Текст книги "Цветы Эльби (Рассказы, сказки, легенды)"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

НА ЗАКАТЕ

Добрый конь бежит – земля дрожит,

Видно скоро конец дороге.

Ой, бегут года, как в реке вода,

Оттого и душа в тревоге.

Из народной песни

гляжу, прищурясь, на слепящий закат; солнце, выбросив два крыла, огненной птицей плывет над дальним лесом, вот-вот сядет на вершины сосен.

С запада подул ветер, стало свежо.

– К дождю, – промолвил дед Ендимер, глядя в небо.

Я поднял голову. Над нами ни облачка, чистая глубокая синева. Даже не верилось, что небо заволокут дождевые тучи. Но я знаю, дед не ошибается, недаром его называют в селе живым барометром.

Бывает, Чебоксары предсказывают по радио «ясно», а сельчане, отправляясь в поле, берут с собой плащи.

И глядишь – хлынул дождь.

Вот и сейчас дед пророчит ненастье. А как узнал – мне невдомек. Спросил об этом, стараясь особенно не выдавать своего любопытства. Он лишь пожал плечом:

– Каленое солнце. Чуваши еще говорят – «дождевое». Видишь, как печет на закате.

– Это все?

– Все, да не все… Потяни воздуху.

Я сделал глубокий вдох.

– Ну, и что?

– Как «ну и что»? – удивился дед. – Пары. Водяные пары.

– Ничего не чувствую. Воздух как воздух.

Мы сидим на старом бревне перед дедовым домом, ждем с лугов стадо. Частенько сходятся сюда соседи – поговорить, посудачить о новостях, благо у деда на закате свободная минута: как стемнеет – уходит в ночное.

«Ка-а-ак! Ка-ак!» – послышалось над головами.

– А, – сказал Ендимер, – моя правда. Птицы тоже непогоду чуют. Гляди, вон ласточки заметались…

Некоторое время мы наблюдали за птицами, чертившими небо.

– Разные бывают птицы, – заговорил Ендимер. – Наши деды считали, что одни приносят счастье, другие – беду. Скажем, была такая птица – куйкырыш, та приносила богатство. Может, слыхал?

Я покачал головой.

– Мало интереса у вас к старине, – добавил он с укоризной. – Слушай, расскажу тебе об этой птице.

Мне показалось, в глазах старика мелькнула лукавая искорка.

…В соседнем селении жил когда-то богатый мужик. Звали его Ямбар. Ямбар из рода Багая. Ох, и богатый был. Одиннадцать мельниц у него вертелось в окрестностях. Из них три – водяные. В Симбирск-городе лавки держал – торговал яичками да пухом. Помню я его, хорошо помню. Бывало, тройка у дома стоит наготове, кони – огонь, все вороные. Тарантас с рессорами. Свистнет ямщик – понесутся быстрее ветра, только пыль к небу.

Говорили о Ямбаре разное. Но больше всего о его богатстве, откуда оно взялось. Дескать, дед его Багай поймал птицу куйкырыш – и пошло от нее все благоденствие.

Птичка-невеличка, с воробья, может, чуть больше. Хвостик у нее красный, по бокам – белые полоски. Откуда она взялась? Сказывали, будто петух, проживший семь лет, сносит три яйца. Из одного вылупляется змея, из другого – собака, а из третьего – сама куйкырыш. Вот она и дает богатство, лишь сумей словить.

– И что же – всяк разбогатеть может?

– Да, вроде бы так. – Дед замялся. – Точно не скажу, иной раз сомненье берет. Вот послушай, жил в нашей деревне мужик Тэвенеш. Бедняк из бедняков. Весь их род был таким: хлеб водой запивали. Тэвенеш этот на гражданской погиб. Кавалеристом был. Помню, сам рассказывал мне любопытную историю.

