Текст книги "Цветы Эльби (Рассказы, сказки, легенды)"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Михаил Юхма
ЦВЕТЫ ЭЛЬБИ
Рассказы, сказки, легенды

ПРЕДИСЛОВИЕ

Трудно переоценить значение устного творчества для народа, который был лишен письменности. Фольклор в художественных образах рисовал людям их историю, был хранителем сложившихся в веках обычаев, традиций. Не случайно чувашский просветитель Иван Яковлев, названный В. И. Лениным человеком богатырского духа, начал создавать чувашскую литературу с обработки старинных сказок.

Нередко люди рассказывали друг другу легенды и сказки в благодарность за доброе дело. Это ли не свидетельство того, как дорожили они устным творчеством, в котором жила народная мудрость.

Одним из первых собирателей чувашского фольклора был Никифор Охотников, человек, имя которого неразрывно связано с Симбирском, с семьей Ульяновых. Он был талантливым математиком, стремился получить высшее образование. Ленин, гимназист, занимался с ним, готовил в университет Чувашскому парню хотелось хоть чем-нибудь отплатить за добро. В перерывах между занятиями он рассказывал Ильичу старинные предания, пел песни.

Герои сказок и легенд, как правило, – богатыри из народа, обладающие огромной физической силой, душевной красотой, обаянием. Они сражаются с чудовищами, побеждают жестоких властителей, помогают беднякам.

Писатель Михаил Юхма – один из лучших знатоков чувашской мифологии, фольклора. Он родился в юго-восточной Чувашии, особенно богатой легендами, преданиями, старинными песнями. У него много друзей среди старожилов-шурсухалов. Фольклор оказал благотворное влияние на творчество писателя Его книга «Цветы Эльби» – художественная летопись, созданная народом и получившая благодаря писателю второе рождение.

Рассказы о старине ведутся от лица старого табунщика Ендимера-мучи на фоне сегодняшней действительности. Это придает им особую прелесть, подчеркивает вечную молодость легенд, удивительно романтичных и настолько современно звучащих, особенно когда речь идет о человеческих взаимоотношениях, о борьбе добра и зла, что читать их без волнения невозможно.

Перед нами открывается мир больших чувств, крупных характеров, героических поступков и яркой символики, мир, уходящий своими корнями в историю, в глубь живого, земного, человеческого.

Наиболее интересны в этом отношении «Цветы Эльби», «Окаменевшие тинюки», «Тень проклятого тархана», «Солнечная вышивка», «Хургайк-сюле», «Холм Шевлеби», «Атл» и другие. «Легенда об Эльбану-бике и Акташе» – трагическая повесть о любви и коварстве. Чувашские Ромео и Джульетта – Ямансар и Алтынсес, чья любовь оказалась сильнее племенных и религиозных предрассудков, – предстают перед нами в драматическом сказании о пахчасе Ямансаре. Судьба предателя, над которым тяготеет проклятие народа, с большой художественной силой передана в «Тени проклятого тархана».

Мать, жертвующая своим ребенком ради спасения Родины («Голос Чавдара»), изобретатель-богоборец, деревенский самоучка, олицетворяющий мятущуюся в поиске душу человеческую («Крылатый Яндуш»), бунтарь, с риском для жизни проповедующий справедливость и дружбу с русскими соседями («Тропа Ахуна»), – целая галерея образов проходит перед читателем в ярких одеждах древности, которые отнюдь не отдаляют от нас близкие по духу характеры.

Сюжетная острота, естественное переплетение героики и привычных житейских ситуаций, высокая романтика и лиричность – вот что определяет стиль и язык рассказов, изобилующих народной мудростью.

Я рад, что книга переведена на русский язык и с нею познакомятся миллионы читателей нашей многонациональной социалистической Родины.

Г. Волков, профессор,

доктор педагогических наук

ЗЕМЛЯ МОИХ ПРЕДКОВ

Каждому дорога земля, где он родился, вырос. И я люблю землю своих предков – Чувашию, звонкие ручьи, что вливаются в Волгу, ее луга, изрезанные оврагами. Люблю холмы, на которых растут одинокие дубы, – в народе их называют юман-атте – дуб-батюшка и пахучие липы, сьака-савни – липа любимая.

