Текст книги "Кривая роста"
Автор книги: Михаил Барышев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
А тут материал сам плыл в руки. И какой материал!
Инна мысленно переодела Степана Кузьмича в однобортный костюм с высокой застежкой, повязала ему тусклый, с мягкими блестками галстук, безжалостно срезала казачий чуб, превратив его в элегантный зачес. Простроченные по ранту полуботинки заменила черными туфлями австрийского… нет, лучше голландского производства.
Если к тому же представить, что рядом с переодетым Степаном Кузьмичом будет такая женщина, как Инна Александровна Замараева… Жаль, что под Тулой не водятся норки. Придется тащить начальника сельского строительного управления в Москву. Как говорят на Востоке: если гора не идет к Магомету, то Магомета можно перевести поближе к горе… Умные люди были и в древности.
Лицо у Степана Кузьмича волевое, густобровое, с крепким подбородком. Носик подкачал: кирзовым сапожком нос. Зато глаза хорошие. С блеском и покладистые. Точь-в-точь как у сенбернара.
– Позвоните мне завтра насчет методики, – Инна Александровна дала Степану Кузьмичу рабочий телефон. Домашний телефон она обычно давала при более доверительном знакомстве. – Если что-нибудь будет непонятно, я могу помочь, разъяснить.
– Большое вам спасибо, – сказал Степан Кузьмич. Ошарашенный столь великой милостью, он заметно оробел и начал обращаться к Инне на «вы». – Обязательно разъясните… Отстали мы, понимаете, от научной мысли… Текучка проклятая. Некогда даже в магазин вырваться. Хочу в Москве побегать. Говорят, у вас можно импортный костюм купить?
– Конечно, можно, – улыбнулась Инна Александровна. – В Москве все можно, если человек захочет… Для ребятишек подарки можно купить в «Детском мире», – продолжила Инна деловым тоном. – Если жене, то лучше всего в «Синтетику» заглянуть.
– Не требуется, – хмуро сказал Степан Кузьмич и засопел носом.
Из дальнейших деликатных и тонких расспросов Инна узнала, что в данное время Степан Кузьмич Охомуш («Ну и фамильица! Охомуш!..») пребывает в полном одиночестве, так как год назад развелся с женой.
– Характером не сошлись? – тоном следователя по важнейшим делам спросила Инна, решив вытянуть как можно больше подробностей.
– Не характером, – вздохнул Степан Кузьмич. – Я характер любой вынесу…
«Прелесть какая!» – подумала Инна, и ее еще больше понравился новый знакомый.
– Детей она не желала, – густо зардевшись, признался Охомуш. – А я хочу иметь сыновей. Чем больше, тем лучше…
– Я тоже мальчишек люблю, – искренне сказала Инна. – Знаете что, позвоните мне завтра домой. У меня случайно свободный вечер… Так и быть, помогу я вам насчет импортного костюма.
На следующий день Лаштин подготовил проект приказа, в котором за превышение полномочий и научную дискредитацию института на семинаре но обмену опытом старшему инженеру Замараевой объявлялся строгий выговор.
Жебелев, приглашенный вместе с Инной к заместителю директора по научной работе, отказался завизировать приказ. Он заявил Лаштину, что Замараева выступила на семинаре по прямому его указанию.
Услышав такое, Инна захлопала ресницами и едва усидела на стуле. Она было открыла рот, чтобы сказать, что это неправда. Но Николай Павлович посмотрел на нее мерцающим взглядом удава, пригвоздил к месту и повторил:
– Да, я дал ей поручение выступать на семинаре. Текст выступления она тоже со мной согласовала.
– И насчет того, что Маков дальше собственного носа не видит? – ядовито спросил Лаштин.
– Не в такой, конечно, вульгарной форме, – дернув себя за ухо, стойко ответил Жебелев. – Но в принципе подобную мысль я советовал ей выразить.
– Ну, знаете ли, Николай Павлович, – растерялся Лаштин. – Это же за всякие рамки выходит… Это же, приношу извинения, ни в какие объемы не укладывается…
– Правильно. Вот вы и объявляйте выговор мне… Инна Александровна здесь ни при чем. Если вас не удовлетворяет мое устное заявление, могу представить в письменном виде.
От «письменного вида» Лаштин сразу же отказался. Если ко всему, что произошло на семинаре, в делах института еще появится официальная бумага, Маков его уже не пожалеет.
Директор института согласился с подготовленным проектом приказа о наказании старшего инженера Замараевой.
– Безусловно, нельзя оставить без последствий, – сказал Бортнев, поправив золоченые дужки очков. – Анархия – это самое страшное в науке.
Но от подписи воздержался. Сказал Зиновию Ильичу, что подумает над формулировкой, посоветуется с общественными организациями. Тем более при такой позиции руководителя сектора инженер Замараева может обжаловать приказ в комиссии по трудовым спорам. К тому же предстоит проверка уровня воспитательной работы в институте, а сейчас установка не на администрирование, а на убеждение и воспитание на положительных примерах. В этих условиях вряд ли будет своевременным издание подобного приказа. У старшего инженера Замараевой за время работы в институте было лишь два предупреждения за опоздание, а тут сразу предлагается строгий выговор. Может быть, следует подумать насчет строгого предупреждения…
Лаштин понял, что приказ не будет подписан. Он вдруг ощутил, что прочная земля, по которой так уверенно ступал Зиновий Ильич, с каждым днем становится все более зыбкой, сыпучей, как мельчайший песок пустыни Сахары. И в ней начинают вязнуть ноги осмотрительного и инициативного зама по науке. Это ощущение было предвестником куда более грозной опасности, чем оскорбительный отказ Бортнева подписать подготовленный проект приказа.
Инне, конечно, влетело. Из кабинета Лаштина шеф увел ее к себе. Здесь, под аккомпанемент падающих в мусоропроводе консервных жестянок, под шелест картофельных очисток и разнообразные звуки прочих отходов вышестоящих этажей густонаселенного кооперативного дома, он высказал Инне Замараевой все, что о ней думает.
Старательно прикрывая краешком юбки колени, Инна сидела на жестком стуле, покаянно свесив виноватую голову. Она кусала губы и прикладывала влажный платочек к покрасневшему носику.
– Кто вас тянул за язык? – гремел Жебелев. – Кто, я спрашиваю вас?
Инна не могла ответить на этот простой вопрос. Смятение чувств, охватившее ее перед грозными взорами руководителя сектора, не позволяло ей доступно, а главное, коротко объяснить сложный и тонкий порыв души, который неудержимо потянул ее за язык во время семинара.
– Я же вам ясно сказал: сидеть и помалкивать, – продолжал Жебелев. – У нас же через неделю ученый совет… Можно же всю обедню испортить. По мелочам раздергать вопрос… Надо же было вам сунуться!
– Я больше не буду, – пролепетала Инна, всхлипнула и деликатно сморкнулась в платочек. – Честное слово, не буду.
– Опять ересь несете! – взвился Жебелев. – Я же вам не о том говорю. «Не буду», да это, если захотите знать, еще хуже. Надо, Инна Александровна, «быть». Но быть всегда к месту и с умом… Нет, больше я вас ни на одно совещание не выпущу. Хоть бы выражения поделикатнее выбирали!
Инна подумала, что руководитель сектора тоже не очень выбирает выражения в разговорах со своими сотрудниками. Она хотела рассердиться на Жебелева, но не смогла. Поступок Николая Павловича в кабинете Лаштина сделал Инну беспомощной и мягкой, как пластилин. С удивительной душевной покорностью она перенесла на этот раз грозу, сарказм и ржавые шипы инквизиторских вопросов, которыми долго и с большим знанием человеческой психологии манипулировал Жебелев.
Наконец родник начальственного гнева истощился. Николай Павлович причесал пятерней рассыпающиеся волосы и велел Инне срочно приготовить ведомость с обсчетом железобетонных перекрытий по экспериментальному типовому проекту машиностроительного завода.
– Сделаю, Николай Павлович, – прижав руки к высокой груди, поклялась Инна. – К завтрашнему дню сделаю.