Пошел однажды в лес, забрел в самую глушь. Грибные места искал… Заплутал, да и вышел на большую поляну. Смотрит, сидит на кусточке птица. Хвост красный, а по бокам белые полоски – куйкырыш! Обрадовался Тэвенеш, стал подкрадываться. Птичка сидит, хвостик красноперый чистит.

Подобрался к ней Тэвенеш, протянул руку, птица, то ли почуяла недоброе, а может, ей надоело сидеть на одном месте, вспорхнула и плавно понеслась над поляной. Тэвенеш, не будь дураком, прыг следом да схватил ее за кончик хвоста. Птица пискнула, и только он хотел ее ладонью накрыть – оступился и упал в яму, головой о сучок ударился, весь лоб расшиб. Худо ему было, свет в глазах померк. А когда опамятовался – птицы и след простыл, лишь на травке перышко красное.

– Вот и смекай теперь, всем ли она приносит счастье. Таким, как Тэвенеш, и птица не дается. А вот почему у иволги желтое оперенье, знаешь? Это наши старики тоже по-своему объясняют.

Почему у иволги желтый наряд?

Ендимер задумчиво поглядел вдаль. Оранжевый круг солнца тонул в зеленых волнах леса, небо по горизонту было золотисто-синим, а легкие облачка казались совсем прозрачными.

– Когда-то иволга была некрасивой, перышки неказистые, серенькие, под цвет земли. И звали ее пикайк. Но была она добрая, доверчивая, с отзывчивым сердечком.

Так пикайк жила, по утрам с подружками щебетала, на солнышко глядела. Однажды стало ей жаль солнышка. Нет у него подружек, одно-одинешенько день-деньской бредет по небу. Верно, скучно бедняжке.

Так подумала, вспорхнула с ветки и полетела. Долго летела, через семь небес. Вот уже и солнце близко.

– Здравствуй, Солнце красное. Верно, тошно тебе в небе одному. Хочешь, я спою тебе песенку?

– Спой, добрая птица, – ответило Солнце. – И как это ты догадалась повеселить меня? Никто еще не жалел Солнца. Я-то всех грею, а меня – никто.

И пропела пикайк Солнцу лучшие свои песни.

На прощанье сказало Солнце маленькой птичке:

– За доброту твою, за веселые песни подарю я тебе новый наряд. Пусть он напоминает тебе о нашей встрече.

Радостная вернулась пикайк домой, в родную рощу. Перья ее сверкали, как лучи солнца. А люди, увидев ее в новом наряде, стали звать «саркайк», что значит птица со светло-огненным опереньем.

И сейчас дружит иволга с Солнцем. Старается быть поближе к нему. Потому и вьет свои гнезда на самых верхушках деревьев. А по утрам дает знать о себе дружку: дескать, все у меня хорошо, все в порядке, порхает над деревом, поет-заливается.

Говорят, деревенское наше солнышко лучшее лекарство от всех болезней. Иволга тоже хворому человеку помощница. Недаром от желтухи у нас лечатся водой, настоенной на ее перьях. Многим помогает.

– Я и сам видел, как лечились чуваши этой настойкой.

– То-то и оно, – ответил дед, – в каждой сказке своя правда.

– А нет ли у тебя еще байки о какой-нибудь птице.

– Как же нет, – усмехнулся дед. – Вот, скажем, о голубе. Она так и называется:

Откуда взялся голубь?

Дед опять вынул трубку, да так и не закурил: уж больно хорошо дышалось под вечер. А тут еще ветерок с полей подул: принес с собой запах чебреца, терпкий аромат разнотравья.

– Ну, так вот, – сказал Ендимер, – хорошего человека иной раз зовут голубем. И не зря. Всякое слово свой смысл имеет. Голубь по-чувашски – кавакарчан, похоже на «кавакарчин» – то бишь голубой человек. В этом вся суть!

Голубь – по преданиям – сын солнца и неба. А северное сияние приходится ему бабушкой. Ты приметь, как переливаются у него на шее перышки, какие цвета, краски! Про голубя всегда говорили, что он весь в бабушку. Верно, и характером пошел в нее, ведь у бабки воспитывался.

