Текст книги "Цветы Эльби (Рассказы, сказки, легенды)"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

НАРУТНИК

Птицу воздухе, держат крылья,

Человека на земле – правда,

Не посечь ее саблей вострой,

Не убить царевым указом.

Из народной песни

егодня мы ночуем в Кучум-поле. Знаете ли, где оно? Кто бывал на юге Чувашии, знает: много всяких историй ходит о нем среди местных жителей. Вот одна из них.

…Давным-давно сибирский царь по имени Кучум, возвращаясь на родину после долгих походов на Русь, остановился здесь на отдых. Но чуваши не жаловали грабителей-чужеземцев. И однажды ночью юхминский тархан внезапно напал на войска Кучума. Жестокая была схватка. Бросив раненых и всю свою добычу, Кучум бежал. С тех пор зовется поле кучумовым.

В мокрой от вечерней росы траве, фыркая, пасутся кони. Не стоится им на месте, нет-нет и подойдут поближе к костру. Поглядят то на огонь, то на нас и, мотнув головой, словно извинившись, отходят в сторонку.

Сегодня в ночном лишь мы с Ендимером. Подпаски наши днем работали на ферме, сейчас, наверно, третий сон уже видят.

А мы здесь сидим, играем в молчанку.

Сам не пойму, что со мной творится… Тоскую. Думаю о той, что осталась в Чебоксарах. Больше двух месяцев не виделись, все уже сердцу не мило.

Ночь темна, небо в звездах. И дед молчит как назло, будто язык проглотил. Чувствует, что мне не до него, и тоже замкнулся.

Удивительная вещь – разлука. Когда живешь вдали от любимого человека, вспоминается каждая мелочь – слово, улыбка, жест. Иногда такое найдет – дышать трудно. И лезут в голову всякие мысли.

А ждет ли?

– Затосковал, значит? – Голос Ендимера донесся словно бы издалека.

Повернувшись на бок, ощущая теплоту примятой травы, я подбросил в костер хвороста. Пламя осветило дедову щеку, темную, как старый глиняный горшок.

– Да, плохо, – сказал я вслух, – каждый день письма пишу. На душе мутно. Говорят же – письма для глаз, свидание для сердца.

– Хороша она, верно, а?

Я пожимаю плечами: шутит или впрямь любопытствует. Молча вытаскиваю из кармана фотокарточку. Дед смотрит долго, я начинаю терять терпение. Может, не понравилась?

– Как Серси, хороша, – говорит он чуть погодя, и в груди моей закипает обида: «Серси! Воробей! Что же он лучшего сравнения не нашел?»

– А что тут на обороте, стихи, что ли?

– Ну, стихи.

– И-и, ты, значит, еще и поэт?

– Нет, не поэт. Просто написал для нее.

– Да-а-а, – протянул дед, – чего не сделает любовь.

И так уж получилось, я взял у него карточку и прочел вслух:

 
Передо мной твое лицо,
Ты смотришь ясным взглядом.
Так отчего же я грущу,
Ведь ты со мною рядом.
 

Прочел и замер, чувствуя, как горят щеки.

Дед задумчиво произнес:

– И у Мигула было похожее стихотворение.

– У какого Мигула?

– Нарутника.

Я не понял, переспросил.

– У того самого, – ответил дед, – что когда-то приезжал к чувашам и подружился с нашей Серси.

Вот оно что. Серси – имя девушки. Как же я раньше не догадался. Не мог дед обидеть мою невесту воробьиным прозвищем.

– О каких временах ты говоришь, мучи?

– О давних, сынок. Я тогда, как и ты, молод был. Силу в руках чувствовал… Бывало, вернусь с поля, спина гудит, а ничего – бегу в хоровод.

Однажды вот так же затемно вышли мы в село на гулянку. Девчата хоровод повели. Иные в стороне под шыбыр петь стали. А силачи, как всегда, борьбу на траве затеяли. Ну и я с ними… И только, помнится, перебросил Сантубая через голову, как со стороны реки вышел к нам парень. Высокий такой, ладный, лицо белое, с бородкой.

– Чапла, чапла, – сказал, и эдак твердо «че» выговаривает.

Мы тут же смекнули: «чужой!» Некоторые парни давно точили зубы на соседей, кое-кто стал уже рукава засучивать. А парень даже не взглянул на них, подошел ко мне, подал руку. «Коля», – назвал себя.

Русским оказался.

