Текст книги "Уставы небес, 16 глав о науке и вере"

Автор книги: Михаил Кацнельсон

В то же время не подлежит сомнению и оригинальный стиль Ньютона. Следуя во многом математическому методу Декарта, он не применял его до логического конца, а удачно сочетал с индуктивным методом, что и определило успех новой натурфилософии. Субъективность картины мира, построенной в результате работ Ньютона и его последователей, подчеркивается В.Паули ("в семнадцатом столетии они зашли немного дальше, чем следовало", что и привело к детерминистической системе организации мира, см. K.V. Laurikainen, р.55).

Не следует считать, что идеи Ньютона исчерпывали направление формирования и лицо классической физики. Помимо ньютоновской механики, вторую ее сторону составила теория электромагнитного поля, созданная Максвеллом и Фарадеем. Последний был убежденно религиозен и всю жизнь состоял "пророком" одной из радикальных протестантских (пресвитерианских) общин.

Фарадей никогда не был последовательным ньютонианцем; он никогда не сводил все явления на движение, он был сознательным противником атомистов. Исходя из своих идей, он делал опыты и развивал взгляды, резко противоположные господствующему научному мышлению (В.И.Вернадский, Очерки по истории современного научного мировоззрения).

Попытки историософского осмысления формирования науки можно найти, например, в трудах О.Шпенглера, который разработал концепцию относительно независимых «культур» (постепенно вырождающихся в «цивилизации»), сменяющих друг друга в ходе исторического развития. В частности, он проанализировал связь господствующих в науке, принадлежащей к той или иной культуре, мировоззренческих установок (говоря современным языком, парадигм) со свойственными этой культуре тенденциями не только в религии, но и в живописи, музыке и т. д.

Итак, не может быть сомнений, перед нами полная идентичность в последних основаниях формы физики с математикой, религией и большим искусством... Сила, двигающая массы, вот что изобразил Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы, вот что вознесло фасады соборов, начиная с первого примера «Il Gesu» вплоть до мощной выразительности у Делла Порта и Мадерна, что вознесло фугированный стиль со времен Орландо Лассо до колоссальных звуковых масс церковной музыки XVIII в., что наполняет мировым событием расширенную до бесконечности сцену Шекспировых трагедий и что, наконец, Галилей и Ньютон заколдовали в формулы и понятия (О. Шпенглер, Закат Европы, т.1, с.518, 519).

Указание на связь науки с религией здесь кажется достаточно глубоким, хотя сама религия при этом рассматривается скорее как «феномен культуры». В целом такой подход представляется достаточно интересным для анализа некоторых проблем социологии и психологии научного творчества.

Нет науки без бессознательных предпосылок, над которыми никакой исследователь не имеет власти, притом таких предпосылок, которые можно проследить с первых дней пробуждающейся культуры. Нет естествознания без предшествовавшей ему религии. С этой точки зрения нет разницы между католическим и материалистическим природосозерцанием, они говорят одно и то же разными словами (!)... современная механика есть точь-в-точь слепок с христианских догматов (!!) (там же, с. 499).

В то же время любой субъективный подход, ставящий во главу угла обстоятельства повседневной жизни творцов культуры и оставляющий в стороне содержательную часть науки, по-видимому применим лишь для обсуждения сравнительно второстепенных вопросов. В крайних своих проявлениях такой метод может быть использован для деления науки на арийскую/неарийскую, пролетарскую/буржуазную и т.д.

Вполне возможно различать католические, протестантские и атеистические понятия силы. Спиноза, как еврей, следовательно душевно принадлежавший еще к магической культуре, не был в состоянии вообще принять фаустовское понятие силы. Оно отсутствует в его системе. Удивительный признак интенсивности исконных понятий проявляется в том, что Герц, единственный еврей среди больших физиков нынешнего времени, один из всех сделал попытку решить дилемму механики путем исключения понятия силы (там же, с. 550).