Жил он у нее, пока не вошел в зрелые лета, и тогда бабка решила послать его к людям на землю – дарить им добро и правду. Провожая, сказала внуку:

– Дед твой Хель был злым. Ничего хорошего люди от него не видели. Просили дождя, он сыпал град. А когда они нуждались в тепле, он заметал поля снегом. Его назвали Богом холода и зимы, тогда-то я и поссорилась с ним. Пусть люди, узнав тебя, забудут все плохое. Неси им добро и правду.

– А в чем она, правда? – спросил внучек.

– Правда – в любви.

– А добро?

– Делай все, чтобы люди радовались. Это и будет добро.

Сошел внук на землю и стал жить среди людей. Радовал их добрым советом и помощью. За это они назвали его – кавакарчин.

Однажды он повстречал девушку, и они полюбили друг друга. Но нашлись злые языки, стали дразнить кавакарчина, судить-рядить, чистую душу мутить.

– Как же ты, небесный человек, можешь ласкать земную женщину. Не пара она тебе!

И чего только не наплели ему о девушке.

Обиделся кавакарчин, обернулся птицей и полетел. Не хотела девушка отпускать любимого, побежала за ним, заплакала. Но ничего не помогло, да и кавакарчин уже не мог стать человеком. Он только опустился на минуту, запрыгал вокруг девушки, заворковал с горя: «Кулюк, кулюк», что означало – «милая, милая». С тем и улетел.

Да так навсегда и остался голубем.

Слово «кавакарчин» с тех пор изменилось, люди стали называть голубя – кавакарчан.

Видел северное сияние? В давние времена люди говорили: это бабушка смотрит на землю, ищет своего внука.

…Я хотел попросить деда рассказать еще что-нибудь, но с околицы, мыча, потянулось стадо. Дед заторопился к воротам, чтобы встретить свою корову да позвать соседку, чтобы подоила. А там, глядишь, – и в ночное пора.

ТРОПА АХУНА

Не вернулся я в деревню,

Не вернулся бы я в родную,

Да зовет меня березонька,

Машет ветками под окном.

Еще манит меня небо синее,

Небо синее с ясным солнышком

Над моей родимою кровлей.

Не вернулся бы я в деревню,

Не вернулся бы я в родную,

Не могу забыть отца с матерью,

Не могу забыть…

Из народной песни

орит костер…

В его слабых отблесках мелькают тени пасущихся лошадей. Они то появляются, то исчезают. Все вокруг – и тени, и лес, безмолвно чернеющий вдали, и сонный крик неизвестной птицы – кажется каким-то призрачным, нереальным.

Я подбрасываю в огонь валежник. Жадное пламя лижет хворост, с треском сыплются искры.

Дед Ендимер не спеша рассказывает нам о бунтаре по имени Ахун. Мы с подпаском Васькой лежим, стараясь не пропустить ни слова. Рот у Васьки открыт, курносое лицо розово от огня и густых веснушек. А чуть поодаль от нас Петюшка, резчик-умелец, ни минуты не сидит без дела. Вот и сейчас, слушая деда, ловко орудует ножом, мастерит кнутовище.

…Вот, стало быть, сослали его в Сибирь, за то, что побил он самого улбута[27]27
  Землевладелец, помещик.


[Закрыть]. Улбут помог соседним богачам выкрасть девушку, которая была невестой Ахуна. А без любви человеку какая жизнь?

Улбут знай прохаживается по деревне, животом вперед, усмехается. Сибирь, говорит, угомонит разбойника. Она, матушка, велика. Тайга, тайга на тыщи верст, болота, зверье дикое. Попробуй сбежать! От зверья ушел, в болоте не увяз, пуля стрелка настигнет.