Так мы с ним познакомились. Молодец был хоть куда! Студент, образованный. В Питере у чувашских купцов наш язык изучил.

С полгода прожил в наших краях, все наезжал из города. Называли мы его Мигулой, а то и просто – нарутником. Собирал он молодежь, с речами выступал против царя. Сначала страшновато нам было, потом привыкли. Ругал он помещиков, заводчиков, купцов, а нам рассказывал про жизнь и где правда, и как ее искать.

Мол, все люди одинаковы и права у всех должны быть равные. Почему же один – богат, у другого хлеба в обрез? Один хозяин, другой раб. И не найдешь управы на обидчика, потому что богачи друг за дружку держатся, ворон ворону глаз не выклюет. Но придет время, поднимется народ, свергнет царя. Для этого надо нам объединиться. Один в поле не воин.

Нравились нам его слова. Да и сам пришелся по душе: уважал чувашей.

– Вы, – говорил Мигула, – народ работящий, умный. Беда в том, что неграмотные. Письменность вам нужна, ученые люди. Ведь вот – каждому в отдельности правды не объяснишь. Напишешь – все прочтут. А вы читать не умеете. Была ли у вас письменность когда-нибудь? Иногда мне кажется, была. Видел вышивки ваши, сурбаны, платки. И каждый рисунок будто соткан из букв неведомого алфавита.

– Да, – дед помолчал, собираясь с мыслями…

И жила в нашей деревне девушка по имени Серси. Красавица. Парни так и сохли по ней. Серси – хорошее имя. Если б ты знал древние обычаи, понял бы.

Я благодарно взглянул на деда, а он, перехватив мой взгляд, усмехнулся.

– Так вот, почему ее так звали? Потому что в семье до нее были две девочки и обе умерли, а когда родилась третья, родители назвали ее Серси, чтобы Эсрел, бор смерти, не смог ее найти. Спутает ее с воробьем и запрет воробья в темное царство, а девочка останется жива.

И вот Серси выросла и стала красавицей.

Я был счастливей других: жили мы с ней по соседству и каждый день виделись. Бывало, выйдет за калитку, взглянет синими очами, улыбнется, и я уж целый день как на крыльях летаю.

Помню, дарил ей цветы, а весною в праздник первого цветка надевал ей на шею венок из подснежников. А это означало, что каждый, кто посмеет ее обидеть, будет иметь дело со мной. Я все ждал… Ждал, когда она, улыбнувшись, подарит мне вышитый платочек. С этого момента назовут меня женихом, а ее невестой.

Но вот по деревне прошел слух, будто Серси встречается с Мигулой.

Я вначале не поверил, только внутри что-то оборвалось. Нет, думаю, не может того быть. Мало ли пустомелей в деревне. Болтают невесть что. Да и Серси была со мной ласкова, с хоровода вместе ходили. Правда, в иные вечера не выходила Серси к подругам, может, дома сидела, на работе-то за день умаешься.

А сердце щемит, щемит… Мысли путаются.

Мигула-то мне другом был. Придет в деревню и сразу ко мне. Стихи читал. Русские стихи. О чем – невдомек мне, а слушать нравилось. Будто ручей журчит, а то вдруг как громом ударит. Я их запоминал и повторял слово в слово, хотя и не понимал смысла. Память у меня была, не то что нынче – мешок дырявый…

Ну вот… Разве мог я на него подумать. Да и неловко как-то, уж очень серьезный человек. Только о свободе и разговаривал, о том, как буря очистит мир, смоют вешние воды грязь с земли. Правда, однажды смущенно так улыбнулся и сказал:

– Вот, написал стихотворение, не совсем привычное, друзьям, может, и не понравится. Они ждут о борьбе, а я соловьем залился. И тут же перевел.

 
Я мыслями всегда с тобой, заря моя,
Я вижу тебя во сне, разговариваю с тобой,
А мне хочется быть рядом, всегда рядом,
Чтобы видеть тебя, слышать твой голос…
 

Вот ведь как. Я даже подумал, не о Серси ли оно. Нет, глупости… Зачем студенту писать о любви к простой чувашской девушке? Не мог понять, что любовь преград не ведает, перед ней, как перед богом, все одинаковы.

Как бы там ни было, затосковал я шибко. Жду, явится мой друг названный, все у него расспрошу. Не смолчу.

