Текст книги "Заповедник архонтов"

Автор книги: Михаил Ишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Тогда война?! Неизбежная, губительная… Со временем начинающая миллионами пожирать птенчиков, зверюшек, великолепные постройки, ковчеги всевозможных вероисповеданий?..

Эти ценности решил защищать попечитель?

Вновь оцепенение, томительный поиск истины, ожидание прозрения… Собственно истинные мотивы попечителя мне в тот момент тоже были безразличны. Мне самому предстояло сделать выбор – здесь, на этом затерянном в космосе уголке, на этой цветастой земле. На этой палубе. Осенней порой.

В океане…

По-видимому, в начале начал ковчег представлял собой нечто, сотворенное архонтами. Что это было – производственная база, своеобразный храм, скиния, а может, некое поддерживающее их жизнедеятельность сооружение, сказать трудно. С течением времени в жесточайших условиях свободного существования ослаб врожденный страх перед этим рукотворным космическим монстром. Благоговение смешалось с дерзостью, отсвет будущего, пусть даже в форме самого примитивного прагматизма, вскоре пал на хордов. После гражданской войны, устроенной ди на просторах Галактики, взращенных in vitro[4]4
  В пробирке.


[Закрыть] робов бросили на произвол судьбы. Губошлепам пришлось выживать в суровых условиях Хорда, почти в обнимку с обезумевшим, то и дело меняющим блеск, готовым вот-вот взорваться Даурисом.

Когда рухнули иллюзии, касавшиеся веры во всемогущество небожителей, в незыблемость установленного архонтами миропорядка, кто-то первым осознал опасность, исходящую от безатмосферных далей и сплотил хордов. Кто именно, теперь нельзя сказать. Вероятно, кто-то из «столпов». Эти сведения сознательно стирались из обихода.

Потом пришел день, когда верхи додумались до идеи сооружения полновластного, непобедимого ковчега. С этой целью повели тщательный поиск и сбор всего, что осталось от хозяев. А что могло от них остаться, кроме оружия, ведь все остальное на планете было создано руками поселян. Прибавьте исступленный, в каком-то смысле героический труд – только единение и усердие могли дать надежду на спасение. Со временем ковчег обрел черты символа выживания сообщества. Но, будучи особями, лишенными сновидений, а значит, не способными оценить себя со стороны, не имевшими возможности породить и совершенствовать идеальные представления о мире и о самих себе, они вообразили ковчег чем-то вроде гигантской пушки, с чьей помощью можно будет отбиться от прежних богов. Хорды были уверены, что рано или поздно боги, их дети, внуки богов обязательно появятся в окрестностях Дауриса-Тавриса. Кстати, судя по рассказам Туути, что-то подобное, возможно, уже имело место в истории Хорда. Если так, то первая победа их окрылила, придала уверенности в правильности избранного пути.

Это был тот самый случай, когда нельзя избежать аналогий, тем более что я нутром ощущал – на этот раз подобный подход был вполне уместен. С помощью сравнений из земной истории можно было добыть зерно истины.

Прокричав лозунг, старики внезапно и одновременно бросились в объятия друг друга. Прижались щеками – вцепились с такой силой, что их маленькие личики образовали какое-то жуткое четырехглазое, двуносое и двуротое пятно. Так и замерли.

Я затаил дыхание. Какой обряд они исполнили? Что хотели сказать этим исступленным загадочным телодвижением? Не знаю, однако истина заключалась в том – я наверняка ощущал это, – что голыми руками их теперь не возьмешь. Набравшись опыта, поумнев в испытаниях, они готовы сотворить что-то непобедимое. Скоро губошлепы освоят способ одолевать серое лимбо и совершать межзвездные прыжки?

В следующее мгновение во мне сыграл инстинкт хранителя.