Но, видно, свобода сильнее цепей. Что там цепи! Ими разве что медведя удержишь, неразумного зверя. Человек иное дело. Умом силен. И уж если зовет его родная земля, тут уж ничем не удержишь. Свобода! Не страшны ей ни леса, ни болота.

Ровно через год объявился Ахун здесь. Как он вырвался, как бежал с каторги, одному ему известно. Ходили слухи, будто на лбу у него клеймо выжжено, на руках следы от колодок. И еще поговаривали, что поклялся он матерью отомстить всем, кто заставил его испить чашу горя.

И правда, как только появился он, стало твориться что-то неслыханное. В собственных хоромах, прямо в постели, нашли убитым богача Пратура, рядом лежала записка: «Не продавайте наших девушек улбутам, проходимцам. Дайте им волю, пусть любят желанных, заводят семьи, рожают детей. Всех насильников ждет такая участь».

На другой день сгорело дотла имение улбута.

Однажды ночью подстрелили начальника ибресинской тюрьмы.

Народ догадывался, чьих рук это дело. Значит, правда, что Ахун не погиб, жив он, вернулся и мстит врагам, тем, что украли его любимую, и тем, что мучили его в тюрьме.

Спохватились и власти. Вызвали из Буинска стражников. Три дня рыскали по следам Ахуна. Обошли несколько деревень, обшарили долину Сархурн и наконец добрались до ближайшего леса. Войти-то они в лес вошли, да обратно не вышли. Нашли их тела на тропе, что зовется сейчас тропой Ахуна.

Прибыли новые стражники. Эти сразу же стали хвалиться, мол, не уйдет от нас разбойник, поймаем и повесим вниз головой, дабы другим неповадно было. Начались розыски, да только попусту, а вскоре и эти стражники исчезли, точно так же, как те, первые.

Тюре-шара, как называли в старину богачей, стали пугливы, как мыши, обходили тропу Ахуна за три версты.

Но снова вызван был большой отряд казаков.

И грачи храбрятся, когда над ними не парит сокол. Казаки были уверены, что схватят Ахуна. Гарцевали на своих конях выкормленных, гуляли по деревням, бражничали. Словом, веселились не к добру. Люди, глядя на них, так и говорили: «Ох, не миновать гулякам руки Ахуна».

И впрямь, недолго они землю топтали. Все та же тропа стала их последним прибежищем, а кони казацкие объявились в бедных дворах деревни Сугуты. Кто их привел, никто не видел.

Люди знали своего благодетеля, да помалкивали. И то сказать – безлошадным житье несладкое. Иной на себе плуг тащит. А тут конь-огонь, как не порадоваться.

Сказано, добрая весть на аргамаке скачет. Во всей волости только и говорили об Ахуне. Богачи даже коней казачьих не отняли. Боялись Ахуна: вдруг до него дойдет…

А бедняки, те молились за его здоровье.

Теперь, когда Ахун был поблизости, никто их не трогал, не смел обижать.

Однажды бедный крестьянин Шамалак не вернул долга богачу-односельчанину. Срок подоспел – а денег нет.

– Погоди до осени, – просил Шамалак богача, – соберу урожай, с лихвой отдам.

Не внял его слезам богатей. Заявился со старостой и увел со двора последнюю корову. Да еще овцу прихватил за проценты.

– Вот теперь, – усмехнулся, – мы с тобой квиты.

У бедного Шамалака детишки мал мала меньше. Как им жить без молока. И хлеба нет, и картошка на исходе.

Загоревал Шамалак, ушел в лес, задумал покончить с собой. Уже и петлю приготовил, на сук забросил. Да в тот же час услыхал:

– Эй, добрый человек, скажи, какая нужда тебя гложет?

Огляделся Шамалак – вокруг ни души.

«Видно, – подумал, – мне все это почудилось. Слыхал от людей, будто перед самым концом такое бывает – голоса слышатся».

Опять взялся за веревку. И снова голос:

– Эй, добрый человек, не торопись с жизнью прощаться. Скажи, в чем беда твоя… Может, я помогу?

