Текст книги "Николай I и его эпоха"

Автор книги: Михаил Гершензон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Губернатор секретно донес белорусскому генерал-губернатору следующее: совершенное преступление служит предметом разнородных нелепых толков, которые все сводятся на одну тему – ниспровержение помещичьей власти, и потому, чтобы положить предел бессмысленным и крайне вредным россказням дворовых людей и крестьян и успокоить объятых страхом помещиков, он, губернатор, предлагает наказать убийц шпицрутенами без отдыха 9 тысяч раз; в секретном донесении генерал-губернатору губернатор полагал еще: по наказании преступников вывесить трупы их на местах преступления и предписать, чтобы на месте наказания было по крайней мере по двое крестьян из тех имений, где крестьяне были замечены в неповиновении.

Генерал-губернатор кн. Голицын, находя, что совершенные преступления выходят из круга обыкновенных дел, так как преступники не только отыскивали личную свободу, но и стремились ниспровергнуть помещичью власть, предлагал: исполнив над преступниками обряд приготовления к смерти, наказывать шпицрутенами до 9 тысяч раз и усилить наказание другим осужденным.

Министр внутренних дел в комитете объяснил, что есть секретное высочайшее повеление, которым запрещено давать более 3 тысяч вместо определенных в законе 6 тысяч раз шпицрутенов, но в данном случае применение негласного повеления имело бы значение облегчения участи преступников, чего они вовсе не заслуживают; кроме того, в 1845 году утверждено было положение комитета, которым наказаны были убийцы купца Е. 6 тысячами шпицрутенов, и такое же наказание положено всем умышленным поджигателям; наказывать «без отдыха» нельзя, потому что дозволяется давать за раз не более того числа ударов, сколько может выдержать наказуемый, а затем следует ожидать его выздоровления. Принятие предложения гражданского губернатора может принести скорее вред, чем пользу; в общем, из дела видно, что преступники действовали в порыве внезапного ожесточения и ярости, а не по уговору, хотя, конечно, нельзя отрицать явной ненависти их к помещичьей власти.

На этих основаниях гр. Перовский предлагал: 1) убийц подвергнуть наказанию, согласно приговору комиссии;

2) двоюродного их брата Якимова наказать 100 ударами розог и сослать в арестантские роты на 6 лет; 3) крестьян и дворовых, виновных в незадержании убийц, наказать 50–100 ударами розог и оставить в имениях; 4) этому наказанию не подвергать слабоумных и дряхлых из них, вменив им в наказание содержание под стражей, и, наконец, не запрещать владельцам всех этих крестьян и дворовых, если они не желают иметь их у себя, отдать их в солдаты или сослать на поселение. Комитет министров согласился вполне с заключением гр. Перовского; мнение комитета было утверждено государем.

В Витебской губернии тоже происходили весьма значительные беспорядки; для исследования причин беспорядков командирован был туда фл. ад. Опочинин. Свидетельствуя о водворении спокойствия и о том, что крестьяне уже просили прощения, Опочинин прибавил, что, по его наблюдениям, крестьяне больше сожалеют о своей необдуманности, с которой они распродали скот свой и расстроили свои хозяйства, чем раскаиваются в своей непокорности. Не только в волновавшихся уездах, но и в соседних с ними умы все еще в брожении, а мысли о свободе посеяны везде: народная толпа перетолковывает в этом смысле каждую правительственную меру, даже каждое действие частных лиц; только одно продолжительное пребывание войск может, и то только на время, предупредить беспорядки. Нравственность крестьян, по мнению Опочинина, совсем упала, главным образом вследствие корчемства; помещики на опыте удостоверились в ненависти к ним иноплеменных и иноверных им крестьян и начинают убеждаться в необходимости коренного изменения в крепостном праве; но мнение сие, замечает Опочинин, принимается не единогласно; некоторые из владельцев безвозвратно разорены и в 1848 году принуждены будут кормить крестьян, для чего у них нет никаких средств; они не смеют и не могут даже рассчитывать на монаршее милосердие, столь облагодетельствовавшее их в течение последних лет; гр. Виельгорский, например, был бы готов отдать правительству свое имение, но такое «отчаянное» желание не может быть исполнено, ибо было бы опасным осуществлением крестьянских надежд. Генерал-губернатор кн. Голицын по поводу этого донесения представил свои объяснения несколько более успокоительного характера; брожение крестьянских умов несколько успокоилось, но вполне еще есть, и в умах мысль о свободе держится крепко, хотя присутствие войск оказывает свое влияние; вредное влияние, которое корчемство оказывает на нравственность крестьян, будет уничтожено после введения акцизной системы продажи питей, что уже предположено сделать; иноверность и иноплеменность помещиков и крестьян действительно разделяют оба сословия, и первые мало обращают внимания на положение последних, относятся к ним строго, иногда жестоко, но введение инвентарей и предоставление министерству государственных имуществ права покупать неисправные имения может улучшить положение крестьян.

С. М. Середонин. «Исторический обзор деятельности Комитета министров». СПб, 1902, т, II, ч. 1, стр. 333–337 и 357–360.

Бунт удельных крестьян в 1838 году

Возвращаясь из Саратова в Симбирск, я поехал по берегу Волги, это было в конце Вербной недели. Проезжая Сызранский уезд, узнаю – бывшие казенные, теперь удельные крестьяне бунтуют; по рассказам, уже тысяч до восьми не повинуются. Такие бунты разливаются, как пожар. Я – к губернатору Хомутову, оказалось, что он ничего не знает. Я предложил и торопил Хомутова, чтобы он обделал дело на Страстной, пока народ весь трезв. Хомутов упросил меня ехать с собой. С ним отправился правитель его канцелярии, Раев.

Приехали в главную бунтующую деревню, названия не помню. Народу очень много. Ловкий мой жандарм, через какого-то родню, отставного солдата, узнал, что главный бунтовщик Федька, и указал мне его. Мужичонка небольшой, плотный, лет 35-ти, в синем кафтане, красный кушак, сапоги с напуском и новая шапка из мерлушки. Стоит козырем, около него кучка народа.

Рано утром, через сотских, я приказал собраться крестьянам, что им будет читать закон губернатор. Послушались, собрались и стали вроде фронта. Я сказал губернатору, что, проходя по ряду, против главного коновода Федьки я кашляну, но советую не трогать: при массе и бранить не должно, а всякое действие опасно. Проходя – Федька стоял в середине ряда, – я только кашлянул, как губернатор остановился, вызвал Федьку и молодцом крикнул:

«Кнутьев! Вот я покажу тебе, как бунтовать! Раздеть его!»

Только тронулись за Федьку, как вся масса гаркнула и бросилась выручать Федьку. Мой храбрый губернатор бежал, Раев – за ним. Толпа с криком гналась за ними, и губернатора с правителем выгнали за околицу. Я остался на месте: крик, шум, я только указываю, чтобы не дотрагивались до меня, никто не дотронулся; напирают задние, около меня падают, смотрят на меня добро и смеются. Разошлась толпа, я нашел губернатора в постели: болен, кровавая дизентерия.

Вижу: дело очень плохо; послал за солдатами с боевыми патронами и приказал явиться 12-ти жандармам без коней. Целую ночь придумывал, какую бы штуку выкинуть, а без штуки нельзя, потому что силы нет. У татар вывезли меня богатые торговцы, а тут нет богатых и нет трех-четырех жен у них. Проклятые русопетки, преупорные и озлобленные, а что еще хуже, раскуражились победой над губернатором. На всякий случай приказал исправнику собрать побольше понятых и отставных.

Против церкви стояли отдельно пять домов, по обыкновению, рядом с крытыми дворами, внутри разгороженными плетнем; плетни выломать, и образовался один крытый двор из пяти. Понятых спрятать ночью во дворе. Заготовить веревок и розог.

Рано утром приехали команды. Спиною к домам, в одну шеренгу, выстроил 40 солдат, между церковью и солдатами собрал бунтовщиков, сказал им убедительную речь и спросил: повинуются ли? В один голос: нет, не повинуемся!

– Вы знаете, ребята, по закону я должен стрелять.

– Стреляй, батюшка, пуля виновного найдет, кому что Бог назначил.

– Слушайте, братцы, – я снял шляпу и с чувством перекрестился на церковь, – я такой же православный, как и вы, стрелять никогда не поздно, мы все под Богом; может, найдется невиновный, то, убивши его, дам строгий ответ Богу, пожалейте и меня, а чтобы не было ошибки, я каждого спрошу, и кто не покорится, тот сам будет виноват.

Обратился к первому:

– Повинуешься ты закону?

– Нет, не повинуюсь.

– Закон дал государь, так ты не повинуешься и государю?

– Нет, не повинуюсь.

– Государь – помазанник Божий, так ты противишься Богу?

– Супротивлюсь.

Крестьянина передал жандарму со словами: «Ну так ты не пеняй на меня!» Жандарм передал другому; жандармы были расставлены так, что последний передавал во двор, там зажимали мужику рот, набивали паклей, кушаком вязали руки, а ноги веревкой и клали на землю.

Я имел терпение каждому мужику задать одни и те же вопросы, и от каждого получил одинаковые ответы, и каждого передал жандармам, и каждого во дворе вязали и клали. Процедура эта продолжалась почти до вечера. Последние десятка полтора мордвы и русских покорились, их отпустил домой. Ночь не спал, не пил, не ел, сильно устал, но в таких делах успех зависит от быстроты.

Пришел во двор, все дворы устланы связанными бунтовщиками.

– Розог! Давайте первого.

Выводят старика лет 70-ти.

– Повинуешься?

– Нет!

– Секите его.

Старик поднял голову и просит:

– Батюшка, вели поскорей забить.

Неприятно, да делать нечего, первому прощать нельзя, можно погубить все дело. Наконец старик умер, я приказал мертвому надеть кандалы.

Один за другим, 13 человек засечены до смерти, и на всех кандалы. 14-й вышел и говорит:

– Я покорюсь.

– Ах ты негодяй, почему ты прежде не покорился? Покорились бы и те, которые мертвы. Розог! Дать ему 300 розог.

Это так подействовало, что все лежащие заговорили:

– Мы все покоряемся, прости нас.

– Не могу, ребята, простить, вы виноваты против Бога и государя.

– Да ты накажи, да помилуй.

Надобно знать русского человека: он тогда искренно покорен и спокоен, когда за вину наказан, а без наказания обещание его ничего не стоит, он тревожится, ожидает, что еще с ним будет, а в голове у него – семь бед, один ответ, того и гляди, наглупит. Наказанный – боится быть виноватым вновь и успокаивается.

Приказал солдатам разделиться на несколько групп и дать всем бунтовщикам по 100 розог, под надзором исправника. Потом собрал всех, составил несколько каре и объявил:

– Я сделал, что мне следовало сделать по закону, простить их может только губернатор; он может всех в тюрьму, там сгниете под судом.

– Батюшка, будь отец родной, заступись, как Бог, так и ты, перемени гнев на милость. Я поставил их на колени, научил просить помилование и дал слово, что буду ходатаем за них, но губернатор очень сердит.

Кричат: «Заступись, батюшка, выручи!»

Прихожу к губернатору, лежит болен, не знает, что я делал. Мне доложили, что засеченные ожили, их обливали водой, и я повеселел. Говорю губернатору:

– Пойдемте прощать.

Не верит.

– Только прошу, долее сердитесь, не прощайте, а простите только под моим ручательством за ним.

Подходя к фронту, губернатору, хотя и штатскому: «На караул!» Барабанщик две дроби: «Здравия желаем вашему превосходительству!» – все для эффекта. Подходим к группам, я снял шляпу и почтительно, низко кланяюсь, представляю раскаявшихся. Виновные в один голос:

– Помилуй, ваше превосходительство!

– Не могу, вы так виноваты, что вас следует судить.

А мужики, кланяясь в землю, твердят:

– Помилуй, ваше превосходительство, ни впредь, ни после того не будет.

А я-то униженно, без шляпы, кланяюсь и прошу помиловать. Губернатор гневно сказал, что он бунтовщикам верить не может и согласится тогда, если кто за них поручится.

Я обернулся к мужикам: ручаться ли за них?

Как заорут в один голос:

– Ручайся, отец, небось, не выдадим, ручайся, батюшка.

– Ребята, смотри, чтобы мне не быть в ответе за вас.

– Отец ты наш, вот те Пресвятая! Положим жизнь за тебя, ручайся!

Я поручился. Губернатор умилостивился, простил.

Я распустил всех по домам, приказал сотским накормить солдат и жандармов. Откуда что взялось: снесли столы, зажгли лучины, явились десятками горшков щей, каши, кисели с сытой, все постное; вероятно, было готово для мужей, но им не удалось поесть, съели солдаты. В тюрьму пошел только один Федька.

Из воспоминаний Стогова.

Русская Старина, 1878, декабрь.

Глава VI
Войско

Военное воспитание

Под влиянием событий 14 декабря 1825 года, с первых же дней царствования Николая Павловича в основание военного воспитания были положены самая крайняя дисциплина и затем строгость, которая теперь способна привести в ужас. Из числа нескольких приказов, отданных по кадетским корпусам в то время, когда поэт говорил:

 
В надежде славы и добра
Глядим вперед мы без боязни…
 

приведу для примера только два. Несмотря на грубость поступков провинившихся воспитанников Дворянского полка, определенные им наказания не могут не казаться жестокими Вот эти приказы.

23 сентября 1826 года

«В полученном сего числа от главного директора пажеского и кадетских корпусов приказе за № 19 значится: «Военный министр генерал от инфантерии граф Татищев отношениями от 15-го сего сентября за № 6966 и 6971 уведомил меня для надлежащего исполнения, что Государь Император высочайше повелеть соизволил:

1) дворянского полка дворянина Николая К-ва за сделанные им против ротного командира своего штабс-капитана Жукова ослушание и дерзкий поступок, наказав перед дворянским полком розгами, выписать, в пример другим, рядовым в один из армейских полков с выслугой; и 2) дворянского же полка дворянина Льва И-ва, ударившего учителя французского языка Б-ва в присутствии всего класса по щеке, наказать перед 2-м кадетским корпусом и дворянским полком розгами, дав 200 ударов, и потом выписать, в пример другим, в 46 егерский полк рядовым».

«Таковую Монаршую волю предписывается привести в надлежащее исполнение и предлагается: по учинении означенным дворянам К. и И. назначенного им наказания, исключить их из списков и с подлежащими сведениями установленным порядком отправить: первого в город Тавастгус к начальнику 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту Теглеву для определения на службу в один из полков сей дивизии, а последнего в г. Або к командиру 46-го егерского полка для определения в оный на службу».

3 октября 1826 года

«Г. главный директор пажеского и кадетских корпусов от 28 сентября сего года за № 21 изволил отдать следующий приказ: военный министр генерал от инфантерии граф Татищев отношением от 23 сентября за № 7176 уведомил, что Государь Император высочайше повелеть соизволил: дворянского полка дворян Николая Д-ва, Григория С-ва и Ивана Б-ки за леность, нерадение их к службе и наукам и ослушание против начальства наказать перед Дворянским полком розгами, дав первым двум по 100 ударов, каждому, а последнему 500 ударов и потом из них Д. и С. выписать рядовыми в полки отдельного Финляндского корпуса, а Б. за буйство и дерзкий поступок против батальонного командира полковника Б-на, коего он намеревался ударить палкою, передать военному суду с тем, чтобы он был лишен дворянства и послан в арестантские роты в крепостную работу» и проч.

Такие приказы (а их в делах найдется не два) давали, так сказать, тон всей системе воспитания, который, к несчастию, не один год держался в кадетских корпусах. Еще в 1831 году император Николай, принимая депутацию новгородских дворян, говорил им: «Размыслите хорошенько о воспитании детей ваших; надобно изменить систему. Я велел выстроить в Медведе корпус, и он уже строится, собственно для детей ваших, у меня не избалуются они»[7]7
  «Русская Старина», 1873, сентябрь, стр. 413.


[Закрыть].

Только благодаря уму и доброму сердцу великого князя Михаила Павловича тон этот начал мало-помалу смягчаться и исподволь принимать другое направление.

В 1832 году, после смерти Демидова, главным директором кадетских корпусов был назначен генерал-адъютант Сухозанет. Ничего не могло быть неудачнее такого выбора. Вот как характеризовал Сузозанета командир гвардейского корпуса кн. Васильчиков в письме к товарищу и сослуживцу своему кн. П. М. Волконскому: «Вы знаете, любезный друг, Сухозанета. Он талантлив, но не может заставить себя любить. Я ему должен отдать справедливость, что с тех пор, как он командует артиллерией, она очень много доиграла, но я всегда в тревожном ожидании новых историй, потому что он не умеет требовать, не задевая самолюбия, и заставляет себя ненавидеть. Я ему при каждом случае читаю нравоучение об этом, и ежели он будет продолжать затевать истории, я буду принужден просить расстаться с ним». Это было сказано в 1821 г., когда Сухозанет командовал артиллерией гвардейского корпуса. Замечание кн. Васильчикова, что он «не может заставить себя любить», а, напротив «заставляет себя ненавидеть», оказалось справедливым и вполне подтвердилось, когда вверили его руководству военно-учебные заведения. Вот несколько приказов его, судите сами.

27 апреля 1834 г. № 38

«За совершенное ниспровержение в 1-м кадетском корпусе правил службы при отпуске воспитанников со двора, бывшее причиною постыдного беспорядка, предписываю командира 2-й мушкетерской роты капитана П* устранить от командования ротою впредь до приказания и арестовать его на трое суток при корпусе. Бывшего дежурным по корпусу капитана С* арестовать на двое суток, тоже при корпусе. Дежурного по роте поручика Г*, который, по существу дела, оказался более всех виновным, предписываю содержать при корпусе впредь до получения разрешения Его Императорского Высочества на представление мое о переводе его в армию тем же чином.

Для сделания известным по всем военно-учебным заведениям подробностей сего происшествия будет сделано, по миновании праздников, особое распоряжение».

В чем состояло это происшествие, совершенно ниспровергавшее правила службы, – осталось неизвестным.

8 июня 1834 г. № 59

«По дошедшим до меня сведениям по службе, делаемым господами офицерами дворянского полка, предписываю командиру оного полковнику. Пущину не послаблять никому ни малейшего беспорядка под личною его за сие ответственностью. Чем звание виновного выше, тем взыскание должно быть строже. Опаздывающих к должности или на ученье приказываю тотчас арестовывать при полку и, впредь до отмены сего моего распоряжения, каждый раз мне о сем доносить, дабы я мог, по своему усмотрению, увеличить меру взыскания соответственно важности звания виновного, причем я предварю всех и каждого, что подобные беспорядки, непростительные офицеру военно-учебных заведений, будут рассматриваемы мною не как случайные упущения, но как пример неповиновения и нарушения субординации» и проч.

Июля 31 дня 1834 г. № 84

«Служительской роты 1-го кадетского корпуса рядовой Степан Пономарцев, ставши на колени и остановив меня на улице, осмелился принести жалобу на ближайшее свое начальство. По поручению моему генерал-майору барону Шлиппенбаху об исследовании сего дела, оказалось, что принесенная рядовым Пономарцевым жалоба была преувеличена и что не токмо в настоящем случае, но и прежде сего был неоднократно замечен в ослушании против начальства и в нерадении к своей должности. А посему за столь дерзкий и буйный поступок рядового Пономарцева, осмелившегося принести жалобу непозволительным для солдата образом, нарушающим основные правила субординации, предписываю полковнику Слатвинскому лишить его нашивки, а исправляющему должность дежурного штаб-офицера по отряду полковнику Святлову, при собрании всех нижних чинов отряда, наказать рядового Пономарцева 400 ударами розог (то есть тем числом, которое осмелился он неправильно показать в принесенной им жалобе). О выписке сего рядового из служительской роты 1-го кадетского корпуса будет от меня представлено Его Императорскому Высочеству».

7 сентября 1834 г. № 99

«Из представленных ко мне за минувший август месяц списков о воспитанниках подведомственных мне военно-учебных заведений, подвергшихся за учиненные ими проступки взысканиям, замечено мною, что:

1) 1-го кадетского корпуса 3-й мушкетерской роты кадет Я* за то, что, будучи неопрятно одетым, с расстегнутым воротником у куртки, встретясь с дежурным офицером и не изъявив по приказанию его готовности тотчас оправиться, прошел мимо, был наказан 15 ударами розог и посажен в уединенную комнату на три дня;

2) 2-го кадетского корпуса кадеты роты Его Высочества (поименованы 8 человек) и 1-й мушкетерской (4 человека) за то, что во время перехода от колоний до деревни Автовой неохотно выходили по приказу батальонного командира петь песни, не увольнять к родственникам на 10 дней;

3) прикомандированный к дворянскому полку Московского кадетского корпуса кадет С. за то, что не был отпущен штабс-капитаном Петерсоном из первого батальона во второй, при выходе его из каморы осмелился сказать, что он уйдет, наказан 50 ударами розог.

Хотя поступки сих воспитанников я и отношу к детским шалостям, могущим иногда быть принятыми в снисхождение по уважению к неумышленности и молодости, но как вышеозначенные три случая заключают неповиновение подчиненного к начальнику, которое всегда должно быть наказываемо строго и всегда, сколь можно, гласно, то предписываю: кадета Я. наказать еще, при собрании корпуса, 50 ударами, кадетов 2-го кадетского корпуса, во 2-м пункте поименованных, не отпускать со двора впредь до разрешения моего или по случаю отъезда моего, имеющего исправлять мою должность; кадета С., как уже назначенного к выпуску в офицеры, отставить от оного до будущего представления. Приказ сей прочитать во всех ротах воспитанникам подведомственных мне военно-учебных заведений».

«Воспоминания московского кадета. 1833–1834»

Русский архив, 1880, т. 1, стр. 466–9.