Текст книги "Иллюзия Истории (СИ)"

Автор книги: Михаил Галечян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

5

В центре арены Александр увидел Атоллу. Она стояла почти обнаженная на возвышении, похожем на макет вавилонской башни, воздев руки к потолку. Только две узкие полоски материи прикрывали роскошное тело. По кромке набедренного треугольника ярко пылали изумруды. Тесный бюстгальтер, обрамленный сверкающими рубинами, удерживал полные груди девушки. Они блестели глянцем белой кожи, тяжело поднимаясь при каждом вдохе.

Вокруг царицы на ступенях «вавилонской башни» склонившись до земли лежала дюжина полуобнаженных амазонок. Откуда-то лилась музыка, похожая на мелодичные звуки арф. Арену покрывали лепестки роз, падавшие как снег из темноты потолка.

Вдруг раздался удар колокола, музыка остановилась, раздался тяжелый раскатистый звериный рев. Снова ударил колокол, и пространство взорвал сочный давящий басовый ритм могучего барабана. Неподвижные фигуры девушек сразу ожили. В ритмичных движениях мистического ритуального танца закипала страсть и исступление, мощь и наркотический транс. В разгар нарастающей ярости и неистовства, в стене окружающей арену образовался пролом. Оттуда послышалось сопение и тяжелой поступью, сотрясая стены, на арену вышел дэв.

Завороженный волшебным действом, Александр застыл в изумлении.

Танцующие гурии с восторженным криком бросились к деву. Визжа от возбуждения, они обступили чудовище, продолжая танцевать еще самозабвеннее. В безумном танце они прикасались к склизкой коже. Распластывались извивающимися телами на безобразной уродливой туше. Дэв издавал утробные звуки удовлетворенного животного, разлегшегося в истоме. Время от времени он игриво, но осторожно хватал пляшущих девушек. Они принимали игру: иногда успевали выскользнуть, иногда с визгом и смехом попадали в лапы. А когда, задев за острые когти, у кого-нибудь рвались остатки скудного туалета, смех разражался с еще большей силой.

Александр с отвращением смотрел на омерзительное представление, притягивавшее безумием и противоестественностью.

Атолла же не принимала никакого участия в вакханалии. Она по-прежнему стояла с непроницаемым лицом, закрытыми глазами, воздев руки к небу. Пунцовые губы слегка шевелились, словно шептали молитву. Но вдруг она начала ритмично раскачиваться, с каждым мгновением сильнее отдаваясь знойному танцу. Бедра описывали широкие круги, упругое дерзкое тело излучало страсть и ярость. Длинные волосы разметались, придавая облику мистический, даже зловещий вид. Другие девушки поддержали царицу восторженными криками. Атолла распалялась все сильнее. Густой бешеный ритм барабана не прекращался ни на секунду. Глянцевая кожа заблестела от пота, дыхание участилось, и Атолла протяжно застонала. Казалось, она вот-вот обессилено рухнет, но обмякшее тело успел подхватить дэв. Он поднял ее над собой, проревев во всю глотку. Животный призыв чудовища подействовал на извращенных гурий словно долгожданный сигнал к началу наслаждения. Они с восторженным визгом набросились на дэва, толкаясь и мешая друг другу, срывая с него единственную тряпку на бедрах.

6

Александр шел мрачный и опустошенный. Таулина молча тянула его за руку. Ее ладонь была теплой и жесткой. В другой руке она держала факел.

– Ты точно знаешь дорогу? – спросил Александр.

– Дэв приходит со станции отсюда.

– А как ты вернешься?

– Тебя волнуем моя судьба? – с вызовом спросила Таулина.

Александр промолчал.

Неожиданно за поворотом возник свет. Очередной каменный грот, по которым плутали больше получаса, уперся в овальный проход. Свет шел из его глубины. Отражался от шершавых стен, с которых сочилась вода. В воздухе повисла напряженная тишина. Таулина остановилась в нерешительности.

– Это и есть Внешние Ворота, вход на станцию?

Таулина кивнула. Александр шагнул вперед, но она остановила его за плечо.

– Вход должен охраняться.

– Дай мне меч, – протянул руку Александр.