Ковчег как инструмент мести, как средство выживания, как источник и вдохновитель бездарной и примитивной «оборонной» философии должен быть разрушен – в этом спору нет. Здесь мне волей-неволей придется быть заодно с попечителем. Загвоздка в том, что для уничтожения монстра и исполнения обязательств перед Галактическим синклитом батяне-попечителю вовсе не требовался случайно попавший ему в руки слаборазвитый умишко с варварской планеты, какой является Земля. Койсу раз плюнуть уничтожить ковчег. Не говоря о «Сохраняющем мужество на страже» – боевом разведывательном фламатере 2-го класса, на котором попечитель доставил меня в систему двойной звезды Даурис-Таврис. Если даже я ошибался, все равно уничтожение сооружаемого губошлепа боевого планетоида не более чем техническая проблема.

Я по-прежнему, выпучив глаза, оставаясь без движения, взирал на внезапно прикипевших друг к другу стариков. Что же все-таки означает эта нелепейшая, свойственная более клоунам, чем почтенным старцам, поза?

Меня трясло от обрушившихся на меня догадок. Провидческий спазм вот-вот должен был закончиться истерическим хохотом. Искушение стало нестерпимо. Как раз в тот момент я спросил себя – а что, собственно, решит, физическое уничтожение ковчега? – и словно ушат холодной воды опрокинул себе на голову.

Да ничего!

Если уничтожать, так уж губошлепов! Всех разом, под корень. Вывод был хреновый, но логичный. Ведь эта раса являлся самым экзотическим артефактом, оставленным архонтами! По сравнению с ними все остальные технические штучки-дрючки – сущие пустяки!..

Я невольно отвел глаза в сторону. Я вспомнил Дуэрни, с томительной жаждой чуда взиравшую на морской простор. Она мечтала первой разглядеть приближавшуюся Фрези Грант. Она искренне верила в нее. Вспомнил драившего палубу Тоота – тот, заметив мои выпученные, остекленившиеся глаза, приветливо помахивал детской, несоразмерной ручонкой. Припомнил молоденького сварщика, тайком поглядывавшего на Дуэрни. Что можно было прочесть в его взглядах? Надежду, что живет в глазах любого молодого человека, взирающего на полюбившуюся ему девушку. В тот, оледенивший сердце, остановивший время миг я успел окинуть мысленным взором всех-всех губошлепов, путешествующих на «Калликусе».

Значит, всех под корень?..

Истина была ошеломляюща, не каждому хранителю по плечу.

Вероятно, губошлепы предусмотрели и такой вариант, и на этот случай где-нибудь в подземельях планеты созданы надежные убежища, в которых они смогут укрыть часть своей расы и приступить к строительству нового ковчега, взамен уничтоженного. Пусть этот сгусток злобы, оружия и жажды мести будет ущербен, маломощен, но он будет сотворен собственными руками и вновь получит статус святого. Когда пробьет час, хорды вновь попытаются выбраться на поверхность планеты, а затем и в безатмосферную даль. Обретя свободу, они, подобные муравьям или пчелам, тут же примутся за возведения улья или муравейника, воплощением которого и являлся ковчег. Это даже не условный рефлекс, заложенный в них архонтами. Это что-то на уровне инстинктивного умопомешательства.

Если губошлепам удастся повторно вырваться из мрака рабства, Галактику ждут трудные времена. Третьей волне цивилизаций, о которой так красноречиво вещал батяня-попечитель, грозит участь поруганной и распятой Америки времен конкистадоров. Стоит только победившим птицелюдям почувствовать себя «сильными», «белыми», моей родной земельке – угодьям бледнолицых, курчавых, узкоглазых, светловолосых, голубоглазых, краснокожих, шоколадных и всяких прочих людишек – несдобровать.

Тогда пташки, человечишки, динозаврики и прочие разумные взвеси, держись!..

Я внезапно впал в транс, глаза закатились, на губах выступила пена. Заговорил глухим, якобы чужим голосом. Старцы с испугу еще крепче прижались друг к другу.

– Тех, кто причинил вам зло, давным-давно нет в живых. Они ушли к судьбе. Теперь вы свободны, но куда идете? Чему поклоняетесь? Благу? Правде? Разуму? Красоте? На что тратите силы? Зачем губите свой народ в нелепой попытке отомстить за обиды, зачем пытаетесь причинить зло другим? Зачем обрушили гнев на своих соотечественников, жгли их безжалостно и хладнокровно?