На самом деле, как обсуждалось в главе 2, реальное отличие «еврейского» (библейского) подхода от западного технократического (который как раз и близок к магии) заключается в том, что в качестве высшей ценности рассматривается человек. Сила всегда – на стороне Нимрода, который в традиции иудаизма противопоставлен Аврааму:

Сыны Хама, Хуш, Мицраим, Фут и Ханаан. ... Хуш родил также Нимрода; сей начал быть силен на земле; он был сильный зверолов пред Господом [Богом], потому и говорится, сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом [Богом]. Царство его вначале составляли, Вавилон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннаар (Бытие 10:6-10).

4.2 Современная наука

 
Нам в мечети твердят: Бог основа и суть!
Мудрецы нас к науке хотят повернуть.
Но, боюсь, кто-нибудь вдруг придет и заявит:
Эй, слепцы! Есть иной, вам неведомый путь!
(О.Хайям)
 

Но разве не проклятье тот факт, что со времен появления науки и христианство и человек тешатся самообманом, доказывая себе самоочевидные истины, пыжатся от удовольствия, умножая эти доказательства – только тем и живут! (А. Рембо, Невозможное)

И я отошел от Фрэнка, как учили меня Книги Боконона. «Берегись человека, который упорно трудится, чтобы получить знания, а получив их, обнаруживает, что не стал ничуть умнее, – пишет Боконон, – И он начинает смертельно ненавидеть тех людей, которые так же невежественны, как и он, но никакого труда к этому не приложили» (К. Воннегут, Колыбель для кошки).

 
Их век выносит на-гора, и – марш по свету,
Одно отличье – номера, другого нету!
О, этот серый частокол – двадцатый опус,
Где каждый день, как протокол, а ночь, как обыск,
Где все зазря, и все не то, и все непрочно,
Который час, и то никто не знает точно (А. Галич).
 

По мере того как наука все больше и больше доказывала свою практическую эффективность и полезность, она все дальше и дальше отходила от своих религиозных, мистических и магических корней, все больше и больше претендовала на роль «единственно верного» мировоззрения. XVIII век вошел в историю европейской мысли как «век Просвещения», век ломки традиционных мировоззрений, роста материалистических и атеистических настроений, которые, начиная с этого времени, начинают ассоциироваться с «научностью». Складывается новая, «научная» мифология:

Для науки XVIII-XIX столетий ее собственные категории отнюдь не в такой мере реальны, как мифически реальны для сознания его собственные категории. Так, напр., Кант объективность науки связал с субъективностью пространства, времени и всех категорий. И даже больше того. Как раз на этом субъективизме он и пытается обосновать «реализм» науки ...

Я категорически протестую против... лженаучного предрассудка,... что наука побеждает миф... Если брать реальную науку..., творимую живыми людьми в реальную историческую эпоху, то такая наука не только сопровождается мифологией, но и реально питается ею, почерпая из нее свои исходные интуиции... Когда "наука" разрушает "миф", то это означает только, что одна мифология борется с другой мифологией (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).

В наше время уже приходится делать оговорки типа нижеследующей:

Кстати, не все то, что не наука, уж обязательно плохо. Любовь, например, тоже не наука. Словом, когда какую-то вещь называют не наукой, это не значит, что с нею что-то неладно: просто не наука она, и все (Фейнмановские лекции по физике, вып. 1-2, М., Мир, 1976, с. 56).

История формирования современной науки (см. предыдущий раздел) не подтверждает претензии материализма на какую-то особо тесную связь с наукой и расхожие мнения о ненаучности идеалистических взглядов:

Наука и научность не есть признак материализма. Идеалисты тоже разрабатывают и создают науку; и научность построений прельщает их не менее, чем материалистов. «Реализм», «жизненность», «практика» и прочие принципы тоже не характерны для материализма. Это – чисто религиозные категории; и всякий религиозный человек также хочет утверждаться только на подлинно реальном бытии, только на жизненном опыте... Даже и призыв к земной жизни не характерен для материализма, так как все язычество есть не что иное, как славословие земле, плоти, земным радостям и утешениям, а язычество есть мистика. Единственное и исключительное оригинальное творчество новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане... Ведь это же подлинное чудо – появление вещей из материи (А.Ф.Лосев, Диалектика мифа).