– Можно и к послезавтрашнему, – смилостивился шеф и усмехнулся: – Надо же суметь так Макова уесть! Да еще при всем честном народе… «Обман опытом». Насчет «носа» затаскано, а «обман опытом» – это свежо и оригинально!
Вечером Инне Александровне позвонил Степан Кузьмич, и они отправились по магазинам. Большое знание Инной торговых точек и конъюнктуры рынка позволило начальнику строительного управления, расположенного в средней полосе, приобрести не только импортный костюм, но и другие крайне необходимые предметы туалета.
Мать Инны, не очень жаловавшая последнее время знакомых дочери, пригласила Степана Кузьмича пить чай с клубничным вареньем и дала массу полезных житейских советов этому приятному и скромному молодому человеку.
Глава 17. Нейтральная почва
На семинаре по обмену опытом Лаштину пришлось четыре раза взбираться на трибуну для выступлений, справок и редакционных уточнений. Ему удалось сгладить общее впечатление безответственного высказывания Замараевой. Но в принятом решении участники семинара в пункте по применению сборного железобетона дружно настояли на оговорке: «за исключением тех случаев, когда подобное применение экономически не оправдано».
Лаштин явился доложить Макову о результатах семинара.
В знакомой приемной он привычно шагнул к двери кабинета, но Изольда Станиславовна метнулась от тонконогого столика с пишмашинкой и загородила дорогу.
– Просили не беспокоить, – сказала она и отвела глаза.
– Как не беспокоить? – удивился Зиновий Ильич, не один год пользовавшийся правом беспрепятственного входа в кабинет Макова. – Вы что, не узнаете меня, Изольда Станиславовна?
Вдовствующая секретарша склонила лакированные локоны и покрепче ухватилась за косяки дверей.
Она узнала Зиновия Ильича, этого культурного, внимательного и чуткого человека, который на Восьмое марта дарил ей мимозы и шоколад, на Первое мая фиалки, а на Новый год духи. Она узнала милого Зиновия Ильича, с которым год назад совершила очаровательную недельную прогулку в двухместной каюте речного теплохода. И если бы не стриженая Мощанская из отдела труда и зарплаты…
Но сегодня Изольда Станиславовна получила категорическое и странное приказание начальника: Лаштина не принимать, по телефону не соединять.
– Не беспокоить просил, – с надрывом в голосе повторила Изольда Станиславовна, уперлась в Лаштина объемистой грудью, стала тактично оттеснять его от двери.
– Совещание? – спросил Зиновий Ильич, ощущая, что на лбу его проступает пот. – Народ собран?
– Нет, – ответила Изольда Станиславовна и горестно вздохнула. – Один в кабинете… Просил не беспокоить.
«Может, срочное задание получил… От министра», – лихорадочно метались мысли Зиновия Ильича.
Но в это время в приемную вошел с папкой в руке молодой Курдюмов и спросил секретаря:
– Вячеслав Николаевич у себя?
– У себя… Проходите, пожалуйста.
Курдюмов вошел в кабинет, а Лаштин остался в приемной.
– Значит, просил не беспокоить, – медленно повторил Зиновий Ильич и опустился на стул, как самый рядовой посетитель. У него сгорбились плечи, поник венчик вокруг розовой плеши и отвис подбородок. Он зачем-то расстегнул замок объемистого портфеля и сунул в его глубину тонкую руку, на которой явственно проступали возрастные фиолетовые прожилки.
Изольда Станиславовна с нахлынувшей жалостью вдруг подумала, что Зиновий Ильич уже в годах. Ему надо беспокоиться не о том, как проникнуть в кабинет к рассерженному начальнику. Ему надо думать, что на свете существует инфаркт миокарда, язва желудка и радикулит. И в его возрасте следует воздерживаться от поездок в двухместных каютах на судах речного пароходства.
Под строжайшим секретом она рассказала Зиновию Ильичу о странном приказе, полученном от начальника.
– Так и сказал – не соединять? – переспросил Зиновий Ильич, осознавая масштабы опалы.
– Так и сказал, – подтвердила секретарша.
Когда Лаштин уходил из приемной, он споткнулся о край ковра и долго шарил растопыренными пальцами начищенный клык бронзовой ручки.
«Такого человека прогнать», – подумала Изольда Станиславовна и помогла открыть дверь.
На улице последними листьями лип и акаций отходила осень. Тучи нависли над темными крышами домов и сеяли мелкий, как пыль, дождь. Люди зябко кутались в плащи. Реклама широкоэкранного кинотеатра извещала о новом фильме «Призрачное счастье».
День клонился к исходу, а по улицам города брел и брел низенький пожилой человек в легком плаще, модной шляпе и с объемистым портфелем в руках.
Он брел, пачкая грязью начищенные туфли, хотя мог бы ехать на служебной «Волге», мок под дождем, хотя у него был персональный кабинет, мерз, хотя у него были деньги и трехкомнатная квартира.
Много написано о потрясающей человеческой чуткости, о героизме незнакомых людей, кидающихся под колеса транспорта, чтобы спасти от смерти глуховатую пенсионерку, пересекающую улицу в неположенном месте, о благородных милиционерах и общественниках, приходящих на помощь людям в трудные минуты.
Но на этот раз никто не остановился. Никто не заглянул в потухшие глаза Зиновия Ильича. Никто не догадался, что в мире гибнет, рассыпается ухоженная, выпестованная экономическая проблема.
– Привет, генацвале! – услышал вдруг Зиновий Ильич энергичный, знакомый голос. – Почему голову повесил? Почему пешком идешь?
Лаштин встрепенулся. Нет, судьба еще не оставила его своей добротой. В трудный час она послала ему ангела-хранителя.
У ангела не было розовых крыльев, белого хитона и босых ног. Согласно современной моде на нем было пальто-джерси, обсыпанное звездной пылью галактического помола, тупоносые штиблеты и кожаная шляпа. Ангел был ростом ниже среднего, и у него не было голубых глаз. Глаза у него блестели, как первосортный агат. Кроме того, у ангела были три выдающиеся особенности: твердый и горбатый, как у беркута, нос, кустистые, как у арабского джинна, брови и уникальная голова. Признаться, эта голова наводила Зиновия Ильича порой на мысль, не является ли ее обладатель дальним потомком Игнатия Лойолы, Тамерлана или на худой конец небезызвестного Глабб-паши.
Звали ангела-хранителя, а точнее – закадычного и старого друга, Миха Викторович.
– Рад приветствовать, дорогуша! – обрадовался Зиновий Ильич. – Если бы ты знал, как мне надо с тобой посоветоваться. Где ты пропадаешь?
– Далеко, понимаешь, – весело отозвался Миха Викторович. – В Африке был. Возле самой горы Килиманджаро… Ах, какая гора!
Миха восхищенно цокнул и шевельнул выдающимися бровями.
Через пятнадцать минут друзья сидели за ресторанным столиком. Осенние лучи солнца окрашивали в приятные тона набор закусок, цветные этикетки коньячных бутылок и жестяные нашлепки безалкогольной воды «Джермук».
– Попозже табачка принесете, – сказал Лаштин, распоряжавшийся угощением. – И кофейку. Только чтобы в кофейничке и покрепче.
Официант понятливо наклонил голову и удалился.
Зиновий Ильич поведал другу печальные события последних дней, не скрыв того, что сегодня Маков нахально выставил его из приемной.
– Я через год планировал докторскую защищать, – горестно признался он, выпил рюмку «Еревана» и, заботливо обваляв ломтик лимона в сахарной пудре, пососал его. – Теперь, выходит, все псу под хвост… Пять лет к черту летит!
– Почему летит? – горячо возмутился Миха. – Зачем, понимаешь, летит? Голова перестала работать? Не узнаю, не верю, не могу согласиться!
Миха так энергично мотнул головой, что у него растрепалась прическа. Затем выпил рюмку «Еревана» и перешел на деловой тон. Он заявил, что из всякого положения есть выход, что он не оставит в беде старого друга.
– Такие две головы, как наши, все победят. Выпьем, генацвале!
Миха Викторович тоже работал в науке. Он занимался юриспруденцией, отдав этой отрасли общественных знаний свой талант, энергию, четверть века беззаветного служения.
В отличие от экономики в юриспруденции товар не имеет формы овеществленной материи. Здесь он представляет идейную продукцию. Но выдающиеся способности Михи позволили продукцию юридической науки успешно превращать в материальную. Миха имел четырехкомнатную квартиру, дачу возле водохранилища и солидный счет в сберегательной кассе. Научная же значимость его персоны убедительно подтверждалась подлинниками докторского и профессорского дипломов, а также перманентным членством в комиссиях по научным связям.
– Зачем ты пять лет занимался одним вопросом, – укоризненно сказал Миха, – сколько раз я тебе говорил!
Во взглядах на науку у друзей были принципиальные расхождения. Миха не признавал долговременного сидения на научной проблеме.
– Только неразумный человек может в наше время заниматься такой, понимаешь, ерундой.
Миха был согласен, что на проблеме можно спокойно прокормить семью и даже допускать излишества. Но не хлебом единым жив человек. Когда положительно решен вопрос с питанием, начинает тосковать душа. На сытый желудок он начинает мечтать о славе, о власти, о… Такова, видно, суть бездонной, как пропасть, человеческой натуры.
Вот тут-то научная проблема начинает вязать по рукам и ногам. Будь у тебя хоть семнадцать пядей во лбу, на гребне единственной проблемы не взлетишь на сладкую высоту славы.
Гениев чаще всего признают после смерти. При их жизни люди очень редко соглашаются с тем, что гении едят рядом с ними сосиски в буфете, платят профсоюзные взносы и ездят троллейбусом на работу. При жизни гениям вставляют палки в колеса, пишут на них заявления, критикуют за недостаточную активность в общественной работе и отрыв от коллектива. В этих условиях гении обычно рано покидают беспокойную землю. Прежде они погибали на дуэлях, стрелялись или начинали пить запоем. Теперь для этих нужд медицина открыла инсульты, рак, гипертонию и болезнь Паркинсона. Поэтому уход гениев в потусторонний мир легко объясняется наукой и не вызывает взрывов общественного негодования. Он оставляет лишь печаль невозвратимой потери, некрологи, а через несколько лет – мемуары лиц, лично знакомых с гением. Лично вкушавших с ним сосиски в буфете, лично ездивших на работу в одном троллейбусе и плативших профвзносы в одной организации. В мемуарах столь выпукло и взволнованно изображаются достоинства безвременно ушедшего гения, что издательства охотно принимают к печати объемистые рукописи и платят бывшим знакомым приличные гонорары. От этого светлая память о выдающейся личности становится еще весомее и благороднее.
Миху никогда не привлекала возможность прославиться после смерти. Он предпочитал при жизни получить славу и сопутствующие ей приложения в виде академических и прочих титулов, дополнительного содержания и прочих интересных вещей, которые не укорачивают жизнь, а духовно обогащают и удлиняют ее.
Миха был ученым-организатором. Он специализировался на постановке научных вопросов, на выявлении актуальных научных задач. Его деятельная натура не выдерживала долголетнего и нудного копания в одном и том же вопросе. Его воображение всегда обгоняло действительность.
Миха тщательно прочитывал периодическую печать, охотно посещал всевозможные заседания, вел напряженные телефонные разговоры и наносил многочисленные нужные визиты. Это позволяло ему раньше других выявлять актуальные научные задачи и развивать организационную деятельность.
Он заострял постановку вопроса и популяризировал его, выступал с докладами в лекциями, со статьями и интервью. Затем он создавал научную ячейку по исследованиям выявленной им задачи, брал повышенные обязательства но плану работ, информировал вышестоящие органы о грандиозной научной и практической значимости возможных результатов и добивался увеличения ассигнований для руководимой им ячейки.
После этого Миха, как он выражался, «вовремя надевал галоши» и отправлялся на поиски новой актуальной задачи, предоставляя созданной им ячейке полную свободу по расхлебыванию заваренной каши. Поскольку каша оказывалась всегда замешенной круто, у ячейки начиналось несварение желудка. Это давало Михе возможность с другой трибуны выступать с суровой критикой по поводу беспомощности отдельных научных работников, по поводу хвостизма в науке и неумения решить те задачи, которые настоятельно ставит жизнь.
Умело используя талант ученого-организатора, Миха надежно плыл на гребнях поставленных актуальных задач. Как ярко окрашенный гусиный поплавок, он перелетал с одной волны на другую и еще ни разу не пускал пузырей.
Его собственные научные убеждения напоминали эластичные безразмерные носки, которые можно натянуть на любую ногу. С равной убедительностью Миха обосновывал общественные меры борьбы с бандитами и рецидивистами, ратовал сначала за передачу на поруки злостных хулиганов, потом за тюремные решетки лицам, перебравшим хмельного на вечеринках. Он успешно доказывал и глубокую научную обоснованность теории косвенных улик, и полную ее теоретическую несостоятельность. Во времена совнархозов он беспощадно громил систему отраслевого управления, а при организации министерств с такой же строгостью вскрывал недостатки совнархозовского «местничества».
Как опытный адвокат по бракоразводным делам, Миха заставил Лаштина рассказать ему до мельчайших подробностей все события последних дней. Его даже заинтересовало сочувственное поведение вдовствующей секретарши.
– Пышная, говоришь? Значит, добрый человек… Всего тридцать лет? Такая симпатичная женщина и мужа не имеет…
На выявление подробностей была израсходована холодная закуска, бутылка «Еревана» и две бутылки освежающей воды «Джермук».
К цыплятам-табака официант принес бутылку в меру охлажденного «Псоу» и острый соус, изготовленный лично шеф-поваром, признавшим посетителей за знатоков ресторанной гастрономии.
Табака Миха ел сосредоточенно и молча, грозно двигая бровями. На лбу его шевелились толстые складки, свидетельствующие о напряженной работе мысли. Зиновий Ильич деликатно похрустывал косточками и подливал в бокалы искристое «Псоу».
За кофе Миха изложил найденное им решение вопроса.
– Ты, друг, слишком далеко впутался в свою проблему. Убежать тебе от нее нельзя. Догонит, понимаешь, по затылку стукнет.
– Стукнет, – согласился Зиновий Ильич. – Еще как стукнет.
– Подержать эту проблему немного надо, – сказал Миха. – Полгодика ее подержать, пока ты займешься параллельным научным вопросом. Потом параллельный надо себе оставить, а проблему другому отдать. А что будешь делать, если ее нести стало неудобно. Понимаешь мою мысль?
Мысль Зиновий Ильич понимал, но он не представлял, как полгода можно удержать падающую проблему.
– Думал, Маков мне поможет, на него надеялся… Рассердился он на меня… На днях совещание по железобетону было, и там одна девица меня крепко подвела. Записали в резолюции, что не всегда, мол, можно применять, мол, можно допускать отдельные исключения. Маков теперь, по-моему, сам засомневался… Раньше каждому моему слову верил, а теперь…
Зиновий Ильич вспомнил, как он сидел перед закрытой дверью кабинета, и потянулся за бутылкой.
– Макову проще, – продолжил он после некоторого перерыва. – Он к этому вопросу имел отношение по административной линии. Было решение коллегии, ну он его и выполнял. Научные-то обоснования я разрабатывал, цифры, справки – все я ему давал. Конечно, Маков теперь этим и оправдываться будет.
– Макова надо отключить, – решительно заявил Миха. – Надо этому, понимаешь, дорогому товарищу столько забот прибавить, чтобы у него на твой вопрос совсем времени не осталось.
– Как же это сделать?
– Почему он такую секретаршу имеет? – шепотом спросил Миха, глаза которого сверкнули не ангельским огнем. – Пышная, понимаешь, совсем одинокая женщина. Недавно мне один друг, совсем такой, как ты, случай рассказывал. У них в организации один начальник со своей секретаршей моральное разложение имел… Не потерпел коллектив, обратил внимание на этот факт общественных организаций. На всякий случай занялись, проверили… Все, понимаешь, подтвердилось…
Зиновий Ильич отхлебнул вино и поморщился. Насчет «аморалок» Маков был чист как новорожденный младенец, потому что оберегал служебное положение от непредвиденных случайностей.
– Это не подходит, Миха, – сказал Лаштин.
– На войне, понимаешь, как на войне. Друг мне рассказывал… Просто вспомнилось сейчас. – Миха аккуратно отхлебнул кофе. – Не в детском саду живем.
– Не в детском, – согласился Лаштин.
– Надо тебе, Зиновий, поговорить с рецензентом из министерства, – стал излагать Миха свой план спасения проблемы. – Побеседовать с ним на нейтральной почве, «Ереваном» угостить, сказать, что он хороший человек… Старика не беспокой, на воле держи. За ним орган не стоит, за ним силы нет. Пусть поговорит человек, пусть от души выскажется… А этого сына…
– Курдюмова, – подсказал Лаштин.
– Гляди, фамилия какая! – восхитился Миха. – Курдюмов! Курдюм-хан, салтан, понимаешь, Курдюм!.. Как звучит! Человек с такой фамилией большую душу имеет.
– Понятно, – деловито сказал Зиновий Ильич и подлил в рюмку верного друга коньяк из новой бутылки «Еревана».
Третий рецензент, о котором Казеннов доложил Лаштину, прораб с какой-то подмосковной стройки, был столь незначителен, что Миха не удостоил его вниманием. Он сразу перешел к проекту предложений, которые надо умело и тонко подсказать Курдюмову как представителю министерства.
– Надо такую бумагу сделать, чтобы на полгода хватило, – сказал Миха. – Я ваших тонкостей не понимаю. Бетон там, понимаешь, сборный, панели-ванели, всякий там скипидар-нашатырь. Это ты сам знаешь. Ты немного отступи, признай отдельные случаи. Но ты направление исследований защити. Направление исследований защитишь – удрать успеешь. Не защитишь…
Миха развел руками, показывая, что в этом случае ему не поможет ни бог, ни даже он, Миха Викторович.
– И добиться продолжения исследований по теме, – сказал Зиновий Ильич, у которого от выпитого коньяка и мудрых советов друга опять заблестели глаза.
– Вот именно, генацвале… Пусть наука дальше работает!
– Но ведь на коллегию вынесут еще обсуждение инструкции по ограничению применения металла в строительстве, – вздохнул Лаштин. – Мою докладную откопают. Если Маков будет этот вопрос докладывать…
– Пусть сын докладывает, Курдюмов, – отрезал Миха. – Пусть молодой, прогрессивный товарищ внесет в инструкцию дополнения с учетом вновь выявленных научных данных. Наука развивается, каждый день новые данные могут быть.
Все выходило складно. Одно плохо: вожделенная докторская диссертация, как жар-птица, снова улетала от Лаштина. Михе легко советовать, он по самую макушку остепенился, на член-кора метит…
Но сейчас главное – выпутаться из этой истории, а там – будет день, будет пища. Жебелева в конце концов можно выпроводить на повышение, Замараеву, эту самонадеянную особу, выгнать из института по сокращению штатов, а Утехина после окончания аспирантуры сунуть по конкурсу в другой институт. Все можно сделать с умом.
Из ресторана Зиновий Ильич вышел с расправленными плечами.
– Спасибо, Миха, – взволнованно сказал он. – Спасибо тебе, дорогуша.
– Зачем спасибо, генацвале, – усмехнулся Миха. – Спасибо своему дедушке скажешь. Ты мне хорошее дело сделай. Друг у меня есть. Совсем такой, как ты. Несчастье у него, понимаешь. Дочка с мужем развелась.
– Ай-я-яй! – посочувствовал Лаштин.
– Экономист она, – продолжал Миха. – С мужем развелась, теперь в аспирантуру хочет.
– Ясно, – сказал Зиновий Ильич. – По-моему, у нас одно свободное место найдется.
