Текст книги "ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ"

Автор книги: Михаил Меньшиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 46 страниц)

ДЕЛО НАЦИИ

Весь народ национален, и даже все русское общество, если выкинуть из него озлобленную часть инородцев. Говорю об озлобленной части, ибо другая, не озлобленная, а добродушная часть инородцев уже охвачена русской стихией, пропитана ею, как сардинки маслом, и входит в состав русской нации. О немцах нечего и говорить: между ними столько «кровавых» русских патриотов, что это просится даже в пословицу. Но разве вам не случалось встречать даже поляков, настолько обрусевших, что им тяжело носить польскую фамилию? А что вы скажете о г-не Гольтисоне? Это чистокровнейший еврей – и тем не менее страстный композитор русского церковного пения и, как говорят, большой русский патриот.

Что такое Россия, что такое наша национальная идея – об этом многие имеют смутное понятие. Неясно это и почтенному барону Розену, превосходную речь которого на днях в Государственном совете следовало бы прочесть всем, кто любит Россию.

Одно лишь в этой речи показалось мне загадочным: о каком «воинствующем национализме» в России говорит он, и с таким негодованием? По-видимому, о русском национализме, но если так, это совершенно неверно. Есть у нас воинствующие национализмы, но они не русские, а инородческие. Я говорю о евреях, поляках, финнах, латышах, армянах, татарах и пр., и пр., которые, вообще говоря, живут и трудятся довольно мирно, но уже выделили из себя весьма заметные и очень вредные, вроде мазепинцев, сословия, ненавидящие Россию. Они воинствуют против России, а не мы против них. Наш русский национализм, как я понимаю его, вовсе не воинствующий, а только оборонительный, и путать это никак не следует. Мы, русские, долго спали, убаюканные своим могуществом и славой, – но вот ударил один гром небесный за другим, и мы проснулись и увидели себя в осаде – и извне, и изнутри. Мы видим многочисленные колонии евреев и других инородцев, постепенно захватывающих не только равноправие с нами, но и господство над нами, причем наградой за подчинение наше служит их презрение и злоба против всего русского. Откройте глаза, почтенный барон, и вы увидите, что это явление существует и, стало быть, с ним нужно считаться.

Я имею право говорить о русском чувстве, наблюдая собственное сердце. Мне лично всегда было противным угнетение инородцев, насильственная их русификация, подавление их национальности и т. п. Я уже много раз писал, что считаю вполне справедливым, чтобы каждый вполне определившийся народ, как, например, финны, поляки, армяне и т. д., имели на своих исторических территориях все права, какие сами пожелают, вплоть хотя бы до полного их отделения. Но совсем другое дело, если они захватывают хозяйские права на нашей исторической территории. Тут я кричу, сколько у меня есть сил: долой пришельцев! Если они хотят оставаться евреями, поляками, латышами и т. д. на нашем народном теле, то долой их, и чем скорее, тем лучше. Никакой живой организм не терпит инородных тел: последние должны быть или переварены, или выброшены. Это, уважаемый барон, называется не нападением, а обороной, спросите кого хотите. А раз решена оборона, она должна вестись с несокрушимой энергией – до полного изгнания «двунадесяти языц» из России.

С тех пор как свет стоит, держится такое понятие о государстве: оно может быть или чистого, или смешанного состава, но в одном государстве должна жить одна нация. Так, имеются смешанные нации – швейцарская, американская и др. Государства, резко отступающие от этого начала, или постепенно рушатся, как рухнуло множество «пестрых» царств, или близки к государственному крушению, как Турция и Австрия. Нам, националистам, вовсе нежелательно, чтобы Империя Русская охвачена была племенным раздором, свирепствующим в Австро-Венгрии, и чтобы в итоге векового национального разлада был государственный развал. Вот почему, допуская иноплеменников как иностранцев, с правами иностранцев, пока они не будут достаточно натурализованы, мы вовсе не хотим быть подстилкою для целого рода маленьких национальностей, желающих на нашем теле размножаться и захватывать над нами власть. Мы не хотим чужого, но наша – русская – земля должна быть нашей. Иначе инородное вселение является инфекцией; размножение микроплемен ведет и гигантское племя к государственной смерти. Это вовсе не воинственность, а инстинкт самосохранения.

Конечно, нам, русским, нелегко живется под облепившей нас иноземщиной, но ведь и им не так уж сладко отстаивать свою расовую индивидуальность. Тело, пораженное инфекцией, бессознательно борется с ней, поедает враждебные микробы, переваривает их без остатка. Мучители обречены одновременно и на мученичество, и единственное, в чем они находят спасение, это в своей национальной смерти. Драма ассимиляции оканчивается в тот момент, когда инородец совсем уже чувствует себя русским, и таких очень много. Вчера мне довелось быть на концерте Н. Н. Собиновой-Вирязовой, которую я уже как-то видел на одном концерте М. И. Долиной. Тогда я восхищен был ею в необычайной степени. Мало сказать «восхищен» – я просто ослеплен был этой как бы хлынувшей со сцены красотой русской женщины, поэзией русской песни, русской грацией, русской душой во всех ее тончайших, родных мне переживаниях. Нечто новое и чудесное, что хотелось бы видеть и слышать без конца. Притом заметьте, и голос не то чтобы большой у г-жи Собиновой, и красота ее вовсе не волшебная, если вглядеться в нее, и песни, и танцы ее – самые общеизвестные, но что захватывает неотразимо (меня по крайней мере) – это что-то родное, русское, свое, заветное, для чего жить хочется. К сожалению, концерт вышел непомерно длинный и Н. Н. Собиновой приходилось слишком уж много раз выходить на сцену, а хорошенького непременно должно быть понемножку, иначе количество профанирует качество. Тем не менее в начале вечера я просто млел от наслаждения и даже записал на афише следующее: «Конечно, Собинова-Вирязова сделала для национальной идеи больше, чем вся наша национальная партия, ибо она заставила тысячи и тысячи людей полюбить Россию. И своих, и чужих она заставила почувствовать душу русскую и ту особенную высокую красоту ее, которая таится в каждой законченной национальности». Да, вот все эти скромные артисты – Андреев со своею балалайкой, несравненная Плевицкая и эта новая чаровница Собинова, – они без всяких программ, без съездов и докладов, «без заранее обдуманного намерения» довершают культуру русскую, доводят национальность нашу до предела поэтической законченности, до красоты. А в красоте и истина, и добро, и все божественное, что нам доступно. О, эти девичьи песни с их упоением, со стыдливой молодой страстью, о, эти нежные и томные движения, в которых дышит все здоровое и чистое, что нажил наш народ за тысячелетия под родным солнцем!.. Все это так чудесно, что даже жаль видеть это на сцене. Кто хочет почувствовать, что такое Россия в ее мировом призвании, как особая душа народная, пусть посмотрит две-три песни Собиновой (этот новый жанр – соединение песни с танцами – нужно смотреть). Айседора Дункан не прошла в России бесследно. В лице босоножки Собиновой, резво поющей и кокетливо пляшущей, мы имеем нашу древнюю, еще языческую «дивью красоту», которую напрасно разгадывают ученые.

Но к чему я веду речь? Не для рецензии же концертной. А веду я речь к изумительному для меня открытию. Эта чудесная русская артистка, вобравшая в себя все чары и тайны русской души народной, оказывается… датчанкой! Да-с, полукровной датчанкой, родною внучкой великого Андерсена, сказками которого мы упивались в детстве. Как вам это нравится? Всего в одно лишь поколение так переродиться в России, сразу принять и тело русское, типическое для средней Великороссии, и вместе с телом все инстинкты, все предчувствия души, все повадки, чисто стихийные, доведенные до высшей грации… Это просто чудо какое-то. Впрочем, я знаю одного англичанина до такой степени ярославской наружности, страстного балалаечника и любителя русской песни, что английская фамилия так же идет к нему, как если бы Василия Блаженного назвать кирхой. Вот вам иллюстрация нашей национальной силы. И вне политики мы боремся за свое существование, и даже вне политики одолеваем, пожалуй, больше, чем всей ослабевшей донельзя государственностью. На том же концерте играл очень хороший великорусский оркестр балалаечников под управлением… Е. Р. фон Левена. Пел арию мельника из «Русалки» артист русской оперы Н. А. Лени… Эти, очевидно, тоже переварены русской поэзией начисто. А те, не переваренные еще или полупереваренные, что поминутно мелькали в публике и на сцене, – их было жаль. Должно быть, больно терять свою расовую индивидуальность, но когда превращение кончилось, с чужой душой делается то же, что с душою Руси. «Твой дом будет моим домом, твой Бог – моим Богом».

2 февраля

1915 год

ДОЛЖНЫ ПОБЕДИТЬ

Первая мысль в новом году, первый порыв сердца – да здравствует наша великая армия, завоевывающая народу жизнь и честь! Да ниспошлет Господь благословение на мученический подвиг наших сыновей и братьев! На долю их выпало перевернуть еще одну тяжкую страницу истории и вписать на ней новые бессмертные слова. Новые и вечно старые, пока народ растет под солнцем. И в 1914 году – уж не знаю, каком от сотворения мира, – народ русский боролся и побеждал. Страшную борьбу эту он перенес и на следующий год с надеждой победить. Мало сказать: с надеждой – с глубочайшей уверенностью победить, если, конечно, нас не оставит милость Божия и не случится чего-нибудь нежданного-негаданного, вроде татарского обвала семьсот лет назад. Но теперь таких слишком крупных неожиданностей ждать уже трудно. Человечество довольно плотно связано паром и электричеством, все основные процессы в нем наперечет известны, все действующие силы учтены, и, собственно, ничего трагического врасплох произойти не может.

Последняя, чисто разбойничья попытка использовать неожиданное, схватив соседей за горло, обнаруживает довольно жалкий неуспех. Конечно, ни одна из держав, обороняющихся от тевтонов, венгров и турок, не может сказать, что она вполне подготовилась к наглому нападению, но курьезно, что и сама нападающая сторона к нему оказалась не совсем готовой. Разве немцы думали, что война затянется на полгода и долее? Разве они воображали, что война потребует сверхсильного от них напряжения и столь непомерных вообще жертв? Истощение снарядов и необходимость вытаскивать из арсеналов старый чугунный хлам не говорит ли о неожиданности, наказавшей самих немцев? И если приходится отбирать у обывателей дверные ручки из меди, задвижки и т. п., то не свидетельствует ли это о жестоком промахе зачинщиков теперешней войны?

Менее роковые недочеты допустимы во всех армиях, однако нельзя же не видеть, что недочеты эти – исключение; правило же таково, что гигантские армии движутся и сражаются с поразительною для таких человеческих масс обдуманностью. В общем, практика войны не посрамила ее теории, что касается мобилизации, сосредоточения, развертывания «вооруженных народов», их снабжения и управления, их связи и основных стратегических начал.

Кое-что новое выяснилось со стороны артиллерии, авиации, броневых автомобилей и т. п., но войска всех народов необычайно быстро привыкают к условиям нового оружия и легко приспособляются к новому бою. Согласно гегелевской кривой прогресса, война в своих новшествах начинает возвращаться как будто к древним приемам – к осаде защищенных позиций, к броневой обороне, к штыковому бою и т. п. Сражение иногда оканчивается теперь, как в глубокой древности, faute de combattants, за истощением бойцов и оружия. При всей новизне средств и способов борьбы остается вечно незыблемым основной двигатель войны – военное одушевление, желание воевать, героический почин. При наличии этого условия победа является вопросом времени.

Побывавшие на передовых позициях говорят, что похожая на ад кромешный война идет правильно, все равно как летняя страда. При всех случайностях летней погоды, при зное и грозах, при крайней необходимости спешить необъятная вначале задача постепенно суживается, день заднем отрабатывается определенное количество работы, и, глядишь, в должный срок поля убраны. То же и на войне. Великая косьба и жатва жизней идут, и в конце концов одна воюющая сторона должна будет признать себя разбитой. Если вдали от полей битв, в вечно философствующем столичном обществе могут являться сомнения и колебания, то все возвращающиеся с передовых окопов в один голос утверждают, что дух нашей благородной армии превосходен и уверенность ее в победе – полная. Встретим же новый год горячим приветом армии, в которую переселилась как бы вся душа нации, вся ее исполинская сила.

Может быть, впервые за долгие годы отрезвленный и тем облагороженный народ с наступлением нового года чувствует действительное обновление – ив своей крови, и в своей судьбе. Не иначе как предчувствием великого будущего объясняется этот чудесный подъем духа и неукротимое стремление сломить врага. Для России начинается как бы новая молодость народная, новый героический период истории, новый век побед и одолений. Не стыдно было бы, конечно, мечтать и о военных победах, которые в нашей истории правило, а не исключение, но при всей отваге смиренный народ русский, народ-богоносец, мне кажется, искренно не мечтает о завоеваниях, довольствуясь, как океан, лишь желанием определить свои берега. Взять лишь свое или ничье и не трогать чужого – вот наш народный идеал, и только крайняя необходимость самозащиты заставляла нас нападать, только явное тяготение к нам соседних территорий побуждало присоединить их. Как было не присоединять Петру Великому устьев Невы, бывших издревле русскими и остававшихся русскими даже под шведским владычеством? Как было Екатерине не присоединить Западной Руси, Белой и Малой? Как теперь не присоединить Червонной Руси? Разве все это «завоевание»? Это лишь возвращение своего. Можно ли было не присоединить Южной России, если еще до основания Русского государства Черное море называлось Русским морем? Можно ли было не присоединить грузинских царств, в течение столетий взывавших о защите и подчинении их нам, совершенно как теперь взывают о том же Армения и изнуренные анархией ближайшие персидские провинции?

