Текст книги "ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ"

Автор книги: Михаил Меньшиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)

8 ноября

НАЦИОНАЛЬНАЯ ТРЕЩИНА

 <...>

Теперь зашевелились все стихии и элементы, когда-то спаянные могучею силою побед. Доходит до того, что даже бродячие пришельцы вроде евреев дерзко требуют себе государственной самостоятельности, до своего особого сейма включительно. Но что всего ужаснее, даже в основной толще господствующей русской народности начинается брожение, попытка к разрыву. Все громче и громче выступают фанатики украинофильства, подготовляющие отпадение от России громадной Малороссии. Поезжайте также в Сибирь: тотчас за Уралом вы встретите сибирских, то есть чисто великорусских, сепаратистов. Прочитайте, наконец, записки провинциальных деятелей, добивающихся от правительства каких-нибудь полезных для их края мероприятий. Даже в таких записках вас поражает иногда забавное по серьезности утверждение, будто, например, Прикамский край составляет нечто особое целое, имеющее какие-то свои права в качестве когда-то бывшего тут «Чердынского царства»...

"Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно". Измена своему единодержавию со стороны власти в одном месте, как трещина в здании, сразу передается и на другие части, сказываясь в потере связи и общего равновесия. Ухаживая за финляндцами, мы доигрались до того, что уже на самой Волге вырос очень серьезный инородческий сепаратизм – татарский. О нем пока еще мало говорят, но только потому, что очень уж скандальное развивается там явление, конфузное и постыдное для нашей ослабевшей государственности. Тут пришлось бы говорить не только о мечтаниях татарщины, но и об успехах ее. Пришлось бы говорить о татаризации тех финских племен, которые не поддались обрусению. Пришлось бы говорить об успехах ислама там, где безнадежно отступило православие... Мы теперь вошли в полосу великих исторических юбилеев – столетних, двухсотлетних, трехсотлетних. Все эти юбилеи – воспоминания о торжественных победах нашей государственности в далеком прошлом. Грустно, что приходится переживать эти воспоминания в эпоху бесславную и беспобедную, когда не только на полях битв, но даже в мирное время мы лишь тем и занимаемся, что все сдаем и от всех препятствий отступаем...

Самым страшным предвестием имперского распада следует считать так называемое мазепинство, то есть ревностно подготовляемое восстание в Малороссии. Петербургское правительство пробует не замечать этого движения. Движение это, мол, старое, возникшее полстолетия назад или больше и, стало быть, не опасное. Но государственные болезни едва ли следует сравнивать с насморком, особенно болезни долговременные, вошедшие в привычку. Привычка к затяжной чахотке не спасает от потери обоих легких и довольно скверного конца. Украинофильское движение действительно появилось очень давно, но тяжесть вопроса в том, что именно теперь оно обострилось и начинает угрожать крайне серьезными последствиями. Материал для всевозможных измен и политических расколов в России всегда был, но разница большая, горит ли горючий материал или не горит. В России до тех пор не было ни инородческих, ни русских сепаратизмов, пока Империя оставалась победоносной. Всегда существовали поляки, финляндцы, грузины, армяне, татары – но пока гремел под небом весенний гром нашей государственности, все маленькие народности испытывали искреннее смирение, искреннее благоговение к нашей власти. Армянская и грузинская интеллигенция считала высокой честью служить России и носить имя русских. Татары верили в Белого Царя столь же несокрушимо, как московские крестьяне. Финляндцы досеймовой эпохи храбро сражались за Россию. Даже многие поляки умирали за общее имперское отечество. Между народностями в России было тогда не больше розни, чем между сословиями, – скорее меньше. Меч Петра Великого, сверкая молнией в руках суворовской школы, казался чудом Божиим. Не страх, а очарование приковывало инородцев к России, – очарование бесспорной силы. Все это, увы, пошло прахом, когда Россия перестала побеждать.

