Текст книги "Заповедник архонтов"

Автор книги: Михаил Ишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Глава 7

В ту же ночь, когда камера угомонилась, я связался с Быстролетным, овладевшим снами и чье имя теперь следовало употреблять без кавычек, – и сообщил, чтобы тот держался поблизости и был готов в любую минуту взять меня на борт и умчаться в безатмосферную даль. Там попытаемся отыскать приводную станцию. Затем, после ее уничтожения отправимся на боевой планетоид. Если повезет, проникнем во внутренние помещения…

«Забудь и не вспоминай! – перебил меня койс и начал выговаривать. Его голос с трудом долетал до меня сквозь толщу стен. – Американских фильмов насмотрелся? Суперменом себя почувствовал? Стрельба направо и налево? Сокрушаешь любую защиту, врываешься на вражеский объект и выполняешь задание? Попечитель запретил. Никаких попыток прорыва ни на приводную станцию, ни на ковчег. Стоит только обнажить свое нутро, как хорды получат веское доказательство присутствия чужих и ощетинятся так, что с ними нельзя будет договориться. Ни о каком военном решении и речи быть не может! Лучше отказаться от выполнения задания. Только путем переговоров и убеждений. Только путем согласия. Победа должна быть обоюдной. Только так можно исключить надежду на реванш, на возврат к прежней идеологии… – он сделал паузу, потом уже более мягко спросил. – Что, жареным запахло?»

«Вроде того, – ответил я. – Думаю, скоро наступит момент, когда придется уносить ноги. Так что будь готов!»

«Всегда готов!»

* * *

Праздник Героев, справляемый всеми жителями Хорда, в этом году пришелся на середину осени. Это была самая прекрасная пора на Хорде: ночи удлинились, стали равными дням, небо обесцветилось и приобрело бирюзовый оттенок. Кончились дожди, начиналась крестьянская страда. В полях сеяли, собирали плоды пальм, доили домашних птиц, варили сыры. Вкус у них незабываемый.

В преддверии праздника в камере только и разговоров было о «наших предках», встретивших Черного гарцука, верховного повелителя прозрачных, и загнавших его в преисподнюю. Когорта славных Героев не иссякает, они и сейчас на посту, охраняют выходы из огненной бездны. Добровольно прибывавшие в тюрьму с восторгом рассказывали, что на этот раз следует готовиться к чему-то небывалому. Все ожидали широкой амнистии. Было объявлено, что любой поселянин, даже беглые из диких поселений, может безбоязненно явиться в город и стать свидетелями великого чуда. Какого, никто толком не знал, но все надеялись увидеть наконец образ непобедимого ковчега. Поговаривали, что народ вымолил у посвященных право на лицезрение хранителя и оберегателя. К тому же в дар упорно работающим, не жалеющим сил, славные повелели заложить здания, в которых будут храниться его священные образá.

Когда приказ о временном освобождении был зачитан в камере, заключенные возликовали. Особенно возбудился Тоот, которому не давал покоя вопрос о принципиальной возможности создания цельной внутри и разделенной снаружи конструкции, увиденной им во сне. Он без конца обсуждал этот вопрос с Эттой. Я попросил не приставать ко мне с этим бредом. Тоот сначала даже обиделся, заявил, что раз он сам видал во сне подобное сооружение, значит, оно существует.

Мне стало грустно – прогресс воочию являл свой оскал. Я недоумевал – кем и когда был рожден миф, что все, что добрый поселянин увидит во сне, непременно должно сбыться наяву? Это же глупейшее суеверие, однако сколько я не пытался сбить губошлепов с этой абсурдной мысли, все было напрасно.

В назначенный день все заключенные с утра повалили на пристань, чтобы поскорее добраться до столичного поселения. Уже издали, когда мы толпой поднялись на галерею, было видно, как в городе, над двух– и трехэтажными домами, подняли флаги. День выдался ветреный, ясный. Фрекки и Лераад – хранители Дьори – сияли в бирюзовом, исчерченным едва заметными цветовыми полосами, осеннем небе.