Посмотрел Шамалак по сторонам и опять никого не увидел. Но на всякий случай спросил:

– Кто ты, дух ай человек? Если человек – покажись.

– Нет уж, ты сперва ответь на мой вопрос.

Рассказал тогда Шамалак о своем горе и услышал такие слова:

– Не тужи, я тебя выручу.

Еще раз спросил Шамалак, кто с ним разговаривает – дух или человек. Голос ему ответил:

– Я живой человек, а показаться не могу, неровен час, испугаю. Лицо мое изувечили в тюрьме да на каторге. А вот помочь я тебе помогу, мое слово верное. Ступай и скажи людям: если кто их обидит, пусть придут сюда, к большому дубу, и трижды крикнут: «Ахун», а затем поведают о своем горе.

Вернулся Шамалак домой. А наутро увидел во дворе корову и овцу. Сначала подумал – сбежала скотина от богатея. Но вспомнил про лесной разговор. А тут и сам богатей заявился, руки у него дрожат, лицо точно холстина белая.

– Шамалак, – сказал он, – это я привел тебе корову и овцу. А долг свой вернешь осенью. Когда сможешь, тогда и вернешь.

Узнали об этом люди.

С той поры все, кто терпел без причины от богатеев, выходили на тропу Ахуна и трижды звали его. Потом называли имя обидчика и рассказывали про свою беду. На другой день кто-то проучал обидчика.

Власти вконец потеряли покой. Слали губернатору одну жалобу за другой. И вот снова прибыли солдаты. Их было много, все вооружены до зубов. Группами ходили по домам, искали следы Ахуна. Пустили даже слух, мол, никакого Ахуна нет, просто в округе орудует шайка беглых каторжников. Но люди им не верили.

Искали-искали солдаты, ничего не нашли. А в лес не заглядывали.

Тогда начальник отряда вместе с солдатами ворвался в дом Ахуна, выволок на улицу его мать и избил плетьми. В тот же вечер Шамалак поспешил к знакомой тропе известить об этом Ахуна.

Трижды позвал его и рассказал о случившемся.

Ахун не заставил себя долго ждать. Точно раненый зверь кинулся к родному дому. Сердце его рвалось от ненависти. Об опасности он не думал: недруги надругались над старой матерью. Он не мог оставить ее в беде.

Солдаты ждали Ахуна – поставили у ворот силки.

Дело было под вечер, не заметил Ахун силков. Запутался. Тут его и поймали.

Заковали Ахуна в цепи.

На другой день солдаты согнали сельчан на площадь перед церковью. Привели Ахуна.

– Покайся, – сказал ему офицер, – сколько жизней погубил. Покайся и сохранишь себе жизнь. Сам за тебя слово замолвлю. Не повесят тебя, отправят обратно в Сибирь. Жить будешь.

Покачал головой Ахун, засмеялся. А лицо у него страшное, на лбу клеймо.

– На что мне такая жизнь? Чем сто лет жить в клетке, лучше год на воле. А нет воли, и жизни не надо.

Костер угасал. Дед молча сосал трубку. Вася поднял голову и чуть слышно сказал:

– О таких вот и складывают сказки.

– Сказки, – сердито буркнул дед. – Правда это все, чистая правда.

– Да мы верим, мучи, – торопливо заверил Петюшка, желая смягчить старика, – дальше-то что, где у этой правды конец?

– Будет и конец, – ответил Ендимер, искоса взглянув на пристыженного Ваську, – только не такой, верно, как ты думаешь.

…Сказал Ахун про вольную жизнь, поглядел в небо. А там в синеве сокол парит. Медленно так, расправив крылья. И крикнул Ахун:

– Люди! Был я свободен, как птица, и у меня было два крыла. Одно крыло – любовь к вам, таким же беднякам, как и я, а другое – ненависть к палачам. Был и я когда-то молод и зелен, как эта трава. Дурного никому не делал, в добро верил. Ан нет его, добра, нет правды, потому что все им позволено, кровопийцам, казнить нас и миловать. Кто дал им такое право?

Тут офицер как закричит: «Молчать!» Толпа загудела, но сразу же утихла, стараясь уловить каждое слово Ахуна.

А он продолжал:

– Не сдался я им, и вы не сдавайтесь, кровь за кровь!

Офицер замахнулся шашкой и приказал Ахуну просить у народа прощения, иначе разбойника все проклянут.

– Цветок засохнет, если пчелы его невзлюбят, – совсем уже тихо произнес Ахун, – то же и со мной будет, если люди от меня откажутся. А ведь я за них жизнь отдаю.

Словно плеткой стеганули по сердцу слова Ахуна. Закричали деревенские парни: «Спасем Ахуна», «Смерть палачам!»

Бросились сквозь толпу, но старики удержали отчаянных. Зря, мол, только головы сложите, не нам тягаться с солдатами, у них ружья – близко не подпустят. А наш Ахун еще вернется, непременно вернется, не такой он человек, чтобы в неволе сидеть.

Едва угомонили парней.

А тем временем солдаты окружили Ахуна, готовясь в дорогу. Ахун трижды поклонился людям и сказал:

– Эй, ял-йыш, не поминайте лихом. Еще встретимся.

– Ишь ты, храбрец, – посмеялся офицер, – значит, смерть лучше тюрьмы? Вот тебе кинжал. Коль не дорога жизнь, покончи с собой, и нам меньше возни. А? – И снова засмеялся.

Засмеялись и солдаты.

Взял Ахун кинжал в свои закованные цепями руки.

– Хорош, – сказал, – булатная сталь.

– Так что ж, боишься?.. – спросил офицер. И не закончил. Сверкнула сталь, и кинжал вонзился в сердце карателя.

Ахнул народ. Растерялись солдаты. Но быстро опомнились. Словно бешеные псы набросились на Ахуна. Еще крепче скрутили беднягу, привязали к телеге да и поспешили вон из деревни.

С тех пор никто больше не видел Ахуна.

Одни говорят, будто казнили его в губернском городе, другие – что сослали в Сибирь, а то еще слух прошел, будто в пятом году видели его в самой Москве на баррикадах…

ПЕВЕЦ

Коли доброе зерно посеяно,

Добрым колосом обернется.

Коли доброе дело содеяно,

Доброй памятью отзовется.

Из народной песни

вот послушай историю. Не знаю, что в ней правда, что придумка, ведь с тех пор лет сто прошло, а может, больше. От деда своего слышал. Бывал он за Чебоксарами.

Приехал в одну деревню русский, по виду барин: жилет на нем с цепочкой, шляпа, очки. А лицом прост, глаза добрые.

Остановил свой тарантас на площади возле крайнего дома. Огляделся по сторонам, видно, все ему здесь в диковинку. Ребятишки поодаль в лапту играли, как завидели барина, попритихли, рты разинули. Кто-то крикнул:

– Вырас килче! Русский пожаловал!

Стоят, глядят – что-то он делать станет! Которые посмелей, подошли поближе, однако расстояние держат – боязно.

Русский ласково усмехнулся, поманил ребятишек пальцем.

– Кил! Идите сюда.

Ребята помялись, сделали шажок, другой. А русский все улыбается.

– Что ж вы, – говорит, – первый раз человека видите? Может, вас очки мои пугают? Так я их снять не могу, – повертел очками и снова надел. – Я, братцы, без очков, как без рук. Не вижу, глазами слаб. Без очков даже не различу, кто вы: мальчики или девочки.

Ребята рассмеялись – страх прошел. Один из них, черноголовый, подошел близко. Русский с ним поздоровался за руку. Потом вынул из кармана пулу.

– На, – сказал, – ешь, храбрец.

Мальчишка на радостях – пряник в рот.

А русский между тем достал из тарантаса кулек с пряниками – и ну угощать. Никого не обделил.

Тут и взрослые подошли. Видят, человек хороший, позвали в гости – так обычай велит.

Сидит русский в избе, на столе хлеб-соль, молоко из кружки пьет, по-чувашски разговаривает, о житье-бытье расспрашивает. А потом и о себе сказал, какая нужда привела его к чувашам. Оказывается, он ученый, песни собирает, вот желал бы узнать, есть ли в деревне певцы.

– Давеча, – говорит, – ехал лесом, ох и знатно кто-то пел неподалеку. Видно, на грибы набрел, да и запел на радостях. Не ваш ли сельчанин?

– Никак, это Хведи, – отозвался кто-то из хозяев.

Тут же послали ребятишек – найти песенника.

Явился Хведи, поклонился гостю и встал в сторонке. Мужик как мужик, землепашец, от других не отличишь.

Русский попросил его спеть.

– Спой, Хведи, спой, не робей, и мы послушаем, – подхватили крестьяне.

Хведи бровью повел, приглядываясь к гостю. Чудной, дескать, русский. Таких еще не бывало. Исправник ли заедет в село или судья, – от них кроме крику ничего не услышишь. А этот жизнью интересуется, песни ему нужны.

Гость, видно, понял, о чем Хведи думает, сказал негромко:

– Хочу, – говорит, – в русском журнале ваши песни напечатать. А то, мол, некоторые думают, что нет у чувашей стоящих песен. А я не верю… Не тебя ли я в лесу сегодня слышал?

Хведи кивнул головой и запел:

 
Кукует кукушка на елочке,
Во ржи поет перепелочка,
Соловей засвистел в черемухе,
Отчего бы и нам не запеть.
 

Даже не верилось – этакий мужичок невидный, а голосище! Прямо волшебство какое-то…

 
Эх, свистит соловей в черемухе,
Не пора ли и нам запеть.
 

Голос то звенел с веселым озорством, то стихал опечалено, и слышался в нем ручеек лесной, звонкий и ветра тревожный шум.

Русский торопливо записывал в тетрадь, люди только диву давались, как быстро бежит по бумаге гусиное перышко.

 
Ой, не станет молочком ряженка,
Не станет девчонкой вдовушка.
Я спросил ее: «Улыбнись разок,
Позови весну, дорогой дружок».
Отвечала так: «Что весну дразнить».
Видно, век уж мне в женихах ходить.
 

Долго пел Хведи. Потом умолк, взглянул на русского, глаза прищурил: «Ну как, дескать, понравилось?»

– Еще, Хведи, – попросил русский, – спой еще.

И Хведи затянул новую песню.

 
Куда ж ты в дождь, ласточка,
Да в темную ночь,
Капли с крыльев падают,
Уж лететь невмочь.
Куда ж ты в ночь, девица,
На свою беду.
Наземь слезы катятся,
Я следом иду…
 

Кончил, перевел дыхание, да вдруг как зачастит на два голоса:

 
– Пойдем-ка, невестушка, семилистник рвать!
– Семилистник стар, не пойду, дружок!
– Ой, пойдем-ка, невестушка, за борщовником!
– Ой, борщовник, дружок, не вырос.
– Пойдем-ка, невестушка, за ягодками!
– Не пойду, дружок, не поспели еще.
 

Пел Хведи одну песню за другой. Песен у нас, что сосен в бору. Гость едва успевал записывать.

 
Тэвик, тэвик, пигалица,
Где же твое гнездышко?
– В конопляном полюшке.
Нипочем ему ветер злой,
Защитит его березка белая.
– Защитила бы, да листочков нет…
Еще верба растет недалечко;
Только верба та тож печалится,
От плохих корней поусохла вся.
 

Русского звали Ознобишиным. Так открыл он народного певца. О Хведи вскоре большая слава пошла. И остался он в истории под именем Хведи Чувашского.