Осенние работы к тому времени кончились. Девчата стали собираться на посиделки. В один из таких вечеров в окно к нам постучали. Вышел во двор, гляжу – он, Мигула. И какой-то весь на себя не похожий. Лицо бледное, губы сжаты.

– Ендимер, – прошептал, а сам оглядывается, – дело есть. Рискованное. Нужно пять-шесть смелых парней-егетов. Если можно, договорись сегодня же. Пусть готовят кинжалы, коней. Дорога дальняя. Послезавтра, как Большая Медведица взойдет над селом, соберетесь у околицы.

– Да в чем дело, толком скажи!

– Пока не могу, верь на слово, ради блага людей рисковать будем. Потом все объясню.

– Ладно, – говорю, – верю.

Пожал он мне руку, тряхнул и исчез.

«Что он задумал такое? А вдруг недоброе. Не находил я себе покоя. Идти или не идти? Нет, думаю, человек за правду стоит, худого не затеет». И пошел искать дружков.

Охотники, само собой, нашлись. Смельчаки у нас не переводились. Да и Мигулу знали.

На другой день и кони готовы, и кинжалы наточены. Но тут случилась беда. Беду, как говорится, не ждут, сама приходит. К вечеру в село прибыли урядник со старшиной. Собрали народ, объяснили – ищем, мол, русского бунтаря. Не видели такого?

– Нет, – говорим, – не видели.

– А по нашим сведениям, он у вас в деревне! – поднял голос урядник. – Он бандит, супротивник царя-батюшки.

А мы на своем стоим, не знаем такого, и все тут.

– Добром не выдадите, – закричал урядник, – сами найдем, тогда на себя пеняйте! Поставим на околице черный столб.

Черные столбы ставили в деревнях, когда усмиряли бунт. Столбы проезжих отпугивали. В такой деревне не остановятся на ночлег ни обоз, ни путник. И торговать нельзя, не выгодно – налог повышен.

Не пужливого мы десятка, но все ж столб нам ни к чему, вот мы и обхитрили старшину. Посулил он нам награду за поимку бунтовщика, мы и согласились для виду.

Мигулы в деревне не было, и никто не знал, где он. Ищи ветра в поле. Да если бы и был, не принято у нас друзей выдавать.

В ту же ночь исчезла и Серси. Думали, в лесу заплутала, искали по глухим тропам, не нашли. Пропала наша красавица. А мне не верилось, что Серси погибла, чуяло сердце – жива. Тогда и пришло мне в голову: а не пошла ли Серси в город, предупредить Мигулу об опасности?

Хоть и царапала сердце ревность, а не забыл я о слове, данном нарутнику. Ночью мы семеро на конях выехали за околицу. Ждали, ждали, да все зря – не пришел Мигула. Так на зорьке и разошлись по домам.

Мигула не объявлялся, Серси тоже не было. Видно, вместе они где-то схоронились. И удивительное дело, понемногу перестал я горевать, привык, что ли, что так оно и должно быть. Об одном думал: поскорее бы нашлись они живы-здоровы. Пусть любят друг друга, только бы были живы.

Но проходил день за днем, а от них ни весточки. Бывало, сижу, думаю, изведусь вконец. Порой так и толкало меня оседлать коня и айда на поиски. Может, им подмога нужна, рука дружеская. Что-то делать надо, не сидеть же сиднем.

Прошла еще неделя, другая…

А вскоре дошел слух, которому и поверил-то я не сразу. На солдат, что вели каторжников в Сибирь, напали студенты, выручить хотели товарищей, которые на царя покушались. Да не вышло у них, подоспели стражники, стрельбу подняли. Погибло в бою человек десять, среди них будто был один русский студент и чувашская девушка.

Старик стал разжигать трубку. Горящая ветка дрожала в его руке.

– Вот так, – сказал Ендимер, – и кончилась моя любовь. Знала ли Серси о моем чувстве, догадывалась ли, не знаю и никогда не узнаю. Да и к чему, может, оно и лучше. – Ендимер долго глядел в костер, потом встрепенулся: – Мигулу я не винил. Он ее не обидел, не украл – сама ушла.

Морщинистое лицо деда было печальным.

МЫСКАРА

Две руки – работай дóсыта.

Две ноги – ходи без оглядки.

А язык у тебя одинешенек,

Пусть же речь твоя будет краткой.

Из народной песни

аконец-то дед пошел на поправку – банька помогла.

Попарившись вволю, сидел он у печки, розовый, помолодевший, и рассказывал мне о проделках Патяна.

