Текст книги "Последний Совершенный Лангедока"

Автор книги: Михаил Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 6

…и теперь мне предстояло найти корабль, готовый отплыть в земли франков.

Морское могущество Византии давно осталось в прошлом. Императорские дромоны,[37]37
  Дромон – византийская военная галера.


[Закрыть] некогда наводившие ужас на врагов, ныне покоятся на дне или гниют на мелководье. Даже море, и то против ромеев, оно отступает, и некогда могучие и неприступные морские стены города теперь нелепо торчат на суше.

У крестоносцев своего флота тоже нет. Для перевозки людей, лошадей и грузов они нанимают венецианские или генуэзские суда, но, поскольку торговать ромеям больше нечем, порты по большей части заброшены, волноломы разрушаются, причалы заплывают песком, а в маячных башнях давно потухли огни, теперь там обитают лишь морские птицы.

Единственный порт Константинополя, в который ещё заходят суда, когда-то был императорским – в нём могли швартоваться только галеры василевса. Теперь же войти в него может беспрепятственно любое судно, нужно лишь заплатить пошлину.

Я спустился на захламлённый, грязный причал и пошёл вдоль пришвартованных судов в поисках дома капитана над портом, так как надеялся получить у него совет насчёт выбора судна. Капитана из франков я нашёл в портовой конторе. Он полулежал на столе и что-то мычал, сжимая в руке пустой кубок и распространяя вокруг себя скверный запах прокисшего вина, рвоты и давно немытого тела. На полу валялись пустые винные кувшины, причём некоторые, казалось, были разрублены, под ними виднелись засохшие лужи. В левой руке опьяневший рыцарь сжимал обнажённый меч, на лезвии которого я разглядел бурые разводы. Пришлось осторожно покинуть комнату, чтобы не разбудить пьянчугу, и искать портового чиновника из ромеев. Вскоре я нашёл его в комнатушке, заваленной всяким хламом. Судя по жиденькой всклокоченной бороде, он не был евнухом,[38]38
  В Византии все должности чиновников принадлежали либо «бородатым», т.е. не оскоплённым мужчинам, либо евнухам.


[Закрыть] но напоминал печальную, облезлую и тощую обезьяну.

Я изложил ему своё дело. Чиновник изумился:

– Как это ты осмелился зайти к рыцарю? Он пьёт вино уже третий день подряд и ничего не ест. Время от времени ему начинают мерещиться морские змеи и демоны, и тогда он начинает рубить их мечом. Порубит все кувшины, потом начинает плакать, прячется под стол и засыпает. А как проснётся, зовёт меня и опять требует вина, но денег не даёт, только грозится зарубить. Мне кажется, он потерял рассудок…

– Его разум просто отравлен вином, – сказал я. – Я мог бы отрезвить твоего рыцаря, но, боюсь, ему это не понравится, и тогда он зарубит нас обоих.

– Нет, нет, почтенный, сохрани тебя Господь от этого неразумного поступка! – замахал руками чиновник. – Я лучше брошу порт и уйду, куда глаза глядят, всё равно ведь жалованье не платят!

– И ты поступишь мудро, почтенный, но сначала объясни мне, как выбрать корабль, на котором я мог бы добраться до Франции, не слишком рискуя своей жизнью.

– Зачем тебе плыть в землю франков? – вытаращил глаза чиновник. – Тебе что, здесь их мало?

– Я целитель, и должен постоянно совершенствоваться в своём искусстве. Я слыхал, что в тамошних землях живут врачи-иудеи, которые владеют неизвестным нам знанием и берут учеников – когда за деньги, а если повезёт, то и бесплатно. Я молод ещё и пока не обременён семьёй, вот и решил совершить это путешествие.

Чиновник покачал головой.

– Твоё желание, конечно, похвально, но в надежде спасти чужие жизни ты рискуешь потерять свою. Ты задумал очень опасное дело!

– Всё в руках Божьих, – пожал я плечами. – Я молился и получил благоприятные знамения. Поэтому скажи лучше, какой корабль выбрать? – и я опустил в руку чиновника монету.

