Текст книги "Полное собрание сочинений в одной книге"
Автор книги: Михаил Зощенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 168 (всего у книги 217 страниц)
Уверенность Керенского в нерушимости своего положения была так велика, что он накануне июльских дней, в момент напряженной политической борьбы, выехал на фронт со своими речами.
Но июльские дни смутили все же душевный покой военного и морского министра. Он бросил все и срочно вернулся в Петроград. Уже на вокзале, только что сойдя с поезда, он «распушил» командующего округом генерала Половцева и, накричав, тут же отстранил его за бездеятельность, хотя в сущности «бездеятельности» не было, так как демонстрация большевиков была расстреляна войсками, и генерал Половцев сделал все возможное для «восстановления порядка».
В первые же дни своего приезда Керенский настоял перед правительством о немедленном аресте всех большевистских вождей.
Об этом был отдан приказ с обещанием высокой денежной награды за арест В. И. Ленина.
Буржуазия в союзе с эсерами и меньшевиками повела теперь яростную борьбу против дальнейшего развития пролетарской революции.
Нервная решительность Керенского заставила членов правительства с надеждой обратиться к нему как к спасителю от большевиков. И тогда он имел смелость принять на себя пост министра-председателя и верховного главнокомандующего.
Он отказывался, правда, от высокого поста и приводил всякие резоны, но улыбка радости не сходила с его лица. И, приняв этот пост, он стал еще более надменен, еще более величественным тоном вел беседы и еще более высокомерно отдавал приказания, не желая слушать никаких советов и возражений.
Между тем, над головой премьера стали явственно сгущаться тучи.
Заручившись согласием ставки и самого Керенского, генерал Корнилов двинул на Петроград 3-й Конный корпус.
Он послал этот корпус для усмирения большевиков, но, вместе с тем, он хотел свергнуть и Временное правительство.
25 августа Конный казачий корпус во главе с Дикой дивизией стал подходить к Петрограду. Но большевики организовали оборону Петрограда, и их агитаторы, выехавшие навстречу корпусу, разъяснили казакам их роль. И казаки отказались идти дальше.
Керенский продолжал оставаться у власти. И он не без торжественности нес бремя этой власти вплоть до 25 октября. Он нес это бремя всего сто десять дней, перещеголяв в этом смысле на десять дней самого Наполеона, вернувшегося с Эльбы.
Вероятно, больше этого срока он и не сумел бы вынести тяжести власти.
Он чрезвычайно устал и задергался.
Он был всегда вспыльчивым, нервным и неуравновешенным; теперь же, находясь на вершине государства, он стал вовсе терять самообладание. Его дурные нервы не могли долго выдерживать большого напряжения. Еще будучи министром юстиции, он не раз по окончании речи падал без чувств и прибегал к разным лекарствам, чтобы поддержать себя. Он, не стесняясь зрителей, пил валериановые капли прямо из пузырька. Это было весьма жалкое и, собственно говоря, даже нелепое зрелище.
Но это слабенькое средство не помогло ему после двух месяцев пребывания на ответственном посту. Он наливал эфир на платок и жадно подносил к своему лицу. Это его поддерживало и придавало ему силы для очередного выступления.
Конечно, так долго не могло продолжаться, и нет сомнения, что верховный правитель бесславно закончил бы свои дни, даже если бы дела сложились иначе.
Собственно, закат Керенского начался тогда же, когда начался восход.
Он как ракета, по законам пиротехники, взвился в небо, засверкал фантастическими, искусственными огнями и, моментально сгорев, стал стремительно падать. И все, находящиеся вблизи, разбежались, боясь, как бы он, падая, не придавил их своей высокой особой.
Уже в сентябре 1917 года все было запутано и разрушено. Армии не существовало. Большевистский фронт ширился.
Подготовка вооруженного восстания шла у большевиков весьма энергично и успешно, и об этом почти открыто говорили на улицах и в казармах.
21 октября Временное правительство поручило министру-председателю Керенскому принять меры к ликвидации ожидаемого восстания.
Керенский приказал своему командующему округом полковнику Полковникову разработать план ликвидации мятежа.
Полковников, не сделав ничего, доложил, что правительство может быть уверено – Петроградский гарнизон окажет сопротивление большевикам.
Керенский сообщил правительству, что меры приняты и восстание, если оно случится, будет подавлено.
Однако 23 октября Керенский стал терять некоторую свою уверенность относительно войск Петроградского гарнизона и отдал приказ главнокомандующему Северного фронта – подтянуть войска к Петрограду.
Но главнокомандующий генерал Черемисов не исполнил приказа.
В 11 часов утра 24 октября Керенский явился в Мариинский дворец и, ввиду чрезвычайного положения, потребовал в своем слове всей меры доверия и содействия. Совет республики устроил Керенскому овацию и, стоя, приветствовал его. Премьер, счастливый и взволнованный, не дождавшись резолюции, поспешил в штаб, чтобы заняться военными делами и оправдать высокое доверие.
Между тем, в Совете начались длинные дебаты о тексте резолюции.
Этот текст резолюции выработан был только к ночи. Целый день пропал на бесцельные споры и крики.
Большевики тем временем энергично вели подготовку восстания и в ночь на 25 октября стали занимать правительственные здания.
В двенадцатом часу ночи резолюция Совета республики еще не была готова.
Встревоженный Керенский направился из штаба в Зимний дворец на совещание совета министров.
Наконец, в Зимний прибыла делегация с долгожданной резолюцией. Причем резолюция была далеко не такая, какую ожидал Керенский. Левое большинство Совета республики отделяло себя от правительства и его борьбы. Другими словами, резолюция не выражала доверия правительству. После овации, устроенной Керенскому, это было неожиданно в высшей степени.
Совещание членов Временного правительства происходило в Малахитовом зале. Керенский, выйдя к делегатам и зачитав резолюцию, с возмущением заявил, что после такой оскорбительной для самолюбия резолюции кабинет министров завтра же подаст в отставку.
Делегаты стали разъяснять, что резолюция в основном полезна, так как есть вероятность, что большевики посчитаются с ней и, может быть, даже откажутся от вооруженного восстания.
Делегаты стали настаивать, чтобы совет министров принял их и выслушал их мнение.
Керенский ответил, что ни он, ни правительство не нуждаются в советах и что революция будет спасена и без помощи посторонних.
Делегация отбыла, и в совете министров снова начались обсуждения, как реагировать на резолюцию и какие меры принять против действий большевиков.
Именно во время этого исторического словопрения большевики и начали занимать правительственные здания одно за другим.
Правительственное совещание закончилось около двух часов ночи, и утомленные министры стали расходиться по домам, поручив Керенскому «организовать надлежащее военное командование».
Один из членов правительства, министр исповеданий Карташев, по выходе на улицу был арестован вблизи Зимнего дворца и отведен в Смольный.
Следует сказать, что во время совещания к Керенскому явилась делегация от казаков и уверила его (как он сам пишет), что по его особому личному приказу казаки поддержат Временное правительство.
Однако Керенский не знал, что мнение делегации не выражало мнения большинства казаков. Напротив того, совет казачьих войск решил не вмешиваться в борьбу, которую вело правительство с большевиками. Керенский, как и всегда, совершил тут изрядную ошибку – он слишком доверчиво отнесся к словам преданности и к изъявлению восторга при встрече с его особой.
Он настолько был уверен, что казаки в его распоряжении, что восторженно сообщил министрам о своем замечательном разговоре с казаками.
Явившись в два часа ночи в штаб, Керенский потребовал, чтобы казаки срочно прибыли для защиты правительственных зданий. Однако казаки уклончиво ответили, что сейчас кончат обсуждение и в скором времени начнут седлать лошадей.
Но время шло, казаки не появлялись.
Поняв, наконец, что казаки не выступят в защиту Временного правительства, Керенский стал выяснять, какие войска, находящиеся вне Петрограда, можно использовать. Но точных сведений в штабе не имелось. Как будто бы к Гатчине двигался казачий корпус генерала Краснова. Но пока никакой связи наладить не представлялось возможным. Тогда Керенский стал по прямому проводу беседовать со ставкой главнокомандующего Северным фронтом. Керенский потребовал, чтоб войска с фронта были немедленно подтянуты к Петрограду.
Главнокомандующий уверил его, что он сделает все, что в его силах.
Между тем в штаб приходили тревожные сведения. Отряды восставших заняли Николаевский мост, и суда Балтийского флота входили теперь в Неву.
Керенский стал буквально метаться по штабу.
Перебегая от телефона к телефону, он в промежутках между двумя разговорами диктовал телеграммы, отдавал распоряжения и делал перемещения среди командного состава.
Весть о маневре Балтийского флота наполнила его гневом и бешенством. С криком: «Немедленно топить корабли!» – он стал лично писать радиограмму.
