Текст книги "Тени на стене"

Автор книги: Михаил Пархомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Глава седьмая

Из–за громоздкого письменного стола, стоявшего на львиных лапах, поднялся ухоженный краснощекий крепыш из тех, про которых говорят, что они ладно скроены и крепко сшиты. Был он в плотной коверкотовой гимнастерке полувоенного образца с мягким отложным воротником и в ослепительно–белых фетровых бурках, обшитых тонкими полосками желтой кожи. Заложив пальцы левой руки за широкий кожаный ремень, простроченный замысловатым узором, крепыш лодочкой протянул Мещеряку свою пухлую ручку.

– Пузин, кадровик.

Так вот он каков, этот заместитель директора завода по кадрам Иван Степанович Пузин, человек, облеченный властью казнить и миловать. Впрочем, не столько даже облеченный ею, сколько присвоивший себе право вершить судьбы многих сотен людей!.. Хотя он и отрекомендовался кадровиком, ото вовсе не значило, что Пузин сызмальства связан с заводом. В это понятие заместитель директора вкладывал иной смысл. Оно должно было означать, что Пузин ведает кадрами или, как он сам выражался, «сидит на кадрах».

О вчерашнем происшествии в доме конструктора Локтева заместитель директора уже знал со слов майора Петрухина, с которым был в давних дружеских отношениях. Пузин дорожил этой дружбой и тем, что работает с Петрухиным «в контакте», а тот в свою очередь, относясь ко всем настороженно, был о Пузине самого лучшего мнения. Еще до того, как они вошли в кабинет Лузина, майор Петрухин дал Мещеряку и Нечаеву понять, что «Пузин – свой человек».

Улыбаясь, Пузин обнажал золотые коронки, и его лицо золотисто засияло.

– Прошу садиться, – он широко, гостеприимно взмахнул ручкой.

Кабинет, в котором Мещеряк и Нечаев очутились по милости майора Петрухина, был огромен. От двойной дубовой двери, наглухо отделявшей Пузина от всего остального мира, к его письменному столу вела толстая ковровая дорожка. Стены кабинета, выкрашенные в салатный цвет, были подчеркнуто пусты. Лишь над головой Пузина висел портрет под стеклом, на который сразу обращал внимание каждый входящий.

Книжные шкафы, фанерованные «под орех», были плотно заставлены внушительными томами энциклопедии Брокгауза и Ефрона с золотыми обрезами, к которым, надо полагать, Пузин никогда не притрагивался. Но зато они придавали кабинету и его хозяину строгую солидность. С той же целью сбоку от письменного стола был поставлен и длинный, покрытый зеленым сукном стол для заседаний.

Пузин вернулся к своему письменному столу и навис над ним. По левую руку от него на низкой тумбочке стоили разнокалиберные телефонные аппараты, а по правую, на столике красного дерева, рядом с сифоном с газированной водой, виднелся никелированный поднос, накрытый салфеткой.

Мещеряк утонул в кожаном кресле.

И только тогда, подняв глаза, он увидел прямо перед собой огромную карту Европейской части СССР, небрежно затянутую шторкою. Карта эта была утыкана разноцветными флажками – должно быть, Пузин ежедневно упражнялся на ней в стратегии и тактике. Мещеряк знал, что есть люди, которые никогда не держали в руках трехлинейной винтовки, но мнят себя полководцами. И вот теперь он видел одного из них воочью: Иван Степанович Пузин был домашним стратегом.

Поняв это с первого взгляда, Мещеряк уже не удивился, когда взглянул на письменный стол заместителя директора. Чернильницами Пузину служили маленькие танки. Третий танк, побольше первых двух, обтянутый промокательной бумагой, использовался хозяином кабинета в качестве пресс–папье. Свои отточенные разноцветные карандаши Пузин держал в маленьком стаканчике артиллерийского снаряда. Даже бумаги на его столе были придавлены внушительным куском брони.