– Выбрать? – удивился он, спрятав монету. – Кто говорит о выборе? У тебя нет никакого выбора. Суда на другой конец Ойкумены уходят и вообще-то нечасто, а сейчас и подавно. Вон, видишь двухмачтовую венецианскую галеру? Только она одна и идёт во Францию. Тебе несказанно повезёт, если капитан согласится принять тебя на борт. Потому что ты можешь прождать другого корабля всё лето и не дождаться. А потом придут осенние шторма, и никаких кораблей не будет вообще. Да не стой же столбом, беги со всех ног!

– А сколько может стоить проезд? Спрашиваю, чтобы не заплатить лишнего.

– Ты заплатишь столько, сколько с тебя потребуют, или останешься на берегу, вот и всё. Скажу в последний раз: поспеши, ибо удача может от тебя отвернуться.

***

Указанная галера качалась у причала с убранными вёслами. Вероятно, груз уже был в трюме, потому что сидела она в воде довольно низко. На борт были перекинуты две доски, исцарапанные и потемневшие. Их края с неприятным скрипом ездили туда-сюда по апостису[39]39
  Апостис – на галере продольный брус вдоль борта для крепления вёсел.


[Закрыть] и плитам причала. Идти по этим доскам было страшно, хотя вода (правда, весьма грязная) была рядом, а плавал я хорошо. Опасность состояла в том, что галера могла легко раздавить упавшего между причалом и своим бортом. Прочтя краткую молитву и вспомнив гимнастику, которой я занимался под руководством отца, а впоследствии и самостоятельно, я благополучно пробежал по сходням и оказался на палубе.

Галера была пуста – ни гребцов, ни воинов из охраны не было. На корме под навесом из рваной парусины лежал человек. Он ел маслины, горкой лежавшие на блюде, выбирая самые крупные, и скользкими от масла пальцами стрелял косточками в чаек, вьющихся над водой.

Был он в засаленной кожаной безрукавке, надетой на голое тело, кожаных штанах, и красных ковровых туфлях, на голове красовалась странная шапочка конической формы с кисточкой наверху, на поясе висел кривой нож. На предплечьях и на груди на кожу были нанесены какие-то рисунки. В левом ухе качалась массивная золотая серьга в виде подковы. По моим представлениям, именно так и должен был выглядеть морской разбойник.

Тем не менее, я подошёл к нему и вежливо спросил:

– Скажи, почтенный, где я могу увидеть капитана этой галеры?

Человек ткнул себя пальцем в грудь и что-то буркнул.

– Я правильно понял, ты и есть капитан?

– У-гу-мх.

– Служащие порта сказали мне, что твоя галера идёт во Францию. Это правда?

– У-гу-мх.

– Берёшь ли ты пассажиров?

– У-гу-мх.

Несколько раздражённый такой манерой вести разговор, я всё же решил довести дело до конца и, сдерживая себя, спросил:

– Согласен ли ты взять меня в качестве пассажира?

Капитан помолчал чуть дольше, рассматривая меня, потом кивнул:

– У-гу-мх.

Я, было, решил, что капитан немой и не может произносить ничего, кроме мычания, однако ошибся.

– Твоя каюта вон там, – сказал он неожиданно писклявым голосом, и я подумал, не евнух ли он? Однако усы и борода у капитана росли, просто он был на удивление чисто выбрит.

– Эта посудина вообще-то возит грузы, поэтому мест для пассажиров всего два, если, конечно, не плыть на скамье с гребцами! – довольный своей нехитрой шуткой, капитан захохотал, запрокинув голову и показывая два ряда крепких, но щербатых зубов. – Одно место купил вчера какой-то рыцарь, второе, стало быть, твоё. Вон, слева дверь открыта, загляни.

Я посмотрел в каюту. Это был тесный деревянный ящик без окна, на полу лежал грязноватый тюфяк и больше ничего. Выбора у меня не было.

– Сколько возьмёшь?

– Две дюжины монет. Две дюжины славных золотых кругляшей, и ты поплывёшь в отдельной каюте, как император, на всём готовом. Стола, как во дворце, правда, не обещаю, жратва будет из общего котла. Половину платишь здесь, половину – по прибытии. Ну, как?

– Согласен. Вот тебе десять монет.

Капитан отрицательно покачал головой:

– Не сейчас, отдашь по отплытии.

– Ну хоть задаток возьми.

Капитан снова расхохотался:

– Первый раз вижу человека, которому так не терпится расстаться со своими денежками!

– Я боюсь потерять своё место на галере. Когда ещё придёт другая?

– На море не лгут, – неожиданно серьёзно сказал капитан, – святой Николай обязательно покарает за обман, не завтра, так потом. Если я сказал, что место твоё, значит, оно твоё.

– Спасибо, у меня к тебе будет просьба.

– У-гу-мх.

– Я целитель, отправляюсь за море в надежде узнать новое о лечении. Но прошу тебя, не говори своим людям о моём ремесле, потому что иначе мне придётся до конца плавания срезать мозоли и лечить твоих гребцов от срамных болезней.

Капитан ухмыльнулся:

– Будь по-твоему.

– Когда мы отплываем?

– Кто знает? Я должен был отплыть сегодня, но предзнаменования оказались неблагоприятными. Посмотрим, что скажут святые заступники завтра. Приходи после рассвета. Я пойду в храм, и если знамения будут истолкованы хорошо, мы поднимем якоря. Нет – значит, нет. Богу виднее. Я буду ждать тебя, но не слишком долго, потому что на закате мы должны достигнуть островов, где добывают мрамор, иначе придётся ночевать в море.

– Спрошу в последний раз: сколько времени продлится плавание?

– Если духи моря будут добры к нам – шесть седмиц, – сказал капитан и раздирающе зевнул.

– А если нет?

– А если нет, не всё ли равно, где лежать на дне – в море Эгея или в Пропонтиде?

***

Ранним утром следующего дня я был на галере. Гребцы спали вповалку на палубе и на банках. Меня встретил старший над гребцами по имени Никанор. Я бросил непромокаемый мешок с пожитками, среди которых большую часть занимали целебные снадобья и лекарские инструменты, в свою каюту и поднялся на корму.

День обещал быть солнечным и жарким. С моря дул лёгкий ветерок, пахнущий солью и гниющими водорослями. Лёгкие облачка, подобные козьему пуху, были разбросаны на бледно-голубом небе. Тишину нарушал скрип снастей и крики морских птиц. Я задумался и, сидя у борта, кажется, задремал. Меня разбудил пронзительный вопль:

– Никанор, тухлые акульи кишки! Эй, Никанор!!!

Это орал капитан, стоя на причале. Вся прелесть раннего утра мгновенно разлетелась вдребезги, как стеклянный сосуд, который уронили со стола.

– Где гребцы? Небось, никак не могут расстаться со шлюхами в портовых кабаках?

– Чего ты орёшь и своим зловонным языком гневишь Господа? – поднял голову над бортом Никанор. – От твоих воплей уже рыба в море дохнет! – он ткнул пальцем в снулую рыбёшку, которую волны мотали у причала. – Все давно здесь.

– А пассажиры?

– И пассажиры. Один дрыхнет в каюте, а второй вон, торчит на корме, как… – Никанор ввернул грубое слово. Гребцы, которые начали просыпаться от криков, заржали.

– Воду запасли? – продолжал орать капитан, уже поднявшись по сходням.

– Бочки полны, хлеб, вино и солонина на три дня.

– Тогда отваливаем! Разбирайте вёсла, бездельники! Предсказано, что мы должны выйти в море до исхода третьего дневного часа, иначе нас ждёт ужасное несчастье! Шевелитесь, олухи!

Гребцы, переругиваясь, баграми оттолкнули галеру от причала, а когда она отошла на достаточное расстояние, разобрали длинные вёсла, сложенные вдоль бортов, расселись по трое в ряд и замерли. Никанор взглянул на капитана. Тот оглядел галеру, убедился, что рулевые держат вёсла, прищурился на солнце, перекрестился и махнул рукой: «С Богом!». Гребцы дружно опустили вёсла. Раздался плеск, скрип и удары дерева о дерево, потом снова плеск, и снова скрип…

Прошло много времени, но сейчас я закрываю глаза и вновь слышу стук вёсел, плеск волн, свист ветра в растяжках, удерживающих мачты и паруса – звуки, навсегда оставшиеся в памяти…

Галера быстро набрала ход, но гребцы, по-моему, не особенно старались. Капитан объяснил, что нам помогает попутное течение, а вот плыть в сторону Константинополя гораздо труднее, и гребцы быстро устают.

Мы держали путь к острову Проконнес,[40]40
  Современное турецкое название острова Проконнес – Мармара.


[Закрыть] в гавани которого должны были заночевать. Галера шла в виду берега, и, стоя на высокой корме, я видел развалины крепостей и храмов, там и сям разбросанные на побережье. Запустение воцарилось на некогда оживлённых берегах Пропонтиды, и только козы бродили меж обломков колонн и рухнувших арок акведуков. С душевной болью ощутил я бедность и ничтожество того, что когда-то было гордой империей, а сейчас простёрлось в пыли под железной пятой жадного до сокровищ и сладкого вина сброда, именующего себя рыцарями креста.

Тлен, нищета, убогая, бессмысленная жизнь от первого крика до гробовой плиты – вот ныне удел ромеев.

О, земля Византия! О трижды блаженный Город, око вселенной, украшение мира, звезда, сиявшая издалека, фонарь, освещавший этот низменный мир! Где твоя мощь, где великолепие? Где мудрые и воинственные императоры? Где пророки, чудотворные иконы и святыни?

Но нам не на кого жаловаться. Мудрый Михаил Хониат, митрополит Афинский, изрёк слова горькой правды, я запомнил их наизусть. Пусть они прозвучат здесь для вразумления потомков.

«Вы, пышные граждане Константинополя, не желаете выглянуть из-за своих стен, не хотите посмотреть на древние города, окружающие вас, вы посылаете своих налоговых сборщиков, с их зубами звериными, сами же остаётесь у себя, реки всех богатств стекаются в столицу, как в единое море. Чего ради вам идти куда-то? Не лучше ли не знать ни дождя, ни солнца, сидеть дома без труда, в полноте всех благ?»

Так свершилось. Праздность, сребролюбие, разврат, жестокая борьба за право хоть на год, хоть на месяц облачиться в царский пурпур и натянуть красные сапоги сгубили страну. Никому не было дела до простых хлеборобов, сборщиков оливок, каменотёсов, пекарей. Погиб флот, не стало армии, зато остались надменные стратиги,[41]41
  Стратиг – в Византии военачальник и наместник провинции (фема).


[Закрыть] которым не подчинялись даже отряды наёмников, и вот, город пал, а за ним ушла в небытие и империя.

***

Близился к концу первый день плавания. Он прошёл хорошо. Усталое солнце склонялось к горизонту, море ровно дышало, покачивая на груди нашу галеру. Впереди показались очертания Проконнеса. Увидев их, рулевой радостно закричал. Отвыкшие за седмицы безделья от своей тяжкой работы гребцы налегли на вёсла, да так, что под носом галеры появился шипящий бурун.

Не прошло и колокола, как мы вошли в гавань, и скорость пришлось снизить. Причал был пуст, но вскоре после нас к нему причалила ещё одна галера, заметно меньше нашей.

Капитан сказал, что мы заночуем на острове. Ночевать лучше в каюте, потому что здесь полно змей, и ночлег на земле может обойтись весьма дорого. Я спросил, можно ли прогуляться по острову. Капитан ответил, что можно, здесь обычно безопасно, но остров большой, и чтобы не заблудиться, лучше не отходить далеко и, главное, не бродить в темноте, потому что Проконнес изъеден каменоломнями, как забытый в подвале сыр крысами. Знаменитый бело-голубой мрамор, из которого построены храмы и дворцы Константинополя, добывали здесь, но каменоломни давно иссякли и заброшены. Если провалишься в какую-нибудь штольню, никто и искать не будет.

Я поблагодарил капитана и собрался спуститься на берег, как вдруг внимание моё привлекли крики на соседней галере. С неё на длинных верёвках вытащили какого-то человека. Четверо слуг как бы растягивали несчастного между верёвками так, чтобы он не мог достать ни одного из них, а этот человек рвался то в одну, то в другую сторону, что-то кричал и время от времени падал на землю. Тогда его поднимали и опять волокли по тропе наверх, где их уже ждал монах.

Я спрыгнул на причал подошёл к нему.

– Скажи, отец мой, что здесь происходит, кто этот несчастный и зачем его волокут наверх?

Монах позвенел кружкой, висевшей на цепочке у него на поясе, и я бросил туда монету. Услышав звон, монах ответил:

– Этот человек одержим бесами. Супруга водила его к монахам, кои положили своей целью борьбу со слугами нечистого, но никто из них не преуспел. Бесы слишком крепко держатся за бренное тело своей жертвы. Проконнес – последней шанс для него обрести свободу, ибо в нашем монастыре имеется святыня, лицезрение которой непереносимо для бесов. Стоит только подвести их к одной надгробной плите в монастырской церкви, и одержимый изблёвывает бесов вместе с кровью. Ты можешь пройти за ними в храм – он недалеко – и, если повезёт, сподобишься лицезреть чудо исцеления.

Я последовал совету монаха и прошёл за странной процессией в храм, который действительно стоял неподалёку. Это было здание обычной византийской архитектуры. Храм был сильно запущен, мозаики были настолько закопчены свечной копотью, что уже невозможно было различить, что на них изображено.

Одержимого с трудом подтащили к мраморной плите, вмурованной в стену, заломили ему руки и прижали к ней. Он продолжал вырываться и истошно вопить. Все, кроме слуг, упали на колени и начали молиться, однако никаких признаков исцеления не было заметно. Подождав ещё немного, я вышел из храма и договорился с церковным сторожем, чтобы он за мелкую монету показал мне примечательные места острова.

Сторож оказался до чрезвычайности словоохотлив, и вскоре я пожалел, что связался с ним. Он описывал всё, чего касался его взор, каждый камень у дороги, дерево или яму. Всё у него было преисполнено глубокого мистического смысла. Камнями были отмечены места свершения разнообразных чудес, а ямы были темницами, правда, кто в них содержался, сторож не знал и по кругу называл два-три имени. Я не спорил с ним…

До крайности меня удивило местное кладбище. Вместо надгробий там и сям виднелись обломки колонн, куски карнизов и даже мраморные ступени. Оказалось, что мраморные детали для константинопольских дворцов вытёсывались на острове, потому что везти огромные глыбы по морю было бы затруднительно. Иногда мрамор раскалывался, и тогда негодные заготовки выбрасывали. Их-то и использовали местные жители в качестве бесплатных надгробий.

Подивившись такой находчивости, я повернул обратно, ибо стало быстро темнеть, а гулять ночью по острову я не хотел. Когда мы проходили через деревню, сторож, между прочим, рассказал, что её проклял местный святой (я не запомнил его имени), и теперь в ней не может быть более 39 домов. Как только где-нибудь начинают строить новый, сороковой, сразу же рушится один из старых. Поэтому в деревне есть специальный человек, который следит за тем, чтобы ненароком не построили лишнего.

Из темноты вдруг выскочил какой-то человек и, что-то мыча, начал дёргать меня за одежду. Я отшвырнул его и схватился за нож.

– Не трогай его, это Василакий,[42]42
  Василакий (греч.) – Васильюшко.


[Закрыть] наш юродивый, он не причинит тебе вреда, – воскликнул сторож, удерживая мою руку.

– Почему же вы не излечите его в храме у чудотворного надгробия? – спросил я.

Сторож удивлённо посмотрел на меня и пожал плечами.

***

Сегодня второй день пути. Дует попутный ветер, и, хотя на море развело волну и галеру покачивает, капитан велел поднять парус. Я с интересом смотрел, как с помощью сложной системы канатов подняли полотнище о трёх углах. Такой парус называется латинским. Галера сразу прибавила ходу и теперь идёт, опасно накренившись на левый борт. У рулевых прибавилось работы, и их сменяют чаще обычного.

Гребцы отдыхают, вёсла приподняты над водой, их рукояти вставлены в особые железные скобы. Иногда гребни волн задевают лопасти вёсел и разбиваются с хлёстким ударом. Некоторые гребцы разложили свои циновки на вёслах за пределами бортов и улеглись на них. Я спросил Никанора, не опасно ли это, но он заверил меня, что так делается всегда, поскольку на галере очень мало места; опытные гребцы не теряют равновесия во время качки даже во сне, а те, кто боится упасть, привязываются к ближайшему веслу.

Никанор – македонец, и, как все уроженцы этой страны, страшно хвастлив. Предметом гордости македонцев является то, что их страна – родина царя Александра. Никанор говорит, что он – отдалённый потомок царя. Этому, конечно, никто не верит, но слушают Никанора с удовольствием, ибо время безделья течёт медленно.

Старший над гребцами сидит на банке, поджав под себя ноги, и, прихлёбывая дешёвое скверное вино, которое на галере пьют вместо воды, врёт напропалую. Он может говорить и колокол, и два, пока его не остановят. Наверняка гребцы слышали его истории не по одному разу, но, судя по открытым ртам и горящим глазам, готовы слушать этот вздор вновь и вновь.

– Знаете ли вы, – посмеиваясь, говорит он, – что будущий царь родился осенью в месяц, который у нас называют лой, а у греков – боэдромион. Его мать, царица Олимпиада, не перенеся родовых мук, покончила с собой, однако Александр сам выбрался из её утробы.

Гребцы переглядываются и удивлённо качают головами, а Никанор продолжает:

– Рассказывают также, что у Александра было одно ослиное и одно собачье ухо, но он скрывал это и потому убивал всех своих цирюльников, а сестра царя была медведицей.

– Врёшь ты всё, – махнул рукой один из гребцов, как видно, наименее легковерный.

– Мужчины, рождённые в Македонии, никогда не врут! – бьёт себя кулаком в грудь Никанор. – Конечно, сам я ушей царя видеть не мог, но видел другое. Сам знаешь, что зимой, когда на Пропонтиде бушуют шторма, галеры стоят в гаванях, а моряки тискают своих девчонок в тёплых постелях. Но вот однажды вышло так, что нашему капитану (другому, не этому) предложили за зимний рейс столько денег, что его обуяла жадность, и он не смог отказаться. Гребцам тоже заплатили вдвое, и мы вышли в море.

В тот день, а было это на Сретенье, мы шли на вёслах, и вдруг гребцы стали кричать, что вёсла не поднимаются из воды. Я выглянул за борт и увидел, что их держат нереиды.[43]43
  Нереида – в греческой мифологии морская нимфа.


[Закрыть] Я очень испугался, но не подал вида и крикнул: «Кто вы и что вам надо?» И тут они хором закричали: «Мы – сёстры Александра, ответь нам, смертный, жив ли царь?» Нереиды, понятное дело, не богини, но, всё-таки и не люди, врать им опасно, но я закричал в ответ: «Жив царь Александр, жив, и царствует, и правит миром». Нереиды обрадовались, захлопали ладошами по воде, запели от радости, стали водить хороводы вокруг галеры, а потом крикнули: «Плывите с миром и передайте привет нашему брату!». А вот если бы я не решился солгать и сказал, что Александр умер, нас наверняка бы потопили. С тех пор я в море зимой – не ногой. Нельзя испытывать судьбу дважды.

– Для нас каждый выход в море – испытание судьбы, – вздохнул тот гребец, который сомневался в словах Никанора.

И тут я заметил, что меня жестом подзывает капитан.

– Я помню, что обещал тебе перед отходом, и мне жаль, что приходится нарушать данное слово, но дело и вправду серьёзное.

– Что стряслось?

– Моему второму пассажиру совсем плохо. Он прихварывал ещё в Константинополе, но тогда я не придал этому значения, мало ли что может быть с мужчиной? Измотала женщина, перебрал вина, просто устал. Однако он уже сутки ничего не ест, а вот сейчас повар сказал, что рыцарь мечется в жару и бредит. И я боюсь: не чума ли у него? Крестоносцы уже не раз приносили чёрную смерть с востока…

– А он крестоносец?

– По виду – самый что ни на есть раскрестоносный крестоносец, а там – кто ж его знает? Конечно, у нас есть цирюльник, но он – бестолочь и пьянчуга. Я перед каждым плаванием собираюсь вышвырнуть его и нанять толкового, но всё никак руки не доходят. И вот теперь такое… Ты же понимаешь, если крестоносец подцепил чуму, я прикажу баграми вышвырнуть его за борт, иначе скоро здесь останутся одни трупы. Прошу: сходи и осмотри его. Ты можешь распознать чуму? Ради Христа, только не трогай его, замотай своё лицо, пропитай повязку вином и взгляни. Мне больше некого просить, а брать грех на душу не хочу. Если он умрёт от какой-нибудь другой хвори, пусть умрёт сам. Так что ты решишь?

Мне стало страшно. Я знал, что если у крестоносца чума, нас не спасёт уже ничто – ни багры, ни повязка, пропитанная вином, ни молитвы. Чума, как смола, липнет ко всякому человеку, и если она появилась, спасения нет. Мы ещё ходим, разговариваем, дышим морским воздухом, но на самом деле мы уже мертвецы.

С тяжёлым сердцем я отправился в каюту, где лежал крестоносец, распахнул дверь, чтобы было посветлее, и заглянул. Больной лежал на спине в одной измятой рубахе и стонал в забытьи. Это был рослый мужчина лет сорока, широкоплечий, с длинными спутанными волосами и вислыми усами. Бороду он брил, но сейчас щетина отросла, щеки впали, и крестоносец был похож на мертвеца. В каюте тяжело пахло потом, кожаной амуницией и железом. В углу на полу каюты валялись меч и кольчуга.

Несколько мгновений я вглядывался в лицо больного, потом облегчённо вздохнул – я не видел грозных признаков ужасной болезни. Войдя в каюту, я сел на край лежанки и взял больного за руку. Она была холодна и мокра от пота, лунки ногтей посинели, пульс был редким и неровным. Крестоносец был на пороге смерти, но это была не чума! Это была болотная лихорадка, симптомы которой я знал очень хорошо.

Капитан стоял на палубе и тревожно заглядывал в каюту. Он увидел, что я взял больного за руку, и лицо его просветлело.

– Слава Иисусу Христу, – пробормотал он и набожно осенил себя крестным знамением.

Я оставил больного и подошёл к капитану, но тут галеру качнуло и я, чтобы устоять на ногах, непроизвольно схватился за его плечо. Капитан же стоял так твёрдо, как будто его ноги прибили к палубе гвоздями.

– Так это не?.. – тихо спросил он, чтобы не услышали гребцы.

– Нет, это болотная лихорадка.

– Ты уверен?

– Целитель никогда не бывает до конца уверен в поставленном диагнозе, но это не то, чего ты опасался. Эта болезнь вообще не заразна.

– Он умрёт?

– Все мы в руках Господа, но я буду его лечить и сделаю что могу. У меня есть нужные снадобья.

– Спасибо тебе! Если этот крестоносец будет жить, вторую половину платы за твой проезд я возьму с него, а если он всё-таки умрёт, то не возьму с тебя.

– Отчего такая щедрость?

– Ты рисковал жизнью. Я попросил тебя, и ты не отказал, хотя мог.

– Целитель не отказывает в помощи страждущему.

Капитан сделал знак, что не хочет более спорить, и спросил:

– Что тебе потребно для лечения?

– На галере есть уксус?

– Сколько тебе нужно? Бочку, две?

– Достаточно будет кувшина. Ещё потребуется полотно, горячая вода и вино. Остальное у меня есть.

– Всё будет. Но… прости меня, я всё-таки спрошу ещё раз: у тебя нет сомнений?

– Говорю тебе: я знаю этот недуг. Больной будет то метаться от жара, то биться в ознобе от холода. Если он не умрёт сегодняшней ночью и завтрашним днём, он будет жить, потому что приступ минует. Я буду сидеть с ним, поэтому вели еду и питьё для меня носить в его каюту. Горячая вода должна быть постоянно, ибо я должен протирать его кожу тёплой водой, смешанной с уксусом.

– Наконец-то боги послали нам знающего целителя, – сказал капитан, не замечая, что грешит язычеством. – Может, согласишься стать нашим судовым цирюльником? Хотя, что это я… У меня не хватит денег платить тебе.

Я засмеялся.

– Я ещё не успел исцелить крестоносца, а ты превозносишь меня до небес!

– Я уже немолод, – покачал головой капитан, – видел много всякого, и отличить опытного целителя от дешёвого шарлатана могу без ошибки. Иди к нему, а я распоряжусь насчёт всего потребного для лечения.

***

У постели больного крестоносца я просидел всю ночь. Болезнь его протекала так, как я и предсказал – он то метался в горячке, и тогда я обтирал его уксусом, то дрожал от холода, и тогда я укрывал его всем тёплым, что удалось найти на галере. Я настаивал на горячем вине свои травы и дважды сумел напоить его.