Эта его не совсем толковая радиограмма сохранилась для истории. Она весьма красочно говорит о душевном состоянии «главковерха»:
«Всем судам, идущим в Петроград без разрешения Временного правительства. Приказываю: командирам подводных лодок топить суда, не повинующиеся Временному правительству».
Но так как в радиограмме не было указано, какие именно суда не повинуются Временному правительству и какие суда самовольно вошли в Неву, то при всех обстоятельствах эта радиограмма была пустым звуком.
Между тем в штабе стало известно, что здание Главного почтамта и телеграфа уже в течение двух часов находится в руках большевиков.
Среди офицеров штаба началось замешательство.
Вторично отдав приказ об аресте всех большевистских вождей и облегчив этим свою душу, Керенский стал на карте высчитывать, каким образом окружить Смольный, чтобы изолировать его и пресечь действия восставших. Нужны были казаки.
Но казаки по-прежнему отсиживались в казармах и на все просьбы и мольбы снова неизменно отвечали: «Сейчас начнем седлать лошадей».
Верная часть Керенского – команда блиндированных автомобилей – стала волноваться. Офицеры штаба вели себя вызывающе.
Полковник Полковников продолжал вести двойную игру и, уверяя Керенского в верности, агитировал офицеров тотчас арестовать премьера.
Тогда Керенский, видя измену Полковникова, принял на себя все командование. Однако дело ни на йоту не изменилось, так как, в сущности говоря, не над чем было командовать.
В шесть часов утра Керенский вторично стал беседовать со ставкой главнокомандующего Северным фронтом, чтоб ускорить присылку войск в Петроград. Но толку не мог добиться, так как главнокомандующий уверял, что его действия контролируются революционным комитетом и он сам войсками не распоряжается, но что он постарается сделать все, что от него зависит. В общем, дипломатические слова не принесли делу никакой пользы.
Положение создавалось критическое. Оставалась надежда, что генерал Краснов успеет подтянуть свой казачий корпус к столице.
В седьмом часу утра, так и не дождавшись известий о движении войск к Петрограду, Керенский, разбитый и потрясенный, с мыслями: «утро вечера мудреней» – направился в Зимний дворец, чтобы хоть немного вздремнуть.
Юнкера, охранявшие Зимний дворец, заволновались при виде премьера. Нарушая дисциплину, они группами подходили к Керенскому и, окружив его тесным кольцом, взволнованно расспрашивали о положении дел и о дальнейших возможностях.
Керенский, подтянувшись и приняв соответствующую позу, бодрым голосом успокаивал их, говоря, что он с минуты на минуту ожидает прибытия в Петроград свежих воинских частей, верных ему и Временному правительству.
Это несколько успокоило юнкеров, и они расступились перед премьером, который развинченной походкой проследовал в свои покои.
Он вошел в свой кабинет и, не раздеваясь, бросился на оттоманку. Но заснуть не мог.
Нервное возбуждение было столь велико, что он ни минуты не мог оставаться в спокойном положении. Он налил эфиру на носовой платок и жадно поднес его к своему лицу.
Он не заснул, но какое-то оцепенение охватило его.
В восемь часов утра в кабинет премьера почти вбежал фельдъегерь.
Керенский, бледный, без кровинки в лице, открыв глаза, продолжал лежать, ожидая слов фельдъегеря, как приговора.
– Центральная телефонная станция, господин верховный главнокомандующий, – сказал фельдъегерь, – в руках большевиков… Штаб потерял связь с городом… Что прикажете доложить командующему?
В одно мгновенье, вскочив с оттоманки, Керенский побежал к окну.
У Дворцового моста он увидел пикеты матросов.
Невольно закрыв лицо рукой, Керенский сказал фельдъегерю:
– Ступайте… Доложите, что я сейчас буду… Велите разбудить моих адъютантов…
Фельдъегерь вышел из кабинета, и Керенский, подойдя к столу, стал судорожно рвать документы и бумаги. Потом, оставив это, бросился в покои, выходящие на Дворцовую площадь.
Он, не обращая внимания на солдат караула, спавших и лежавших на полу, подбежал к окну и взглянул на площадь.
Площадь была безлюдна. Большевистских отрядов нигде не было видно.
Керенский снова бросился в свой кабинет, куда через минуту явились два адъютанта и министр торговли и промышленности, ночевавший во дворце.
Они вчетвером, почти бегом, дошли до штаба. В штабе был развал и суматоха. Охраны не было. Какие-то офицеры, солдаты и штатские бегали по лестнице, не обращая внимания на верховного главнокомандующего.
Узнав от начальника штаба, что блиндированные машины неизвестно кем испорчены и что никаких сведений нет об эшелонах, идущих к Петрограду, Керенский растерянно взглянул на своих адъютантов и на двух министров, Кишки-на и Коновалова, неподвижно стоявших у окна.
Но вдруг огонь решимости зажегся в глазах премьера.
– Я сам приведу войска! – закричал Керенский. – Это вздор и ересь… Большевистские агитаторы разложили мне войска Петроградского гарнизона. Но я знаю настроение фронта. И к тому я имею любые доказательства.
Керенский показал рукой на письменный стол, на котором в беспорядке лежали полученные вчера телеграммы с изъявлениями верноподданнических чувств.
Министр торговли и промышленности Коновалов, плотный, бритый человек, с внешностью русского купца, получившего образование за границей и одетого по-английски, сказал, пожав плечами:
– Эти бумажки, Александр Федорович, сейчас не имеют значения. Это, конечно, очень хорошо, если вы сами поедете за армией, но как это сделать? – почти весь город в руках большевиков.
Все посмотрели в окно, но ничего страшного не увидели. Прохожие спешили, как обычно, и к Невскому шли трамваи с висящими на подножках людьми.
– Прикажите тотчас подать мою дорожную машину! – закричал Керенский, обращаясь к адъютанту.
Первый адъютант Керенского, юный девятнадцатилетний прапорщик Миллер, бросился исполнять приказание.
– Это вздор и ересь! – снова вскричал Керенский. – Я допускаю, что генералы Духонин и Черемисов против меня, но за солдатскую массу я отвечаю… Я сам поведу войска к Петрограду… И это большевистское отребье как дым исчезнет при виде двух-трех свежих рот!
В коридоре, за дверью кабинета, раздался вдруг шум и топот солдатских ног. Керенский побледнел и вопросительно взглянул на адъютантов.
Группа юнкеров вошла в кабинет. Один из них, отдавая честь, сказал, обращаясь к Керенскому:
– Господин верховный главнокомандующий. Большевики только что прислали нам ультиматум – очистить здание Зимнего дворца. В противном случае они грозят расправиться с нами без пощады… Как прикажете поступить? Свой долг мы согласны выполнить до конца, но если…
Воинская речь юнкера осеклась, и он, мямля и подыскивая слова, тихо добавил:
– Но если у вас… если войска… если нет подкрепления, то юнкера считают… Может быть это и не нужно… Оборонять дворец…
– Юнкера, – торжественно сказал Керенский, – вы гордость моей армии. От вас ли я слышу эти слова? Ступайте и скажите всем, что положение далеко не безнадежное. И что мы каждую секунду ожидаем подкрепления. Ступайте, господа, и выполните ваш долг перед родиной, согласно вашей присяге.
Адъютант, прапорщик Миллер, явившись, доложил, что машина подана.
Юнкера понуро ушли выполнять свой долг перед Временным правительством.
Прапорщик Миллер, доложив о машине, сказал, что сейчас в ставку отправляется американская машина и было бы безопасней выехать вместе с ней под защитой американского флага.
Изъявив на это согласие, просветленный Керенский стал прощаться с министрами.
Оставив своим заместителем Коновалова, он сказал, обратившись к нему:
– Кроме того, Александр Иванович, я оставляю вас своим заместителем и по обороне Петрограда.
Министр торговли и промышленности, молча пожав плечами, отвернулся к окну.
Верховный главнокомандующий, два его адъютанта и помощник командующего армией капитан Кузьмин поместились в открытой машине. Офицер для поручений Виннер и штаб-офицер сели в американскую машину.
Процессия благополучно тронулась в путь. Было около десяти часов утра 25 октября.
Никто не пытался их задержать. Прохожие, узнав Керенского, останавливались и приветствовали его.
Самодовольная улыбка снова появилась на измученном лице премьера.
Они проехали по Морской мимо патрулей красногвардейцев, стоявших у телефонной станции, и, развив скорость, вышли за черту города.
Выйдя на шоссе, к Гатчине, они столкнулись с большим отрядом красногвардейцев, которые, подняв винтовки, приказывали остановиться. Но, развив бешеную скорость, машина скрылась из виду.
Американский флаг, видимо, помог, – выстрелов не было.
Через полтора часа машины подъезжали к Гатчине.
От тряски, бессонной ночи и волнений Керенский, почти теряя сознание, сидел зеленый и почти бездыханный.
Капитан Кузьмин сказал, что в Гатчину не имеет смысла заезжать, – на путях не видно никаких эшелонов, и было бы правильно сразу направиться в ставку Северного фронта.
Адъютант, прапорщик Миллер, показав глазами на полумертвого Керенского, тихо сказал, что он не берется дальше везти его и что следует в Гатчине немного отдохнуть.
Керенский, приободрившись, сказал, что стакан горячего чая снова придал бы ему силы.
Машина остановилась у подъезда Гатчинского дворца.
Выбежавший комендант, неприятно пораженный неожиданным и небезопасным для него посещением, повел высоких гостей в свои комнаты.
Весть о прибытии премьера стала быстро распространяться по Гатчине. Ко дворцу спешили солдаты и жители.
Комендант вел себя подозрительно. И Керенскому вдруг показалось, что комендант, подойдя к окну, делал какие-то знаки.
Тотчас был забыт чай, и Керенский приказал занять места в машинах.
Это было своевременно. Около дворца стояла теперь возбужденная толпа солдат.
Толпа заволновалась, увидев Керенского. Но быстрота действий спасла и на этот раз премьера.
Машины моментально двинулись в путь. Солдаты, потрясая винтовками, бросились за ними.
Машина Керенского быстро ушла вперед. Но американская машина, колеся по улицам Гатчины, подверглась обстрелу. Был ранен шофер и пробита шина.
Автомобиль остановился, и сидящие в нем скрылись в парке.
Теперь Керенский поехал в Псков, в ставку главнокомандующего Северным фронтом.
Ничего хорошего Керенский не ожидал от этой поездки – он не верил генералу Черемисову и боялся его. Но он надеялся встретить в Пскове генерала Краснова с его донцами и неясно надеялся на генерала Духонина, своего заместителя, со ставкой которого он никак не мог связаться. Ставка
бездействовала. Она была парализована, или сам Духонин держался выжидательной политики.
Машина прибыла в Псков, и Керенский, не заезжая к Черемисову, решил остановиться в более надежном месте – у своего родственника генерал-квартирмейстера Барановского.
Керенский был самым неприятным образом поражен суматохой в доме: чемоданы и корзины нагружались вещами, – генерал Барановский, видимо, спешил покинуть Псков.
Вероятно, положение было действительно критическое, если его близкий родственник, брат его жены, спешно собирался бежать.
Сведения, сообщенные Барановским, были самые отчаянные. В Пскове действовал большевистский военно-революционный комитет. Всего час назад на имя комитета пришла телеграмма об аресте Керенского. Генерал Черемисов никаких эшелонов не посылал к Петрограду и даже отменил ранее данный приказ о посылке 3-го Конного корпуса.
Тогда Керенский сказал, что ему необходимо срочно лицом к лицу встретиться хотя бы с какой-нибудь воинской частью, и тогда он ручается за успех – он сам поведет солдат на Петроград.
Вызванный к Керенскому генерал Черемисов тотчас явился, но вид его ничего хорошего не сулил.
Небрежно разговаривая, зевая, усмехаясь и пожимая плечами, генерал стал советовать Керенскому оставить эту военную затею – идти на Петроград.
Керенский возмущенным тоном стал кричать «на забывшего свой долг генерала», но тот весьма откровенно сказал, что он, собственно говоря, не желает связывать свою судьбу с судьбой уже обреченного правительства. Пораженный такой откровенностью, Керенский вдруг осел, завял и стал бормотать:
– Ну, это уже слишком, генерал… Вы ответите мне…
– Я солдат, – сказал генерал Черемисов, – и привык говорить правду. Если вы хотите слышать слова человека, разбирающегося в обстановке, то я вам скажу: бегите. Если желаете, мои офицеры нынче же ночью помогут вам пройти через фронт…
Керенский, несвязно бормоча, спросил:
– А генерал Краснов? Неужели и генерал Краснов разделяет вашу точку зрения… Где он?
– Генерал Краснов в Острове, и с минуты на минуту я жду его здесь. Об его намерениях я не знаю, но, если желаете, я направлю его к вам.
Генерал ушел, и Керенский буквально рухнул на диван. Он лежал в каком-то оцепенении, почти в обмороке.
Адъютанты на цыпочках ходили вокруг него, боясь потревожить покой гибнущего верховного главнокомандующего.
Между тем генерал Черемисов, вернувшись в штаб, позвонил главнокомандующему Западным фронтом генералу Балуеву и посоветовал ему ни в каком случае не оказывать помощи правительству, даже если он получит угрожающий приказ Керенского.