Все это вечно, как сама жизнь. Многое повидали они, и будь у них язык – столько бы могли рассказать.

Но деревья молчат. И трава безгласна. О чем она шепчется на ветру – кто знает? Земля умеет хранить свои тайны. Зато раскрывает их неумирающий язык народа. Из поколения в поколение как величайшую драгоценность люди проносят легенды, сказания, песни. В них сама история, сама жизнь и судьба народная. Отсюда такое бережное отношение к устному творчеству.

Бабушка моя была известной сказительницей. Помню ее дивную песню о двух холмах вблизи нашего селения. Там, оказывается, похоронены храбрый воин Изамбай и его жена. Она была русской и вместе с мужем боролась за счастье чувашей. Вот с каких давних времен идет она, наша дружба.

Мальчишкой босоногим бегал я на эти холмы, да не ведал, по какой земле ступаю, пока бабушка не спела мне свою песню. И тогда весь мир раскрылся предо мною, как волшебная шкатулка, хранящая земные тайны.

Так родилась любовь к истории отчего края. С годами она крепла. Я стал записывать народные легенды, песни, предания о великих баторах-освободителях, о воинах-патриотах, о певцах, чьи песни несли народу мечту о свободе, о героях, не склонивших головы перед угнетателями.

Еще в школьные годы с котомкою за плечами ходил я из селения в селение, собирая сказки. Это стало привычкой, а затем и профессией.

Студентом я побывал на юго-востоке Чувашии. В беседах со стариками-шурсухалами рождались замыслы будущих произведений. Мне хотелось, чтобы ни один эпизод из истории моего народа не был потерян.

Чувашские крестьяне были хорошими хлеборобами. Их жизнь издавна связана с землей. Любопытно, например, как узнавали чуваши о начале сева. Старые люди брали комок чернозема и прикладывали ко лбу – и по влажности и рыхлости определяли, готова ли земля принять зерно. Об этом я тоже узнал из легенд.

Землю свою чуваши, как, впрочем, и все народы мира, называют – земля-матушка – сер-анне. Для предков она была как бы живым существом, поэтому весною совершался обряд венчания земли с плугом, а после весенней страды был агатуй – свадьба земли и плуга.

Один древний миф повествует о том, что предков моих научил обрабатывать землю еж, лучше всех лесных и степных обитателей разбиравшийся в земледелии.

Еще Иван Эмбю, так звали чуваши Ивана Грозного, восхищался умением чувашских землепашцев. Говорят, что Иван Грозный, возвращаясь из похода, останавливался у чувашских тарханов и князей, расспрашивал о методах земледелия.

– Почему на ваших полях нет сорняков? – удивлялся он. Привозил своих бояр и, показывая на колосящиеся нивы, говорил: – Учитесь!

Бояре попросили царя закрепить за ними чувашских крестьян. На это Иван Грозный ответил:

– Нет уж! Пусть будут царевы люди.

Я люблю леса Чувашии, богатые дичью. О лесных родниках и озерах много сложено старинных преданий. Взберешься, бывало, на большой курган и слушаешь, как вдали шумит на ветру вековой бор, словно поет неведомую песню о былых временах и, кажется, вот-вот застучат копыта и покажутся из леса славные баторы, блестя стальными латами… Чувашию называют краем ста тысяч песен, ста тысяч слов, ста тысяч вышивок.

Каждое слово имеет свою историю, у каждой вышивки – своя судьба!

Автор

СОЛНЕЧНАЯ ВЫШИВКА

Летит орел высоко-высоко,

Летит орел выше гор крутых,

в самом поднебесье.

А гнездо он вьет на вершине дуба,

А гнездо он вьет на вершине дуба,

Ой, на самой вершине.

Из народной песни

ы сидим у костра: я и дед Ендимер, табунщик. Чуть потрескивают сучья. Дед щурится на огонь, и лицо его, цвета древесной коры, кажется непроницаемым. Сколько ему лет? Девяносто, а то и все сто? Он лучший сказочник во всем Юхминском крае. Об этом мне сказали в сельсовете еще в первый день моего приезда.

– Вот с кем надо вас познакомить, – обрадовался секретарь, узнав, что я интересуюсь народными преданиями. – Ендимер! У него с каждым холмом, с каждым кустиком что-нибудь связано. Живая история! Только старик с норовом, к нему подход нужен. Не приглянешься – рта не раскроет…

Надо уметь – приглянуться. А я не умею. И вот уже третий вечер плетусь за колхозным табуном в луга, к лесной опушке. Помогаю деду разжигать костер. Потом он кряхтя усаживается, скрестив ноги в стертых чувяках, раскуривает трубку. И молчит.

Я тоже молчу или завожу рассказ о городе, о больших стройках, о дорогах, по которым прошел.

Обычно с нами в ночном два-три подростка, дедовы помощники. Долго они не выдерживают и с молчаливого согласия Ендимера сбегают в село, в клуб.

Вот и сегодня мы остались одни.

Дед пытливо косится на меня. В отблесках костра голова его кажется серебряной копной и весь он, застывший, как изваяние, похож на древнего божка.

– А ты что же остался, не побег? – вдруг спросил он меня.

– Да так… не тянет. Да и знакомых нет. А чужаком – неловко.

– По нонешним временам и чужак – свояк. Как это поется… по статистике девять ребят…

Дед потряс копной. Кажется, впервые за эти дни губы его тронула усмешка.

– Выходит, в старики записался? Негоже, сынок. Молодость дважды не приходит, она как сладкий сон. Теперь-то и повеселиться. Когда же еще?

Издали, от деревни, донеслись отголоски песни. Старик помешал палкой в костре. Вспыхнуло пламя, занялся с боков подсохлый хворост.

Рядом что-то зашуршало. Я обернулся и узнал Хлата, красивого жеребца с тонкими, высокими бабками. Мы с ним уже подружились. Глаза Хлата блестели, как мокрые сливы. Он ткнулся мордой в мое плечо, и я, не глядя, протянул ему кусок сахара. Ладонью ощутил горячие, шершавые губы. Конь благодарно фыркнул.

– Все, нет больше, нет, – сказал я, слегка отталкивая настырную голову. – Ты же все съел.

Хлат понял, всхрапнул и запрыгал к опушке, где пасся табун. А у деда просветлело лицо.

– Так зачем тебе мои байки? – вдруг спросил он, вскинув мохнатые брови. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Лучше приляг, чапан подстели. Ночь долгая. – Окинул взглядом небосвод и легонько вздохнул:

– Красота-то какая. На веки веков…

Небо и впрямь дышало вечностью, я словно впервые ощутил это с каким-то острым, щемящим чувством. В черной бездне Большая Медведица сыпала из своего ковша изумрудные блестки. Мигали звезды, золотистая пыль далеких миров растекалась в Млечном Пути.

Сверкнул метеор и погас, оставив огненный след.

Во мне вдруг проснулась ребячливость, и я, как в детстве, крикнул:

– Чур, моя звезда…

– Твоя звезда – ракета, – усмехнулся дед, – где-то там кружится, верно. А это не твоя звезда. И не звезда вовсе, а огненная стрела батора по имени Казял.

Старик взглянул на меня – не смеюсь ли. А я замер: «Вот оно, раскрылся сюпсе[1]1
  Чудо-ларец.


[Закрыть] сказаний». А вслух произнес, скрывая волнение:

– Что это за стрела, расскажи, пожалуйста, мучи[2]2
  Почтительное обращение к старшему.


[Закрыть].

– Ладно, расскажу, – согласился дед.

Он не спеша прочистил трубку, набил ее табаком, жилистыми, в старческих чешуйках пальцами подхватил уголек. К напоенному травами воздуху примешался аромат табака.

– Когда-то люди на земле жили счастливо, – начал Ендимер. – И не было ни злых, ни глупых, ни богатых, ни бедных.

В те времена светило три солнышка и на земле была благодать – сплошное лето. На деревьях росли плоды, каких сейчас и не увидишь, на полях зрели хлеба богатейшие. А в реках и озерах столько водилось рыбы, хоть руками лови.

Так проходили века.

Однажды появился на земле злой человек. Известно, зло с добром не уживаются, и задумал он недоброе – покорить род человеческий и самому людьми править.

Породил тот человек потомство таких же, как сам, злых и завистливых, куштанами прозвал их народ. Они не хотели, чтобы люди жили в мире, благополучии и тепле. И решили во что бы то ни стало погасить одно солнце. Объединились они и стали мутить людей, сбивать их с толку.

– Не нужно нам три солнца, хватит одного, – говорили они. – Такая жара только старикам-асчахам[3]3
  Мудрец.


[Закрыть] на пользу: кости греть. А нам пора привыкать к суровой жизни, потому что кругом враги, и они застанут врасплох нас, изнеженных, привыкших к теплу.

– Бейте асчахов, не нужна нам их мудрость, от нее один вред.

– Топите их, лежебок!

Подослали к людям колдунов-йомзей, и те в один голос:

– Убейте солнце! Убейте солнце – так повелели наши духи-покровители.

Асчахи предостерегали людей, чтобы они не верили коварным болтунам.

– Есть в природе свой порядок, не нам его нарушать. Природа за это мстит. Три солнца в небе – это большое счастье. Разве плохо нам живется?

Но куштаны нападали на асчахов, высмеивали их.

Многие, одурманенные речами их, стали колебаться.

Проходили годы, все больше опутывали народ куштаны: кого уговором, кого силой. Теперь у них на службе была стража с тяжелыми мечами. Попробуй скажи слово поперек – живо приструнят.

Однажды куштаны собрали на большой площади своих сторонников. В небо понеслись горящие стрелы, извещавшие о важном событии.

– Что случилось? – встревожились люди.

Со всех сторон стекался к площади народ. Пришли и мудрецы, но воины оттеснили их в сторону.

А главный куштан уже безумствовал над толпой:

– Долой одно солнце! Хватит нежиться в тепле.

Кто-то из мудрецов пробрался на середину, вскинул руки.

– Люди, – сказал он устало, – то, что вы слышали, – зло пополам с глупостью. Вас хотят обмануть. Бойтесь куштанов, а не соседей. Тепла и света на всех хватает. Не троньте солнце!

А люди совсем запутались: кто прав? На чьей стороне истина?

Тем временем стража похватала мудрецов, чтобы сослать их за тридевять земель в царство трехглавого дракона.

Куштаны велели страже привести на площадь знаменитого охотника по имени Казял и сказали ему:

– Слово народа свято: одно из солнц должно погибнуть.

– А я для чего же понадобился?

– Ты великий охотник! Стрелы твои пронзают семь облаков. Убей солнце!

– Но ведь асчахи учили по-иному: нельзя убивать природу.

– Асчахов больше нет, – грозно произнес главный куштан.

– Мы прогнали их, – вкрадчиво добавил другой. – Хитрые старцы только себе хотели добра.

– Ну, – приказали ему, – поднимай лук! Слышишь?!

Медлил охотник. Не мог он поднять руку на солнце.

– Изменник! Весь род твой изведем до седьмого колена.

Кто-то из самых ретивых стражников уже бросился к дому Казяла, чтобы схватить его детей.

Вскоре на площади послышался детский плач.

Не выдержало сердце отца, когда он увидел своих малюток в руках куштановых слуг.

– Не троньте, – простонал он.

Но куштаны будто и не слышали. Одного ребенка палач уже распластал на земле, занес над ним меч.

– Не троньте! – закричал охотник. – Будь по-вашему! Я готов…

Поднял свой лук, натянул тетиву – просвистела стрела, и затрепетало солнце. Гаснуть стало и вскоре вовсе померкло.

– Маттур[4]4
  Высшая степень восхваления человека у чувашей.


[Закрыть]! Казял маттур! – заорали куштаны, словно хмельные, замахали руками, запрыгали. – Еще стреляй, еще, хватит нам одного солнца!

Казял, как во сне, нащупал колчан, рука его дрожала, пот застилал глаза. Натянул тетиву.

– Вжик! – вздрогнула стрела. И погасло другое солнце.

– Ударья[5]5
  Слово, выражающее восторг.


[Закрыть]! – совсем взбесились куштаны. – Маттур, Казял, маттур!

Пуще прежнего заплясали куштаны вокруг охотника.

В это время женский крик повис над селением.

– Солнце уходит! Солнце…

Все подняли глаза к небу, ужас прошел по толпе – единственное оставшееся солнце уходило ввысь, в неведомую даль, словно боясь, что и его настигнет стрела охотника.

Куштаны переполошились. Люди замерли, заплакали, заголосили женщины.

А солнце улетало все выше и наконец остановилось в бескрайней выси – слабый свет исходил от него, свет без тепла.

Ударил мороз, все покрылось снегом, закружила поземка, заметая поля, птицы падали на лету. Казалось, близился конец света, вечная ночь.

На деревьях погибли плоды.

Холод, голод пошли по земле.

Вот когда поняли люди, какую ошибку совершили, доверившись жестоким и глупым куштанам. Собрались они с силами и прогнали злодеев, а сами стали думать, как теперь быть, что делать.

Первым молвил слово Казял:

– Надо разыскать асчахов, может, они помогут.

– Как же их разыщешь, – сетовали люди, – мудрецы далеко, где-то в горах. Да и кто отважится идти по снегам, по морозу?

– Я пойду, – сказал охотник. – Моя вина самая большая, я стрелял в солнце, стало быть, мне и идти. Вернусь с мудрецами или погибну.

– Все мы виноваты, – отвечали ему люди.

Попрощался Казял с женой, с детьми, с друзьями. Никто не смел его удерживать, ведь он шел, чтобы спасти жизнь на земле. Мать испекла ему в дорогу юсман[6]6
  Тонкая лепешка, по преданию оберегающая от злых духов.


[Закрыть], замешенный на грудном молоке, остатки вылила в чым[7]7
  Глиняный горшочек.


[Закрыть], который он спрятал за пазухой.

– Да поможет тебе в беде молоко материнское, – сказала женщина, – все мы дети матери-земли. Уж она-то не оставит тебя своей помощью.

И отправился охотник в дальние дали.

Дни сменялись ночами, месяцы годами, а он все шел – через леса дремучие, через болота трясинные, по горам, по холмам, по лощинам.

Встречались ему на пути разбойники, звери невиданные. Всех одолел Казял.

Очень он торопился. Пил и ел на ходу, спать ложился на часок – и снова в дорогу. А когда становилось невмоготу, запевал песню о счастливых днях, о свободе и солнце. Эта песня поддерживала в нем силы, рождала надежду.

Однажды повстречался ему орел с железным клювом, он убил его палицей. А из шкуры сделал себе теплую накидку.

В другой раз столкнулся с огромным медведем, который пришел на водопой. Зверь погнался за охотником, и Казял пускал в него одну стрелу за другой, пока не поразил в самое сердце. Мясо медведя изжарил на костре, поел, приободрился, но вот беда: колчан пуст, ни одной стрелы не осталось.

«Теперь, если что случится, и лук не поможет», – подумал охотник.

Пройдя через дремучие леса, вышел он к высоким горам. Тут в глубоком ущелье заметил следы человека, обрадовался: видно, мудрецы уже близко.

Присел он последний раз отдохнуть, как вдруг загремел гром, ударила молния, и увидел охотник хозяина горы – дракона. У чудовища было три головы, три пасти – из каждой вылетал огонь.

– Ы-ых, чаш-ш, – зашипел дракон, – так это ты, червь, хочешь вызволить мудрецов и вернуть людям солнце? Вот я тебе покажу солнце – жарко станет.

– Сначала покажи, а уж потом хвались, – сказал охотник, а самому страшно стало. В руке у него только сабля, разве с этаким чудовищем справишься?

– Ну-ка, ударь, – прошипел дракон.

– Баторы первыми не бьют!

– A-а ну, тогда держись!

Ударил дракон хвостом, что тянулся на тридцать верст, охотник в землю ушел по колено. Ударил еще раз – увяз Казял по самую грудь.

– Что, – прогремел дракон, – каково оно, твое солнышко, хорошо греет? – И ударил в третий раз.

Чувствует охотник: конец пришел, вспомнил он наказ матери своей и закричал:

– Мать-земля, вызволяй своего сына!

Тут его будто вытолкнуло наружу. Ударил он дракона саблей – мигом отлетела голова огненная на тридцать верст.

А Казял вынул юсман, что на грудном молоке замешен, съел его и почуял силу великую. Тогда ударил он еще раз – отлетела вторая голова дракона на шестьдесят верст.

Вспомнил тут охотник про чым, глотнул из него молока и в третий раз ударил. Покатилась третья голова дракона на девяносто верст, и потекла по ущелью черная кровь рекой.

Зашагал охотник дальше и вскоре отыскал мудрецов, и те ему очень обрадовались.

Повел их охотник домой, а там уже люди ждут не дождутся. Усадили стариков на высокое место посреди площади, поведали им свое горе.

– Как теперь быть? Холода одолели, хлебушек весь вышел.

– Чтобы снова стало на земле тепло, – сказали мудрецы, – надо вернуть уцелевшее солнце.

– Но как?

– Для этого, – сказал самый старый асчах, – нужно, чтобы оно поверило в наши добрые намерения. Отныне каждая женщина пусть вышивает на своих полотнах три солнца, что когда-то светили земле. Вышивки эти мы назовем хевел-терри – солнечными.

А мужчины должны изобразить светила на своих тамга – знаках. Так мы покажем солнцу, что поняли свою ошибку и раскаиваемся. Тогда, может быть, оно снова взойдет над землей…

Ендимер раскуривал потухшую трубку, а я спросил:

– Что ж, и вправду люди стали вышивать хевел-терри?

– Да, – ответил дед, – с того времени и пошли женские сурбаны. Их повязывали на голову, чтобы солнце увидело вышивку. Но несчастья на этом не кончились. Сбежавшие куштаны вынашивали месть. Стали они насылать на людей крылатых змей.

И опять на помощь пришли мудрецы.

– Надо изготовить огненные стрелы, – сказали они.

За дело взялся охотник. Люди подавали ему стрелы, и он едва успевал натягивать лук. Змеи падали, изрыгая огонь и пепел.

Наконец они дрогнули и повернули назад. А стрелы летели им вдогонку, и ни одна не миновала цели.

Еще над землею стлался дым побоища, а люди вновь собрались на площади, чтобы решить, как им вернуть солнце: мороз все сильней сковывал землю.

– Наверное, солнце не видит наших знаков, – сказали седобородые, – вышивки бледные, а хороших красок у нас нет. Ведь трава эскел, из которой получали краску, зачахла под снегом. Надо придумать, чем заменить траву.

Наступило молчание, все смотрели на кипу верблюжьей шерсти для вышивок, что серела на снегу.

И тогда выступил вперед Казял и поднял руку:

– Я найду краску, такую, чтобы она горела на солнце!

Был он бледен, губы сжаты, а глаза, будто вспыхнувшие зарницы…

И не успели люди опомниться – выхватил охотник из ножен меч и отрубил себе руку… Потом сделал шаг-другой и окропил своей кровью верблюжью шерсть.

Эта шерсть и пошла на вышивки. Стали вышивки такими яркими, так горели на женских платках и на мужских рубахах, что солнце, наконец, заметило их и засияло над землей.

Утихли метели.

Зажурчали в оврагах вешние воды.

Люди радовались весне, ожидая первого цветения, и готовили плуги, чтобы засеять воскресшую землю…

Эта история взволновала меня. Словно и не было ей от роду тысячи лет.

– А Казял, он что, погиб? – не удержался я. – Или это сказка.

Ендимер-мучи не ответил, и я понял, что зря спрашивал.

– Сказка… – промолвил Ендимер, – сказке верить надо. В ней надежда и радость людская. И любовь. Кого народ любит – не забывает. До сих пор живут вышивки, стало быть, и он, охотник, живет. А ты говоришь – погиб…

Костер погас, над нами сияли звезды, такие же далекие, таинственные, как в те времена, когда на земле чувашской рождалась легенда о баторе, вернувшем людям солнце.