Они не упали передо мной на колени, не возопили о спасении, не принялись оправдываться. Они позвали матросов и приказали надеть на меня кандалы. За кандалами пришлось послать стражника. Заодно меня обмотали цепью.

Капитан Хват обмотал. Интересно, почему все, даже подчиненные матросы, называли его ублюдком?!

Хваат не скрывал радости. Он с шуточками-прибауточками заклепал цепь. Теперь я считался опасным заключенным.

Затем старики приказали Хваату наложить оковы и на них самих. Я удивленно глянул в сторону величеств. Хваат с тайной опаской и нескрываемым удовольствием выполнил приказ, после чего все мирно разошлись по своим каютам.

Глава 3

Когда наступило время ночного отдыха, я, отдыхавший на койке – сна не было ни в одном глазу – глянул на губошлепов, будущих покорителей вселенной, а пока пугливых и исполнительных придурков, которые чуть что мчались в тюрьму и торопились накладывать на себя цепи. Они лежали как трупы, все поголовно на спинах, руки по швам – отдыхали в полную меру, без каких-либо мыслишек в головах.

Или я был не прав?

Едва мне удалось утихомирить расходившееся сердце, взять себя в руки, поудобнее устроиться на своем ложе, как сбоку, из-за переборки на меня ментальным облачком наползла жаркая слезливая мольба. Кто-то из поселян нашел в себе силы противостоять могильному отдыху, отдаться нахлынувшим страстям?

Я погрузился в транс, отворил телепатическую ауру, прислушался. Теперь чужие мысли стали более отчетливы. Чей-то дрожаще-тонкий, мысленный голосок молил ковчег о чуде – пусть ей, Дуэрни, будет позволено вернуться в родной дом. Пусть дано будет пробежаться по волнам и узреть остров, где мамки не носят поводков, ведь там, за рекой, в среде беглых, поселянки давным-давно забыли о драгоценных ошейниках, которые надевают девицам в день совершеннолетия. Будущие экзамены на звание повелителя или на должность славной буквально ужасала Дуэрни, ведь после получения свидетельства кандидатам напрочь вырезают память. Где он, этот остров, на котором каждого, сумевшего добраться до него, одаривают удивительным состоянием, называемым «сном». Ах, хотя бы глазком взглянуть на себя, с обнаженной шеей, вольно перепрыгивающей с волны на волну! Знахарь утверждает, что во сне можно летать. Он еще говорил, что в этих видениях можно узреть будущее. Что такое будущее? Это то, что «не сегодня», что должно сбыться. Разве так бывает?

Мне стало до боли грустно, я почувствовал, как силы оставили меня – так со мной часто случалось на Земле. Когда наступало отчаяние, когда все путалось в сознании и не с кем поделиться сомнениями, я погружался в дремотное, полубессознательное состояние и видел сны наяву. Теперь этот рецепт исключался. Мне было просто необходимо с кем-то поговорить, посоветоваться. Но с кем? С этой думающей машинкой-вернослужащим? Его не было поблизости, вероятно, ушел в глубину, а через стенки кубрика до него не достучишься. С волшебным поясом было бы легче, но где он, волшебный пояс, с которым я не расставался на Земле?

Я принудил себя внимательно выслушать мысли Дуэрни, так звонко страдающей за деревянной переборкой, потом навеял ей сновидение, глубокое, цветное. Заставил вообразить картину волнующегося моря и себя саму, с легкостью ступающую по срываемой ударами ветра пене. Едва успокоил ее юное тело, уже откликнувшееся на призыв, готовое немедленно вскочить с постели и, минуя скованных одной цепью стариков, ринуться на палубу, откуда только шаг отделял ее от чуда. Стоило только ступить на низкий борт и спрыгнуть на изумительно бархатистую, покачивающуюся, светлую дорожку, брошенную на воду сияющим колесом Млечного пути, и можно отправляться на поиски волшебного острова, расположенного в Тихом океане. Только для этого ей придется совершить путешествие в несколько десятков тысяч световых лет. Последний образ – вид одноцветной космической бездны – я приглушил.