Я двигался в толпе заключенных, вертел головой, пытаясь разглядеть окружавшие меня башни и стены, в которых там и тут были прорезаны удлиненные окна с двумя полуокружьями наверху. Смыкавшиеся части дуг удлинялись книзу и расширялись в форме ласточкиного хвоста. В одном из окон я заметил Дуэрни. Лицо у мамки было грустное. Она, подперев рукой подбородок, с тоской посматривала на бродяг, спешивших по брусчатке мостовой к пристани. Этта помахал ей рукой, девушка не ответила, тут же отошла от окна.

У пристани жителей Запретного города ждали баркасы, которые доставляли их к городским причалам. Отсюда большинство желавших убедиться в верности слухов, устремлялись на центральную площадь, где, как сказывалось и пересказывалось, должно произойти чудо. Тоот, Этта, моряки тоже рвались в ту сторону. Только Хваат, не скрывавший недоверия ко всяким, как он выразился, «розыгрышам», решил сопровождать меня. Я же стремился отыскать своих друзей, предупредить их, чтобы они немедленно разбредались кто куда. Чтобы не трепались в пути с каждым встречным-поперечным. Хотелось увидеть Иуду – может, хваленая живучесть хордов сыграет с ним добрую шутку, и он воспрянет?

Неожиданно главный инженер изменил решение и призвал остальных товарищей тоже отдать долг Иуде, пострадавшему за дело освобождения всех угнетенных, так долго лишенных милости лицезреть ковчег. Однако закладку храма и его освящение Тоот никак не хотел пропустить. После чего согласно объявленному распорядку намечалось торжественное хождение в ногу по центральным улицам Дьори. Колонны строились по разрядам – сначала благородные, потом простолюдье, то есть итээровцы, рабочие, крестьяне. Замыкать колонну должен был престарелый и искалеченный сброд. После прохождения колонн общенародная клятва на верность стоявшим на посту Героям, и в конце праздника кто-то из канцелярии местного гарцука должен был объявить девиз на следующий сезон. Сезон ожидался трудный, темный. В такую пору необходима особая выдержка и готовность переносить лишения, вот почему поселянам следовало брать пример с Героев, сумевших загнать зверя в его логово. Я с готовностью согласился дать клятву, для чего надо было явиться на главную площадь. Мне казалось, что в толпе легче будет ускользнуть. От кого, я не знал, но это уже не имело значения.

Вид искалеченного Суллы ничего, кроме сострадания и глухой тоски, не вызывал. Можно ли так поступать с первым, припавшим к истине поселянином? Мы расселись вокруг несчастного. Левий Матвей, возглавивший общину, сообщил, что в настоящее время власти не ставят им препон, что Петр, Андрей, Варфоломей, Иеремия и Мусса отправились по стойбищам Дьори – понесли благую весть. Они с Якубом и Исайей остались в городе. Туути бредет в сторону перевала, как только достигнет Дираха, даст знать. Что касается Иуды, то он все такой же тяжелый, неповоротливый – не помыть, не побрить его как следует не удается.

– За чем дело стало! – воскликнул я. – Грей воду…

Мы добросовестно обмыли Иуду – тот по-прежнему смотрел никуда. Брови чуть вздыблены, отчего у него на смуглом южном лице отпечаталось некое таинственное удивление. Омывая ноги, я невольно время от времени ментальным взглядом касался темного колодца, в котором утоп его разум. Чистый, причесанный, он почувствовал себя лучше, стерлась гримаса удивления, теперь он был спокоен.

Пора было приступать к трапезе.

Этта успел все подготовить. Особенно манил сыр, изготовленный из птичьего молока, его головка, разрезанная на двенадцать частей, лежала на глиняном блюде. Рядом, высокой горкой нарезанный кусками праздничный лаваш, который испек Якуб, зелень, сушеные фрукты. Исайя принес запотевший кувшин с вином.