Мужественный Николай I упорно отстаивал державное обаяние России и вне, и внутри нее и умер непобежденным. Но уже в его эпоху начались либеральные, то есть разрушительные, брожения, навеянные с Запада, и в течение нескольких десятилетий они серьезно подорвали дух общественный. От природы слишком чувствительный и мягкодушный, император Александр II получил у Жуковского сентиментальное воспитание, наиболее расслабляющее дух из всех возможных. И сам молодой Император, и его сверстники из высшей знати подготовлялись к царствованию не "на славу нам" и не "на страх врагам", как поется в гимне, а лишь к мирным, идиллическим "реформам", причем сил хватило на разрушение старого и уже не хватило на создание нового. Не нашедший опоры ни в себе, ни в изнеженной знати, Александр II заключил первый после Петра Великого постыдный мир с уступкой части русской территории и с отказом от державных прав на Черном море. Вот момент, который я считаю несчастнейшим в нашей новой истории. Бессильные извне, то есть не нашедшие в себе сил для внешней победы, мы начали эпоху и внутренних самоизмен. Ослабевший меч мы заменили миртовой веткой и понесли ее на инородческие окраины. Именно в царствование Императора Александра II в числе множества других ошибок была принята пагубная политика в Финляндии. При Александре II распустилось и посеянное в эпоху Шевченко украинофильство с пропагандой Костомарова [71], Кулиша [72], Антоновича [73] и Драгоманова [74].

Последние годы царствования Александра II я хорошо помню. Судя по моим школьным товарищам с юга, малорусская молодежь уже тогда бредила казацкими восстаниями, воскрешением запорожской вольницы и федеративным устройством России. Но тогдашнее движение в Малороссии еще не доходило до мазепинства, то есть до явной и открытой измены общерусскому отечеству. Малороссы и тогда не любили великороссов, но считали себя все-таки русскими. "Украина-маты" понималась тем, что она и есть, – прекрасным краем огромной земли Русской, маленькой родиной в большом Отечестве. Как мне, великорусу, своя Псковская губерния казалась наиболее родной, поэтической и желанной, так хохлу – своя Полтавщина. Но при благосклонном содействии русского правительства этот естественный и даже желательный провинциализм довольно быстро развился в национальный сепаратизм. Полуинородческое петербургское чиновничество давно потеряло политическую ревность единокровной, единодержавной Москвы. Принцип древнего "собирания земли" и накопления имперских прав давно уступил началу растрачивания последних. В до крайности пестром петербургском свете чрезвычайно много набилось немцев, финляндцев, поляков, грузин, для которых единство России было скорее пугалом. И особенно много оказалось в Петербурге малороссов. Усердно служа и пробираясь к верхам, они постепенно отвоевывали для украинофильства одну позицию задругой. То выхлопочут издательство малорусских книг, то шевченковские панихиды, обеды и вечера, то перевод Евангелия на малорусское наречие, то памятник Богдану Хмельницкому и т. п. На моей памяти особенным толчком к развитию украинофильства послужило разрешение малорусского театра. Это было уже при Императоре Александре III. Хорошо помню, как меня изумила тогда эта мера. Трудно было понять, как Государь, столь твердый и действительно русский патриот, мог решиться на такую рискованную меру. Приезд очаровательной Заньковецкой и талантливого Кропивницкого взбудоражил тогда Петербург. Хохлы наши были в неописанном восторге, но мне тогда же показалось, что тут вовсе не искусство на первом плане, а политика. Для нас, великороссов, малороссийские спектакли были малоинтересны. И комедия, и драма на Украине слишком простонародны и даже старомодны, а главное – чаще всего они бездарны. Но это не мешало им собирать огромную малороссийскую публику, упивавшуюся именно этой деревенщиной как родной, "самостийной" культурой. Раз позволено давать спектакли на малорусском языке, подумал я, то по всей Малороссии будут разъезжать труппы украиноманов и сеять этим путем национальное возбуждение. Театральная сцена сделается такой же школой украинского сепаратизма, какой были разрешенные правительством в Прибалтийском крае эстонские, латышские и немецкие гезангферейны, художественно-литературные кружки и т. п. Не имея возможности громко обуждать эту тему, я хорошо помню, что считал разрешение малорусского театра большой государственной ошибкой, и думаю, что был прав тогда.

В течение четверти века бесчисленные малорусские труппы привлекают внимание малорусского населения к отжившим или отживающим особенностям родного быта, заставляя дорожить ими как святыней. По-моему, это вредный романтизм – вроде, например, идеализации крепостного права. И в старой Украине, и в казачестве, и даже в крепостном праве было много милого и красивого, однако жизнь идет, мир меняется, меняется и Россия. Все мы, и великороссы, и малороссы, и белорусы, как и все другие народности, вынуждены отказаться от своих особенностей в пользу чего-то общего, что слагается всемирно. Когда-то у каждого племени, у каждой губернии, почти у каждого уезда был свой, например, головной убор. Все их точно ветром смело, и на их месте воцарились общепринятые французский котелок и шляпка. Ничего с этим не поделаешь, да едва ли и следует гнаться за такими пустяками. Не только покрышку для головы, но и саму внутренность человеческой головы невозможно уберечь от когда-то чуждого ей содержания, навеянного извне. Мне кажется, нельзя считать все внешнее чуждым себе. Как пища, попавшая в ваш желудок, так и мысль, усвоенная мозгом, – они становятся вашими, если вы их достаточно переварили. Язык не есть исключительный признак национальности. Говорит ли малоросс на родном своем наречии или на двоюродном, то есть по-великорусски, он остается малороссом, подобно тому как, едучи по той же Малороссии не на волах, а по железной дороге, он вовсе не теряет своей национальности. Общий язык есть один из сети государственных путей сообщения, скажем даже – главный элемент. Так как цель государственности – единодушие, то первое условие общего понимания – общий язык – должно считаться высочайшей государственной задачей. Для осуществления ее не следует останавливаться ни перед какими препятствиями. Государство может снисходительно отнестись к всевозможным различиям, устанавливаемым природой, – к различиям обычаев, нравов, характеров и даже религиозных убеждений. Нравственно менее идеальное, чем вера, единство языка практически гораздо более необходимо, ибо для самого зачатия общественности нужно, чтобы граждане понимали друг друга. В силу этого простого требования государство обязано всемерно отстаивать единоязычие составляющих его племен. Единоязычие это достигается, как в Америке, строго проведенной единоязычной школой, а также единоязычными учреждениями, играющими роль школы, в том числе печатью и театром. Не только государственный язык (закона, администрации и суда), но и язык общественный в государстве должен быть один. Достигать этого единства должно, конечно, с известной осторожностью, разлагая тяжесть достижения на долгие годы, но государство никогда не должно забывать об основной своей цели. Одно из двух: или мы – государственный народ, сознательно преследующий исторические задачи, или материал для стихийных брожений, разрушающих друг друга. В первом случае отстаивать господство государственного языка мы, русские, должны с той же энергией, как свою жизнь. Если бы наша петербургская бюрократия была национальной, то в течение 250 лет обладания нами Малороссией она уже достигла бы объединения столь родственных наречий, каковы малорусское и великорусское. Уже теперешний наш литературный язык не есть чисто великорусский, ибо он включил в себя множество слов и даже грамматических влияний южно– и западнорусских (и еще больше иностранных). Вероятно, окончательный язык наш будет еще более смешанным, но он будет иметь именно то драгоценное свойство, которого добивается государство, – общепонятность. Общая национальность – дело далекого будущего. Не принуждая инородцев быть великороссами, мы должны настоять, чтобы главный элемент нашей государственной культуры – язык наш – был бы общеупотребительным, как закон, которому мы все подчиняемся. Остальное – дело времени и творческих сил природы. Мы не боимся соперничества родных братьев, тем паче двоюродных: как в старые времена старшинство было за нами, так, вероятно, будет и впредь. Старшинство определяется не мечтами и вздохами, не романтизмом и сентиментальностью, а способностью в каждую эпоху выдвинуть на арену соревнования наибольшее количество трудовой энергии, таланта и героизма. Если потомство велико россов не сумеет продолжить славные предания предков, то оно сойдет со сцены, как сходили великие народы Греции и Рима, но, Бог даст, до этого не так уж близко. Мы, теперешнее поколение великороссов, должны отчетливо уяснить себе характер заговора, составленного против всероссийского государства. Идет очень сильная предательская работа по обширному фронту. Духовные потомки анафематствованного Мазепы привлекли к разрушению русского единства литературу, историю и, что позорнее всего, общих врагов наших – австрийцев и поляков. В изменническом этом подкопе принимают участие многие профессора, дворяне, чиновники, получающие питание свое от казны. Под названием "украинских громад" действуют многочисленные малорусско-польско-еврейские кружки, развращающие студенчество и народных учителей, прививающие им, а через них и простонародью самую лютую ненависть к русскому народу и государству. Пора правительству не только заметить это явление (оно давно замечено) – пора бороться с ним не на живот, а на смерть.

8 декабря

ЕВРЕЙСКИЙ НАТИСК

 Евреи наконец добились вмешательства иностранной державы в наши внутренние дела. Соединенные Штаты объявили России войну – пока лишь торговую. По отзывам сведущих людей, эта война для нас совсем не страшна. Она крайне невыгодна для самой Америки и, наоборот, очень выгодна для нас. За последние тринадцать лет мы вывезли в Соединенные Штаты всего лишь на 76 миллионов рублей разных товаров, тогда как Штаты вывезли к нам на 721 миллион товаров, то есть почти в десять раз более. За указанный срок мы, переплачивая ежегодно более 50 миллионов рублей Америке, подарили ей около 645 миллионов рублей. Торговый разрыв с Америкой освобождает нас от нелепой дани, которую нам давно пора было сбросить: ведь главные предметы американского привоза к нам – машины, но они ничуть не хуже выделываются в Германии и Англии. Изделия же из пеньки и льна, почему-то привозимые из-за океана, нам просто стыдно не выделывать дома.

Если отказ от договора 1832 года столь невыгоден для Америки, то чем же объяснить странное легкомыслие, с которым она решилась на эту меру? Ответ на этот вопрос дает весьма интересная брошюра В. П. фон Эгерта, петербургского присяжного поверенного, только что вернувшегося из Америки после трехмесячного путешествия по Соединенным Штатам. Вот голос свежего человека, наблюдавшего механику скандального события на самом его месте. В. П. фон Эгерт утверждает, что вся теперешняя американская шумиха устроена исключительно евреями. "Вся страна, – пишет он, – поднята и объявляет крестовый поход против России из-за евреев". Есть штаты, где евреи в значительном количестве заседают в местных законодательных палатах. "При отталкивающей своим безнравственным характером партийной политике" они там командуют положением. Надо заметить, что американские палаты, по словам нашего автора, наполняются "при грязных приемах выборной агитации не лучшими элементами населения, а худшими – продажными журналистами, нечистыми на руку адвокатами и т. п.". Свирепая еврейская кампания против России ведется так: "льются потоки статей и речей с неистовой бранью и с ложью, не знающей никаких границ". Это местное движение в Штатах передалось и на союзное правительство. Оказывается, что еврей Зульцер, внесший в вашингтонскую палату предложение о разрыве с Россией, – это наш дорогой соотечественник, жидок из Витебска, где до сих пор живут его родственники. Этого рода наши "соотечественники" внушают американцам, что "Россия, прибегшая в 1905 году к покровительству Соединенных Штатов и так много им обязанная за мир, для нее исходатайствованный у Японии, не решится воспротивиться их требованию". Вот до чего мы дожили: тысячелетнюю славянскую империю евреи объявляют под американским покровительством.

В. П. фон Эгерт приводит некоторые подлинные статьи из американских газет – точнее, еврейских, ибо и в Америке, как у нас, печать почти сплошь захвачена паразитным племенем. Исполненная тончайшей подлости игра состоит в следующей фальсификации, которой грубоватый и, к сожалению, невежественный в отношении России ум американской публики не замечает. Евреи выдают себя самыми пламенными американцами. Они кричат, то Америка оскорблена тем, что американских евреев не пускают в Россию. Но тут скрывается ложь, двойная и вдвойне бесстыдная. Евреи, хотя и американские граждане, в действительности вовсе не американцы. Подобно неграм, натурализованным китайцам или краснокожим, евреи остаются людьми совсем другой расы, другой исторической национальности, другой психологии, других мировых интересов, чем прирожденные янки. Как этого не видеть? Неужели чисто канцелярский штемпель "гражданин Соединенных Штатов" сразу исключает все не одолимые ничем различия, установленные самой природой? Куда девался здравый смысл у англосаксов? Где их зоркие глаза? Где та правдивость, которая была до сих пор добрым гением, унаследованным ими от пуритан? Как верно говорит пословица: "На всякого мудреца довольно простоты" – горсти презреннейших отбросов Европы, отличающихся вдвое повышенной преступностью, удалось убедить очень широкие круги американской публики, что Россия договором 1832 года оскорбляет Америку... Удивительное открытие факта, которого никто не замечал в течение восьмидесяти лет!

Секрет еврейского влияния в Америке, как и у нас, – невероятная наглость, с какой жиды утверждают ложь. Христиане, воспитанные в своей христианской честности, никак не могут, судя по самим себе, допустить, чтобы люди целой огромной толпой публично лгали, да еще с такою крикливой страстностью. Хотя христиане тоже иногда лгут, но каждый раз внутренне краснеют за это и осуждают себя. Психология христианская совершенно не допускает систематической, назойливой лжи. Видя ожесточение, с каким жиды утверждают какой-нибудь факт, христиане стыдятся даже предположить, чтобы люди могли так откровенно извращать правду. А между тем в этом-то все и дело: в отсутствии у жидов нашей совести. Американцы не понимают, что это ничем не истребимая расовая черта евреев, вроде чесночного запаха или темной кожи. Христиане постоянно забывают, что за ними ~ тысяча лет евангельского воспитания, а за евреями – две тысячи лет ненависти к Евангелию. Неужели это совсем ничто? Если англосаксы до такой степени потеряли уважение к натуре вещей, чтобы не отличать себя от еврея, то это для мирового господства их довольно-таки грустное предсказание. Уж какое тут господство, когда в самой свободной из англосаксонских стран коренные граждане ее оказываются во втором столетии своей истории в моральной власти хананейских выходцев!

Судя по цитатам г-на фон Эгерта из еврейских газет, "еврейские граждане Соединенных Штатов, урожденные и натурализованные, решили бороться по мере сил всеми законными средствами за устранение этого единственного пятна на их положении граждан", то есть с русскими законами о еврействе. Евреи и тут солгали: объявив намерение бороться законными средствами, они прибегают к неприличнейшим и преступным скандалам вроде того, который ими был произведен 30 октября этого года в Нью-Йорке. Дело было на ипподроме. Известный артист Андреев с оркестром балалаек давал концерт. В одной из лож находились русский генеральный консул барон Шлипенбах, член посольства нашего в Вашингтоне барон Икскуль, секретарь русского посольства в Париже и другие видные русские в соседних ложах. Все шло благополучно. Из понятной вежливости русский оркестр сыграл американский народный гимн "Усеянное звездами знамя". Все выслушали его стоя и отвечали рукоплесканиями. Едва, по словам "New-York American", прекратились рукоплескания, как из публики раздался голос: "Русский гимн". Г-н Андреев "сделал поклон в сторону ложи, занятой русским дипломатом, и дал знак оркестру начать русский гимн. Тотчас несколько сот зрителей на галереях поднялись и стали неистово свистать и шикать. К этой буре протеста присоединились и другие лица внизу".

Нужно ли добавить, что эта "буря протеста" была произведена сплошь жидами? По словам газеты, "половина зрителей криками привета русскому гимну старалась покрыть протест тех, кто выражал неудовольствие", – но разве возможно мирным и воспитанным людям перекричать собравшийся жидовский кагал? Хотя балалаечники продолжали играть русский гимн, но он совершенно был заглушен жидовским гвалтом, шиканьем, свистом. Жиды ревели и вопили: "Вспомните Кишинев! Вспомните погром!" И русские почетные гости, и русский оркестр принуждены были наконец удалиться.

Вот какие средства американские жиды считают "законными", чтобы "заставить" Россию пропускать их к себе. Негодяи посылают нашей Империи неслыханное оскорбление и в награду за это "требуют" (заметьте – требуют!) полных прав наиболее благоприятствуемой нации! Что всего печальнее, сумасшедшая наглость эта, подобно наскоку ястреба на стаю кур, имеет некоторый успех. Не только грубо невежественная в отношении России американская публика, но даже петербургская бюрократия, которой не грех бы перестать якшаться с жидами, находится под впечатлением еврейских скандалов. Ведь дошло до того, что через неделю после описанного безобразия в Нью-Йорке оно повторено было уже в самом Петербурге, в Дворянском собрании, на торжественном Ломоносовском юбилее, устроенном Академией наук... И ничего – ни скандалисты, ни академические режиссеры скверной демонстрации не понесли ни малейшей ответственности...

Г-н фон Эгерт в названной интересной брошюре (Брошюра ввиду серьезного оборота русско-американского конфликта не пушена автором в продажу, но рассылается им министрам, членам законодательных палат и т. п. лицам.) дает обстоятельный "ответ на обвинения против России и на обращенные к ней требования". О Господи! До чего, однако, упала наша государственность: нам приходится разговаривать с паразитами, которые тучей на нас лезут; нам приходится давать объяснения, чуть что не униженные оправдания. Читатели "Нового времени" уже знают, до какой степени со всех точек зрения – и с международно-правовой, и с договорно-юридической, и с экономической – претензии Америки ничтожны. В случае сомнения читатели благоволят обратиться к брошюре г-на фон Эгерта, как исследовавшего дело в самой Америке, мне же повторять здесь не хочется ни невежественных претензий, ни слишком легких ответов на них. Достаточно отметить убеждение осведомленного автора, что торговый разрыв с Америкой "для России кроме выгод ничего не может принести: Россия больше не будет переплачивать Соединенным Штатам свыше 50 миллионов ежегодно по торговому балансу, и приостановится теперь истребление пушного и иного зверя в Сибири", совершаемое, сказать кстати, тоже американскими евреями, представителями тамошних меховых фирм.

Хотелось бы выяснить, насколько мошенническая агитация евреев может встретить поддержку в самой толще американского народа. Г-н фон Эгерт дает и относительно этого любопытные разъяснения. По американской печати, как почти сплошь жидовской, нельзя судить об отношении к евреям американцев. Подобно нашей интеллигенции, и американская часто смотрит невольно еврейскими глазами, особенно если "еврейская пропаганда приправляется ужасами, рассказываемыми о России", только будто бы и занятой что травлей и терзанием несчастного племени. Как и у нас, к евреям в Америке относятся благодушно лишь в тех областях, где они появляются отдельными единицами, но в восточных штатах, где их набилось около двух миллионов, евреи уже успели возбудить резко враждебное к себе отношение. "Предоставив евреям политическое равноправие, американцы, однако, чуждаются более близкого общения с ними, – говорит г-н фон Эгерт, – не принимают их ни в круг своих домашних знакомых, ни в свои клубы и не допускают воспитания еврейских детей совместно со своими. Противны им евреи своим физическим типом, своей манерой говорить и держать себя, своей суетливой, лишенной достоинства повадкой и своею наглостью. Гордому американскому народу, с любовью взирающему на свою историю, на свою борьбу за освобождение, на свои труды и на выполненное им огромное культурное дело, в чем всем евреи участия не имели, – противно видеть, как теперь евреи, украшая себя чужими перьями, кичатся своим "американским гражданством"... Ни клубы, даже ученые, ни студенческие организации не принимают евреев. Значительное число отелей не пускают евреев к себе, чтобы не потерять других посетителей. В театрах в разных сценах и куплетах евреи выводятся как предмет осмеяния. Таковы популярные вещицы вроде "The sabsmanand the porter", "The money makers", "A modern cannibaling" и др. В Нью-Йорке, впрочем, который превратился в Jew-York (Jew– жид), постановка таких сценок была бы невозможна из-за неистового гвалта, который тогда подняли бы в театре евреи".

Известный писатель Биджлоу в "New-York Herald" пишет, что "Соединенные Штаты до такой степени быстро оседлываются евреями, что в то время как о всякой другой нации возможно свободное рассуждение, еврей один поднимает вопль о гонении всякий раз, когда критика касается его". Тот же писатель свидетельствует, что почти вся печать этого великого народа находится в руках евреев или "прикабалена" к ним чрез получаемые от них и при посредстве их объявления. К оставшейся горсти независимой печати Биджлоу обращается с воззванием о разоблачении правды относительно евреев "ввиду картины исчезновения американцев пред натиском орды еврейских "патриотов", которые уже начинают оцвечивать и армию нашу, и флот, которые являются вредоносным элементом для наших дипломатических отношений и для нашей консульской службы". Евреи очень гордятся тем, что немалое количество их проникло в судьи и даже в члены конгресса, но Биджлоу настаивает, что над ними необходим "бдительный глаз", иначе в Америке нужно ожидать "взрыва, перед которым дрейфусовские дни покажутся детской игрой". Весьма иронически относится американский писатель к уверениям евреев, что они тотчас же становятся пылкими американскими патриотами, как только пароход с ними пристает к Нью-Йорку. "Отчего бы, – говорит Биджлоу, – не попытаться какому-либо американцу сделать над собою подобный же опыт превращения в еврея, проведя хотя бы одну зиму в Святой Земле?"

Не только среди проницательных писателей, даже "в низших слоях населения больших городов накапливается озлобление против евреев, ничем не уступающее тому, которое мы видим у нас в Западном крае, в Малороссии и Польше", – говорит г-н фон Эгерт. Американцу, добросовестному работнику, "досадно и обидно видеть, что какие-то люди чужого племени, массами присосавшиеся к стране и все продолжающие прибывать в нее, не хотят с ним делить его трудов, а между тем требуют себе и урывают пропитание из общих средств страны, занимаясь делом, ничего не стоящим в его глазах, – мелким комиссионерством, покупкой и продажей старого платья, торговлей вразнос катушками, шпильками, лентами, всяким пустяковым товаром и скрытно порнографическими карточками и т. п., причем нередко еще, никому невидимо, богатеют на своем непроизводительном занятии и через несколько лет открывают важные магазины". Как видите, жиды остаются необычайно верными себе во всех краях земного шара – и в абсолютных монархиях, и в демократических республиках. Они всюду ведут себя как паразиты, возбуждающие к себе презрение и ужас. Г-н фон Эгерт описывает наблюдавшиеся им случаи крайне враждебного отношения американцев к евреям даже без видимой причины. Очевидно, и там, как во всем христианском свете, оплошавшем в своем великодушии перед еврейством, поднимается могучий инстинкт самосохранения, оскорбленный и негодующий на свою оплошность. Теперешний разрыв Америки с Россией сведущие люди объясняют не столько обиженностью за неуважение прав американских граждан, сколько страхом перед евреями, которых русские стеснительные законы заставляют переселяться в Америку. Американцы чувствуют, как они ошиблись, давая равноправие антихристовой расе, и хотели бы устроить отлив этого добра в Россию. Надо надеяться, что русское правительство и палаты дадут достойный отпор этому покушению. Объявленный почин в этом смысле г-д Гучкова, Карякина и Лерхе будет встречен всей Россией с глубоким сочувствием. Следует с такой же стремительной быстротой, с какой действуют американцы, напомнить им элементарное правило международной вежливости: долг невмешательства в чужие внутренние дела. Мы не мешаем американцам давать своим евреям какие угодно права, но оставляем за собою право не давать подобных же прав на нашей почве. Не мешало бы и русским евреям почувствовать, до какой степени наглость их паразитной нации близка к пределу терпения великого приютившего ее народа.

10 декабря