Я не сразу понял, кто он, этот Патян, но дед в ответ лишь беззвучно засмеялся.

– Как это – кто? Землепашец, известное дело. Чуваш землю любит, а земля человека мудрым делает. Вот и был таким Патян – умница, выдумщик, никому спуску не давал и остер на язык – попадало от него и богачу, и попу, и обманщику. Неужто не слышал?

– Откуда он, из какой деревни?

– Из какой, из какой… – Казалось, дед с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. – Из нашей! А может, из какой другой. Давно его нет на свете. А спроси любого, и тебе ответят: Патян? Наш он, земляк…

Ендимер явно наслаждался моим неведением.

– Удивительная вещь – популярность, людская любовь…

– То-то и оно, – сказал дед, – и приходит она к тем, кто ее не ищет. Патян не искал, вот она к нему и пришла. И навсегда осталась. Побасенки про Патяна называются «мыскара». Хочешь, кое-чего расскажу?

Коза в церкви

Как-то коза Патяна забрела в церковь…

Увидал ее поп, и ну орать, пинать ногами бедное животное. А коза кричит – за околицей слышно.

– Тварь, – бушевал поп, – святое место изгадила! Вот я тебя, шайтанское отродье!

Дед на мгновенье умолк, взглянул на меня:

– А знаешь ли ты, между прочим, почему козу кличут шайтанским отродьем? Не знаешь? А вот почему… Когда-то на земле вовсе не было коз. Молоко людям давали только коровы. «Спасибо великому Торе, – говорили люди, – за то, что дал нам корову-кормилицу». Услыхал их Шайтан, дай, думает, тоже сотворю свою корову, пусть люди и меня благодарят. Стал он творить: рога, ноги, туловище – все как у божьей коровы. И молоко есть. Только вот ростом мала, не хватило у Шайтана материала. Да и нравом пошла в своего творца, лезет повсюду, того и гляди беды наделает. Вот люди и назвали козу шайтанским отродьем.

Так вот, – продолжал дед, – Патян издалека узнал свою козу по голосу – и бегом в церковь.

Встал перед попом и говорит смиренно:

– Батюшка, зачем гневаешься? Разве ты забыл Евангелие. Там ведь сказано…

– Что? – прервал его поп. – Что там сказано?

– А то: коза, попавшая в храм божий, да будет священной.

– Ну да? – не поверил поп и побежал смотреть Евангелие, а Патян козу за веревку – и был таков.

Масло в колодце

Из губернского города приехал к старосте чиновник.

Угостил староста чиновника на славу, и захотелось тому после жирной еды воды попить.

У старосты во дворе колодца не было, и он повел чиновника к Патяну, У того колодец глубокий, и вода в нем чистая, родниковая.

Подняли ведро, напился чиновник вволю и заглянул в колодец: что там плавает, будто снежная лепешка?

– Что это, что это? – полюбопытствовал гость.

Это было масло, Патян бросил его туда, чтобы оно в жару не испортилось.

– Масло, барин, – сказал староста, – обыкновенное масло.

– Съедобное?

– Само собой.

– Как же оно туда попало?

Тут Патян, стоявший рядом, не выдержал, объяснил:

– А у нас, чувашей, масло в колодце рождается из воды.

– Ах, какая благодать, – поразился чиновник, – счастливые вы люди, чуваши.

Сколько зачтется грехов

Однажды Патян прибежал к попу.

– Батюшка, батюшка, – сказал Патян, запыхавшись, – скажи, пожалуйста, сколько грехов на совести, если убить одну божью коровку.

– За божью – три!

– А как их замаливать?

– Заказать три молебна да поставить семь свечей, – сказал поп, предвкушая заработок: ведь за свечи церковь деньги берет, и немалые. Да и молебнов давно никто не заказывал, а тут на тебе – целых три.

– Ай-ай-ай, – опечалился Патян, – этак ты, батюшка, разоришься.

– Как это разорюсь? – не понял поп.

– Да ведь твой-то сынок убил божью коровку, и не одну, а сразу две. На лугу. Я сам видел.

Пришлось попу даром отслуживать шесть молебнов и выставить четырнадцать свечей.

С тех пор он с Патяном здороваться перестал.

Патян и Пурмис[28]28
  Бурмистр.