Мы сели за стол, все примолкли, глянули в мою сторону. Ждали напутственного слова. Признаюсь, никогда печаль не была так глубока, а радость такой побеждающей.

Все разом навалилось на меня…

Будущее оскалилось неминуемой гибелью, прошлое утеряно. Я утратил родину, друзей и вновь нашел их.

Чтобы вскоре расстаться вновь?

За столом не хватало Быстролетного, но он телепатически телеграфировал, что мысленно с нами и охотно поднимет за исцеление бедного Суллы «ба-альшой» лепесток аленького цветка. Было тревожно и весело. Перспектив никаких, надежд – избыток. Вот такая складывалась у меня «технология жизни». Тоот, уловив мое смущение, попытался занять ребят, почесал Иуду под мышками. Тот неожиданно захихикал.

– Братья… – только и успел выговорить я, как в дверь постучали. Зачем стучать, когда запоры сняты? Они вошли втроем: помощник начальника местной канцелярии и два охранника, одним из них был тот, который выпустил на волю апостолов.

– Знахарь, тебя требуют великие, – с порога объявил помощник начальника канцелярии.

– В чем дело?

– Дуэрни выбросилась из окна. С седьмого этажа.

– Разбилась?! – испуганно вскрикнул Этта.

– Нет, – ответил помощник начальника. – Она обучена прыгать.

– Так в чем дело? – спросил я.

– Она прыгнула в воду. Попыталась пройти по ней, как по суше. Разве это возможно, знахарь?

– Возможно, возможно… – закричали разом Хваат и матросы.

– Выходит, вас тоже лечить надо, – со вздохом почесался начальник. – Выходит, вот чем вы в плаваниях занимаетесь. По волнам носитесь? Собирайся, знахарь. Великие приказали, если не пойдешь по-доброму, вести силой. Сам прикинь, какой позор в такой праздник под конвоем ходить.

Это действительно было неслыханным бесчестьем. Мне пришлось выйти из-за стола. Я кончиками пальцев ощущал беду, но бросить Дуэрни, подвергнуть опасности друзей? Этта собрался было пойти со мной, но один из стражей резко осадил его – ешь, сказал, и пей во славу Героев. Сегодня твой день.

По дороге на пристань со мной связался Быстролетный и предложил бежать. Надо было только оторваться от охраны, затеряться в толпе марширующих в ногу, выбраться за городскую черту или выбежать на берег бухты, там уж он подсобит. Появляться в пределах поселений ему было строго-настрого запрещено попечителем.

Я отказался. В замке меня провели на женскую территорию. Дуэрни наглоталась воды, но, в общем, ее состояние было удовлетворительным. Ей требовался полноценный отдых, длительный сон.

– Вот именно, – кивнул Ин-се. – Для этого мы тебя и позвали. Знахарь, либо ты отучишь ее от способности видеть во время смыкания глаз недопустимые, сбивающие наладку видения, либо ее отправят на интеллектор. Время «икс», знахарь. Час пробил! Мы больше не можем ждать.

– Как же я отучу ее?!

– Это нас не касается, проныра! – выкрикнул Ин-ту. – Расскажи ей сказку, внуши ужас перед гневом ковчега, наконец, навей сон, который бы навсегда запретил видеть подобную жуть. Ты полагаешь, мы позволим тебе вот так запросто губить перспективную особь? Ты очень заблуждаешься, плут!

– Вы не понимаете! – в отчаянии воскликнул я. – Это все равно, что потребовать, чтобы я отучил ее ходить, дышать. Это не в моей власти. Это теперь вообще ни в чьей власти.

– Сравнение не отличается корректностью! – заявил Ин-се. – Ходить, дышать – это врожденные, определяющие факт существования способности.

– Хорошо, – согласился я. – Возьмем, например, человека, научившегося плавать. Его, как ни старайся, уже нельзя отучить, так и в этом случае. Разве что воспользоваться каким-либо сильнейшим психотропным проламывателем?

– Воспользуйся, – одобрительно почесался Ин-ту.

– Я не могу взламывать сознания.