Все равно порыв оказался настолько силен, что Дуэрни сдавленно застонала во сне и, когда сновидения пошли на убыль, я мгновенным ментальным толчком разбудил ее.

Прислушался…

Дуэрни затаилась, некоторое время лежала неподвижно, затем вдруг мгновенно члены ее одеревенели, и она впала в обычное для губошлепов ночное оцепенение.

Отключилась напрочь!

Ее мозг вновь стал холоден, мысли едва уловимы и касались оставленного в Дирахе отца. Обычная ночная перестройка сознания, оценка сделанного, устранение конфликтов, на которые обычно так богат день, поиск выхода из тупиковых ситуаций, чем и ценен сон – одним словом, та многотрудная созидательная работа, которую мозг всякого разумного существа ведет в ночные часы, снова ушла в тень. Какая сила раз за разом приглушала образы, рождающиеся у молодой мамки? Каким образом эти чудесные мелодии, мотивы, сплетающиеся порой в такие замысловатые полотна, что, казалось бы, невозможно разгадать их, мгновенно забывались при пробуждении? Что за механизм внедрили генные инженеры архонтов в рассудки создаваемых биоробов, чем спеленали души, чтобы те потеряли возможность запоминать, видеть, оценивать, разгадывать и сны? И конечно, пугаться их, верить им, надеяться на них.

Сознание не может остыть, отключиться, «вырубиться». Разум всего лишь меняет фазовые состояния, одним из которых – и достаточно продолжительным – является состояние отдыха или, если применить иную терминологию, перенастройки. Сны – основа любой творческой деятельности, ее немереный потенциал. Стоит лишить разумное существо сна, и оно потеряет душевный покой.

Глубокий, длительный, насыщенный образами и тайным смыслом сон мог появиться только в результате длительного и трудного развития такого удивительного органа как мозг. Первобытный человек просто не мог позволить себе надолго отключаться от окружающей среды. Сон его был подобен сну животного: короток, тревожен, поверхностен. Дикарь спал урывками, не более четырех часов в сутки. С тысячелетиями, по мере возрастания способности противостоять угрозам извне, сновидения постепенно превратились в важнейшую функцию, регулирующую деятельность мозга. С его помощью разумное существо не только обрело возможность восстанавливать духовное равновесие и справляться с подспудно накапливающимися психологическими трудностями, но и заглядывать в будущее, пусть оно затем отливалось в форме ритуалов и гимнов, формул и догадок, предсказаний, бредовых пророчеств и прочей непременно сопутствовавшей этому чуду чепухи. Разумное существо не может обходиться без сновидений и, что тоже крайне важно, без способности запоминать, видеть и воспроизводить в иной – например, словесной – форме те образы, которые мерещилось в часы отдыха.

Удивительно, но архонтам удалось успешно разрешить эти две конфликтующие между собой задачи: исключить сны и сохранить рабочий потенциал биокопий. Ничего не скажешь, воистину высшая цивилизация!

Я никак не мог заснуть, и не в оковах было дело, хотя, как ни вертись, они резали бока, упирались в ребра. Мне не давал покоя вопрос, как найти рецепт излечения поселян от внедренной безжалостной рукой фанатиков духовной хвори, пресекающей осознание сновидений.

Решение возможно, в этом у меня сомнений не было. Подобный запрет не мог не ослабнуть за тысячелетия вольной эволюции поселян, иначе они вряд ли выжили бы на этой планете. Надо отдать им должное, какую-никакую цивилизацию они сумели создать. Пример Дуэрни показал, что сны они видят, только не запоминают.

Но снятие запрета – это только полдела. Обретя способность видеть сны, чем добрые поселяне будут любоваться в часы ночного отдыха? Какую мифологию начнут выстраивать? Куда пойдут? По пути восхваления ковчега, чей флаг они посчитают необходимым пронести «через миры и века», или примутся вдумчиво изучать разницу между правдой и кривдой?