Со словами Лосева перекликается апокриф начала нашей эры.

Иисус сказал: Если плоть произошла ради духа, это – чудо. Если же дух ради тела, это – чудо из чудес. Но я, я удивляюсь тому, как такое большое богатство заключено в такой бедности (Евангелие от Фомы 34).

В век Просвещения окончательно закрепилась тенденция, возникшая в эпоху Возрождения: внимание «интеллектуальной элиты» Западного мира оказалось окончательно перенесено с высших «потусторонних» реальностей на тварный мир:

Средневековье основано на примате трансцендентных реальностей, Новое же время превращает эти реальности в субъективные идеи. Отсюда весь рационализм, субъективизм и индивидуализм Нового времени (А.Ф.Лосев, Диалектика мифа).

Однако полностью разорвать пуповину, связывающую науку с магией и неортодоксальными религиозными взглядами, так и не удалось. Рецидивы оккультизма и мистики в научной среде, конечно, не являются случайными. Неоднозначные явления этого рода происходили и при рождении новой физики на границе XIX-XX веков. Достаточно вспомнить спиритизм, месмеризм, исследования многочисленных излучений (физическими из них оказались только рентгеновские и гамма-лучи), в которых принимали участие и крупные ученые (например, Крукс, Бутлеров). Достаточно решительные претензии заявляет здесь классика оккультизма.

[Наука забывает, что] все наиболее яркие личности в науке были алхимиками, астрологами и магами, о чем свидетельствуют Парацельс, Ван Гельмонт, Роджер Бэкон и другие. Но постоянство никогда не было отличительным свойством современной науки. Она свято верила во все, что сейчас отрицает, и отрицала все, во что верит сейчас, начиная от циркуляции крови и кончая паром и электрической энергией... Последняя четверть нашего [XIX] века являет небывалый всплеск оккультных исследований, и магия опять обрушивает свои могучие волны на скалы церкви и науки, которые она медленно, но верно разрушает (Е.П. Блаватская, Каббала и каббалисты в конце XIX века).

Прямое продолжение эти идеи получили в оккультизме третьего рейха, где они были соединены с «обычной» военной техникой (см. Л.Повель, Ж.Бержье «Утро магов»). Согласно ставшей знаменитой фразе из этой книги, «гитлеризм это магия плюс бронированные дивизии» (к сожалению, под это определение вроде бы подпадает также значительная часть столь популярной сейчас среди молодежи современной фантастической литературы и других подобных явлений массовой культуры).

Надеюсь, в свое время мы [бесы] так научимся разбавлять науку эмоциями и мифами, что вера в нас (под измененным названием) проберется и обоснуется в них, тогда как душа человека останется закрытой для веры во Врага [т.е. в Бога; текст написан от имени беса]... Если нам когда-либо удастся создать изделие высшего качества – мага-материалиста, не только использующего, но и почитающего то, что он туманно и расплывчато называет «силами», отрицая при этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу (К. Льюис, Письма Баламута).

Научная революция в начале XX века, прежде всего связанная с созданием теории относительности и квантовой механикой, во многом перевернула представления науки о мире. Следует подчеркнуть, что, вопреки распространенному мнению, современная естественнонаучная картина не основана на классической физике. Лишь квантовая механика с ее новыми фундаментальными законами позволила что-то понять в микромире (см. гл. 9) и одновременно поставила перед учеными ряд трудных проблем (см. гл.10).