– А ты постарайся. Ради Хорда, ради счастья народа, ради собственной жизни. Мы можем обеспечить тебя благами, ты будешь безбедно проводить свободное время. Разрешаем даже видеть сны. Можем продемонстрировать тебе ковчег. Выбирай, что тебе больше по душе.

– Я должен подумать…

– Думай, но недолго. Утром дашь ответ.

* * *

Это была долгая безнадежная ночь. Меня провели мимо общей камеры, затем по длинной крутой лестнице мы спустились вглубь острова. Здесь в середине тускло освещенного коридора нарисоваась овальная, с необработанной поверхностью плита.

По ментальной команде плита отодвинулась. Меня завели внутрь, приказали сесть, затем провожатые вышли. Дверь слабо скрипнула и затворилась. Я надеялся, что в камеру дадут свет. Не тут-то было! Кромешная тьма сгустилась вокруг – тьма в прямом и переносном, то есть ментальном смысле. Плита и, по-видимому, не только она одна являлась непробиваемым барьером для любой направленной мысли. Достучаться отсюда до Быстролетного было невозможно.

Я почувствовал себя в могиле.

Хордянское во мне взбесилось, человечьего едва хватало, чтобы сдержаться и не взвыть, не броситься на плиту, не забарабанить кулаками по металлической двери. В следующий момент меня ошеломила простенькая мысль, почему и в самом деле не взвыть, не забарабанить? Прием, конечно, рассчитанный на простаков, а уж назвать представителей высших каст Хорда простаками я бы не отважился. Тем более, когда сущность моя оказалась раскрытой – в этом сомнений не было. Вот почему в моем положении использовать дешевые приемы было непростительной глупостью. Я стиснул зубы, унял скулеж и уселся на пол. Подножие была металлическое, в рубчик, к тому же теплое. Главное, вырваться на воздух и спрыгнуть в море. Другой возможности спастись я не видел.

Слабый шорох отвлек меня. Донесся со стороны двери. Я попытался с помощью ясновидения определить ауру непонятного звука, облечь его в зрительный образ.

Бесполезно!

В следующее мгновение кто-то наткнулся на меня, нащупал плечо, почесал его.

Я вскрикнул.

– Тише, – послышался чей-то шепот. – Следуй за мной. Я не враг.

– Свежо предание, – начал я, однако тот же голос перебил.

– Они приняли решение…

– Кто они?

– Верхние.

– Проверить меня на интеллекторе?

– Нет, им известно, что с такими, как ты, интеллектор не справится.

– С такими, как я? В таком случае, кто я? И сколько нас было?

– Достаточно, с десяток… У нас мало времени, идем.

– Куда? И почему я должен…

Мне не дали договорить, с силой потянули за рукав. Что было делать? Пришлось последовать за незнакомцем.

На ощупь я определил, что дверь открыта. Внезапно коридор слабо осветился. Потолок был овальный, сводом смыкавшийся вверху. Высотой коридор был под стать тем туннелям, какие были пробиты в недрах якутской сопки, где шесть с половиной миллионов лет скрывался свернувшийся в исходную форму фламатер, так что мне и таинственному незнакомцу в поблескивающей металлизированной накидке с капюшоном, который вывел меня из камеры, а также двум рослым стражам в рельефных нагрудных латах и пирамидальных шлемах, поджидавшим у выхода, приходилось заметно сутулиться.

Славные?!

Незнакомец в накидке начальственно двинулся первым. Стражи, крепко взявшие меня под руки, с места пошли в ногу, я тоже. Мне так и не удалось разглядеть лицо таинственного провожатого, более того я не никак не мог различить основной цвет его ауры. Сгустки психической энергии, у нас на Земле называемые чакрами, едва угадывались в телепатическом облачке. Они были размыты, не в фокусе – это было удивительно, так как попечитель снабдил меня самыми эффективными инструментами сверхчувственного восприятия и воздействия.

В конце коридора вожатый отворил дверь, и мы оказались на нижней площадке лестницы, ведущей вверх, в темноту. Здесь один из стражей сунул мне в руки такую же поблескивающую накидку, который прикрывался идущий впереди хорд, приказал надеть ее, затем мы начали взбираться по лестнице. Выбрались из подземелий в узкой, затерянной между скал щели, откуда начиналась дорожка к укрытому в нагромождении скал небольшой пещере, наполовину заполненной водой.

Между осклизлых оглаженных камней нас ждала лодка, что-то вроде ялика. Проводник приказал мне сесть на дно и держать голову пониже. Я повиновался. Сам он взялся за весла, а стражи в латах разместились на задней банке по обе стороны от меня. Они по-прежнему держали меня за руки. Несколькими рывками незнакомец отогнал лодку от берега, развернул ее и узким проходом вывел на акваторию главной бухты. Вдали разом засияли городские огни, выше крупные, созревшие к осени звезды, их отблески плавно заколыхались на едва пошевеливаемых ветром волнах.

Лодка сначала двинулась вдоль прибрежных утесов – скалы непроницаемо-черными глыбами нависали над нами – затем контур незнакомца частично закрыл многозвездную хвостатую спираль, и спустя несколько минут впереди очертился выступавший из воды горб. При нашем приближении в нем обнаружилось еще более темное пятно, оказавшееся люком, ведущим куда-то вниз, в пахнувшие спертым теплом и машинным маслом недра.

Подводная лодка?..

Эта мысль едва успела мелькнуть в сознании, как стражи, приподняли меня и сунули в люк, где чьи-то крепкие руки приняли меня, помогли приземлиться на прочный, судя по твердости, металлический пол. Здесь кто-то почесал меня по плечу, помог снять накидку. Я оказался в пронизанной отсветами мерцающих приборных циферблатов полутьме. Рядом, за переборкой, ненасытно и откровенно чавкал помповый насос. С другой стороны доносился лишающий веры в надежность этой посудины скрип и тихое ритмичное скрежетание. Меня повели по проходу, предупредили – держи голову пониже. Через десяток шагов вновь остановка, опять предупреждение – осторожно, порог. Я, высоко поднимая ноги, перебрался через препятствие, руками ощупал боковые металлические ребра. Наконец мне надавили на плечи и предложили сесть.

Я сел, огляделся, на ощупь проверил пространство вокруг себя. Позади обнаружилось что-то вроде широкой лежанки, упиравшейся в шершавую стену. В следующее мгновение вспыхнул свет – скорее брызнул, – ослепил, заставил зажмуриться.

Когда я открыл глаза, обнаружил себя в узкой, вполне земной каюте. Над овальной металлической дверью полушарие светильника в проволочной оплетке, на противоположной стене опущенная и схваченная винтом столешница. Напротив, на второй откидной койке расположился плечистый губошлеп в рельефных, прикрывающих грудь и живот, металлокерамических латах. Броня была покрыта искусной гравировкой, но у меня уже не было сил присматриваться к изображению. Руки незнакомец сложил на груди. Под латами проглядывала рубаха, сшитая из того же металлизированного материала, из которого была изготовлена накидка. Голову прикрывала крупноячеистая металлическая сетка – что-то вроде кольчужного капюшона. Удивительным показалось, что густые пушистые перышки на его голове были уложены на косой пробор. Нос орлиный, и, не в пример другим губошлепам, губы тонкие, вычурно изогнутые. Даже при ярком свете его аура была размазана по объему и представлялась неким переливающимся цветастым облачком, в котором с трудом угадывались чакры.

Некоторое время незнакомец с откровенным недоверием рассматривал на меня, потом сложил руки на груди и сказал.

– Значит, ты и есть знаменитый знахарь, который рассказывает небылицы и награждает людей видениями? Как же тебе это удается? – он сделал паузу, потом неожиданно спросил. – И зачем?..

Не дождавшись ответа, представился.

– Неемо, командир этой посудины, славный первого разряда.

Глава 8

Я не удержался, отпрянул, потом принялся отчаянно чесаться.

Вот так совпадение! Черт знает во что поверишь, когда за тридевять земель, в тридесятом царстве неожиданно встретишь капитана таинственной подводной лодки, которого к тому же зовут Неемо. Но совпадение ли это? Я даже вздрогнул – неужели кто-то из губошлепов мог проследить историю моего появления на этой перегретой планете от самого истока?

Неемо не спешил заводить разговор – внимательно приглядывался ко мне. В мои мысли он даже не пытался проникнуть: как и все прочие губошлепы, в сверхчувственном отношении капитан был совершенный ноль, однако он имел представление о том, что мозг не есть сокровенная тайна и при особом умении можно проникнуть в сознание. Ментальная защита осуществлялась за счет спецкостюма.

– Так и будем в молчанку играть? – наконец подал голос Неемо.

– Спать хочу! – буркнул я и зевнул.

– Что ж, отдыхай, – почесался капитан. – Завтра у тебя будет трудный день.

– Сказал бы, мил человек, куда меня везут? – уже устроившись на откидной койке, робко спросил я.

– Скоро узнаешь.

Капитан вышел. Свет в каюте погас.

Час от часу не легче! Лихо завернули. Скоро узнаешь – вот и весь разговор. С какой целью меня поместили на глубину, упрятали за толстой броней? По-видимому, славные решили любой ценой докопаться до тайного канала, по которому неведомый враг передает мне инструкции.

Вот чего я понять не мог, почему старцы вели себя со мной с такой щепетильностью? Кем они являлись, я не знал, но власти у них было предостаточно. Они полагали, что всегда успеют расправиться с нелепым, неявно завербованным горцем? Или в их новой, веками складывавшейся «технологии жизни» сохранился некий императив, безусловный поведенческий запрет, пересилить который хорды были не в состоянии? Благоговение перед создавшей их силой было намертво впечатано в наследственный аппарат? Этакий никогда несминаемый архетип «грозного отца», против которого можно бунтовать, с которым можно сражаться, но оскорбить, презирать, нанести ему обиду, совершить какое-нибудь кощунственное деяние, тем более святотатство, было невозможно. Может, потому славные рассматривали войну с архонтами или их наследниками как бессмысленный, но возвышающий подвиг.

Они собираются пойти в бой, как на казнь?..

А может, все проще? В общем-то, поселяне всех разрядов были практичные, избегающие любой «метафизики» существа. Вероятно, старцы тоже считали меня биоробом – точнее, «искусственным живым» – и, принимая во внимание высочайший уровень моего создателя, полагали, что истязаниями от меня ничего не добьешься. В случае попытки силового приближения к истине я тотчас уйду к судьбе. Выходит, они решили затеять игру не со мной, но с моим «повелителем»? Зная особенности появления хордов на свет, их образ мышления, способ познания мира и самих себя, неодолимые ужас и ненависть к своему прошлому, отвращение к приютившей их планете, вполне можно предположить, что им и в голову не приходило, что мыслящая плоть способна возникнуть и развиться естественным путем, оказаться закономерным итогом последовательного, поэтапного развития. Ни о какой эволюции, в нашем понимании, на Хорде и речи быть не могло – промежуточные звенья отсутствовали, ни с одним животным или птичьим видом губошлепы не были связаны полноценным древним родством. Так что вывод, что их философия жизни строилась на убеждении, что окружающее пространство есть исключительно игра неких материальных сил и предки всякого живого существа были созданы в пробирке; что каждая разумная особь не может не иметь материального творца, – был вполне логичен. Следовательно, обрывая связь с батяней-комбатом, они приводили меня в бездеятельное, оцепенелое состояние, в которое впадает утюг, отключаемый от сети. В этом случае они получают возможность перехватить инициативу в подспудной борьбе с незримой, повелевающей мной силой.

Вся их «жизненная технология» строилась на убеждении в неотвратимости возвращения архонтов.