– Не ходи туда, – почему-то шепотом сказала Таулина.

– Ты боишься?

– Племя Дев никого не боится! – вспыхнула Таулина. – Там опасность для тебя.

– Я смогу постоять за себя.

– Ты – сильный воин, я знаю, но опасность выше твоего мастерства.

– Ты что-то скрываешь?

– Нет, поверь мне, но я чувствую.

Александр терзался сомнениями, искоса глядя в конец коридора. Вокруг все было тихо и неподвижно.

Таулина шагнула к нему. Взгляд девушки потеплел, она смутилась.

– Почему ты не хочешь остаться? – прошептала она.

Александра охватила досада. Почему так бывает – видишь красивую девушку, но сказать ей нечего?

– Хочешь вернуться к ней?

– Сама же сказала, что я не люблю ее, – Александр изобразил равнодушие.

– Я о той, которая осталась на станции. Она ведь похожа на Атоллу.

Лицо Александра изменилось. В сознании болью вспыхнул образ Ольги.

– Я все вижу. Ты ее любишь, – сказала Таулина и, помедлив, добавила, – но она тебя – нет.

– Что ты понимаешь в любви!? – зло воскликнул Александр, выдернув руку из ее ладони.

Он прошел половину пути, когда долетел негромкий голос:

– Ты не поцелуешь меня? На прощанье.

Таулина стояла в нескольких метрах. Высокая, стройная, красивая. Она казалась спокойной и сильной. Когда она подошла к Александру, он обнял напрягшееся тело девушки и поцеловал в губы.

– Ты будешь помнить меня? – прошептала Таулина, тяжело дыша после долгого поцелуя. – Будь осторожен, – сказала она дрогнувшим голосом. – Иди.

Таулина слегка оттолкнула Александра. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, но потом в ней что-то дрогнуло, она взмахнула рукой и исчезла в темноте, словно растаяла. Казалось, от нее остался только терпкий вкус мягких губ.

Таркус

1

Даже для сна ощущения были слишком необычны. В мерцающем сознании появились фантастические существа. Когда они склонились, словно врачи над телом больного, волной накатился необъяснимый парализующий страх. Потом все исчезло в багровой жиже. Но сознание продолжало теплиться в нем, в эмбрионе, живущем бесконечно долго тягучей кисельной жизнью.

Вдруг Александр увидел огромные корявые лапы, тянувшиеся к нему. Длинные узловатые пальцы обхватили его тело и с хрустом рвущейся плоти выдернули из красного желе. Александр сразу увидел свет.

– Не созрел еще, – услышал он старческий голос. – Опусти на место. Подойдем к проблеме с другой стороны. Пожалуй, надо будет придать чувств всей неживой части его тела. Чувства – это ведь то, чем они так кичатся. Вот тогда от человека ничего не останется!

Александр попытался увидеть свои ноги. Чешуйчатое тело заканчивалось рваными кровавыми краями. Вниз тянулись извивающиеся жгуты. Он похолодел от ужаса. Неужели отвратительный ошметок окровавленной плоти, омерзительный эмбрион какой-то твари – это он!? Как такое могло произойти? Хуже, чем заснуть человеком и проснуться собакой. Хуже, чем умереть!

Но «жизнь» Александра продолжалась. Она текла бесконечно долго с бессмысленность камня, летящего в космосе.

Вдруг дремлющее сознание пробудилось от пронзительного скрежета. Послышалось чавканье дизельного стартера, и в его чреве заурчал двигатель. Александр открыл глаза, обнаружив вокруг прежнее багровое дрожащее марево. Склонив голову, он увидел уходящую вниз клепаную броню. Слева и справа вздымались стальные траки. А над головой нависла горбатая спина чешуйчатого туловища гигантского броненосца. Его охватил страх, за которым пришла вскипающая ненависть, и он закричал. Но вместо крика из горла вырвался призывный клич боевого рога.

Обезумев от этого кошмара, он рванулся вперед, пытаясь вырваться из липкого багрового плена. Вокруг лопнули тысячи жил державших могучее тело. Раздался хруст ломающейся стены и в глаза ударил тугой жгут яркого свет.