Задача заключалась не только в том, чтобы восстановить недостающие части постройки, придать ей законченный и приятный вид, но и объяснить губошлепам, зачем она собрана и как жить в ней счастливо. Это было намного труднее, и здесь нельзя было обойтись без сказок и – я размечтался! – без наших родненьких, незримых, сотканных из элементарных духовных частиц, сущностей, называемых «неведомой и крестной силой». Без полков эльфов, невидимых лазаретов, обслуга в которых состоит исключительно из фей, пери, вил и русалок. Без батальонов рыцарей, богатырей, царевичей, Иванов, крестьянских, солдатских и вдовьих депутатов… Без осеняющих их, напутствующих на добрые дела Перунов, Зевсов-Юпитеров, Аполлонов, Кецалькоатлей, Конираи Виракочи. Без прилипчивых личных гениев, прячущихся по углам дзядов и домовых – эти уж если где поселятся, их оттуда ничем не вытуришь. Ни из души, ни из дома…

С них надо было начинать. Эти худых снов добрым поселянам не навеют…

Не обойдется, конечно, и без лешаков, багников, водяных, без скопищ бабусь-ягусь, эскадрилий Змеев Горынычей, драконов, и прочих ползающей, рыкающей и пышущей огнем бесовщины. Без вурдалаков, вампиров, ведьм и колдунов, называемой «нечистой силой». Стоит только небесному воинству появиться на планете, эти тоже полезут, без спросу поселятся в пальмовых лесах, на горах, в реках, морях, в жилищах, при дорогах.

Это было не так смешно. Это было очень не смешно, тем более что мне открылась разгадка, с какой стати попечителю – представителю пусть и сгинувшей, но более великой и могучей цивилизации, – пришлось заключать контракт со мной, ничтожным хранителем с какой-то мелкой, упрятанной в дальней части второй галактической спирали планетки.

* * *

Придерживая цепь, чтобы не звякала, я, не в силах сдержать нетерпение, встал, прокрался к трапу.

Замер, прислушался…

Отблеск чьего-то бодрствующего сознания полыхнул в ночи. Кто-то притаился на палубе. Аура его была туманна, мысли – горькие, переперченные, пересоленные, – текли, как слюни изо рта. Интеллект, правда, был развит; знаний, символов, образов ублюдку хватало. Кто это мог быть? Я с превеликим трудом настроился на перепачканный обидами, ненавистью, верой в несбыточное, заливавшийся плачем рассудок и замер от неожиданности.

Неизвестному мерещилась уродливая, угловатая металлическая глыба. Черной тенью, сгустком мрака она плыла на фоне сияющего звездного колеса. Глыба имела вид четырехгранной равносторонней пирамиды с многочисленными выступами, наплывами, башнями, орудийными портами, густой сетью антенн в закругленной носовой части. На одном из оглаженных бортов гигантский номер и ниже надпись «Калликус». Следом мой мысленный взор, следивший за видениями, нахлынувшими на губошлепа на палубе, озарил что-то, напоминающее рубку: огромная сфера, внутренняя поверхность которой была усеяна многочисленными дисплеями, на них выводилась всевозможная информация. В центре сферы на необыкновенно тонких растяжках помещался малый прозрачный шар. В нем располагался капитан Хваат в поблескивающем комбинезоне, напоминающем военную форму, на голове такой же прозрачный пирамидальный шлем с прорезями. До меня донеслись обрывки разговора, из которого стало ясно, что Хваат командовал межпланетным крейсером «Калликус». Вот откуда появился на этом вонючем паруснике наш храбрый, невоздержанный на язык капитан! Теперь его как салагу выставили на пост в самую собачью вахту? Крутые ребята, оказывается, эти Ин-ту и Ин-се.

У них не побалуешься…

Не меня ли капитан стережет на палубе? Если да, то усилия стариков-губошлепов напрасны. В темноте я видел не хуже, чем днем, так что подобраться к выходу из трюма и мысленно влепить капитану оглушающий ментальный заряд снотворного не представляло труда. Вот что еще удалось различить в момент угасания сознания Хваата, когда у него в мозгу с нараставшей быстротой вдруг начали мелькать образы былого. Капитан оказался представителем редчайшей породы губошлепов, который прекрасно разбирались в понятиях «прошлое», «настоящее» и «будущее». Иначе ему никогда бы не стать капитаном крейсера I класса «Калликус», охранявшего зону, расположенную за пределами самой дальней планеты системы Даурис-Таврис. За какой-то служебный проступок его перевели в славные и понизили до звания «охотника» II ранга. Еще я отчетливо уловил ауру неприязни, которую испытывали к капитану окружавшие его полноценные биоробы. Они неспроста называли его ублюдком.