Они вполне могли допускать, что прародителей больше не существует, в таком случае следует ждать нападения каких-то иных хищных и жадных до чужой плоти инородцев. Они были убеждены или имели веские основания считать, что, утратив со мной связь, отправившие меня злоумышленники начнут искать способ связаться со своим тайным посланником.

Капитан Неемо что-то сказал о десятке подобных мне? Выходит, я не только не первый, но и не единственный представитель попечителя на Хорде. И каждый раз у батяни что-то срывалось. В тот момент я не испытывал обиды. Я не ребенок и вполне понимал, что в руках небожителей я не более, чем средство, которому позволено действовать по своему усмотрению.

Как Бог на душу положит.

Мне самому следовало побеспокоиться о себе, а также о тех, кто стал мне близок, ответственность за чьи судьбы нельзя было стряхнуть с рук. Подобное понимание свободы было мне куда ближе, чем возможность воплотиться в любой образ, заняться любым делом и прочая ерундистика, которой так настойчиво пичкал меня фламатер.

Итак, славные полагают, что если им удастся подключиться к каналу связи между мною и моими хозяевами, они сумеют проникнуть в замысел врага – определить сроки вторжения, план захвата планеты. Неужели это и был тот пунктик, на котором они все свихнулись?

В таком случае я просто обязан их разочаровать. Я – полноценный губошлеп, родом из поселения беглых, чьи предки когда-то по собственной воле, спасаясь от голодной смерти, ушли в горы. Я – сын природы, одарен способностью видеть сны, в университете освоил науку излечения поселян, необуздан нравом, непоседлив, трусоват, каналья и мошенник, потому и брожу по белу свету. Я – повелитель самого себя и никто мне не указ, даже старцы Ин. Вот такие извращенцы порой попадаются среди горцев.

Но шутки в сторону. Война была объявлена, и никто заранее не оговорил ее правил. Подобное неустойчивое, чреватое всякими неожиданностями положение меня устраивало. В подобном лабиринте оборотень – губошлеп со всякими штучками-дрючками и бластером в ноге, он же разумная тварь с далекой планеты, он же бисклаварет-хранитель с опытом ведения боевых действий против всякой нечисти – мог дать сто очков вперед любому, даже самому проницательному великому. Но при условии, что мне вернут волшебный пояс.

Однако прежде всего я – знахарь, и точка! Прошу любить и жаловать. Существо ничтожное, со своей причудью, не более того. Правда, такой маскарад был хорош до той поры, пока мне не придется взять в руки оружие. Я мог воспользоваться бластером только раз, и это раз должен был принести мне победу, иначе из наблюдателя – придурковатого, непонимающего, что с ним происходит, горца – я сразу превращался в опасного врага, и даже отсвет немереной мощи попечителя ди не спасет меня от гибели.

При этом трудность применения оружия состояла в том, что боевой контакт должен был принести победу не только мне, но и противостоящим губошлепам.

Как можно совместить несовместимое, понять почти невозможно, поэтому лучше совсем обойтись без стрельбы. Это решение ставило меня в одновременно и в безнадежное, и в выигрышное положение.

Даже при отсутствии связи…

Разбудили меня почесыванием по плечу. Надо мной стоял матрос в простеньких нагрудных латах, шароварах и плетенных сандалиях на босу ногу. Обыкновенный губошлеп, каких на Хорде хоть пруд пруди. Вот тебе и славный!.. Матрос был необыкновенно худ, глаза печальные.

– Завтрак! – объявил он, поставил поднос на откинутую столешницу и вышел.

Я заставил проглотить себя пойло, которым угощали на этой субмарине. Вспомнил о сыре из птичьего молока, вообразил вкус лаваша, испеченного Якубом, и вздохнул.

После завтрака в каюту явился Немо. Мы расположились друг напротив друга. Капитан сложил руки на груди, спросил.

– Что, знахарь, тебе привиделось сегодня во время отдыха?

Я почесался.

– Вспомнил, что приключилось с обезьяной (есть у них на Хорде такие мелкие шкодливые животные), наблюдавшей, как плотник раскалывает бревно двумя клиньями. Загонит один клин, потом вставит в щель следующий, вобьет его – так и движется к другому концу.