Под утро, в тот самый зыбкий час, когда жизнь больного колеблется на тонкой нити, готовой оборваться, он открыл глаза и, увидев меня, вероятно, долго не мог понять, кто я такой и как очутился в его каюте. Потом попытался что-то сказать, но запёкшиеся губы не позволили ему это. Я намочил полотно в уже порядком остывшем вине и сначала протёр ему губы, а когда они разлепились, влил немного в рот.

Взгляд рыцаря стал осмысленным, и он что-то спросил у меня на языке франков.

– Ты говоришь по-гречески? – спросил я.

– Так себе…

Акцент у крестоносца был ужасающий, но всё-таки мы смогли понять друг друга, так как в Константинополе ко мне приходили недужные франки и я немного научился их языку.

– Кто ты? – спросил больной.

– Целитель. Моё имя – Павел, я ромей.

– Павел Иатрос…[44]44
  Иатрóс (греч.) – врач, целитель.


[Закрыть]  – повторил он. Так я впервые услышал прозвище, которое станет моим вторым именем в Лангедоке. – Послушай, Павел, у меня нет денег и вообще ничего ценного, чтобы заплатить за твои труды, только меч, но его я не отдам! Я не звал тебя… Если Господом мне суждено умереть, значит, так тому и быть. Уходи…

Он стал задыхаться, на лице его выступил пот.

– О деньгах мы поговорим потом, когда твой недуг отступит, а сейчас молчи, иначе ты сведёшь на нет труды моей бессонной ночи. Пей! – я протянул ему глиняную чашку, в которой были настояны на вине лекарственные травы.

Крестоносец усмехнулся и закрыл глаза. Я придерживал его голову до тех пор, пока он не выпил всё. Вскоре больной заснул. Жар спал, дышал он ровно и спокойно, щёки слегка порозовели.

***

Я вновь дежурил у постели крестоносца. Он сидел, опершись спиной на стенку каюты, и осторожно, пробуя каждую ложку, ел похлёбку. Казалось, он никак не мог поверить в то, что его душа вернулась в тело, а тело каким-то чудом опять способно дышать, есть горячую, пахнущую специями еду, пить вино, говорить…

– Ты великий целитель, ромей Павел, – сказал рыцарь, отдавая пустую чашку. – Знаешь, я ведь уже готовился отдать Богу душу, но боялся умереть без исповеди, а грехов за мной числится предостаточно… Эта проклятая лихорадка давно треплет меня, но никогда приступы не были такими сильными. Я рассчитывал добраться до Массилии,[45]45
  Массилия – средневековое название Марселя.


[Закрыть] там, в одном монастыре мне, наверное, смогли бы помочь, но припадок случился посреди моря… Оно бы и стало моей могилой, но всемилостивейший Господь почему-то решил придержать меня на этом паршивом свете и послал тебя.

– Разве можем мы судить, чей удел жить, а чей – умереть? Ты идёшь на поправку, и я рад этому. Каждый считает свою болезнь какой-то особой, какой не может быть у других, а на самом деле, ты страдаешь болотной лихорадкой, довольно обычной среди людей твоего образа жизни. Тебе просто не доводилось лечиться у знающего врачевателя.

– Наверное, ты прав, но скажи, что ждёт меня дальше?

– Полностью избавиться от лихорадки ты уже не сможешь никогда, но если будешь следовать моим советам и принимать лекарства, которые я назначу, приступы будут редкими и слабыми, и ты сможешь дожить до глубокой старости.

– Никогда не думал, что ангелы господни бывают с таким изрядным носом и трёхдневной щетиной, – улыбнулся крестоносец.

– На себя посмотри! – огрызнулся я. – Краше в гроб кладут! До чего ты себя довёл! Мощи и то лучше выглядят!

Крестоносец провёл рукой по скрипучей щетине и скривился:

– Н-да-а, ты прав. Побрей меня, будь другом, а?

– И не подумаю! На такой волне я перережу тебе горло, и все мои труды пойдут насмарку. Потерпи до вечера – на берегу попросим цирюльника тебя побрить, раз уж я сделал его работу. Кстати, а как твоё имя? Всё забываю спросить…

Рыцарь приподнялся:

– Гильом де Контр. И он твой должник, иатрос Павел.

– Да лежи ты! – прикрикнул я на него. – Ну что за наказание? Вот привяжем к лежанке – будешь знать!

Гильом де Контр не ответил. Горячая еда сделала своё дело, он опять задремал.