Текст книги "Плутониевая зона"

Автор книги: Михаил Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

27

Временами Кузнецов соглашался с Серегиным. А потом – снова недопонимал и мысленно категорически возражал своему парторгу: «Вот, например, под Москвой. Нас, ополченцев, необученных и безоружных, бросали на развилки дорог для придержания врага. Мы шли тогда сознательно почти на верную смерть. За социалистическую Родину, за Сталина! Мы верили в победу и потому рисковали жизнью. Но в данном случае – совсем не такое дело».

Кузнецов оптимистически смотрел на жизнь, потому что знал, что все равно умрет когда-нибудь. Себя ему было не жалко. А метлинских он жалел, так как они не ведали, за что шли к смерти.

«И хуже того, – думал Кузнецов, – они вообще не знают, что идут. Говорят, не твое это дело. А чье же тогда? Непорядок какой-то…»

Кузнецов, наконец, решился на действие. Написал заявление в отдел пропусков на выдачу разового пропуска «для временного выезда из зоны на два дня. Для посещения заболевшего двоюродного брата, проживающего в Челябинске по адресу: ул. Комсомольская, б».

Разумеется, никакого брата у него в Челябинске не было. Но улица Комсомольская, по расчетам Кузнецова, должна была стоять на своем месте, как и в любом большом городе. А значит, должен быть воздвигнут и дом № б. Конечно, Кузнецов не подозревал, что под этим адресом давно действовала районная баня с мужскими и женскими днями. Через три дня пришел узнать, дали ли ему разрешение на выезд. Оказывается, дали. Без всяких проволочек…

Проехав 90 километров по хорошей дороге до Челябинска, Кузнецов сразу пошел искать местную автостанцию. Через четыре часа с пересадкой добрался до деревни Метлино.

Пошел вдоль речки. Кругом располагалась тихая мирная природа. Зеленый лес и серебристая речка. На тридцать метров от реки рядками стояли деревянные домишки. На берегу сидел на корточках одинокий небритый мужик в порванных резиновых сапогах. В одной руке он держал удочку, в другой – самокрутку. Кузнецов неслышно опустился рядом на травку. Закурил сам и угостил мужика настоящим «Беломором». Мужик выбросил свой окурок и снова закурил, гостевую. Познакомились, протянув руки: Николай, Иван. Поглядели в глаза друг дружке. Мужик вернулся взглядом к поплавку.

– А жизнь-то течет, – философски произнес Кузнецов, задумчиво глядя на воду.

– Течет, – подтвердил Иван, – а че ей делать?

– А как дела-то в деревне? – начал осторожно подъезжать Николай к интересующей теме.

– Да ниче, – спокойно ответил Иван, – идут своим ходом.

– Больных много в деревне?

– Больных-то? – удивился мужик. – А откуда они у нас? Мы сразу мрем, без болезней. Как дойдем до ручки, так и мрем.

– И многие мрут?

– Да как когда. Иной раз – никого. А когда сразу двое.

– А не бывает так у людей, что голова болит утром или тошнит по вечерам? – других лучевых симптомов Николай не припомнил сразу.

Иван посмотрел после этого вопроса на Кузнецова внимательно, с зародившимся подозрением: свихнулся парень. Потом сам спросил, не отвечая на дурацкий вопрос:

– Ты чей будешь?

– Да я так, из соседней. Прогуливался здесь. Увидел вот тебя, захотелось поговорить по душам.

– А-а-а, – сказал мужик, – тогда ладно. Гуляй. И снова уткнулся в поплавок.

Кузнецов понял, что у рыболова толком не вытянешь ничего путного.

– Ну, прощай. Лови себе.

– Прощай.

Кузнецов пошел к автобусной остановке крюком, захватив окраинные дома, надеясь поговорить еще с кем-нибудь из случайных встречных. Поближе к дороге нагнал пожилую бабку с гусем в корзине за плечами. Поздоровавшись, пошли вместе, рядом.

Сначала беседа не клеилась. Кузнецов отвлеченно рассуждал о разных явлениях: о частых землетрясениях в Китае, о поголовном голоде в Антарктиде и ночных призраках в пустых амбарах.

Бабка особого усердия в разговоре не проявляла, только кряхтела. Кузнецов не знал, как к ней подъехать для проверки общей обстановки. Ему, конечно, хотелось поговорить с толковым человеком о радиоактивности и лучевой болезни. Но не решился, справедливо полагая, что бабка ничего не поймет.

Вместо этого спросил привычное:

– Ну, как жизнь в деревне? На данном этапе?

– Жизнь, милок, так сама по себе терпима, – сразу оживились и бабка, и гусь за спиной, – но все хужее и хужее. И коровы дохнут чаще, чем раньше. И собаки. А уж о людях и говорить нечего.

Кузнецова это сообщение крайне заинтересовало.

– А если поглубже? С примерами, – поощрил он.

– Вон, на той неделе, – продолжила она, – тетка Лукерья, что около фермы дом, была жива-здорова. А три дня назад – на тебе. Отдала Богу душу ни с того ни с сего.

Бабка помолчала десяток шагов. Сама вернулась к теме:

– Сейчас, говорят, везде мрут чаще. По всей стране. Иные шепчут, знамение такое было. Не слышал?

– Нет, я не слышал, – разочарованно протянул Кузнецов, – может, не было?

– Было, было. Это точно. Еще рассказывают про ночных ангелов…

Николай Михайлович далее слушал молча. Понял, что бабка совершенно не была просветлена за длительные годы большевистской цивилизации, и толковать с ней о зловредности осколков урана бесполезно…

Подводя итоги своему дознанию и охватывая взором размеренную жизнь деревни Метлино, Кузнецов как-то обмяк и успокоился. «Зря, наверное, я себя будоражил. Наверху ведь тоже иногда соображают, что к чему. А я тут расфуфыкался…».

На остановке ожидали прибытия автобуса две краснощекие молодухи в косынках и молодой мужчина в серой парусиновой кепке с многочисленными дырочками для воздуха.

«Надо же, – подумал Николай Михайлович, – и сюда ехал со мной, и обратно. Тоже, наверное, по короткому делу».

Маленький желтый автобус из 30-х годов, с глубокими порезами и шрамами на боках, изрыгающий на подъемах клубы вонючего черного дыма, тарахтя металлическими внутренностями, медленно полз по пыльной дороге.

Женщины сидели на передних сиденьях, закрепленных железными обручами – чтобы не обломались совсем. За ними – на двух местах сразу – Кузнецов, задремавший от усталости и перенапряжения мыслей. Где-то в конце устроился мужчина в серой кепке.

По мере приближения к городу автобус наполнялся людьми, гомоном, охами на крутых поворотах. Но Николай Михайлович ничего не слышал, видел спокойные сны.

– Приехали, мужик, – подтолкнули его в спину.

Выбравшись из автобуса, Кузнецов пару раз присел, чтобы размять затекшие ноги. За ним сошел человек в серой кепке и показал глазами на Кузнецова двум крепким молодым ребятам, дежурившим на конечной остановке почти целый день. Кузнецов с удовольствием закуривал после долгого перерыва, когда они подошли к нему с двух сторон.

– У нас к вам большая просьба, – тихо произнес один из них, показывая удостоверение, – пройдемте с нами. Только без шума, пожалуйста…

Поговорив с Кузнецовым «начистоту», Шутов понял, что «разжечь факел» из этого события не получится ввиду откровенной глупости подследственного. На ярого врага народа Николай Михайлович явно не тянул. И Шутов плюнул на это дело, более не вмешиваясь.

Учитывая боевые заслуги Кузнецова и непорочную службу в течение всей жизни, приговор смягчили. Осудили только на пять лет «за неумышленную попытку разглашения сведений, составляющих государственную тайну».

Отсиживать срок оставили по месту временного проживания, в той же плутониевой зоне. Музруков узнал об этом случае из оперативной сводки. Подумал тогда: «Надо бы разобраться с этим поглубже».

Музруков, ознакомившись с делом Кузнецова, принял свои меры. По его инициативе в район Метлина была направлена секретная группа в составе двух офицеров-гэбистов и двух дозиметристов. Им поручалось снятие радиационной картограммы в районе поселка, взятие проб грунта и ила.

Отчет дозиметристов, состоявший из сухих цифр и таблиц, оказался обескураживающим.

Музруков направил отчет спецсвязью Ванникову: с жителями поселка надо что-то срочно предпринимать, пока не начался мор.

С теми, кто жил дальше по течению реки, еще можно было потерпеть, но с Метлиным надо было решать.

«Протокол № 77 заседания Специального комитета…

г. Москва, Кремль

23 мая 1949 года

Строго секретно

(Особая папка)

VII. О включении в режимную зону № 817 с. Метлино (колхоз «Красный луч»)

1. Согласиться с предложением т. Ванникова о включении в отчуждаемую зону комбината № 817 с. Метлино и его земельных угодий.

2. Поручить т. т. Ванникову (созыв), Абакумову, Круглову, Черноусову и Борисову в двухнедельный срок рассмотреть вопрос о мерах использования трудящихся с. Метлино (которые могут быть оставлены по условиям режима в этой зоне) на работах для нужд комбината (на строительстве, в подсобных хозяйствах и на эксплуатации) с тем, чтобы избежать нецелесообразного отселения их, и в соответствии с этим доработать проект.

Председатель Специального комитета

при Совете Министров СССР Л. Берия».

Однако это постановление не решало саму проблему сброса жидких радиоактивных отходов в реку Течу.

А.К. Круглое. «Как создавалась атомная промышленность в СССР», 1995 г.:

«Из-за загрязнения реки и прибрежной территории радиационному воздействию подверглись 124 тыс. чел., проживающих в пойме реки на территории Челябинской и Курганской областей. Большие дозы облучения (до 170 бэр) получили 28 тыс. чел. Было зарегистрировано 935 случаев заболеваний хронической лучевой болезнью. Около 8 тыс. чел. были отселены из 21 населенного пункта».

28

Лидия стажировалась в Москве почти два месяца, с октября 1948 года до самых новогодних праздников.

Опытно-производственная установка «У-5» была создана в секретном институте НИИ-9 для экспериментальной проверки всей технологической цепочки извлечения плутония из облученного урана. Именно на этой установке в конце 1947 года были получены первые 73 микрограмма плутония. Облученные урановые блочки подвозили сюда в контейнерах из расположенной рядом лаборатории № 2 (руководимой Курчатовым), где 25 декабря 1946 года^был запущен первый в СССР и Европе экспериментальный реактор Ф-1.

Здесь же на «У-5» были впервые тщательно изучены и физические свойства никому не известного «неземного» металла – плутония.

В течение всего 1948 года установка использовалась также для практической подготовки технологов и руководящего персонала заводов «Б» и «В» в плутониевой зоне.

Лидия приехала в Москву с самой последней группой командированных. Ее определили на участок химического выделения твердой двуокиси плутония из концентрированного раствора.

Эта часть технологии по проекту должна была осуществляться в химическом цехе третьего завода плутониевой зоны, на объекте «В». Это означало, что после окончания стажировки и возвращения в зону Лидию ожидал приказ о переводе в качестве технолога на новый объект, который только еще начинал строиться.

Судьба снова отодвигала Лидию на некоторое время от долгожданной практической работы в заводском цехе.

Однако вся обстановка на «У-5» была максимально приближена к заводским условиям: та же технология, то же оборудование.

Работая по заданиям и под непосредственным руководством придирчивого профессора Невольского, Лидия постепенно втянулась в стремительный темп, царивший в этих суровых стенах.

В качестве идеального примера для подражания Невольский постоянно рекомендовал Лидии директора установки «У-5», профессора Зинаиду Васильевну Ершову, «русскую мадам Кюри», когда-то проходившую радиологическую стажировку в знаменитой парижской лаборатории.

Творческая обстановка увлекала Лидию. Постепенно, с каждым днем, она все больше влюблялась в фантастический атомный мир. Одновременно приходило ощущение своей полезности и нужности, приятное чувство уверенности от четкого определения характера будущей работы в зоне.

Это удваивало ее энергию и природное трудолюбие. Пропадала в институте с утра до ночи, в том числе и в выходные дни. Не нужно ей было никакого воскресного отдыха. Разве есть что-нибудь прекраснее любимой творческой работы? Невольский всячески поощрял энтузиазм Лидии, потому что разглядел в ней настоящий исследовательский талант. А может быть, еще что-то, чего не доставало ему самому.

Невольский все больше привязывался к своей лучшей практикантке. Перед Новым Годом после долгого стеснительного раздумья решил, что может позволить себе на правах учителя проводить Лидию. Пришел на вокзал за целый час до отхода поезда. Провожал смущаясь, трогательно. Неловко и торжественно вручил Лидии какие-то помятые оранжерейные цветы.

– До свидания, Лидия, – произнес тихо, – я скоро приеду к вам.

А Лидия всю дорогу думала о том, что Невольский имел в виду, когда сказал «к вам». Ей почему-то очень хотелось, чтобы эти слова относились не только к плутониевой зоне, но и лично к ней…

Завод «В» проектировался как образцово-показательный, с учетом последних научно-технических достижений и новейших требований к радиационной безопасности. В проекте были предусмотрены специальные помещения для дозиметрической службы и здравпункта, санпропускники с душевыми кабинками на выходе из грязной зоны.

Но к моменту выхода первой продукции с радиохимического производства строительство завода «В» было не завершено. А времени на ожидание не было.

Ванников предчувствовал эту ситуацию. Еще в декабре 1948 года по его инициативе часть старых бараков около станции Татыш, использовавшихся под артиллерийские склады, были освобождены, «перекроены» и подкрашены. Одним словом, на скорую руку приспособлены для временного химико-металлургического производства.

Именно здесь, в этих одноэтажных, внешне ничем не примечательных бараках и предстояло изготовить конечное изделие комбината: деталь № 1-233-1 – две плутониевые полусферы для первой советской атомной бомбы РДС-1. В начале февраля 1949 года были произведены ответственные назначения руководителей цехов. Начальником химического цеха № 9 стал Филипцев, металлургического цеха № 4 – Зуев. А первым директором завода «В» был назначен Лысенко, которому судьба уготовила уже через полгода радиоактивный смертный приговор.

26 февраля в 12 часов ночи первая двадцатилитровая канистра концентрата плутония с завода «Б» была торжественно передана Фи-липцеву под роспись. В ту же ночь, после краткого поздравления Музрукова и теплых рукопожатий всех присутствующих, плутониевый концентрат был разлит для оперативной работы в обычные лабораторные стаканы.

Из-за высокой концентрации плутония и опасности возникновения СЦР обработка исходного раствора производилась небольшими порциями девушками, обреченными в будущей жизни на хронические заболевания.

Этот начальный период работы академик Черняев позже назвал «стаканным периодом».

Работа лаборантов производилась в обычных негерметичных вытяжных шкафах, под контролем технологов, прошедших стажировку на установке «У-5». 8 марта 1949 года, с некоторым опозданием, на комбинат прибыла группа научных руководителей из Москвы и Ленинграда.

Их подвезли от проходной непосредственно к месту, предназначенному для проживания, – к уютным финским домикам в 150 метрах от производственных бараков. Коттеджи утопали в роскоши великолепных уральских берез, у которых вскоре засохнут ветки и скрючатся листочки, напоенные непривычным воздухом. Главным научным руководителям, Бочвару, Виноградову и Черняеву, сразу показали протоптанную тропинку до цеха № 9.

Профессор Невольскии входил в металлургическую группу Боч-вара. Он ехал в зону с чувством юношеской радости от встречи со своей любимой ученицей и ощущением непредвиденного, но все-таки вероятного счастья.

Коттеджи ученых работники завода «В» называли «Пиквикским клубом академиков». Им предстояло безвыездно проживать в этом «клубе» несколько месяцев, вплоть до получения готового изделия. Отлучаться и отвлекаться на прогулки не рекомендовалось в довольно жесткой формулировке. Дорога одна, в соседние рабочие бараки. Утром – туда, вечером – в обратном направлении.

Поскольку работа в цехе № 9 протекала безостановочно и круглосуточно, технологам, ведущим процесс, разрешалось заходить в коттеджи для консультаций в любое время дня и ночи.

Лидия чаще заходила к Невольскому ночью. Иногда, конечно, по делу. Но и просто к нему. И оставалась до утра. Невольскии после смерти жены, пятнадцать лет назад, «утопил» себя в работе, вычеркнув, как ему казалось, навсегда женщин из своей личной жизни. Да и Лидия долгие годы была отлучена от обычных женских радостей. Оба чувствовали себя неумелыми и неловкими, но проявляли столько нежности и такта, что незаметно для самих себя превратили эти ночные встречи в полубредовые полеты в сказочную страну, неведомую и недоступную свежей юности. Запоздалому счастью не было границ.

Их сближение укреплялось общим делом. Они прекрасно, с полуслова, понимали друг друга. И техническая беседа или консультация никогда не являлась искусственной прелюдией к обычному человеческому чувству. Это чувство принадлежало только им двоим. Лидия не хотела делиться им со своими юными подругами Татьяной или Варварой, а Аркадию Николаевичу и не с кем было делиться.

Он видел в Лидии не только прекрасную умную женщину. Все чаще и чаще находил в ней признаки настоящего ученого, аналитика-исследователя. Считал, что ее место совсем не в производственном цехе, а в научном институте. Например, в его родной «девятке».

Но Невольскии восхищался не только Лидией, но и жертвенно-героической работой всех юных девушек. Его поражало все в этой зоне. Как девушки-лаборантки старались соблюдать в бараке стерильную чистоту, чтобы не «загадить продукт» случайными примесями.

Как они старательно орошали рыхлый грунт вокруг барака водой из леек и шлангов, чтобы предотвратить попадание в цех уличной пыли. Постоянно мыли мокрыми тряпками стены комнат, которые по требованию академика Бочвара отделали при ремонте гладкими, легко моющимися материалами.

В помещение, где проводился последний этап очистки, входили, как в реанимационное отделение: меняли обувь, халаты. Страшно боялись любой грязи, которая могла бы случайно повлиять на качество плутония.

При этом почему-то не защищали ничем свои дыхательные органы, не боялись полной грудью вдыхать воздух, насыщенный мелкой, невидимой плутониевой пылью. О последствиях не знал никто – ни лаборантки, ни академики…

В конце июля 1949 года в зону прибыла новая группа ученых, из КБ-11 (или объекта № 550): Харитон, Флеров, Зельдович и другие, менее известные.

Приезд конструкторов и теоретиков изделия № 1 означал, что первый этап близок к завершению. Они должны были не только принять здесь плутониевый заряд, но и предварительно определить качество полученного плутония (его пригодность по изотопному составу для использования в бомбе), а также провести опыты по определению критической массы сердечников.

В цехе № 9, где работала Лидия, конечным продуктом являлись небольшие кусочки диоксида плутония («корольки») весом по 7–8 граммов. Восстановление двуокиси до чистого металлического плутония и спрессовывание всех «корольков» в две требуемые полусферы производились в другом бараке – металлургическом отделении № 4. Вход туда был крайне ограничен. Лидия так никогда и не увидела конечного изделия плутониевой зоны.

После легирования сердечников галлием для перевода плутония в пластическую фазу дельта, тончайшей обработки на токарном станке и никелирования поверхностей обе полусферы поступили в распоряжение Курчатова, Харитона, Флерова и Зельдовича. Ученые в специальном удаленном (на всякий случай!) бараке провели серию опасных экспериментов по определению критмассы готового изделия и толщины экранной оболочки из урана вокруг него, которая обеспечивала бы сверхкритичность сердечника в бомбе. Это было бы почти стопроцентной гарантией ядерного взрыва при сферическом обжатии сердечника в бомбе.

В тот же вечер, 5 августа 1949 года, состоялось официальное подписание акта о приемке-сдаче изделия № 1. Формуляр и Технический паспорт подписали от сдатчиков Курчатов, Бочвар, Займовский, Музруков и Славский. От приемщиков – Харитон и Кузнецов. В ночь с 5 на 6 августа руководители плутониевой зоны после телефонного сообщения Берия об успехе, объединившись с учеными, профессорами и академиками, пили шампанское, коньяк и водку. А ранним туманным утром 8 августа 1949 года все жители в домах, прилегавших к основной дороге на выезд из зоны, были разбужены ужасным грохотом и рычанием бронетранспортеров. Никто не знал, что из зоны вывозили с боевым эскортом конечный продукт трехлетнего труда всей плутониевой зоны: две никелированные полусферы размером с теннисный мяч, диаметром всего в восемь сантиметров. Их путь лежал теперь в другую секретную зону – на объект № 550, для контрольной сборки первой советской атомной бомбы РДС-1 («Россия дает Сталину», «Россия делает сама», «Реактивный двигатель Сталина» – расшифровка на выбор).

Курчатов и Харитон выехали в своем «научном» железнодорожном вагоне в тот же день. Несмотря на крайнюю спешку и специальный запрос у Берия, лететь самолетом им запретили (во избежание случайной авиационной катастрофы).

Через день стали потихоньку разъезжаться и другие ученые, члены пусковых бригад. Перед отъездом Невольский сделал Лидии официальное предложение о работе в НИИ-9, пообещав добиться разрешения на перевод на самом высшем уровне – в ПГУ.

К этому он добавил свое личное пожелание разделить с ней свою судьбу, если она сочтет это возможным при существующей разнице в возрасте.

– Не возражайте, Лида! – сказал он строго, приложив ладонь к ее благодарно раскрывшимся устам. – Шестнадцать лет – это большая и трудная разница. Подумайте спокойно в мое отсутствие. А я с надеждой буду каждый день ждать вашего ответа.

Из всех ученых только Зельдович решил задержаться на пару дней… У него были для этого личные мотивы.