После сумрака в котором рос Александр, было трудно привыкнуть к солнечному свету. Он глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, но мощный двигатель, упрятанный в его чреве, только распалился.

«Теперь он мое сердце!» – с горечью подумал Александр.

Он пошевелил руками. В ответ на мысленное усилие в глубине тела зажужжало, задвигалось. По бокам поднялись сверкающие металлическим глянцем стволы пушек.

«Тарк, тарк, тарк» – услышал он глухой голос, забарабанивший в мозгу.

Александр замотал головой, но голос не прекратил монотонного боя.

«Тарку, тарку, тарку».

Он хотел сжать голову руками, но у него больше не было рук.

«Таркус! Таркус! Таркус!» – с победной истерией пульсировал трубный голос.

Прямо перед собой, далеко внизу он вдруг увидел маленького седого старичка с посохом. Задрав голову он властно смотрел на возвышавшееся над ним циклопическое чудовище.

– Теперь монстр этого мира – ты! Таркус!

2

Какие диковинные мысли и чувства уживались в Александре. Что ощущает танковый тракт, когда крошит деревья? Слышит их предсмертные крики? А как представить чувства перегруженного двигателя? Захлебывающиеся переливы оборотов это его стон? В древнем поверье считалось, что разящий меч – Бог Смерти, живое существо, наделенное высшей властью Убивать. И тот, кто сольется с ним, тоже получит это священное право – Убивать…

Александр очутился посреди развалин на вершине высокого утеса. Вдруг он увидел Роберта. Хотел позвать его, но из горла вырвался трубный рев. И словно в ответ, издали прилетел резкий клекот. К нему приближалась стая каких-то крылатых тварей. Одна из них спикировала ему на голову, но Александр встряхнул ее, резко рванувшись вперед. Раздался хруст и он почувствовал теплую липкую жижу под гусеницами. В туже секунду на него обрушилась вся стая. В мозгу вспыхнула бешеная ненависть, словно эти твари виноваты во всех его бедах. И тогда он открыл огонь.

Кровавые куски разорванных тел посыпались словно град. Гусеницы довершали страшную мясорубку. Вокруг стоял грохот рвущихся снарядов, ритмичное клацанье затворов пушек и пронзительный ор сотен летающих существ. Воздух наполнился приторными запахами гари, пороха и крови. Александра охватило никогда не испытанная жажда убивать. Но его силы иссякали. И когда казалось, что его тело – живое и механическое – раскаленное и израненное вот-вот обессилит, плато озарила ослепительная вспышка ядерного взрыва. И в следующий мгновение все исчезло, мир словно выключили. Но через секунду открылась картина уходящей вдаль стены тропических джунглей. Александр преследует маленький отряд из трех человек. Он напряг размякший разум, но мелькающие образы распадались. И все же за мучительными метаморфозами сознания он углядел некую направленность. Подсказку к разгадке тайны своего бытия. Вдруг перед ним возникло женское лицо – самое сильное воспоминание его прошлой жизни. Только она осталась в его мыслях. Ради встречи с ней он когда-то шагнул за роковые Внешние Ворота. И только она еще может спасти его от нелепой жизни и бессмысленной смерти. Он представил ржавый танковый остов оставшийся после его смерти, похожий на останки доисторического ящера. Или как огромная улитка-броненосец выползает из стальных развалин «английского танка». Как за ползущей к небытию тварью тянется след густой красной крови…

– Саша! – донесся слабый крик из невообразимого далека.

Он уже слышал его. Очень давно. Еще в той жизни, в которую хотел вернуться ради нее. Память боролась с забвением умирающего человеческого мозга.

– Правда, я красивая?

Гладкое бедро прозрачно розовело.

– И страстная, да?

Влажные отзывчивые губы.

– Я не могу от тебя оторваться.

– Я сейчас вернусь.

«Кончается жизнь, но не любовь – неужели лишь красивое изречение древних. Но так должно быть!»

Внезапно, Александр оказался на краю разверзшегося обрыва, на дне которого бушевала огненная жижа, выстреливающая гейзерами.