Необыкновенно легкое завоевание Заволжья, Приуралья, Сибири и Средней Азии разве не объясняется тем, что погибавшие от разбойной смуты варварские племена этих пустынь сами стремились пожить под какой ни на есть государственностью, хотя бы и чуждой им, но обеспечивающей жизнь, имущество и право. Еще при Алексее Михайловиче монгольский царь Алтын-хан присягал Русскому царству от всей необъятной Монголии, и до чего Россия была равнодушна к захватам, доказывает то, что у нас даже позабыли об этом присоединении, запамятовали в буквальном смысле этого слова, причем уже проведенная граница с Китаем в Урянхайском крае затерялась, затерялись и едва были отысканы в копиях самые документы о присоединении царя Алтына. Не жаждой завоеваний, а стихийной необходимостью остановиться наконец на определенном рубеже вызвано было наше движение до Тихого океана. Когда это движение в лице отважных казаков перекинулось в Новый Свет, то обнаружилось просто болезненное нежелание России расширяться. Оно разрешилось отдачей Соединенным Штатам колоссальных богатств Аляски за медный грош. А ведь при малейшей настойчивости своего правительства Россия могла бы в свое время захватить всю Канаду и весь западный берег Америки просто как res nullius (ничью вещь. – Ред.). Испания нам даже предлагала Калифорнию с ее неисчислимыми богатствами, и мы отказались, как отказались от приобретения Сандвичевых островов, просивших протектората Кореи и Тибета. Отказались даже от тех архипелагов, которые были открыты нашими моряками. Даже в самой Европе издревле открытый нашими поморами Шпицберген мы почему-то бросили, «забыли» о нем. Уже завоеванный русской кровью роскошный персидский берег с провинциями, которые теперь для нас были бы необыкновенно важны, мы вернули назад, как вернули Австрии Тарнопольский округ, Пруссии – Восточную Пруссию и Торн и т. п. Проводя после победоносных войн границы с Швецией и Турцией, мы охотно поддавались великодушным ошибкам, благодаря которым потеряли незамерзающий Варангер-Фиорд на севере и дивный зачорохский край у Батума.

В числе искренних пожеланий на Новый год должно стоять вместе с окончанием победоносной войны то, чтобы Россия хотя бы на этот раз преодолела свое отвращение к военным приобретениям и сумела добыть жизненно необходимые для себя границы. Если вспомнить, что Карпаты еще князь Владимир считал своими, а к царьградским воротам еще Олег прибивал свой щит, то какие же это будут «завоевания»? Или можно ли назвать завоеванием «спасение погибающего» армянского народа, единственного христианского народа, томящегося в плену у магометан? Весьма возможно, что, спасая Червонную Русь, Польшу и Армению, придется не слишком церемониться с кривизной этнографической границы. И в политике, как в частном быту, принудительное отчуждение допускается высшими интересами государственного существования. Нам совершенно не нужны Дарданеллы как турецко-греческий угол земли, но они для нас безусловно необходимы как выход из нашей империи на незамерзающий океан.

Нужно ли подсказывать России, чего она еще может пожелать в наступающем году? О, как мы все это чувствуем без лишних слов! Мир на земле, конечно, не напрасно сопоставляется со славою Божией в небесах. «Благоволение в человецех» – это и цель, и средство земного счастья. Но ради этой священной цели нужно беречь воину, дабы закончить ее блистательно, со всею полнотою результатов. Наступающий год для России должен быть великим, даже величайшим в ее истории, но это требует продолжения богатырских жертв и усилий. Многое говорит за то, что большинство великой работы уже сделано и осталось, в сущности, лишь добить врага. Но эта часть операции должна быть сделана с хирургической тщательностью. Война, выражаясь шахматным языком, уже вступила в период Endspiel. Идет, в сущности, конец партии. В каком бы углу доски ни был сделан мат, под Берлином или под Варшавой, – это не меняет дела. Важно, чтобы неприятельская армия оказалась непоправимо разбитой, не выдерживающей дальнейшего преследования. Нашествие, остановленное ео ipso (в силу этого.– Ред.), ожидает участь быть отброшенным, как это уже и совершается на нашем австрийском и турецком фронтах. Первое и, так сказать, соборное, вселенское пожелание России – это чтобы Господь послал силы докончить великий подвиг нашему Верховному Главнокомандующему, которому отечество уже и теперь обязано глубокой и горячей благодарностью.