Это что-нибудь да значило.

В следующее мгновение я вновь увидел капитана в бытность его командиром космического крейсера. Кто-то из подчиненных, обратившихся к нему, назвал его «славным».

Хваат является славным?! Интересно, в каких же чинах наши уважаемые старцы, если они обращаются с капитаном как с проштрафившимся юнгой?

Оцепенев до деревянного состояния, Хваат лежал возле мачты – глаза открыта, густая борода, вкруг обнявшая шею, лохмами торчала во все стороны. Мне так хотелось трахнуть его своей металлической ногой по голове, однако благоразумие взяло верх – после оглушающего удара у нашего славного останется большая шишка, и это может оказаться серьезной уликой против меня, нарушившего запрет разгуливать во сне.

Хваат выказал себя настоящим космическим волком – он храпел так, что удивленный «Быстролетный» без всякого вызова сам подвсплыл над водой. Когда я перебрался к нему на влажный округлый, моментально огородившийся перилами борт, до меня донесся удивленный шепот.

– Что у вас там за рев? На абордаж берут?..

Я ничего не ответил. Спустившись в рубку, первым делом продемонстрировал металлические браслеты на запястьях.

– Видал? Совсем офонарели!..

Затем сел в подбежавшее ко мне креслице. Наподдал сидению, чтобы оно не ерзало, устроился поудобнее, выждал некоторое время и спросил.

– Послушай, дружище, где наш бугор, он же этот… повелитель вселенной? Мне надо кое-что насчет контракта уточнить.

– Нет его, – буркнул в ответ койс. – Все еще где-то в дальних далях, за тридевять земель обретается.

– А этот… обломок голограммы здесь? Бдит?

– Обломок здесь, а вот бдит или нет, не знаю. Похоже, что пребывает в заторможенном состоянии. Ни разу пока не вякнул. Все равно я бы на твоем месте не особенно распускал язык.

– Испугал волка!

Койс промолчал, потом тихо напомнил.

– В чем собственно дело, Серый?

– Интересуюсь, приятель, каким образом мы оказались в системе Дауриса-Тавриса? Воплотились на приводной станции? Такой же, что построена на Беркте?

– Нет. Попечитель обеспечил воплощение прямо в свободном пространстве. Он на такие штучки мастак. Все-таки техника не стоит на месте.

– Но приводная станция существует?

– Конечно. Сохранилась от архонтов. Я как раз должен помочь тебе в поиске подходов к приводной станции, остальное меня не касается.

– Ага, вот мы и подобрались к моменту истины. Значит, ковчег побоку, с ковчегом вы – ты и твой бестелесный начальник – сами справитесь. А мое дело – приводная станция, обеспечивающая межзвездные перелеты. Верно я мыслю? Логично?

– Исключительно. Как отбойный молоток. Если не считать, что этот ковчег – тьфу, а не цель. Так, фуфло. Мне на один наскок. А вот приводная станция – это объект! Это не для нас, вшивых. Это по плечу только хранителям. Грозным волчарам!

– Хватит, а-а?! – я повысил голос. – Я серьезно.

– Прошу простить, повелитель. Был дерзок, вспылил. Буду наказан.

Я пронзительно-внезапно, до боли в сердце, ощутил, что он не шутит, а если и пытается шутить, то прикрывая въевшийся за миллионы лет страх перед начальством. Грех было обижать единственного друга.

– Где находится приводная станция?

– Это запретное для меня знание. Где-то в пределах звездной системы Дауриса-Тавриса.

– Ты, опытный космический ходок, и не смог обнаружить централ?!

– Меня привели в рабочее состояние, когда «Неугомонный» уже находился в пределах звездной системы.

– Но ведь ты догадываешься, где она расположена. Не можешь не догадываться!

– Это нарушение приказа.

– Ты, потерявший родину, лишенный пенсии, утративший право на отдых, на личную жизнь подчиняешься каким-то доисторическим приказам? До сих пор шагаешь в ногу с теми, кого уже давно нет в живых? Чудеса да и только!..

– Перестань, Серый… – голос у койса дрогнул.

Я стиснул челюсти.

– Но ведь приводная станция существует? – после короткого молчания спросил я.

– Непременно.

– Где же она?

– Там, куда ни одно нормальное существо в здравом рассудке не сунется.

– Даже попечитель?

– Даже он. Ему тоже своя нейтринная жизнь дорога.

– В этом ты прав, дружище. Жизнь дорога каждому, даже если их у него в запасе неисчислимое количество. Стоит только зачерпнуть…

– Глупости, Серый. У любого разумного, чувствительного существа жизнь только одна. И у тебя в том числе. А то, что можно зачерпнуть – это ерунда. Жалкая биокопия… Биороб… Если погибнешь губошлепом, то на воскресение в облике человека не рассчитывай. Твой лимит исчерпан.

– Слышь, «Быстролетный», а ты в Бога веришь?

– Зачем мне это?

Я задумался – действительно, зачем?

Тишина была долгая, протяжная. Как бы то ни было, я решил идти до конца, тем более что рядом где-то прятался обломок голограммы. Пусть прикидывается спящим, заторможенным, либералом их либералов, я был уверен, каждое мое слово аккуратно фиксируется на каком-нибудь фантастическом носителе.

– Слушай, друг, это не праздный вопрос. Я вот о чем подумал. Вымести с планеты и безатмосферного пространства оставленные архонтами вещицы, например, приводную станцию, это только полдела. Главная задача в том, чтобы убедить губошлепов отказаться от постройки ковчега.

– Полагаешь, что без веры не обойтись?

– Никак не обойтись! По крайней мере, другого способа просветить губошлепов я не вижу. В этом попечитель не ошибся. Вера – сила могучая, способная реально отвратить губошлепов от созидания космического укрепрайона. Пусть объект веры будет называться Ковчегом, но не рукотворным, а духовным, созидающим.

Дай досказать!..

Беда в том, что от меня требуют сокрушающей любые сомнения проповеди, а я сам с головы до ног увешан сомнениями.

Как бы тебе объяснить?..

Понимаешь, я всегда относился к религии с некоторой снисходительностью образованного человека, при этом, правда, всегда признавал ее культурно-историческую ценность, но в вопросе о существовании Бога я никогда не скрывал скепсиса. Ерничаю, а сам прикидываю, а вдруг накажет?

Усек?

Как же мне убеждать людей? Ладно, скажем, одолел я в себе предвзятость, что дальше? Не смешно ли в облике губошлепа изображать из себя верующего, не важно какого – христианина, мусульманина, иудея, буддиста, баптиста или какого-нибудь дырника.[5]5
  Одна из групп беспоповцев-самокрещенцев. Наставников не признают, иконы не почитают. Летом молятся под открытым небом, зимой – в небольшое отверстие, проделываемое в восточной стене своего дома.


[Закрыть] И как быть с тем, что разделяет иудеев, христиан, мусульман, последователей Будды? Заострять ли внимание на различиях в понимании святынь. Как быть календарем, чистилищем, с аксиомой о непогрешимости папы? С двуеперстием и троеперстием, тем более что в глазах губошлепов этот жест считался крайне неприличным.? Имеет ли смысл объяснять разницу в истечении Святого духа от Бога-отца или от Бога-отца и Бога-сына?

Или, может, отбросить эти разночтения, ведь я здесь один-единственный землянин на всю округу.

Человечище!

Может, попытаться рассказать о том, что нас соединяет? Извлечь, так сказать, квинтэссенцию! Отыскать философский камень, ведь Создатель для иудеев, христиан, мусульман, даже с точки зрения самой строго ортодоксии – един!

И как быть с четырьмя благородными истинами – Арьясачча, которые в любом случае, при любом истолковании, в любом уголке Земли, на любой планете, даже в ядре Галактики, остаются благородными.

Кем бы я был, если бы умолчал о Гаутаме?

Вновь наступила тишина. В рубке все оставалось по-прежнему, разве что обесцветился и стал прозрачным экран и манящий свет звездной спирали заиграл передо мной. Ближайшие к Хорду звезды задумчиво смотрели на меня, на причудливое металлокерамическое существо, хоронившее в своей искусственной утробе неведомое науке человечище.

Неожиданно койс закашлялся, прочистил то, что у него называется горлом или выходным динамиком, и, наконец, ответил.

– Ты, хранитель, позволил себе отыскать ответ у меня, капитана, которому никогда не стать майором? Ты вот так запросто обращаешься с субординацией?

– Плевать мне на субординацию. У кого же еще спрашивать, если нас здесь двое.

Пауза.

Легкое покашливание, истончившийся до дрожащего тенорка голос.

– Помнишь, Серый, ты интересовался, вижу ли я сны?

Еще одна пауза, затем прежний гнусавый баритон.

– Нет, не вижу.

Вздох.

– А хотелось бы… Мне ведь тоже порой приходится вырубаться. Я эту отключку терпеть ненавижу! Очнешься, и так грустно становится на душе – валяешься, как отсоединенный от питания утюг. Раньше было плевать, а вот послушал тебя, поглядел на губошлепов, тошно стало. Чем же я от биороба отличаюсь!

Еще один вздох.

– А хотелось бы отличаться… Лежишь себе и видишь что-нибудь легковесное, приключенческое, с эротическим привкусом. Что-нибудь о колодце, полном ледяной, вкуснейшей на свете воды.

Ни с того ни с сего койс принялся цитировать Тараса Шевченко.

 
Садок вишневый коло хаты,
Хрущi над вербами гудуть,
Плугатарi з плугами йдуть,
Спивають iдучи дiвчата…
 

– Перестань… – голос у меня дрогнул.

Я стиснул челюсти.

– По грибочки бы сходить, – после короткой паузы продолжил койс. – Помнишь, когда мы с тобой на Земле в первый раз встретились? Каллиопа тогда грибную жаренку с картошкой приготовила?

Затем койс признался.

– Кошмаров не хочу. Не дай Бог просыпаться в холодном поту, да еще с включенными сиренами, звать знакомых вернослужащих и вернослужащиц. Не хочу – и точка!! Но если даже кошмары – пусть! Сдюжим как-нибудь. Лишь бы увидеть что-нибудь. Ясно выражаюсь, Серый?

– Вполне.

– Слышь, волчара, сегодня до меня долетел сон юной курицы, которую водят на поводке. Ты, эта, зря переживаешь. Никто не собирается уничтожать этот курятник. Головой ручаюсь! Попечитель не посмеет ослушаться устава, да и зачем ему это? Он способен видеть сны. Говорит, редкая прелесть.

– Вот как? А мне казалось, сущность он и есть сущность.

– Нет, он когда-то был естественным ди.

Затем «Быстролетный» вернулся к заветному.

– Вот ты спрашиваешь, верю ли я в Бога? – он протяжно прерывисто вздохнул. – Спрашиваешь, потому что тебе это раз плюнуть. Ты – царь природы, у тебя свобода воли.

Ты послушай, не перебивай!!

Я же не перебивал!!!

Конечно, мы долгое время не разлей вода. Этого не отнимешь! Вместе пуд соли съели – пили, болтали, твой скафандр натаскивали. Это все так, но ты спрашиваешь меня о том, что не имеет никакого отношения к железке, навроде меня.

Или не должно иметь отношения.

Я тебе вот что хочу сказать. Если полагаешь, что для выполнения задания мне необходимо поискать ответ и на этот вопрос, я поищу.

Я постараюсь. Если считаешь, мы друзья, значит, так и будет. Значит, так нада!! Ты – начальник, естественник. Ты из повелителей, ваш бродь, так сказать.

Сидеть молча, руки в гору! – неожиданно рявкнул аппарат.

Я поднял руки.

– У меня, Серый, на все ваши философии, на всякие заповеди-маповеди, сомнения-момнения наложен конструктивный запрет. Посуди, зачем мне это, если я не способен видеть сны?