[Закрыть]

Сельского пуяна – богача, который был родственником Патяну, выбрали старостой. Однажды приехал к нему пурмис, и они вместе зашли в сторожку. Там, как обычно, сидели мужики и о чем-то судачили. Был среди них и Патян.

Староста, видно, рассказал пурмису о своем бедном родственнике. Вот пурмис и заговорил с Патяном. Видно, обласкать его захотел, одарить денежкой. Даже в карман было полез, а сам спрашивает:

– Значит, это ты Патян, родственник старосты?

– Нет, пурмис, да сохранится до старости твоя борода, – ответил Патян, – не я родственник старосты, а староста мой родственник.

Пурмис глазами захлопал и руку – вон из кармана.

Так и не получил Патян подарка.

Петух помог

Нанялся Патян плотничать к богачу, а богач тот был скрягой, кормил Патяна всего два раза в день, да и то не досыта. Утром и вовсе ничего не давал.

Однажды поутру, когда на плетне запел петух, Патян и сказал хозяину:

– Сдурел он, что ли, твой петух? Слыхал, что он говорит? Пора, мол, завтракать. И чего так старается, я ведь не голоден. Да и работать легче на пустой желудок… Кыш отсюда! – закричал Патян на петуха.

Неловко стало хозяину, позвал он Патяна завтракать.

После молитвы

Батюшка, кончая проповедь, сказал прихожанам:

– Рабы божьи, мир сей – юдоль горькая. Да приидет благодать на том свете. Жить вы будете в раю, под тенистыми кущами, реки там молочные, берега кисельные…

Патян перебил попа:

– Если так, – сказал он серьезно, – отчего же ты, батюшка, в рай не торопишься?

Патян помогает девушке

К одной девушке сваталось множество женихов, вконец ее замучили сваты. Не знала она, как от них отделаться. Был у девушки возлюбленный, только он в то время отсутствовал, уехал в город на заработки. Девушка дала слово ждать его и ждала. Родители, видя, что их дочь всем отказывает, осерчали:

– Этак ты старой девой останешься! – корил ее отец. – Слишком уж ты разборчива. Пройдет год-другой, спохватишься, да поздно будет! Нет уж, хватит ломаться. Кто первым сегодня придет, за того и просватаем.

Первым явился сын соседа-богача. Старик сдержал слово, велел выдать за него строптивую дочь. Уже и рядиться стали, а невеста – в слезы. Потом собралась тайком и побежала к Патяну.

– Патян-теде, Патян-теде, – запричитала бедняжка едва ступив за порог. И поведала ему о своей беде.

– Не горюй, что-нибудь придумаем, – успокоил ее Патян, – больше к тебе ни один сват не явится.

Сказал так и что-то зашептал ей на ухо. Невеста слушала, кивала, глаза ее просыхать стали, а под конец и вовсе заулыбалась, поблагодарила Патяна и со всех ног кинулась домой.

Дома в чулане нашла старое платье, затолкала в рукава сухой конопли и внесла в горницу. Как раз у них печь топилась, сватам угощенье готовили. Бросила девушка платье в печь, конопля от жара лопаться стала на всю избу треск стоит. А девушка – одним глазком на сватов – знай приговаривает:

– A-а, вот вам проклятым и смерть пришла! Много вы моей кровушки попили. Горите в огне, горите!

Переглянулись между собой сваты и говорят:

– И-и, да ведь невеста-то глупа. И неряха к тому же. Надо же так запаршиветь!

Сказали так и пошли вон из избы, даже с хозяевами не попрощались.

С того дня и пошла о девушке слава: неряха, дескать, да еще с придурью. А ей того и надобно: отделалась от сватов.

Скоро и жених вернулся из города, славная была свадьба. Само собой пригласили на гулянье и Патяна. Поблагодарили его молодые за выручку, а невеста поднесла вышитую рубашку.

– Носи на здоровье, добрый человек.

– Э, – сказал Патян, – добрым не проживешь, иной раз и хитрить приходится.

Мышь в сметане

Пошел Патян в гости к снохе. Не очень-то его сноха жаловала, и на сей раз угощать не стала, даже за стол не посадила.

– Нет, – говорит, – милок, ничего, пусто в чулане… Молочком бы тебя попотчевать, так корова недавно отелилась, все телок забирает. Вот раньше, бывало, молока, хоть залейся. Сметану снимали. Хороша была сметана, нынче и вкус-то позабыли.

А у самой в сенях полный горшок сметаны: Патян, когда еще входил, подметил.