– Разве это можно назвать жизнью?! – услышал он голос Ступина. – Ты думаешь, Ад – огромный кипящий чан с грешниками, вокруг которого пляшут черти с трезубцами? Ад – это мир Одиночества, в котором нет Любви!

«Я докажу. Есть единственный выход».

Могучее тело киборга задрожало от напряжения, двигатель взревел набирая обороты и Таркус отпустил тормоза. Он сорвался в пропасть, кувыркаясь, полетел в кипящую бездну.

3

Он падал сквозь раскаленное пространство бесконечно долго. Вечное забвенье или затянувшаяся смерть. В сущности одно и тоже. Но снаружи что-то изменилось. Его пробудил странный звук, похожий на шуршание плотной грубой бумаги, словно развернули сверток. Александр увидел перед собой спину человека стоявшего в проеме люка – это был Стив. В руках он сжимал большой армейский аннигилятор.

Александр сделал неуверенный шаг. Стив тотчас обернулся, вскидывая аннигилятор. Это действие вернуло Александра к жесткой реальности. Он собрался, вложившись в резкий удар ногой в живот. Стив охнул, согнувшись пополам и выронил аннигилятор. Александр не собирался терять полученное преимущество с таким сильным противником. Не давая опомниться, несколькими точными сильными ударами разбил ему лицо. Из ран полилась зеленая андроидная кровь. Стив только криво усмехнулся и бросился в атаку. Но Александр ждал выпада, встретив мощным ударом ноги в грудь. Стив буквально влепился в стену и медленно сполз на пол.

Теперь надо было помочь Роберту добраться до спасательного модуля, чтобы он подготовил его к вылету и ждал их. А самому спасти Ольгу от огнедышащих тварей. Александр подобрал армейский аннигилятор и вошел в дверь. На дне голубой сферической комнаты из мембраны торчал он сам из двухдневного прошлого. А над ним сокрушался от бессилия растерянный Роберт.

– Ну здравствуйте, коллеги! – бодро произнес Александр.

Глава 14. 1945 год

1

– Вы верите в Бога, доктор Оппенгеймер? – спросил Понс.

– Увольте от подобных вопросов, мистер Понс, – поморщился Оппенгеймер.

– И все же, – не сдавался генерал.

Оппенгеймер укоризненно посмотрел на Понса.

– Смотря что вы хотите услышать?

– Правду, только правду и ничего кроме правды, – рассмеялся Понс, изобразив патетику театрального судьи.

Оппенгеймер криво усмехнулся.

К столику подошла официантка в белоснежном фартуке. На маленьком подносе стояли два бокала белого вина. Она поставила их на столик и улыбнулась Оппенгеймеру. Из окна ресторана Грея открывался красивый вид на институтский парк. Ветвистые дубы, ухоженные аллеи, удобные скамейки выстроенные в ряд. Сквозь зелень парковых деревьев проглядывалось здание института. Казалось, он прожил здесь всю жизнь.

– Вы меня слышите, доктор? – донесся до него голос Понса.

Лицо генерала приобрело четкость.

– Надо остановить безумие наших военных, – сказал Оппенгеймер.

– Вы с ума сошли! – поднял брови Понс.

– Знаете, что мне вчера сказал Гровс? – зло зашипел Оппенгеймер, придвинувшись к Понсу.

– И знать не хочу, – отмахнулся генерал. – Вы не о том думаете. На завтрашнем заседании необходимо обосновать выбор городов.

– Я должен подписать смертный приговор невинным людям?! – повысил голос Оппенгеймер. Бокал вина в его руках слегка дрожал. – Вы просто ничего не понимаете! В течение нескольких секунд погибнет больше ста тысяч людей! И столько же умрет в следующие тридцать лет!

– Они все погибли за четыреста лет до вашего рождения, – спокойно ответил Понс. – И говорите, пожалуйста, потише, доктор, на нас смотрят.

Оппенгеймер затравлено оглянулся. У барной стойки тихо беседовали давешняя официантка и Грей. Оба мило улыбнулись Оппенгеймеру.