Не хочется даже желать чего-нибудь, кроме победы. Не хочется загадывать о будущем. «Там видно будет», а пока необходимо это, зато в безмерной степени. Впрочем, при условии победы даже и мирное наше будущее представляется не иначе как рядом побед. Со всякими затруднениями справимся, все одолеем, если вынесем из пламени войны то высокое одушевление, при котором все доступно. Победоносная война упрочит наше мировое положение и заставит уважать благожелательную волю России при меньших ее жертвах. Ведь и этой войны не было бы, если бы нас достаточно боялись. Нужно – и при наших средствах возможно – довести свое могущество до степени авторитета, покоряющего одним желанием: Roma locuta, causa finita. (Рим высказался, дело закончено. – Ред.) Укрощение тевтонов и османов, равносильное разгрому двух разбойных гнезд, угнетавших преимущественно славянство, позволит сократить вооружения, а это сразу вольет в труд народный тот капитал, который так необходим для молодой культуры. Вполне справедливо будет, если побежденные враги возместят хоть часть великих жертв, предпринятых для борьбы с ними. Это не будет грабеж чужого, а лишь возвращение своего. Успокоенная за свои границы, великая славянская держава рассчитывает, сколько от нее зависит, жить в глубоком мире со всеми народами, кроме желающих промышлять разбоем. С такими соседями мир и впредь не будет возможен, и Россия, как одна из крупнейших представительниц человечества, не откажется от долга защищать цивилизацию. В сердечном согласии с другими племенами-старейшинами в человеческой семье Россия будет осуществлять давнюю свою мечту о всеобщем мире.

Таков, мне кажется, желанный лозунг внешней политики. Что касается внутренней, то, несомненно, победоносная война внесет и в эту область жизни самое благодатное воздействие. Война пробудила душу народную, примирила распри, объединила разнородные элементы и еще раз показала народу, какое это великое благо – государственность, если она достигает своих задач. В годину тяжких бедствий хороши мы были бы, если бы у нас не было непререкаемой и священной Верховной власти или если бы она была ослаблена до тени своего значения, как мечтают наши демократы обеих партий этого имени (конституционные демократы и социал-демократы). Хороши мы были бы, если бы у нас не было хоть и далеко не совершенной, но все же организованной исполнительной власти.

Хороши мы были бы без многовековой армии и совсем без флота, а главное, без воспитывающей народ государственной дисциплины, заставляющей радостно идти на подвиг и восторженно – как этот юноша Боткин – умирать за родину. Сколько погибло этих милых юношей-героев, которых мы еще недавно видели детьми! И кто мог предполагать, что в наше «растленное время», когда национальная школа действительно поколеблена, поколеблена даже семья, все-таки действует какая-то сверхчувственная, мало замечаемая государственная дисциплина, которая восстановляет дух народный и внушает, как и встарь, высокое благородство?

Победоносная война создаст те моральные ценности, которые растрачиваются в мирное время слишком нерасчетливо. Она еще раз укрепит устои государственности: «Во искушеньях долгой кары, перетерпев судьбы удары, окрепнет Русь». И уже крепнет, и это прекрасное приобретение войдет в жизнь как неожиданный результат войны, но благодатный. Победа создаст наилучшую базу для всех внутренних преобразований – не столько для идей, в которых нет недостатка, сколько для осуществления их. Будем откровенны и сознаемся, что главный наш внутренний враг – это общественная вялость, недостаток того темперамента, который побуждает англичанина или американца от слов переходить тотчас же к делу. Мы же от прекрасных слов переходим к другим хорошим словам, к третьим, к бесчисленному их количеству, которое никак нельзя назвать прекрасным. В трясине слов, обсуждений и пререканий самые живые, неотложные вопросы пребывают десятки лет, часто погибают в ней или выходят полузадушенными. Неужели это свойство нашего национального характера? Однако в глубине своей народ более работает, нежели рассуждает, и работает иногда превосходно. Я думаю, вялость реформ, какая-то сковывающая дух робость в решениях – они значительно зависят от несчастных войн за последнее полстолетие. Военные неудачи как тень продолжаются на десятилетия мира. Поколения, воспитанные в бесславные годы, не могут быть столь же решительными, как поколения в века побед. Не будь Полтавы и Гангута, может быть, не было бы петровских реформ. Не будь блистательных суворовских и кутузовских побед, не было бы и «золотого века» нашей дворянской культуры. Не из пустого тщеславия мы «должны победить», а ради последующего величия России и расцвета гения народного на всех его путях. Поэтому и первая, и последняя наша мысль при встрече Нового года – да ниспошлет нам Господь победу. Тогда молодая победоносная Россия под овеянными славою знаменами великой армии непременно вступит на новую дорогу счастья, еще не слыханного у нас и небывалого.

1 января