– Понятно, – откликнулся Неемо.

– Вот и ладушки. Наступил полдень, плотник решил отдохнуть. Он расположился в тени возле ручья, а непоседливая обезьяна, забравшись на бревно, попыталась вытащить клин, который торчал в комле. Раскачивала она его раскачивала, пока ее яйца на провалились в щель. Что с ней случилось далее, когда она вытащила клин, рассказывать не буду.

– Любопытно, – после некоторого раздумья заявил капитан, потом философски заметил. – Все врут. Каждый норовит солгать. Ты, знахарь, тоже врешь. Нагло, беспардонно… Придурка из себя изображаешь. Говорят, у тебя в горах мамка есть?

– Ну… – я неопределенно почесался.

– Цыплят завел?

– Двоих. Там, в горах…

– Что так мало?

– Двоих попробуй выкорми.

– Что с ними теперь?

– Выросли… У старшего уже своя мамка есть. Цыпленка завели.

– Любишь цыплят?

Я принялся отчаянно чесаться. Потом наконец сформулировал.

– Даже не знаю. Привязан…

– М-да… – заключил Неемо и вновь впал в раздумье. Через некоторое время он продолжил.

– Про тебя рассказывают много странного. Говорят, кто-то из поселян считает тебя учителем, что вас двое, что ты умеешь рассказывать сказки, награждать снами. Зачем все это, знахарь, если огонь небесный вот-вот обрушится на Хорд?

– А если не обрушится?

– Как же не обрушится! Эти напыщенные петухи ни за что не упустят возможности красиво погибнуть. У них только и разговоров о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

Я ничего не ответил на это неожиданное заявление.

– Изобразили какие-то дурацкие треугольники, а на самом деле с тупостью и упрямством, достойными лучшего применения, возводят бастион в безатмосферном пространстве. Надеются этой пукалкой остановить тех, кто идет на смену архонтам. Глупо…

После этих слов мне следовало сломя голову мчаться в ближайшую тюрьму и требовать, чтобы меня законопатили там до конца моих дней. Но как отсюда сбежишь? На провокатора Неемо был непохож – не чувствовалось в нем этой подловатой страстишки, а без вдохновения, без игры воображения, без умения добиться сочувствия, вызвать на откровенность, что за провокатор!

Я почесался.

– Ты что, не веруешь в ковчег?

– Почему же не верую, – Неемо сделал паузу, потом добавил. – Верую, конечно. Как тебе понравился наш завтрак?

Я не смог скрыть отвращения.

– Так питается большинство поселян, особенно те, кто трудится на заводах, обслуживает подводные грузовые корабли, транспортную сеть. Тем, кто несет службу в безатмосферной дали тоже приходится несладко – питаются два раза, а то и раз в день.

– У нас в горах таким пойлом даже домашняя птица бы побрезговала, – ответил я.

– Вот именно, – изящно, коготочком указательного пальчика почесал лоб Неемо. – Потому что вы, беглые, сеете, что пожелаете, там, где пожелаете, скот пасете на тучных пастбищах, а повсюду, где царит порядок, сплошь нищета и мор. Все соки из поселян высосали. Каждое зернышко на учете! Каждая капля ртути – на оборону!

Он помолчал, потом продолжил.

– Знахарь, я своими ушами слышал, как ты утверждал, что рукотворный сосуд – это великий обман. Нам запись прокручивали. Что строить его – понапрасну тратить силы и время. Что существует другой ковчег, существующий предвечно, который с полным основанием можно назвать сосудом святости, силы и безмерной любви к созданным им тварям. Разве не так, знахарь?

Я торопливо почесался.

– Я никогда не утверждал, что не следует строить ковчег. Я только спрашивал – тот ли священный сосуд мы наполняем, о нужном ли печемся? Ощерившаяся пушками гора в безатмосферном пространстве является только горой, и ничем иным. Нельзя взойти на нее и спастись. Нужно искать другую гору…