Научный подход Эйнштейна, стоявшего у истоков революции в физике, существенно отличался от ньютоновского положения "hypotheses non fingo", которое он считал устаревшим ("Счастливый Ньютон! Счастливое детство науки!"):

В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе только опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно создаваемым понятиям, пригодность которых a posteriori можно проверить опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений, которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к свободному творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки, тем легче исследователю сохранять иллюзию по поводу того, что он является эмпириком (цит. по книге А.Пайса «Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна»).

Представляется, что человеческий разум должен свободно строить формы, прежде чем подтвердилось бы их реальное существование. Замечательное произведение всей жизни Кеплера особенно ярко показывает, что из голой эмпирии не может расцвести познание. Такой расцвет возможен только из сравнения придумываемого и наблюдаемого (в кн.: Физика и реальность).

В творчестве Эйнштейна основную роль, по крайней мере, на эвристическом уровне, играло не "строго научное мышление", состоящее из математических выкладок и интерпретации результатов конкретных экспериментов, а наглядные образы (например, связанные с распространением света, см.гл.14). В своих исследованиях он всегда следовал собственной интуиции и проявлял невероятное упорство в попытках создания Единой теории поля, несмотря на отсутствие какой бы то ни было эмпирической основы и "социального заказа" для такой деятельности в его время. Несмотря на свою всемирную славу, вторую половину жизни он был по-видимому почти в полной интеллектуальной изоляции от "физического сообщества", увлеченного приложениями только что созданной квантовой механики к решению конкретных проблем. По-видимому, на Эйнштейна оказала влияние (возможно, не всегда осознанное) религиозная мистическая традиция иудаизма (в удачном сочетании с блестящей логикой талмудистов), которая передавалась через предшествующие поколения:

Еще будучи довольно скороспелым молодым человеком, я живо осознал ничтожество тех надежд и стремлений, которые гонят сквозь жизнь большинство людей, не давая им отдыха... Выход отсюда указывался прежде всего религией, которая насаждается всем детям традиционной машиной воспитания. Таким путем я, хотя и был сыном совсем нерелигиозных (еврейских) родителей, пришел к глубокой религиозности, которая, однако, уже в возрасте 12 лет резко оборвалась... Для меня ясно, что утраченный таким образом религиозный рай молодости представлял первую попытку освободиться от пут «только личного», от существования, в котором господствовали желания, надежды и примитивные чувства (А. Эйнштейн, Собр. научн. трудов, т. 4, с. 259, 260).

Религиозная основа мировоззрения Эйнштейна признается и в книге современного психолога-практика Р.Дилтса, где, однако, с помощью техники НЛП (см. главу 3) делается попытка сделать доступным стиль мышления этого гениального ученого «для массового потребителя».

Ряд других крупнейших деятелей научной революции XX века, прежде всего В. Гейзенберг и В. Паули, придерживались "идеалистических" и "мистических" взглядов, о которых подробно рассказывается в главах 8 и 10. В частности, В. Гейзенберг был сторонником платоновской философии, а В. Паули – сторонником взглядов К.Г. Юнга, с которым он даже совместно опубликовал книгу. М. Планк был убежденным верующим христианином. С другой стороны, заметным фактором того времени было давление со стороны официальной советской идеологии и желание сделать свои идеи более доступными для ученых социалистических стран (тогда достаточно авторитетных и многочисленных благодаря государственной поддержке). Н. Бор и М. Борн старались идти на уступки материалистической философии, по крайней мере, в вопросах терминологии (см. книгу Лаурикайнена, где говорится о влиянии на Бора советского физика Фока). В то же время, они безусловно не были ни материалистами, ни позитивистами. М. Борн писал:

Но я сержусь за то, что ты упрекаешь меня в позитивистских идеях; этого как раз мне только не хватало. Этих парней я терпеть не могу (из письма А. Эйнштейну 31.03.48, цит. по: Эйнштейновский сборник 1972, М., Наука, 1974, с. 48).

Н. Бор всю жизнь глубоко интересовался творчеством такого религиозного философа как С. Кьеркегор, а также восточными религиями. Интересно отметить, что, получив за научные заслуги дворянство, он выбрал в качестве герба известный китайский символ инь и ян. Интерес к восточной философии проявлялся и у ряда других физиков, например, у Д. Бома, который практиковал индуистскую традицию. И. Раби писал о Р. Оппенгеймере (одном из создателей атомной бомбы):

Я понял его (Оппенгеймера) проблему... Его проблемой было самоотождествление (личность, identity)... Оппенгеймер желал любых переживаний (experience). В этом смысле он никогда не концентрировался. По моим ощущениям, если бы он изучал Талмуд и еврейский, а не санскрит, он стал бы более великим физиком (цит. по: R. Rhodes, Dark Sun, N.Y., 1995, p. 241).

Обсуждать философские поиски и взгляды ведущих деятелей советской науки, пожалуй, не вполне корректно. Разделяя судьбу других общественных явлений, наука не могла формироваться в условиях свободного выбора, что вело к ряду трагических противоречий.

Потеря корней и утрата традиции невротизируют массы, готовя их к коллективной истерии, а коллективная истерия требует коллективной терапии, состоящей в уничтожении свободы и установлении террора. Те государства, где властвует рационалистический материализм, имеют тенденцию превращаться не столько в тюрьмы, сколько в сумасшедшие дома (К.Г. Юнг, AION, с.207).

Марксизм, как и всякое развитое учение, в принципе давал возможность обсуждения достаточно глубоких вопросов, примыкая в конце концов – через Маркса и Гегеля – к достаточно глубокой, хотя и искаженной, иудео-христианской традиции. Однако реально (особенно начиная с сороковых годов) официальный «марксизм» представал в настолько неприглядной форме, что (в значительной мере в силу подсознательного протеста) большинство советских исследователей придерживалось позитивистских взглядов. Подобные взгляды едва ли способствовали их научному творчеству, об истинных механизмах которого сейчас можно только гадать (по-видимому, революция в России, устранив социальные преграды, действительно позволила освободить творческий потенциал, накопленный за много поколений в патриархальном обществе). Впрочем, постановка мировоззренческих вопросов в советских научных кругах едва ли была на уровне даже стандартного философского позитивизма, который обсуждается в гл.5. Уместно процитировать следующие воспоминания о Л.Д. Ландау:

Мне не приходилось видеть другого человека со столь цельным (для нас горькая ирония – В.И., М.К.) мировоззрением. Дау часто повторял, что он последовательный марксист. Вспоминаю семинар, на котором вспыхнула дискуссия о снежном человеке... На семинаре обнаружилось, что, по крайней мере, двое из его участников свято верят в существование снежного человека. Научная честность заставила их признать, что им самим не привелось встретить гипотетического обитателя гор. «Но, Дау, – взывал один из адептов, – почему этого не может быть?». «Потому, – был ответ, – что вы хотите верить. Снежный человек – ваше суеверие. А суеверие интеллигента в тысячу раз отвратительнее, чем суеверие невежественной бабки!» (В.Л. Покровский, в сб.: Воспоминания о Л.Д. Ландау, М., Наука, 1988, с. 201).

Здесь обращает на себя внимание не столько пренебрежительный и агрессивный тон Ландау (который напоминает стиль классиков марксизма-ленинизма), сколько уровень обсуждаемых проблем. Действительно, мировоззрение, тем более цельное, должно проявляться скорее в отношении к проблеме существования человека вообще, да и мира в целом, чем к вопросу о существовании именно снежного человека («Мне бы ваши заботы, Мария Ивановна...» – из школьного анекдота).

Вообще, независимо от социально-политических условий тех или иных стран, в наше время узкая специализация профессиональных ученых, занимающихся естественными науками, привела к резкому сужению их кругозора. Например, адекватное понимание символического языка священных текстов в этой среде утрачено почти полностью; буквалистское же понимание (например, пренебрежительные высказывания о "библейских сказках") ведет зачастую к очевидным недоразумениям при общении с гуманитариями. При этом (по крайней мере, у "среднего" научного работника) отсутствует осознание того, что наука в сущности тоже является не прямым описанием реальности, а некоторой символической системой (например, установление связи какой-нибудь "модели Гейзенберга" в теории магнетизма с физической реальностью требует, вообще говоря, не меньших усилий, чем толкование библейской книги Даниила, которым занимался Ньютон). Подробнее об этом речь идет в гл.8.

С другой стороны, современная ситуация в европейской культуре в целом характеризуется падением престижа физики и возвратом "нетрадиционных" наук, который в значительной степени вызван тягой к утраченной духовности и целостности. В результате часто поднимаются вопросы, выходящие за рамки рационалистических представлений. Этими вопросами много занимался К.Г. Юнг. В частности, он применил подход, основанный на идее "синхронистичности" (т.е. непричинной корреляции событий, см. также гл.7), к анализу больших подборок астрологических гороскопов. Хотя результаты оказывались значительно лучше статистических оценок, сам процесс отбора гороскопов (в частности, ожидания экспериментатора), сильно влиял на результат, а при увеличении размеров выборки и максимально случайном отборе определенных выводов сделать было уже нельзя. Таким образом, снова субъективный фактор оказывается решающим – астрологические прогнозы предстают близкими к практике гадания (что, впрочем, не означает их неэффективности). В то же время "объективные" физические предпосылки астрологии, которые в последнее время формулируются в наукообразных терминах (космическое излучение, влияние планетарных соединений на излучение протонов солнцем и т.д.), оказываются неподтвержденными. Об отсутствии таких предпосылок говорит и смещение знаков Зодиака (расположение которых в астрологии считается неизменным) в результате прецессии, составившее с начала нашей эры уже почти 1/12 полного круга, а также разнообразие противоречащих друг другу астрологических систем. С другой стороны, на современном языке астрологический подход может пониматься как феноменологический метод анализа периодических процессов.

Но ты должен правильно уразуметь здесь эту высокую вещь: рождение или восхождение семи планет и всех звезд есть не что иное, как образ вечного рождения жизни и дивной соразмерности Божества (Я. Беме, Аврора, 26.20).

Ряд работ Юнга посвящен алхимии (разумеется, не понимаемой вульгарно как поиски золота). Для Юнга алхимия – не только мать химии, но и предшественница современной психологии. Он формулировал цель алхимии как переживание бессознательного в алхимических символах и создание единства двух разделенных природ человека – соединение физического с духовной истиной (объект алхимика – как вне, так и внутри него, как физическое, так и психическое).

В настоящее время можно констатировать разрыв между биофизикой, использующей привычные физические методы исследований, и психологией, особенно трансперсональной. Еще в большей степени это относится к парапсихологии, хотя в ней также накоплен большой объем материала (см., напр., обсуждение экспериментальных данных по телепатии, ясновидению, телекинезу, телепортации и др. в книгах Дуброва и Пушкина, Дж. Мишлава, а также способностей шаманов в книгах М. Элиаде). Проблема "биологического поля", которое предполагается ответственным за экстрасенсорные явления, до сих пор не только не решена, но даже четко не поставлена. По-видимому, обычные физические поля только сопровождают биополе, но не определяют наиболее важные аспекты его информационного и энергетического воздействия (вопрос об источнике потока энергии, который здесь бывает достаточно мощным, наиболее труден для физики, см. также гл.13). Результаты опытов по видению и измерению ауры и т.д. в действительности также основаны на введении некоторой субъективной (индивидуальной) шкалы восприятия и не поддаются переводу на традиционный научный язык.

Для "физического" объяснения парапсихологических явлений часто без всяких реальных оснований привлекаются биоплазма, виртуальные фотоны, нейтрино, микролептоны и т.д. (см., напр., Учебный курс мюнхенского института парапсихологии, М., 1992). В последнее время модным стало использование понятия торсионного поля, математическая теория которого детально изложена в книге Г.И. Шипова "Теория физического вакуума" (см. также более поздние работы А.Е. Акимова и Г.И. Шипова и сб. "Сознание и физический мир", М., 1995; впрочем, соответствующие физические идеи в применении к конкретным астрономическим наблюдениям восходят еще к исследованиям Н. Козырева). Сознание в таких построениях произвольно определяется как "полевая форма жизни" – взаимодействие материальных объектов с торсионным полем. "Философскую" часть упомянутой книги можно характеризовать как переход к упрощенным (даже в оккультном смысле) схемам. Не вдаваясь в вопрос о математической правильности этой теории, укажем, что вряд ли она может объяснить физические явления, приписываемые "торсионным генераторам", поскольку уравнения типа уравнений гравитационного поля Эйнштейна дают наблюдаемые эффекты лишь в сверхсильных полях.

Еще один пример ложного смешения науки и духовности дает объемистая монография А.И. Вейника "Термодинамика реальных процессов" (Минск, 1991). В рамках "Общей теории" (ОТ) природы (вспомним Единую Теорию Всего у С.Лема) для описания парапсихологических явлений он вводит понятие хронального поля и его кванты – хрононы. Для измерения этого поля с полной серьезностью используются стандартные экстрасенсорные рамки (которые обычно понимаются лишь как стрелки-индикаторы, поскольку "измерительным прибором" здесь служит сам человек), а также сложные электронные устройства, причем результаты измерений используются для этических (в терминах добра и зла) и эстетических оценок. Для накопления и генерации хронального поля используются устройства магического типа, например, с геометрией египетских пирамид (автор вынужден отметить и опасность подобных экспериментов). Отметим, что те же "полевые" понятия и образы могут использоваться и в различных направлениях современной практической психологии (например, в холодинамике), но здесь они понимаются только как рабочие. В некотором смысле, современный "герметизм" пытается обобщить принцип "что наверху, то и внизу", развивая аналогию психики человека с законами микромира, причем часто некорректно и на примитивном уровне.

В письме буддийского ламы Б.Д.Дандарона, жившего в России, высказывается такая точка зрения на парапсихологию:

Для меня совершенно ясно, что современные парапсихологи делают то же самое, что делали йоги, но они идут по другому пути. И они никогда, видимо, не достигнут того, чего достигают йоги, ибо йоги раскрывают всю сокровенную энергию, заложенную внутри человека, посредством потери нисваниса (омраченных эмоций) и приобретения божественной радости (сострадания). Интуитивно я чувствую следующее.

1. Парапсихология, основанная на нравственной философии, может сгладить ужасы христианской цивилизации, о которой так печально пишет Л.Н.Толстой. 2. Парапсихология может окончательно разрешить проблему свободной воли человека, которая является основным и необходимым положением человеческой жизни. 3. Она может окончательно разрешить и раскрыть содержание души человека. 4. Она может подготовить почву для разработки нового всемирного религиозного учения, метафизика которого будет основана на достижениях человеческой науки 5. Она может дать научное обоснование буддизму ... Если это случится, то будет конец атеизму (безбожию) – нравственному падению человека. В таком случае она более поразительна в своем значении, чем открытие тайн атома (14 марта 1957).

К сожалению, оптимистические (точнее, утопические) прогнозы ламы о благотворном влиянии парапсихологии на общество не подтвердились, что, по-видимому, свидетельствует о ее достаточно косвенной связи с духовностью.

Наглядный пример некорректной попытки нетрадиционного применения "научной" математической методики представляет собой "новая хронология" А.Т. Фоменко и др., где история человечества переосмысляется на основе данных астрологического типа. Возможно, авторам этого подхода действительно удалось обнаружить ряд новых корреляций между историческими событиями разных эпох (подтасовка фактов под схему и игнорирование ее очевидных промахов, отмечаемые критиками, не обязательно имеют сознательный характер, а могут быть аналогичны "цепи случайностей" в астрологическом эксперименте Юнга). Однако эти корреляции имеют не причинный, а "синхронистический" характер и не дают никаких оснований для научных выводов.

Адепт традиционализма ("традиционного" эзотеризма, резко критикующего оккультизм и теософию) Рене Генон (1886-1951) высказывает крайне пессимистический взгляд на современную западную фундаментальную науку, обвиняя ее в потере единства и главных составных частей. Еще более резко он выступает против попыток современной "реставрации" (в том числе подходов типа К.Г. Юнга):

...Не следует слишком обольщаться торжественной глупостью некоторых заявлений, дорогих для научных «популяризаторов» (мы должны были бы сказать, скорее, «саентистов»), которые с удовольствием утверждают по любому поводу, что современная наука отодвигает без конца границы познанного мира, что на самом деле в точности противоположно истине: никогда в действительности эти границы не были столь узкими, какими они являются в концепциях, предлагаемых этой профанной мнимой наукой, и никогда ни мир, ни человек не оказывались столь уменьшенными до такой степени, что стали сведенными к простым телесным единствам, гипотетически лишенным малейшей возможности связи с любым другим порядком реальности! (Царство количества и знамения времени, с.120)

Совершенно неверно рассматривать астрологию и алхимию как науки, развившиеся постепенно в современную астрономию и химию. ... Современные науки вышли из предшествующих им наук не в ходе «эволюции» или «прогресса», а в результате глубокого вырождения последних. ... Одна из частей, представляющая собой наиболее материальную сторону этой науки (астрологии), получила независимое развитие, а другая, напротив, совершенно исчезла. И действительно, сегодня никто не знает, чем на самом деле была древняя астрология, и все попытки возродить эту науку привели пока лишь к созданию явной пародии на нее. Сегодня некоторые стремятся даже превратить астрологию в сугубо современную экспериментальную науку, основанную на статистике и исчислении вероятностей, т.е. использующую методы, абсолютно не свойственные и глубоко чуждые духу Античности и Средневековья. Другие готовы ограничиться лишь возрождением «гадательного искусства», которое действительно существовало ранее, но являлось при этом уже извращением астрологии, ее упадком или, в лучшем случае, самым заниженным и не заслуживающим никакого серьезного внимания применением ее методов. ... Истинная алхимия была наукой сущностно космологического порядка, применимой, впрочем, и к человеческому уровню по принципу аналогии между «микрокосмом» и «макрокосмом». ... Химия это лишь результат разложения и извращения алхимии, начавшихся только в Средние Века благодаря полной некомпетентности определенных ученых, не способных постичь истинное значение символов и воспринявших алхимические доктрины буквально. Посчитав, что речь идет только о материальных операциях, эти люди занялись более или менее хаотическим экспериментаторством. ... Современная математика является лишь внешней оболочкой, «экзотерической» стороной пифагорейской математики. ... Таким образом, вся современная наука основана на руинах древних наук, на останках, отвергнутых ими и оставленных в распоряжение невежд и «профанов» (Кризис современного мира, с.50-52).

Широкое развитие экспериментальных наук, ограниченных миром материи, Генон интерпретирует как отказ от настоящего знания «высшего порядка». Признавая реальность достижений прикладных наук, в них он подчеркивает негативные разрушительные аспекты. Хотя критика Генона в ряде случаев справедлива, стоит отметить, что его анализ лежит вне языка современной физики (например, отрицается существования атомов и т.д.). Как мы увидим в гл.8, обвинение, что современная наука перешла в мертвое царство количества, не вполне правильно даже для самой «количественной» из наук – математики, где все большую роль играют качественные, например, топологические, подходы. С другой стороны, А.Ф.Лосев, резко порицая классическую механику, физику и химию как убивающие действительную жизнь, в статье «Имяславие» пишет: