Текст книги "Колыбель (СИ)"

Автор книги: Михаил Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

8

Двести пятьдесят грамм женской крови было потрачено впустую. Денис обнаружил сразу несколько обстоятельств, препятствующих осуществлению его, надо сказать, совершенно неотчетливого пока замысла. Жираф, ламы, благородные олени, тапиры и удавы его не заинтересовали. Ядовитые змеи были за настолько толстым стеклом и спали так сыто и отчужденно, что на них оставалось только махнуть рукой. То же – крокодилы. У одного пасть, правда, была открыта, но абсолютно неподвижна и напоминала половинку разведенного невского моста.

Из волка лезла шерсть. Снежный барс спал. Тигр не спал, но ленился разлепить очи в направлении посетителей. Лев царствовал в глубине клетки, отвернувшись от белого света.

– Сытые? – разговорился Денис со смотрителем, вытиравшим мокрые руки о брезентовый фартук.

– А как же, они ведь не люди, они затянуть пояса не понимают.

– А чем кормите?

– Ну чем, подбрасывают по распоряжению здешнего путейца из подземных столовок. Отстрелы практикуются в Сокольниках и Кускове, полудикая лосятина. А уж с крысиным мясом, сам понимаешь, проблем не бывает, если что.

– Морду не воротят?

– Иной раз и воротят, тогда даем проголодаться.

– А человечина?

– В каком смысле?

– Не людоеды?

Служитель еще раз вытер руки о фартук:

– Иди отсюда, мил человек.

К Донскому монастырю Денис прибыл один. Выбрался из продуваемой «таврии». Подъезда к самым воротам не оказалось, пришлось брести по снежной целине вдоль длинной темной стены в инеевых разводах.

– Если через час не вернусь, можешь уезжать, – сказал Денис водителю.

тот даже не кивнул. видимо, такая история была для него обыкновенна.

Тишина звенела в ушах так, как не бывает при обычном одиночестве и рядовой тоске. Но продолжалось это недолго. Судя по шуму, сзади, рядом с его «таврией», припарковалась еще одна легковая.

Хлопнула дверь. Шаги. Кто–то неторопливо шел за Денисом след в след. Неприятно. Хоть здесь меня оставьте. Шаги приближались. Ворона раскричалась на холодной ветке. Вороны очень умные, но эта вела себя как дура. Чего тебе надо?! Что ты такое обнаружила в сложившейся ситуации? Если предупреждаешь, то о чем?! Может быть, обернуться? Нет, этот сзади подумает, что влияет на него. Остановиться, как бы от усталости? Остановился, прислушиваясь, – пусть обгонит. Чуть скосил назад глаз и периферическим зрением увидел вертикальную тень на белом. Стоит. Ладно, ворота уже недалеко, хотелось приблизиться в торжественной тишине и отчаянном одиночестве, но не дали.

Ворота закрыты. Давно и как–то окончательно. По щиколотку занесены снегом. Правда, слева от входа прилепилась будка. У нее вполне обжитой вид, кажется, даже дымок бледно сочится из щелки над дверью – сторож дремлет и курит. Подойти постучать?

– Эй! – тихо позвал Денис, его голос наверняка нельзя было услышать там, внутри, но дверь отворилась и вышел, припадая на одну ногу, человек в скуфье, подряснике и валенках. И он действительно курил и щурился.

Денис его узнал: тот самый парень, укушенный змеей возле аэродрома. Коля! Точно он! Надо же! Стыда перед парнем и даже перед Васьковым, если вдруг он тоже выйдет из будки, Денис не испытывал. Но двигаться дальше не двигался. Что–то препятствовало. Невозможной оказывалась привлекательная анонимность предприятия. Оказывается, это было так для него важно.

Что дальше?

Не возвращаться же. Женя даст еще грамм триста, чтобы сходить к другим воротам.

Нет, не годится. Он знал: вот это уже не годится. Так что же делать?

Человек, шедший следом, замер сзади, шагах в пяти. И Денис вдруг рефлекторно обернулся к нему, как бы за советом.

Перед ним стоял дядя Саша.

9

Троллейбус двигался подрагивая, неловко скользя на пятнах льда, водитель орудовал в своей кабинке, его манипуляции сопровождались характерными звуками – чем–то средним между клацаньем и лязганьем. В салоне было всего два пассажира. Дядя Саша уже успел объяснить спутнику: да, он хвастается, да, это он автор идеи первой троллейбусной линии в Замоскворечье, а эта конкретная машина собрана из трупов пяти других машин. Можно считать это показательным заездом. То ли еще будет. Троллейбусных и прочих останков в городе полно. В общем, жизнь становится лучше, теперь мы с электрическим транспортом. Денис сказал, что не удивлен, кому же, как не инженеру Ефремову, быть на первом краю технической реанимации заснеженной столицы. Инженер Ефремов даже полулюдков на Убуди сумел поднатаскать в инженерном плане. И триумфатор услышал рассказ о том, что произошло сразу вслед за тем, как ковчег инженера устремился прочь от сказочного острова.

– Так было побоище?

– С полсотни трупов, – испытывая непонятное удовольствие от сообщаемой информации, сказал Денис.

Инженер помрачнел, он был гуманист, ему было неприятно узнать, что он причастен к смерти людей, пусть даже и в условном пространстве.

– Не знаю, поверишь ли, но я не хотел… я собирался только пугать, их – Ломоноса и Туполя, да и других – самих увлекло инженерное творчество. Они усилили мои решения, и вместо мелкого членовредительства вот видишь – трупы.

– Да ладно, ты же знаешь, там все не фатально. Живут где–то наши жертвы, просто не помнят, где были до того.

– Я был слишком занят на основном объекте.

– Дядя Саша, ладно, я сказал. Не делай вид, что и правда страшно казнишься. Это ведь все равно что переживать по поводу убитых в компьютерной игре.

Товарищ инженер криво усмехнулся:

– Ты тоже, «ладно»… Не станешь же уверять меня, что и на самом деле думаешь, будто все там чистая условность, все на уровне электронных теней. Они телесные на сто процентов, а психологически их полноценность возможно повысить.

– Вот ты и повысил, дядя Саша. – Денис закашлялся, выпуская клубы белого дыхания. – Они через пару недель примерно катер починили. Представляешь?

– Да-а? А впрочем, никакой не бином, раз мозги начали раскручиваться по этой части… И ты обратно с ветерком. А чем они заправили его?

– Спиртом.

– Понимаю, из той помойки.

Троллейбус как–то особенно завыл, почти по–женски, показывая, что родом из железных кляч, не из жеребцов. Инженер снова уставился назойливо бодрым взором на болезненного спутника. Когда они молчали, его превосходство в качестве внешнего вида было особенно заметно: синяя государственная шинель, пимы, каракулевая пилотка – и это против замызганной фуфайки, застиранных галифе и старых валенок в дырявых калошах.

– Что ж, я оценил твою выдержку.

Денис, набычившись, молчал.

– Ну, спрашивай.

– Что?

– Не переигрывай. Спрашивай: как я оказался у монастыря? Хотя чего уж тут – выследил я тебя. Я на следующий день узнал о твоем появлении, служба такая, и все эти дни водил тебя по городу: очень тебя, знаешь, опасался, просто панически трясся.

Денис продолжал молчать.

– Ну, спроси, спроси: как я нашел Артура?

Сдвинув на затылок сшитый из кусков ветоши чепец, Денис прижался лбом к ледяному окну.

Инженер улыбнулся:

– Ты сам все разболтал! Еще там, на Убуди. Сообщил адрес Параше. Я регулярно справлялся, не было ли подкидыша. А потом элементарной хитрости вроде подушки на брюхе хватило, чтобы сбить со следа! Хотя теперь оказывается, что можно было и не стараться.

Он снял каракуль с головы, вытер лоб чистым носовым платком:

– Я стерегся на всякий случай, а сегодня специально с тобой встретился, чтобы покончить с этим делом. У меня, дорогой мой, кое–какой документ образовался совсем недавно, так что дрожать нет уже резона.

– Документ? О чем ты? – В голосе Дениса промелькнула надежда, что собеседник бредит и, стало быть, может возникнуть какой–то шанс.

– Да, милок, документ, такая маленькая справка–выписка с очень–очень важными печатями. Долго я ее выстаивал в очереди, лаборатория–то одна такая у нас на подконтрольных территориях.

Оторвав лоб ото льда, Денис вернулся в прежнюю позу:

– Ты все–таки бредишь!

– Не надейся. Я здоров, хотя мог вывезти оттуда несколько букетов болезней, вот как ты, например. А я был умерен в еде и прочем.

Троллейбус заёкал всеми своими поджилками и стал разворачиваться: половина маршрута, теперь в обратный путь.

– Так ты мне объяснишь…

– Охотно. Я выяснил, что Артур, – все гены разобраны по полочкам, – Артур – мой сын. Подлинный. Природный.

Денис не удержался и захохотал, хотя это и казалось выше его возможностей. Ненависть поддерживала веселость своей широкой спиной.

Инженер потеребил кончик носа уголком платка.

– А ты что, не знал?

– Что тут знать!.. Я спал с Парашей, спал–спал, потом она понесла, как любил говорить мой пещерный друг, а сын, оказывается, твой?

Теперь захохотал Ефремов, и с большим облегчением:

– Ты начал с ней спать, а потом стал бегать за каждой набедренной повязкой, в тени зарослей налетал петушком, не считая грешком.

– Ты хочешь…

– …сказать, что с какого–то момента у нас с Парашей была самая настоящая половая, а не идейная любовь. Ты все видел и был слеп. Тебе, наверно, казалось, что я опекаю ее как старший товарищ. Не пучь так глаза, лопнут. Вспомни, ты сам жаловался, что бесплоден. Ты решил, что Параша – то самое исключение из правила, которое опрокидывает правило. И ошибся. И в этом у меня есть заверенный документ. Не молчи, Денис, скажи что–нибудь.

Невыносимо ноющее движение заледенелого ящика продолжалось.

Денис попытался рвануться вперед, но сил не было до такой степени, что хватило легкого торможения железной клячи в этот самый момент, чтобы швырнуть его на место. Больше никаких таких попыток Денис не совершал: враг был здоров, уверен в своей жуткой правоте, и на его стороне готов был биться даже промерзший трансформер.

– Отпусти меня домой.

– Нет, я не все тебе рассказал. Например, ты ведь не знаешь, как я вычислил, где появится Артур.

Денис встал и, шаркая галошами и перехватывая поручни, побрел к выходу.

– Параша, душа моя, все мне рассказала. Подученная мною, все запомнила и не препятствовала твоим отцовским – кстати, таким идиотским – потугам. Таскать его неотрывно на руках – все равно что ладошкой ловить солнечного зайчика. Накрыл, а его там нет.

– Ты что, видел?

– Я вел бы себя так же глупо.

– Скажи, чтобы меня выпустили.

Инженер покачал головой:

– Если бы я был плохой человек, я бы выполнил твою просьбу. Но ты отсюда не дойдешь до дому.

– Я не хочу больше с тобой разговаривать.

– Да я тоже уж все выяснил, что хотел.

Оба довольно долго держали слово и молча тряслись в морозной трубе, глядя в разные стороны. Инженер смотрел в согбенную, жалкую спину поверженного соперника, торжество в глазах его уже не посверкивало. Он даже закрыл глаза. Сознание его скользило по ноющей ноте троллейбусного усилия.

– Стой! – крикнул он, не открывая глаз. Можно было бы восхититься, как он рассмотрел нужное место в вечереющем городе сквозь захлопнутые веки и замороженные стекла. – Тебе выходить, Денис.

Не с первого раза и через большое усилие створки разошлись. Денис тоже не с первого раза встал на слабые ноги, медленно, держась за поручень обеими руками, нащупал землю, вывалился, покачнулся, устоял. И пошел, не глядя по сторонам.

Инженер вскочил вдруг и бросился за ним:

– Стой!

Денис и не думал останавливаться, но догнать его было легко.

– Погоди. – В руках у дяди Саши был какой–то сверток, он попытался засунуть его в карман фуфайки.

Хозяин кармана сопротивлялся изо всех сил, но недостаточно сильно. Пакет так прочно въехал в карман, что и не вырвешь, не отбросишь оскорбленным жестом.

– Последний вопрос. Осенило! Это важно. Не только для меня. Да стой ты! Кто они были – погибшие возле верфи? Что ты им… Как ты их заставил… Что ты им пообещал?

Денис упал ничком в сугроб и негромко завыл, требуя, чтобы его оставили в покое. Ему ничего не надо, оставьте в покое, оставьте!

10

Кабинет Иннокентия Михайловича был маленький, но теплый, чистый, а значит – уютный. Настольная лампа, на особой подставке цветок в горшке. Этажерка с книгами, и книги все не справочники, а явно что–то высокохудожественное, с золотыми буквами на корешках. Читают же люди. Да и вообще появлялась мысль, что и в этом холодном аду можно устроиться.

– Жаль, только жить в эту пору прекрасную… – со смешком произнес Денис.

– Что? – переспросил хозяин кабинета, он пребывал в сосредоточенной задумчивости после высказанной гостем просьбы, и внезапная цитата сбила его с мысли.

– Нет–нет, – виновато улыбнулся Денис.

– Вот–вот, – сказал доктор, – мне тоже хочется сказать «нет–нет».

– Не говорите.

Иннокентий Михайлович сел за стол, протянул руку к вяло растущему, но все же вполне живому кустику, потеребил средним и безымянным пальцами вытянувшуюся в его сторону веточку: пообщался.

– Что скажете?

– Скажу вот что. В этом деле два невыносимых обстоятельства. Первое: я теоретически не противник эвтаназии, но практически, как сейчас начинает выясняться, кажется, противник. И второе: то, что вы предложили насчет вашей жены… Очень это странно. Если не сказать больше.

– Я легко опровергну оба ваши довода, гражданин доктор. Теоретическая готовность – она важнее, практика – дело привычки. Надо же когда–то начинать. Морально вы созрели, психологически – дозреете. А Женя… Я ведь наблюдательный. Она вам очень понравилась, у вас даже руки дрожали, когда вы ей вводили иглу.

– У нее очень тонкие вены.

– Врете. И главное – даже не пробуйте истолковать мое поведение как особо злостное сутенерство, под видом заботы о родном человеке. Это именно забота и есть. Я как представлю, что ей одной вековать с больным стариком, в этом заснеженном… На панель, что ли, идти? Где тут у вас панель?

– Я при всем желании не могу встать на вашу точку зрения.

– А я вас и не пущу. От вас требуется посмотреть на все объективно. И согласиться, что в моем плане все продумано и передумать по–другому, как ни верти и морду ни вороти, не получится.

Иннокентий Михайлович снова попробовал посоветоваться с представителем флоры.

– И как вы себе это представляете? Я над трупом только что отошедшего мужа начинаю подбивать клинья?..

– Это меня не касается, от подробностей прошу меня избавить. Дайте мне две таблетки, и все. Есть же такие – у вас, я уверен, должны быть.

Врач посмотрел на Дениса с неожиданно проснувшимся профессиональным выражением:

– Две?

Денис удовлетворенно захмыкал.

– Вот видите, я был прав. Вам она уже дорога. Не надо меня подозревать в плохом. Я не собственник, я не заберу ее с собой, как вы – стыдно, доктор! – подумали. Что я, скиф какой–нибудь? Перед самым отплытием я отошлю ее из дома. Вы можете стоять под дверью. Даже вот что: вы будете стоять под дверью, я ее выпущу, и только тогда вы мне дадите таблетки.

Самый верный способ втянуть человека в немыслимое дело – это заставить его делать мелкие, постепенные шаги, представляющиеся вполне осмысленными.

– Что вас еще смущает, доктор?

– Для человека, которому осталось жить в любом случае несколько недель, вы как–то очень уж деловиты и бодры. Такое впечатление, что вы на курорт собираетесь, а не…

– Как знать, как знать… Может, и на курорт.

– Вы прямо–таки излучаете оптимизм.

– А что, я закрыл все свои долги здесь, улетаю налегке.

– Подмывает, знаете, к вам присоединиться.

– А что, давайте. Впрочем, что вы, нет, конечно. Женя–то остается здесь. Кто о ней позаботится? Я только–только нашел ей тихую гавань. Поверьте, она очень хороший человек. Заслуживала большего в этой жизни, а я ей судьбу–то поковеркал. Ладно, хватит исповедей, давайте ваши таблетки.

Доктор улыбнулся:

– Нет уж.

– Что значит «нет уж»?

– Как договаривались. Только когда она выйдет из квартиры.

– Что ж…

– Да, товарищ самоубийца, зачем вам две таблетки? Одной более чем достаточно.

– Характер такой. Подстраховка, чтобы наверняка, без вариантов. В случае чего – контрольный выстрел.

11

Еще не открыв глаза, Денис понял: удалось. Он не дома на диване. Попробовал открыть веки, и не удалось с первого раза. Вот с чего начинается визит на Убудь – с абсолютного бессилия. Чего еще ждать от еще секунду назад мертвого тела? Сознание, стало быть, очухивается первым. А ведь куда более сложная штука, чем веко или рука! В следующий момент он сообразил, что его правая рука не сжимает руку деда. Тогда он должен лежать рядом.

Глаза изволили распахнуться, до век дошло усилие отданной в голове команды. По крайней мере, я на Убуди, шепнул он себе, разглядывая плетеный потолок и радуясь лучам дневного света, пропитывающим пористую стену.

– Папа, ты где?

Ответа не последовало.

Денис потянул к себе верхние конечности и с третьего раза сумел подняться на локтях. Да, типичная аборигенская изба. Типичный, судя по всему, хутор, мелькают замедленные тени за плетеной стеной – возятся у костровища.

Хутор вроде знакомый. Вроде. Если и бывал здесь… А может, и не бывал. Убудь остров не такой уж маленький. Полно укромных мест и всяких там тайн.

И физиономии незнакомые. Это нормально: на незнакомом хуторе – незнакомые лица.

А Ивана Степановича среди них нет. Значит, ему не сюда дано было обрушиться. Нет, надо сходить проверить.

Сразу вслед за принятием этого решения он провалился в сон.

Проснувшись, обнаружил подле себя поднос с едой и понял, что жутко голоден. Набросился. Успокаивал себя мыслью, что папа тоже где–то окармливаем.

Снова сон.

На третий день надел лежавшую у ложа травяную юбку и сходил осмотреть остальные хижины хутора. Не найдя там отца, Денис стал себя успокаивать: на самом деле наивно было рассчитывать на то, что силы его пальцев хватит, чтобы удержать подле себя целого старого дяденьку при полете через непостижимые пространства, по которым путешествуют туда и обратно меж мирами временные мертвецы. На полный успех своего предприятия Денис и в глубине души не надеялся. Вернее, надеялся, но не считал себя вправе требовать, чтобы «вышло по–моему». Отец, как минимум, спасен, и на каком–то другом хуторе его уже потчуют. Не остался же он в Москве, возле прогорающей буржуйки.

Женя. Будем надеяться, что она не сойдет с ума, не обнаружив всех своих мужиков на месте. История с наведенной беременностью должна была ее отчасти подготовить к таким фокусам.

Стоя посреди холма, огляделся: скала на месте, и, судя по ее расположению, можно было подумать, что сам он на территории Колхозии. Над столичным холмом возвышалось сооружение… Денис заволновался. Это была не его башня. И тут на него навалилась усталость. Не болезненная, не пугающая – естественная усталость, охватывающая воскресшего после самоубийства. Он снова побрел к «своей» хижине. Лег.

Откинулся входной полог, и внутрь вошла девушка с подносом из коры.

– Параша! – вскрикнул Денис. Он отлично видел, что это другая девушка, он дурачился, чтобы смягчить непонятную неловкость ситуации. – Привет, дорогая, что там у тебя?

Пожалуй, это была и не девушка, а тетка лет сорока пяти, полная, загорелая, черноволосая, с чуть удлиненными к вискам глазами, в набедренной повязке. Типические убудские черты все в наличии, при этом – незнакомая совершенно.

– Ты меня не помнишь? Впрочем, это, не исключено, к лучшему.

Можно надеяться, что страсти вокруг словесных вкладов утихли еще до его отплытия, но все же лишний раз напоминать, кем он был и что тут обещал направо и налево, лучше не надо. Как и настаивать на возвращении своих должностей и имущества.

– Ладно, давай сюда свой плов.

Слов тетенька явно не поняла, но поняла жест. Успели забыть русский? Сколько же он отсутствовал? Хотя что тут творится со временем, и раньше было непонятно, и если непонятность усугубится, переживать не надо. Он давно это понял.

Денис приступил к еде. Насытившись, уснул.

Выйдя из хижины следующим утром, сел у костра рядом с незнакомыми людьми, они молча возились с палками и веревками и что пытались соорудить, было непонятно. Денис попытался заговорить с ними. Покосились, но не ответили.

Не понимают или не хотят разговаривать?

Господи! Да я же не чувствую веса печени, спохватился Денис. Кроме приступов быстро проходящей слабости, не было никаких иных ощущений – ни неприятных, ни болезненных. Самоубийство лечит! Если папа здесь, можно считать, что акция удалась. Островок мы обыщем и воссоединимся с предком. И придумаем, как самоубийце с убитым родственником выбраться отсюда.

Скала была великолепна при утреннем освещении, надо будет навестить старого пьяницу. И сооружение над заросшим столичным холмом смотрелось привлекательно. Не в прежнем стиле явно. На что–то очень знакомое похоже. Побери черт! На стамбульскую Софию: четыре столба квадратом и купол посередине. Подрагивающий, кажется. Надо сходить посмотреть. Сейчас посижу немножко тут, в тени, среди немых, и на экскурсию.

Он присел, расслабился, закрыл глаза, прислушиваясь к тихой речи персонажей у костровища. Да – они говорят не по–русски. Но и не на прежней шумерской мове. Речь была вроде как–то даже знакома отдельными деталями. Новая волна еще кого–то закинула? Он не успел додумать зародившуюся мысль, как услышал над собой:

– Хальт!

Немцы! Куда же мы без них!