И все–таки главным в этом кабинете был не письменный стол, а сейф, стоявший в дальнем углу, сейф, в котором, как Мещеряк вскоре убедился, заместитель директора хранил круглую печать. Этому сейфу здесь подчинялось все. Ему был подвластен даже сам хозяин кабинета, который лез из кожи вон, чтобы произвести на посетителей впечатление, будто именно здесь, а не где–нибудь в другом месте, решаются сейчас судьбы войны.

В следующую минуту Пузин позвонил и распорядился, чтобы принесли чай.

Секретарша, явившаяся по его вызову, молча унесла поднос и так же молча, на вытянутых руках, внесла его снова. Теперь на подносе стояли четыре стакана чаю в подстаканниках, а на тарелочках лежали пухлые, под стать хозяину, сдобные булочки и ватрушки. Величественно–небрежным кивком головы Пузин отпустил секретаршу, наказав ей никого к нему не пускать.

– Я занят, – сказал он.

Точно такие ватрушки когда–то подавали в кафе Фанкони. Нечаев зажмурился. Ватрушки ванильно пахли детством, солнечной Одессой, беззаботностью довоенной жизни. Нечаев, признаться, уже позабыл, как они выглядят. И вот оказывается, что они еще не перевелись на свете. Здоров жить товарищ Пузин, ничего не скажешь!.. Перед тем, как взять ватрушку, Нечаев посмотрел на Мещеряка.

– Давай не теряйся, – кивнул ему Мещеряк.

В стакане нежно желтел ломтик лимона. У Нечаева сперло дыхание.

Зато майор Петрухин блаженствовал. Держа подстаканник всей пятерней, он отхлебывал чай мелкими глоточками и щурил глаза. Потом, опустив стакан, спросил:

– Ну как, материалы готовы?

– Порядок, – Пузин накрыл ладошкой бумаги. – Тут У меня для вас кое–что приготовлено. Ахнете…

– Ладно, посмотрим, – Петрухин удовлетворенно хмыкнул. – Это касается подполковника Белых?

– Его личного дела у нас нет, – Пузин развел руками. – Он ведь человек военный…

– Я так и думал, – Петрухин кивнул с глубокомысленным видом. – Но мне хотелось бы услышать, какого ты о нем мнения… Да и товарищам тоже. Странная у него фамилия, Иван Степаныч. Тебе не кажется? По–моему, он из бывших… А вы, капитан, чему улыбаетесь? – Майор повернулся к Мещеряку. – Опять скажете, что вам нужны доказательства, так?..

– Скажу.

– Доказательства найдутся. Подберем, – пообещал Петрухин.

– Кто ищет, тот всегда найдет… – хохотнул и Пузин, зашелестев бумагами. Его лицо не то лоснилось, не то золотисто сияло. И дался Петрухину этот подполковник! Есть кое–что поинтереснее…

Сообщение, которое Пузин собирался сделать, касалось Мезенцевых. Инженер Аркадий Мезенцев из эвакуированных, на заводе работает немногим более полугода. Прибыл из Краматорска. Ему двадцать восемь лет, окончил Киевский индустриальный институт. Женат на дочери профессора ботаники. Жена Мезенцева тоже инженер и работает в цехе вместе с мужем. Между прочим, сейчас она на сносях…

– И это все? – Петрухин сощурил свои глазки.

Зато Мещеряк оживился.

– Интересно, – сказал он. – Продолжайте.

До сих пор он молчал, искренне недоумевая, зачем Петрухину понадобилось привезти его к Пузину. Чтобы посрамить? Петрухин, очевидно, собирался разыграть спектакль… Но если так, то спектакль этот ему явно не удался.

– Нет, самое интересное впереди, – пообещал Пузин и посмотрел на Мещеряка, чтобы удостовериться, какое впечатление произвели на капитана его слова. Потом он так же пристально взглянул на Нечаева и добавил: – Имейте терпение.

Пузин знал, что перед нам сидят фронтовики, причастные к разведке и контрразведке, и потому, что сам он никогда не нюхал пороха, ему очень хотелось покрасоваться перед ними, удивить их своей осведомленностью. Он тоже не лыком шит.

Выдержав паузу, он заявил, что ему давно подозрителен инженер Мезенцев и он советует обратить на него внимание. Он, Пузин, навел справки, и выяснил, что четыре года тому назад отцу инженера было предъявлено серьезное обвинение…

– Вот как! Яблочко от яблони… – протяжно произнес Петрухин.

– Мезенцев это скрывал? – спросил Мещеряк.

– В том–то и дело, что нет, – ответил Пузин.

– Ну, капитан, это еще ни о чем ее говорит, – зевая, произнес Петрухин. – Что из того, что не скрывал? Полагаю, что вы займетесь этим Мезенцевым. Что еще?

– Локтев окружает себя сомнительными людьми…

– Еще…

– Его жена… Заносчивая, дерзкая…

– Это все? – спросил Мещеряк.

– Смотрите, я предупреждал… – Пузин многозначительно пошевелил бровями: дескать, он снимает с себя ответственность. – У меня все.

Только Петрухин понял, какую игру он ведет. Хочешь податься в кусты? Не выйдет, дорогуша!.. Не на такого напал. А еще приятель… Петрухин понял, что последнее слово должно остаться за пим. При свидетелях…

– А ты тоже хорош!.. – сказал он, искоса взглянув на Пузина. – Держишь на заводе сомнительных людей. Таким, как этот Мезенцев, здесь не место.

– Что ты, я сигнализировал… – быстро, понизив голос, сказал Пузин. – Но что я могу?.. Директор и парторг не поддержали меня в этом вопросе. Оказывается, Локтев о Мезенцеве самого высокого мнения. Незаменимый работник…

– Чепуха, – сказал Петрухин. – Не мне тебя учить… Надо было отобрать у него броню. Пусть повоюет, искупит вину…

– Тебе легко рассуждать, – Пузин снова развел руками. – Мезенцев сам просился на фронт, два заявления подал… Задумаешься, правда? А что, если он… Нет, подальше от греха…

Мещеряк не верил своим ушам. Лузину и Петрухину казалось подозрительным самое естественное желание молодого человека быть в эти горькие дни там, где всего тяжелее. И хотя Мещеряк никогда не видел Мезенцева, он почувствовал к нему симпатию. Но тут же он постарался подавить в себе это чувство. Он знал, что заочно судить о людях нельзя.

Затянувшаяся беседа уже тяготила его. Мещеряку по терпелось поскорее уйти из этого уютного кабинета и разыскать инженера Мезенцева. Каков он? Общительный, угрюмый, словоохотливый, неразговорчивый, медлительный, суетливый?.. Но Петрухин и Лузин не торопились. Покончив с делами, они, удобно развалясь в креслах, принялись говорить о видах на охоту. Как? Мещеряк не охотник? Жаль… А то бы он, Пузин, показал ему такие места… Увлекшись, Пузин не заметил, как приоткрылась дверь и в кабинет нерешительно вошла секретарша. Пугливо ступая по ковровой дорожке, она подошла к столу, наклонилась, и Пузин, оборвав свой рассказ, спросил:

– Ну что там еще? Я, кажется, просил не беспокоить…

– Пришли из кузнечного… – секретарша не поднимала глаз. – Они просят машину…

– Нет у меня машин, – Пузин поджал губы. – Сколько раз повторять это? У меня не таксомоторный парк.

Секретарша повернулась к двери.

Когда она вышла, Пузин снова улыбнулся своей золотистой улыбочкой рубахи–парня и как ни в чем не бывало принялся расхваливать новый винчестер, который недавно приобрел.

– Слушай, – перебил его Петрухин. – А я, между прочим, тоже собирался попросить у тебя машину. Мне, понимаешь, в город…

– Пожа, пожа… – купаясь в золотистом сиянии собственной улыбочки, проворковал Пузин. – Какие могут быть разговоры! Сейчас вызову…

Он нажал кнопочку электрического звонка, прикрепленного к тумбе, и, не переставая улыбаться, протянул Мещеряку свою пухлую ручку. Рад был познакомиться… Потом он небрежно попрощался с Нечаевым и засеменил в своих роскошных бурках к двери.

– Прошу. В любое время… – сказал он, останавливаясь на пороге.

Милицейский майор отбыл восвояси, а Мещеряк с Нечаевым направились в девятый цех, в котором работали Мезенцевы.

Нечаев был удручен. Пощипывая свои усики, он сказал:

– Не нравится мне вся эта петрушка, товарищ капитан–лейтенант. Хочется все бросить к чертям. Пусть майор сам расхлебывает эту кашу.

– Отставить разговорчики, – усмехнулся Мещеряк. – Чем тебе не угодил майор? Решительный мужик…

– Даже слишком. Здесь, в тылу, ему легко воевать.

– Давай поговорим серьезно. – Мещеряк остановился. – Думаешь, мне не претит все это?.. Но мы не имеем права самоустраниться. Петрухину только этого и надо. Ему мы не нужны, согласен, по зато, быть может, мы нужны тем людям, которых Петрухину ничего не стоит обвинить. Ему ведь все равно на ком отыграться.

– Об этом я не подумал, – признался Нечаев.

– И потом… нам надо докопаться… Значит, договорились?

– Есть продолжать… – Нечаев повеселел. – Какие будут приказания?

– Покамест никаких. Пошли в цех, – сказал Мещеряк.

Над заводом висел грохот. Пахло металлом и нефтью. Это был железный город со своими улицами, тупичками и переулками.

Остановив какого–то парня в замасленном ватнике, Нечаев прокричал ему в ухо:

– Как пройти в девятый?.. Мы заплутали…

В ответ парень махнул рукой и немо, беззвучно пошевелил губами.

Девятый, или механосборочный, цех стоял на отшибе. Это было длинное кирпичное строение с пыльными мутными окнами. Его перекрытие покоилось на прочных металлических фермах.

Однако инженера Мезенцева в цехе не оказалось. Нечаеву сказали, что инженера вызвали к главному технологу на оперативку. Когда она кончится? А кто его знает…

Заместитель начальника цеха, выдвинутый на эту должность из мастеров, повел Мещеряка и Нечаева по пролету от станка к станку. Пояснения он давал сквозь зубы: ходят тут всякие, только работать мешают… Ему было уже за пятьдесят. Его воспаленные от бессонницы глаза глядели настороженно и недружелюбно. Однако о Мезенцеве он отозвался с похвалой. Кто его не знает?..

Из разговора с этим хмурым человеком, из бесед с рабочими цеха и секретарем парторганизации Мещеряк мало–помалу составил себе некоторое представление о молодом инженере. Мезенцев оказался одним из инициаторов применения автоматической электросварки под слоем флюса, которая значительно ускоряла выпуск танков. Но важно было даже не это. Куда важнее было отношение рабочих к Мезенцеву. Все они в один голос заявляли, что Мезенцев – простой и скромный парень, который днюет и ночует на заводе. Его уважали за душевность и прямоту. С ним считался и конструктор Локтев. То они до полуночи сидят над чертежами, то возятся возле опытного образца тяжелой локтевской машины, то стоят у станка…

– А его жена?

– Клавдия Алексеевна? А она вон там, в конторке…

Клавдия Мезенцева сидела за стеклянной перегородкой. Отложив логарифмическую линейку, она подняла на Мещеряка свои круглые удивленные глаза. У нее было миловидное личико. Но дышала она трудно и шумно. Она была беременна и стыдилась этого.

– Да вы сидите… – сказал ей Мещеряк.

Ясные с рыжинкой глаза Клавдии Мезенцевой смотрели на него прямо и открыто. Что интересует товарищей? Она стала рассказывать о цехе, о рабочих, о себе… Узнав, что Мещеряк и Нечаев «остановились» у Локтевых, она улыбнулась. Локтевы? Это их друзья. Чудесные люди. Как, Локтевы просят ее с мужем сегодня придти? Но они ведь только вчера у них были?.. Она не уверена, будет ли муж свободен вечером. Столько работы!..

– Николай Николаевич просил…

– Хорошо, я скажу Аркадию.

– Передайте ему, что Локтев очень просил, – сказал Мещеряк. – Это очень важно.

– Важно? В таком случае мы непременно придем. Часов в девять. Это не поздно?..

– Ну что вы, – Мещеряк улыбнулся. – Итак, до вечера…

– Скажите… У них ничего не случилось?.. В ее голосе было беспокойство.

– А что могло случиться? – Он насторожился. – Насколько мне известно…

– Вы меня так напугали… – Она вздохнула с облегчением. – До вечера.

Из цеха Мещеряк и Нечаев направились в заводскую столовую. Заведующая встретила их радушно. Как же, товарищ Пузин звонил… Она провела их в комнатку, в которой питался «командный состав» завода и накормила без всяких талонов обедом из трех блюд. Слово Лузина для нее было законом.

Глава восьмая

– Нет, никогда!.. – Белых произнес эти слова каким–то глухим и бесконечно далеким голосом. Но в то же время его голос был по–мужски полным и громким.

Его руки, сжимавшая рукоятку пистолета, медленно и вяло опустилась. Предельное напряжение сменилось опустошенностью. И первое чувство, которое Белых испытал в эту минуту, было, надо полагать, похоже на презрение, на скользкую гадливость… Белых презирал себя за минутную слабость. Как случилось, что он смалодушничал? Разве он так дорожит своей жизнью?.. Раньше ему казалось, что он обладает известным мужеством. А он, оказывается, обывательски труслив… Белых казнил себя, не отдавая себе отчета в том, что и на этот раз не проявил трусости. Одно дело быть мужественным на войне, и другое – проявить мужество в будничной жизни. Кажется, еще Байрон сказал, что людей, обладающих гражданским мужеством, куда меньше, чем тех, кого мы называем героями.

Белых не имел права уйти из жизни, поддавшись минутной слабости. Не имел уже хотя бы потому, что на такой поступок – сознательно или бессознательно, значения это но имело, – его толкал ненавистный ему лысоватый человечек с маленькими сытыми глазками.

Кто заинтересован в его смерти? Разве не ясно, что самый факт его самоубийства стал бы доказательством его вины?.. А он не хотел, не мог допустить, чтобы его честное имя смешали с грязью. И потом… Не в том ли состоит его долг, чтобы направить следствие на правильный путь? Он может испытывать неприязнь к майору Петрухину как к человеку, но обязан сделать все от него зависящее для того, чтобы вывести на чистую воду притаившегося где–то поблизости подлинного врага. Только тогда он, Белых, выполнит свой долг до конца.

От враждебно холодного блеска стали, лежавшей на столе, было больно глазам. Подполковник Белых поспешно выдвинул ящик стола и спрятал пистолет. Затем он запер ящик на ключ, поднялся и, с трудом просунув негнущиеся Руки в рукава шинели, нахлобучил на глаза шапку–ушанку.

На дворе похолодало. Еще час назад на землю тепло сыпался прозрачный светлый снежок, а сейчас было ветрено, промозгло и сыро. И хотя на небе не было туч (оно бледно белело над головой), свет солнца уже остыл и потускнел, став по–зимнему сухим и красным, и вокруг кирпичных и бревенчатых домиков поселка густо и зло зашумел ельник.

– Кузьма Васильевич, вы далеко?

Белых остановился.

– Ах, это вы!.. Здравствуйте, капитан.

Мещеряк подошел и протянул подполковнику руку. Белых, который не ожидал этого, пожал ее после некоторого колебания. Глаза его смотрели настороженно и недружелюбно.

Они зашагали рядом по дощатому тротуарчику, пружинившему под ногами. Подполковник посматривал на Мещеряка искоса. Он был уверен, что Мещеряк подкараулил его. В эту минуту он, должно быть, ожидал очередного допроса и поэтому замкнулся в себе. Но Мещеряк еще не знал о его разговоре с майором Петрухиным, и Мещеряку показалось, будто Белых просто устал.

– А я с завода, – сказал Мещеряк. – Побывал в цехах, в парткоме… Хотел поговорить с Мезенцевым, но не застал его.

Куда клонит этот капитан? Белых остановился. Он не сомневался, что Мещеряк заодно с майором Петрухиным.

– Кстати, Кузьма Васильевич, почему до сих пор не перешли на серийное производство? – спросил Мещеряк.

– Вы говорите о последней модели?

– Разумеется.

– Ее испытали только на полигоне. Надо устранить кое–какие конструктивные недостатки… – ответил военпред. – Над этим сейчас работают.

– Кто именно?

– Локтев. Вернее, все конструкторское бюро, человек двадцать. В том числе и несколько начальников цехов. Мезенцев, например. Он ведь начальник девятого…

– Еще один вопрос, Кузьма Васильевич. Скажите, изменения, которые будут внесены в проект, существенны?

– Этого я бы не сказал. Машина уже отработана. Надо ее отладить, и только.

– А в записной книжке Николая Николаевича не могло быть каких–нибудь записей… Ну, как бы вам сказать…

– Думаю, что не было.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Спросите у Николая Николаевича, он подтвердит.

У Мещеряка отлегло от сердца. Из гостей, которые были вчера у Локтевых, только Титова не имела понятия о том, какие записи делал конструктор. И она могла предположить, будто его книжка представляет особый интерес…

Круг сужался. Что бы там ни говорил майор Петрухин, но ни Мезенцевы, ни тем более подполковник Белых к этой истории отношения иметь не могли. Майор искал не там, где следовало…

– Вы даже не представляете, как важно то, что вы сказали. Спасибо вам, Кузьма Васильевич…

– Что вы… – голос подполковника дрогнул. – А я думал, что вы подозреваете меня. Майор… – Он закашлялся. Потом спросил хриплым изменившимся голосом: – У вас случайно закурить не найдется?

Мещеряк достал кисет, оторвал кусочек газеты. Когда он повернул колесико зажигалки, яркая капелька пламени повисла на ее фитиле.

Все так же порывами налетал ветер и зло шумели деревья. И пусто шелестели под ногами прошлогодние листья. И пугливо трещал обломник. Мещеряк и Белых тли через лесок.

– Вы домой?

– Домой, – подтвердил Белых. – Забрал вот свои сапоги из починки…

Подполковник был в ботинках. Локтем он прижимал какой–то сверток.

– Хромовые?

– Кирзовые. Такие же, как у вас… Свои хромовые я давно сносил. Да здесь они и не нужны.

– Стоптались?

– Пришлось набить подметки. Резиновые. И за то спасибо. Две недели их продержали в мастерской. У них там полтора сапожника…

Белых отвечал отрывисто. Вот и этот капитан интересуется его сапогами.

– Как же вы в ботинках–то?

– А так и ходил, – ответил Белых жестко. – Ваш Майор этим уже интересовался. Спрашивал, в чем я разгуливал у Локтевых под окнами. А я, надо вам знать, не разгуливал.

– Знаю, – сказал Мещеряк.

– Знаете? А задаете вопросы…

– Это моя обязанность, – Мещеряк улыбнулся. – И спрашивать, и знать… Кстати, под окнами Локтевых в мужских сапогах разгуливала женщина.

– И вы ее знаете?

– Нет еще. Но буду знать, – ответил Мещеряк. – Вы в этом домике живете?

– Снимаю комнату, – ответил Белых. – Видите окно? Это мое… Я могу идти? В таком случае разрешите откланяться…

Его голос все еще был сух и враждебен.

– Напрасно вы так… – Мещеряк покачал головой. – А я собирался пригласить вас на чашку чаю. К Локтевым… Они, правда, меня не уполномачивали, но я беру на себя смелость…

– Меня?..

– Вас, Кузьма Васильевич… И я очень прошу вас придти. Поймите меня правильно…

– Как вам будет угодно, – ответил Белых.

Они простились, и Мещеряк направился к Локтевым. На крыльце он веничком счистил с сапог налипшую грязь и позвонил. Открыл ему конструктор.

– Входите… Я один. Жена повезла сынишку к врачу. Гланды… Они скоро вернутся. Чай пить будете?..

– Не откажусь, – ответил Мещеряк.

Локтев достал из буфета чашки, принес из кухни эмалированный чайник, поставил на стол сахарницу, в которой лежали слипшиеся конфеты–подушечки с кислой начинкой. Видно было, что он любил хозяйничать по дому.

– Вам покрепче? – спросил Локтев. – А вот и мои…

Проследив за его взглядом, Мещеряк увидел через окно, как по дорожке, держа сына за руку, идет Анна Сергеевна.

Еще через минуту она уже вошла в комнату – быстрая, морозно пахнущая холодом, бодрой апрельской свежестью и, стремительно сорвав с головы шапочку, резко тряхнула головой, рассыпав по плечам серебристо–пепельные волосы. Не стесняясь Мещеряка, она подставила мужу для поцелуя щеку.

– Ну как? – спросил Локтев.

– Ничего страшного. Врач сказал, что еще не надо… – А повернулась к Мещеряку. – А мы вас ждали к обеду. Где ваш товарищ?..

И ярко, открыто посмотрела на него своими оттаявшими уже, чуть влажными глазами.

– Нечаев? Он в городе… – ответил Мещеряк. – Быть может, приедет попозже. Вам мало одного непрошеного гостя?

– Пустяки, – она снова тряхнула головой. – Вы нас нисколько не стесняете. Мы даже рады…

Ее голос был вежлив и спокоен. Но радостных ноток Мещеряк не уловил. Впрочем, ее можно было извинить… У каждого свои заботы. Самочувствие ребенка волновало ее куда больше вчерашнего происшествия, которое, наверно, уже не казалось ей таким страшным… Ведь сказано: с горем надо переспать… Теперь присутствие постороннего человека должно было ее тяготить. Мещеряк понимал это. Но обстоятельства вынуждали его злоупотреблять гостеприимством этих людей. Поэтому Мещеряк счел за лучшее притвориться, будто принял ее слова за чистую монету.

Но и Анна Сергеевна – Мещеряк увидел это по ее глазам – заметила его притворство. Эта женщина была умна и наблюдательна.

Теперь отит оба притворялись, будто ведут честную, открытую игру.

Улыбаясь, она попыталась изобразить радушную хозяйку. Быть может, Мещеряк любит вишневое варенье? У них сохранилась банка с довоенных времен… А медовые пряники? Анна Сергеевна то учтиво справлялась о самочувствии Мещеряка, то выказывала особый интерес к Нечаеву – такой молодой, а уже побывал на фронте!.. Но Мещеряк видел, что она интересуется ими обоими не больше, чем теми незнакомыми людьми, которых встречаешь в городе (в поселке все знали друг друга), в поликлинике или в очередях за привезенными из Узбекистана кислым урюком и хлопковым маслом.

Но все это не имело значения.

Не выпуская из рук хрупкой фарфоровой чашечки, Мещеряк старался не думать о пустяках, а сосредоточиться на главном. Но мысли человека не могут ограничиться только одним каким–нибудь вопросом, пусть даже главным. Всегда живешь и этим главным и чем–то еще. Мещеряк невольно смотрел на руки Локтева – тяжелые, отвыкшие от рейсфедеров и «балеринок», и на мягкие, прямые волосы Анны Сергеевны. У конструктора были руки хирурга – тяжелые, поросшие рыжеватым волосом, а у Анны Сергеевны руки были тонкие и узкие… Перстень она носила на указательном пальце левой руки. Но на него–то Мещеряку и не следовало сейчас смотреть.

По своей натуре Мещеряк был даже не скептиком, который во всем сомневается, а закоренелым пессимистом. И в этом, как это ни странно, было его неоспоримое преимущество… Никто так не радуется удаче, как пессимист, уверенный в том, что все идет плохо, что добра ждать неоткуда. И вдруг – удача!.. Даже еще не удача, а проблеск, надежда… Однако и этого уже достаточно, чтобы сердце возликовало и дало знать о себе веселыми толчками. Только не приведи господь, если кто–нибудь заметит ото! Как бы он эту надежду не спугнул…

Он старался сидеть прямо. Спору нет, он устал… К сожалению, он еще ничем не может обрадовать своих гостеприимных хозяев. Никаких новостей – ни хороших, ни плохих… Ведется расследование. Можно ли застеклить разбитое окно? О, разумеется… Не жить же им с разбитым окном…

От него не укрылось, что Анна Сергеевна почти его не слушает. Он, надо думать, казался ей самоуверенным болтуном. Ну что ж… А он, между прочим, и не помышляет о том, чтобы привлечь ее внимание к своей незначительной особе. Он знает свое место: такая праздничная красота не для него…

– Вы слышали сводку? – Он повернулся к Локтеву.

– Ничего нового, – ответил конструктор. – Тяжелые оборонительные бои…

– А как вы себя чувствуете?

– Лучше… Собираюсь выйти на работу. Налеты в горле, правда, еще не прошли, но…

– Нет, завтра я тебя еще не выпущу, – сказала Анна Сергеевна. – Опять свалишься. Видишь, товарищ капитан со мной согласен…

Мещеряк решил ее поддержать. Сказал:

– Кстати, Анна Сергеевна, сегодня к вам придут…

Первыми пришли Мезенцевы. Аркадий Мезенцев сутулился, дышал на свои озябшие руки. Он был удивлен и даже встревожен. Что стряслось? У него срочная работа, предпусковой период, а жена потребовала, чтобы он побрился и надел галстук… Если бы не к Локтевым, он бы ни за что но пошел. У них что, годовщина свадьбы?

Николай Николаевич посмотрел на Мещеряка и закашлялся. Какая годовщина? Но Мезенцеву он был искренне рад. Что там на заводе? По телефону разве узнаешь… И он, усадив инженера рядом с собой, принялся его расспрашивать, не обращая внимания ни на жену, ни на Мещеряка.

Минут через двадцать снова раздался звонок и в комнату колобком вкатилась маленькая пухленькая женщина, игравшая быстрыми глазками. Это была Титова, которую Мещеряк еще не видел. Она то и дело всплескивала ручками, радостно вскрикивала. Простушка или притворщица? Узнав, что Мещеряк фронтовик, она уже ни на минуту не отходила от него. Там очень страшно, правда?.. Неужели фашисты так сильны? Она была обеспокоена тем, что вот уже больше месяца не получала писем от мужа. Он интендант второго ранга. Где он сейчас? Если бы она знала!.. Кажется, где–то на юге. В последний раз он писал, что их часть стоит в какой–то станице, а ей разъяснили, что на севере станиц не бывает. Верно?..

Мещеряк подтвердил. Воркование Титовой забавляло его.

Но тут явился подполковник Белых, и Анна Сергеевна пригласила всех к столу. На Мещеряка она не смотрела – была на него сердита за то, что он навязал ей гостей. Сынишку она уже успела уложить в постельку.

Гости задвигали стульями. Сам Мещеряк от чая отказался – они с Николаем Николаевичем выдули целый чайник. Словом, пусть на него не обращают внимания… Мещеряк уселся на диван и развернул газету. Разговор, который шел за столом, его интересовал мало.

Вот так же эти люди сидели за столом и вчера… Только до этого, когда стемнело, девушка–почтальон принесла газеты и письмо, а гости явились уже потом… Письмо получила Анна Сергеевна. От сестры. Девушка–почтальон в дом не входила – боялась наследить. А кроме нее до прихода гостей к Локтевым никто не являлся.

Итак, вчера эти люди вот так же сидели за столом. Но горела керосиновая лампа. Стеклянная, Мещеряк ее видел… Отложив газету, он посмотрел на свои анкерные часы. Скоро отключат свет, и тогда… А вот и лампа. Анна Сергеевна не стала дожидаться, чтобы погас свет, и внесла ее в столовую.

Поднявшись с дивана, Мещеряк подошел к окну и отодвинул тюлевую занавеску. Там, за окном, ранняя зауральская весна порывисто дышала на голые сучья деревьев, на землю.

А за столом пили чай с твердыми, напоминавшими круглые камни–голыши медовыми пряниками. Таких камешков было полным–полно в Аркадии и на Ланжероне… Но эти выдавались в распределителях вместо сахара: два килограмма пряников за килограмм рафинада.

Электричество уже погасло, и домашний свет керосиновой лампы выжелтил на потолке неподвижный круг. Но потому, что лампа стояла посреди стола, на всех стенах комнаты шевелились тени людей, которые пили чай и негромко разговаривали.

Как и вчера, теней было шесть.