Сноха вышла во двор дать корма корове, а Патян поймал мышь, обмазал ее сметаной и вынес на крылечко.

– Эй, – крикнул он снохе, – погляди, что это с мышкой приключилось? В сенях поймал.

– И-и, проклятущая, – завизжала женщина, – всю сметану перепортила! Полон горшок был! – Вгорячах и забыла, как прибеднялась перед Патяном. – Что же теперь делать? Вылить придется.

– Зачем добру пропадать, – сказал Патян, – давай, я доем. Мышка – она тоже тварь божья, я не побрезгую.

Так Патян досыта наелся сметаны.

А снохе – урок! Не зря говорится: не обманывай – сам обманешься.

Патян молится богу

В церкви шел молебен. А поп в том приходе был жуликоватый, корыстный. Читает молитву, а сам говорит дьякону по-русски:

– Эй, дьякон, дьякон, погляди в окошко, не нам ли несут яички в лукошке?

Чуваши русского языка не знали, и невдомек им, о чем поп говорит, а на слух складно получается. Вот они и думают: «Хорошо читает молитву батюшка».

А Патян, который в тот день был в церкви, все понял. «Глупые люди», – подумал он.

Тут колокола ударили. Стали прихожане расходиться, а Патян все стоит перед образом божьей матери, молитву шепчет, а потом взял да и сказал, громко так:

– Услышь меня, матерь божья: у попа нашего глаза завидущие, руки загребущие!

«Хороший человек, верующий», – подумал поп, который не понимал по-чувашски.

– Эй, боже, – продолжал между тем Патян, – если ты справедлив, если ты существуешь, пошли сию минуту болезнь на попа, покарай хапугу.

Но батюшка ходил по церкви как ни в чем не бывало, махал кадилом. Удивился Патян: как же так? Где же божье могущество? Махнул рукой, сплюнул и больше в церкви не появлялся.

Как Патян дом продавал

Поехал как-то Патян в Симбирскую сторону на ярмарку и заночевал в одной деревне. В той деревне жил скупой и жестокий богач. Он давал людям взаймы, а потом драл с них три шкуры, так что крестьянам нечем было даже налог уплатить.

Обо всем этом узнал Патян на постоялом дворе. И решил проучить богача.

– Вот что, – сказал он беднякам, – я вам помогу, только найдите мне одежду получше.

На другой день снесли ему кто что мог: один – совсем еще новую шапку, другой – сукман, третий – обувку. Еще привели Патяну коня – гладкого, откормленного. Где уж его раздобыли, одному богу известно.

Принарядился Патян, молодец молодцом, сел на коня и тронулся в путь.

Подъехал он к дому богача, спешился у колодца будто бы воды попить, а тут и сам хозяин на крылечко вышел.

Патян и говорит ему:

– Слушай, добрый человек, ты, никак, всех тут знаешь. Есть у меня дело – дом продаю. Сам в Питер перебираюсь, жаль дом оставлять, совсем еще новый, в лапу рубленный, с пристроечками. Может, кто купит на снос? Отдаю почти даром, по случаю.

У богача и глаза разгорелись.

– Давай, – говорит, – я куплю. Чего добру пропадать, деньги хоть и небольшие, а все тебе пригодятся.

И тут же вынес задаток, испугался, как бы не упустить покупку.

Взял Патян деньги, и поехали они в соседнее село. Патян это село давеча проезжал, видел на околице усадьбу богатую.

Прибыли они в то село, к той усадьбе, Патян и говорит:

– Вот, погляди, каков дом задаром берешь.

Богач ему и остальные деньги в руку сунул.

– Ну, спасибо, – сказал Патян.

Пришпорил коня и помчался, только пыль отнесло к обочине. А богач повелел своим людям разобрать избу. Бросились они к дому, залезли на крышу и давай ее растаскивать. Уже осталось немного – два-три венца, а хозяин тем временем у соседа гостил. Выбежал – и в крик.

Хозяин кричит, а богач еще громче.

Пока разобрались, что к чему, Патяна и след простыл.

Доскакал он до постоялого двора, где оставил свою телегу, отдал беднякам деньги, одежду и поехал дальше своей дорогой.

Не хвались тем, что слышал

Один куштан все хвастал, будто он обо всем на свете слышал и все знает.

– Нет ничего такого, о чем бы я не слыхал!

– Значит, ты должен был слышать о диком звере по прозвищу Пингайк, – поймал его на слове Патян.

– Ну, как же, – ответил хвастунишка, – знаю, рассказывали мне об этом звере.

– А вот и не знаешь, – сказал Патян.

– Нет, знаю, – рассердился куштан.

– Давай спорить, – предложил Патян, – на самую жирную овцу. Если выиграешь, в твоем стаде голова прибавится.

– Давай! – согласился куштан.

Ударили они по рукам. Патян и спрашивает:

– А скажи, друг, на кого похож этот зверь: на зайца или на козленка?

– Н-на зайца, – сказал куштан и, увидев, что Патян улыбается, тут же спохватился, – нет, на козленка!

– Эх, ты, – сказал Патян, – никогда не хвались тем, что слышал, пока сам не увидишь. Такого зверя и нет вовсе, я его выдумал.

И забрал у куштана овцу.

Смеющаяся лошадь

Однажды поехал Патян на базар. А там посреди площади у телеги старого богатея народ толпится.

Оказалось, кто-то из парней присватался в шутку к дочери богача, а та его, как говорится, отбрила. Слово за слово, парень возьми и скажи, дескать, не иначе, как она с каким-то изъяном, раз до сих пор в девках сидит. Богач на рожон полез, и ну хвалить свое чадо: мол, дочь его красавица, оттого и разборчива. Не каждый ей по душе придется.

Дочь слушала, губки дула. А конь богача то ли застоялся, то ли чужую лошадку увидел, – как заржет на весь базар.

– Отец, отец! – закричала дочь. – Смотри, наш конь смеется!

Тут уж и люди вокруг засмеялись, начали расходиться. Все им ясно стало. Богач покраснел, точно рак вареный. А Патян покачал головой и сказал:

– Эх, айван-бедняжка. Разве дело в красоте? Мир красит солнце, а человека – разум.

Не жадничай

Однажды Патян с соседом отправились на двух санях в лес за дровами.

Взяли они в дорогу по шыртану[29]29
  Вид колбасы, национальное кушанье.


[Закрыть]. Сосед был жаден, захотелось ему Патянов шыртан съесть, а свой сохранить. Думал он думал, как это сделать, вдруг видит – лежит на обочине кряж, толстый такой, ну прямо матица от водяной мельницы.

– Давай поспорим, – вызвался сосед, – кто этот кряж на сани взвалит, тому и шыртан.

Сам он был высок, плечист, а Патян – невысокий, худощавый, с таким спорить можно.

Первым взялся за работу сосед. Тужился, кряхтел, а кряж ни с места. Вконец умаялся, сел на снег и говорит:

– Теперь ты попробуй!

Патян, не долго думая, расчистил снег возле кряжа, поставил в ложбину сани, да и толкнул кряж легонько, тот на сани и лег.

– Как же я-то не додумался, – горевал сосед, – эхма…

– Не был бы жадным – додумался бы, – ответил Патян. – А теперь отдавай-ка шыртан…

Маленькая разница

Поехал Патян в село Нюргечи, что в долине Кубни, покупать кирпич. Обошел мастеров-хозяев, поглядел, пощупал кирпичи – не понравились. Тут подходит к нему мужик из соседнего села Янкасы и говорит:

– Какой здесь кирпич? Один сырец. Ты к нам заезжай, у нас настоящий купишь.

– Э, – махнул рукой Патян, – знаю я вашу поделку, одним только и отличается…

– Чем же это? – нахмурился мужик.

– Если ненароком уронишь, – сказал Патян, – здешний кирпич пополам, а ваш – на три части.

Обжора

Сестра Патяна любила поесть. Садясь за стол, так и норовила отхватить кусок побольше.

Однажды мать испекла им йывы – пышные пампушки из пресного теста в виде птичьего гнездышка с ямкой посередине. Чтобы йыва скорей дошла, ее накрыли коноплей. Конопля придает блюду особый вкус.

Вот вышла сестра на крыльцо скоротать время до обеда, а Патян тем временем задумал подшутить над ней. Взял сырой картошки, обрезал ее наподобие гнездышек, да и положил вместе с йывой, прикрыв коноплей. Йывы получилось много – целая гора.

Сели обедать, сестра – хвать самую крупную йыву. Откусила разок – захрустело на зубах, откусила еще раз – опять хруст, и во рту горько.

Смотрит, глаза выпучила – а в руке у нее картофелина. Заплакала сестра от обиды:

– Издеваться надо мной решили, да? Нарочно мне картошку подсунули.

– А ты не жадничай, – урезонил ее Патян.

– Не твое дело, – пуще прежнего заревела сестра.

– Ну, тогда не обижайся, – сказал Патян, – знаешь ведь поговорку: у жадного во рту и салма становится камнем. Вот и сейчас то же случилось. Была йыва – стала картошка. Очень просто.

С тех пор сестра перестала жадничать.

Он не ест меда

Зашли Патян с соседом на лесную пасеку. Пасечник гостей приветил, вынес им миску меда.

– Угощайтесь, чем богаты…

У Патяна и у его соседа своих ульев не было, и они обрадовались лакомству.

Вначале, как водится, поговорили о том о сем, пора и за мед приниматься. Патян стал есть, а сосед поскромничал. Такая у него привычка была, любил, чтобы его попросили.

Так было и на этот раз.

Попросил его пасечник раз-другой, еще бы словцо и уговорил, да тут вмешался Патян:

– Не надо его упрашивать. Он у нас такой, сладкого в рот не берет.

После этого какая еда? Теперь бы и поесть медку, да поздно.

Так и вышел из-за стола сосед не солоно хлебавши.

Как Патян дрова колол

В другой раз поехал Патян в лес по дрова, а на обратном пути заночевал в чужой избе – метель помешала. Тут еще один путник забрел на огонек.

Зашли они в избу, а там холодней, чем на дворе. Хозяйка жалуется:

– Истопила бы печку, да некому дров наколоть. Может, вы поможете, люди добрые.

Патян с мужиком вышли во двор. Мужик, хоть и здоров с виду, а лентяем оказался. Пошарил под крылечком, топора не нашел. Пришлось Патяну топор искать, он тут с краешку и лежал.

«Ладно, – думает Патян, – вот я тебя научу уму-разуму».

Кое-как расколол чурбак, запыхался и говорит:

– Есть у тебя хозяйство, или ты так, бродяга?

– Как же! – ответил мужик. – Дом у меня. Осенью поставил.

– Ты, значит, плотник?

– Конечно, плотник! Первостатейный плотник.

– Ну-у, – протянул Патян, – тогда для тебя топор, что игрушка. Ну-ка, покажи свое уменье.

Принялся мужик показывать да все чурбаки незаметно разрубил. Пот со лба утер и говорит:

– Видишь, а ты не верил.

– Теперь верю, – отозвался Патян.

Как Патян колдуна отвадил

Как-то забрел в деревню путник и стал пугать сельчан.

– Я колдун, – говорил он, отведав хлеба-соли. – Все волшебства знаю. Ступайте по деревне, накажите, пускай несут, кто что сможет. Иначе рассерчаю, обернусь волком, всех овец ваших загублю.

В это время шел по улице мужичок с перебитым носом.

Показал на него Патян колдуну и говорит:

– Пошел бы я твой наказ передать, да ведь люди у нас какие. Они колдунам носы разбивают. Видишь вон того мужичка, он ведь тоже был колдуном, а вот – без носа остался.

Услышав это, испугался «колдун» и убежал из села.

Патян постится

Поучал поп Патяна:

– Если в Пасху пропостишься неделю – за год бог тебе грехи простит.

Не думал Патян, что так легко можно отделаться от грехов. Очень ему понравилась поповская наука, стал он поститься. Все куличи едят, а он, кроме черствой корочки, с утра до вечера ничего в рот не брал, водицей ту корочку запьет, и ладно.

Три дня постился, на четвертый не вытерпел, залез в подпол и съел горшок сметаны.

Узнал об этом батюшка, разгневался:

– Прорва бездонная, нечестивец, что ты наделал?

– Ничего плохого, – ответил Патян. – Поел сметаны. За полгода мне пост зачелся, а за остальную половину как-нибудь по весне отпощусь. Весной все равно есть нечего.

Дай еще!

Когда еще Патян был маленьким, взяли его в церковь к причастию.

Поп помолился, отпустил взрослым грехи, а потом стал причащать вином. По глоточку каждый отхлебывал из серебряной чашки.

Дошла очередь до Патяна.

– Пей, только немного, – сказал поп, – ты маленький, тебе и капли хватит.

Отпил Патян, понравилось ему, схватил руками чашку да как закричит:

– Дай еще! Еще хочу!

Так все и выпил.

Поп хотя и был сердит, однако усмехнулся, сказал: