Сопровождал их тот же сиплый офицер с двумя автоматчиками.

По дороге – 12 суток до Челябинска – офицер доходчиво объяснил им, что хотя все они и являются демобилизованными, Родина пока не имеет возможности отпустить их на вольную жизнь, а потому в порядке оргнабора направляет на временную работу по специальности на Восток.

О своей московской комнатушке, забитой наглухо четырьмя мощными гвоздями от посторонних глаз, Кузнецову пришлось временно забыть.

В Челябинске ему предоставили благоустроенное общежитие с комнатами на восемь человек, рукомойниками и туалетом в коридоре, общей кухней и душем. На тракторном заводе он зарекомендовал себя высококвалифицированным специалистом. Сам Николай Михайлович не ощущал никакой государственной необходимости в своем пребывании на Урале и постоянно просил в парткоме отпустить его в Москву, по месту постоянной прописки с заколоченной еще в 1941 году входной дверью.

Однако, не проработав и двух лет, Кузнецов попал под новый оргнабор, и по настойчивой рекомендации цеховой партячейки заключил трудовой договор на трехлетнюю работу на важной государственной стройке, именовавшейся Базой № 10.

Кузнецов понимал, что под этим условным названием скрывается, вероятно, какой-то секретный военный завод. Но это его нисколько не пугало. Лишь бы предоставили отапливаемую отдельную комнату и через три года отпустили в Москву.

И то, и другое ему твердо обещали. Первое выполнили практически сразу. В зоне ему провели беглый медосмотр. Врач потрогал с сомнением его усохшую левую руку, пробурчал что-то, чего Кузнецов так и не расслышал, и нехотя расписался в его личной карточке.

Сфотографировали на пропуск. Провели вводный инструктаж. Объяснили коротко стратегическую важность объекта «А», куда его направляли для почетной и важной работы. Предупредили о секретности завода, предложив подписать какой-то документ о неразглашении государственной тайны и ознакомлении с порядком проживания в зоне.

До начала монтажных работ в производственном цехе Кузнецова временно закрепили контролером-наблюдателем к двум бригадам отделочниц. «Нашли работу для мужчины!» – периодически возмущался он вслух, но тут же успокаивался, когда ему объясняли, что начало монтажа не за горами.

– Потерпи еще маленько, Михалыч, – советовал ему партгрупорг Серегин, – на днях переведем тебя в цех.

Сейчас же задача Кузнецова состояла в том, чтобы бригады не простаивали из-за отсутствия отделочных материалов, инструментов и плохого настроения. В отделе снабжения ему выдали два химических карандаша, блокнот для записи разных производственных мыслей и три десятка агитационных плакатов, призывавших заключенных работать ударно и добросовестно, если они желают снизить срок. Николай Михайлович периодически развешивал их на самых видных и людных местах…

Первая суббота октября 1947 года…

В субботу идти на работу веселее, чем в остальные дни недели. «Это уж везде так, – думал Кузнецов, – что на «большой земле», что здесь, в зоне».

Автобус фыркнул, дернулся и остановился, не доезжая метров ста до проходной объекта «А». Встал посреди большой жирной лужи. Николай Михайлович двинулся к проходной неторопливым размашистым шагом, хлюпая по осенней грязи резиновыми сапогами. Они были на два размера больше потребных, но уж какие достались по распределительному талону. Хорошо, хоть такие на ногах.

Сошедшие с автобуса обгоняли его с обеих сторон. Торопились, чтоб меньше стоять в длинной очереди на проверку входных пропусков.

Для зэков-строителей был заготовлен широкий проволочный коридор. Их привозили раньше и дисциплинированно, под лай собак, вводили во внутреннюю заводскую зону строительства. А для вольнонаемных существовала тесная рабочая проходная. Все спешили, чтоб сэкономить время, даже занимали друг для друга очередь. А Кузнецов никогда не ускорял шаги. Да и куда спешить-то? Жизнь не обманешь, не обгонишь. У нее своя, отмеренная и предопределенная со дня рождения скорость течения. Он и после окончания рабочего дня не спешил. Не участвовал в шумной давке около первых автобусов. Все равно всех увезут в жилпоселок. А на первом или на последнем автобусе – какая особенная разница? Может быть, в этих пятнадцати минутах у каждого свой резон и своя судьба…

Со своими подопечными Кузнецов сработался.

Бригады возглавляла заключенная из Рязани, Валентина Нефедова. Она являлась прирожденной ударницей, не умевшей работать в спокойном размеренном темпе, присущем заключенным.

Ее горячая натура требовала спешки с периодическим взрывом эмоций. Нефедова и на воле работала бригадиром отделочниц. Грех попутал ее во время увлечения несанкционированным ремонтом в подъезде собственного многоквартирного дома. Входные даери и лестничные перила давно облупились. На стенах не оставалось свободного места для именных сердец, пронзенных стрелами, сурового краткого мата и похабных пословиц, нацарапанных отвертками и перочинными ножами. Случайным днем чаша терпения Нефедовой переполнилась жаждой действия. С ведром голубой краски, выносимой ею через пролом в заводском заборе, ее и задержали. Валентина не оправдывалась в суде. Сказала, что любое наказание воспримет как необходимое в суровое военное время и выдержит его с честью. Думала, пожурят и дадут условный срок. А дали восемь лет.

В заключении Нефедова смекалисто постигла нехитрые премудрости и специфические правила поведения, превратившись через два года из симпатичной молодухи в жилистую бабу с хриплым голосом, которую соседки по барачной койке побаивались и уважали.

В Кыштымскую зону их лагерь перевели в конце 1946 года. Сначала бросали на случайные, подхватные работы. А в следующем году начались отделочные работы на объекте «А»…

– Привет, Валюха, – жизнерадостно приветствовал Нефедову Николай Михайлович.

Две стены в комнате были оштукатурены и подготовлены под покраску. На двух других еще копошились.

– Здорово, Михалыч! – и сразу к делу: – Чего ты стал как пень? Краску тащи. Видишь, простаиваем.

Ворчала она заблаговременно, но Кузнецов послушно притащил ведро зеленой краски.

– Принимай, Валентина. Такая, нет?

Нефедова поковыряла присохшую пленкой поверхность деревянным прутиком.

– Опять с комками, – недовольно пробурчала она, – принимаю условно. Потом олифы подкинешь. И еще одно ведро.

В этот момент Нефедова вспомнила о чем-то своем, припасенном на сегодняшний рабочий день, и сразу смягчила грозный тон.

– Михалыч, пойдем-ка посмотрим соседнее помещение. Говорят, чего-то там надо отделать по-особому.

И потащила его под локоть через зияющий пролом в большой зал, заваленный по щиколотку мусором и щебенкой. В углу небрежно разбросалась огромная куча полубитой глазурованной плитки.

Нефедова прислонилась к стене для интимного разговора:

– Слушай, Николай Михайлович, угости для начала чинариком. Кузнецов неторопливо вытащил из нагрудного кармана рубашки стопочку аккуратно нарезанных газетных заготовок. Он уже месяц как перешел на дешевые папиросы. Но на работу брал еще старые запасы махорки. Засыпал, свернул, облизал дважды языком по всей длине и вежливо подал. Бригадирша глубоко затянулась ароматным дымом и обмякла в блаженстве. Молчала, не желая оторваться.

– Как здоровье, Валюха? – прервал затянувшуюся паузу Кузнецов.

– Нормально, что ему будет? – откликнулась она и сразу вспомнила: – Слушай, Михалыч, дело у меня к тебе небольшое. На пять копеек.

– Ну?

– Ну да ну. Дай сообразить начало… – Еще раз глубоко затянулась. – Я спросить тебя хочу. Только без обид и слюней. Ты как, мужик еще?

– В каком смысле? – недоуменно взбрыкнул Кузнецов.

– Ну, жена, скажем, у тебя есть?

– Пока нет, – обиделся, задетый за живое, – может, появится скоро. Тебе-то какая печаль?

– Помоги одной нашей в бригаде…

– Чем помочь?

– Трудно ей, понимаешь. Не выдерживает физической нагрузки. Дохнет. А так она баба очень приличная.

– За что же села «приличная»?

– За что, за что… Кто его знает, за что. Нас послушаешь – все мы безвинные сидим. Говорит, пустила на ночлег «лесных братьев». Друзей или, может, родственников. Из Закарпатья она. Говорит, засекли, караулили. Гостей перебили на месте. А она схлопотала пятнашку.

– Ты про кого, однако, рассказываешь мне?

Кузнецов слышал плохо. По губам понимал прилично, но не очень сложные мысли. Переспрашивать стало для него привычкой.

– Про Ленку. Та, что угол выравнивает. – Нефедова мотнула головой в сторону дверного проема, потом крикнула в соседнюю комнату: – Ленка!

– Што? – откликнулся гулкий голос.

– Походь сюда на минутку.

В проеме показалась голова женщины, аккуратно повязанная темным платком. Усталое, сухое, но еще моложавое лицо. И глаза черные, равнодушные ко всему.

– Што тебе? – переспросила вялым движением губ.

– Ты это, Ленка… работай поаккуратней. После выходного будем сдавать комнату. Понятно? Ну что уставилась на меня? Все. Иди работай.

Лицо скрылось.

– Как, подойдет? – теребила бригадирша Кузнецова, пытаясь подвести итог и закруглиться.

– Да вроде ничего, – неопределенно промычал Кузнецов, не понимая ситуацию.

– Ну так что? – опять заторопила Нефедова.

– Что «что»? – почему-то обозлился Кузнецов и на бригадиршу, и на собственную бестолковость.

– Фу ты, мать-перемать! – начала горячиться Нефедова. – Ты что, совсем недоразвитый? От тебя-то ничего особенного не требуется. Расстегнул ширинку. Раз-два. Вот и все дела. Понял теперь?

– Где это? – совсем смутился бывший фронтовик.

– Да вон там, в углу, – она показала в сторону кучи побитой плитки. – Там лаз есть в кабельный полуэтаж. Вроде подвала. И лестница приставная, и лежанка из досок. Как в «Метрополе», – захихикала она. – Соображаешь?

– Как это? Прямо сейчас? – Николай Михайлович только сейчас уразумел окончательно, какой подвиг от него требуется.

– Господи, как ты воевал такой? – голос Нефедовой выражал нарастающее раздражение. – Мужик ты вроде ничего, добрый. Но голова твердая. Как кирпич.

Кузнецов молчал.

– Понимаешь, Михалыч, не может она с солдатами из охраны. Ненавидит их люто. А потяжелеть ей необходимо. Чтоб режим смягчили… Она и так дохлая. Иначе совсем загнется. Ну?

Кузнецов бросил окурок, притоптал его и решился.

– Не смогу я, Валентина, – выдавил он. – Не получится у меня. Хоть и жалко ее, а не смогу… Не обижайся.

– Ну и вали отсюда! – разошлась бригадирша. – Топай за олифой.

И уже в дверях добавила с тихой угрозой:

– Только помалкивай. И без тебя найдутся…

Два врача, обслуживающих всю лагерную зону, сбились с ног, принимая роды. Четверть женского лагеря забеременела в первые же месяцы. Между тем не было ни родильного отделения, ни детприюта.

Кузнецов возвращался с работы понурый.

Предпраздничного настроения как не бывало.

Когда же начнется настоящая работа? Скорей бы монтаж.

По дороге в барак он забежал в продуктовую лавку за бутылкой. И дома весь вечер огорченно вспоминал: «Зачем он тогда, в сорок пятом, сделал три шага вперед? Кто его тянул?..».