– Я догадываюсь, к чему вы клоните. Какие могут быть угрызения совести у безбожника? – он горько усмехнулся. – Библия написана две тысячи лет назад для рабов. Необразованных людей замордованных до скотского состояния страшной жизнью. Требовались обряды, доносящие гуманистические идеи через библейские каноны. Я не могу верить в Бога так же, как неграмотный оборванец. Нельзя путать веру в Бога с институтом веры, с церковью. Ее обрядами, догмами, некоторыми взглядами, которые противоречат человеческой природе. Сама история церкви порой настолько ужасна, что многих интеллектуалов оттолкнуло от нее. За дымом средневековых костров исчезли фундаментальные понятия – добро, милосердие, терпение, снисхождение. А вопли несчастных жертв церкви заглушили последующие нравоучения.

– Вы сгущаете краски, доктор Оппенгеймер. Не ожидал от вас такой эмоциональности. Разумеется, есть достойные аргументы против вашей проповеди, но у нас нет времени на теологическую дискуссию.

– Я понимаю, – согласился Оппенгеймер. – Да, я верю в Бога, но в том смысле, что события и поступки предопределяются Богом, а нам он оставляет иллюзию выбора. Этакий вариант фатализма.

– Очень хорошо, – обрадовался Понс, – Значит, атомные бомбы, сброшенные в августе сорок пятого, свершившийся факт предопределенный Богом. Так что, уважаемый мистер фаталист, не будем гневить судьбу. Ваше решение давно предопределено.

Оппенгеймер долго смотрел на руки, сцепленные на столе.

– Я убежден, мистер Понс, – наконец сказал он, – что общество и История должны прощать талантливым людям, а тем более гениям, больше, чем остальным. Это спорный недемократичный тезис, но отношение общества к гениям и к простым людям не должно быть одинаково даже в правовом смысле. Другими словами, если простой человек и гений украдут булку – первого надо наказать, а второго – нет. Нельзя перечеркнуть все добро сделанное гением и приравнять его к бесполезной бездарности на радость улюлюкающей толпе, называя это демократией.

Но я не гений, а вы предлагаете не булку украсть. Вы хотите выдать индульгенцию, которую когда-то мог купить любой бродяга. Клочок бумаги с подписью епископа. А чья подпись будет стоять на вашей индульгенции, мистер Понс. Самого Господа Бога?!

Генерал снисходительно улыбнулся и легонько хлопнул Оппенгеймера по плечу:

– Для Бога все сущее всего лишь эксперимент. Он исследователь. Исследует людей. Как мы крыс. Мы моделируем разные ситуации, предлагаем варианты выбора, они выбирают (а что им еще остается?!), мы анализируем, придумываем новые, более изощренные варианты выбора. Он делает тоже самое! Только с нами, а не с крысами! Бог – ученый, моделирующий Жизнь и исследующий поведение человека в этой грандиозной Модели. Меняются лишь условия и подопытные. Вот вы, например – ученый, который должен сбросить атомную бомбу на мирный город. Александр Великий – полководец, который завоевал весь мир, но не любимую женщину. Ольга – необыкновенно красивая женщина, которая несчастна в любви. Как можно разрешить такие противоречия в рамках существующего мира?!

Оппенгеймер сидел нахохлившись, потупив взор. Казалось, он не слышит Понса, но вдруг тихо заговорил:

– Зло иррационально, но любому его проявлению есть рациональное объяснение. Любой поступок выводится как математическая формула из корысти, властолюбия, похоти, трусости, лени. Или из психических отклонений – садизма, мазохизма, паранойи, одержимости. А вот чему нет объяснения, что действительно иррационально, так это Добро. – Оппенгеймер близоруко сощурился. – Не пытайтесь меня убедить в естественности вашего видения ситуации. И не пытайтесь разобраться в моей мотивации. Любое разбирательство превращается в приговор, а я не хочу и не буду этим заниматься.

– Вы идеализируете Добро, – заметил Понс. – Зло абсолютно. Добро лишь его несовершенная форма.

– Вульгарный примитивный цинизм, – махнул рукой Оппенгеймер. – С возрастом человек должен становиться более милосердным.

– Идеализация, – упорствовал Понс.

– А тезис: против силы найдется другая сила, более могучая, тоже идеализация?

– Нет, как раз наоборот, это подтверждает: Зло – абсолютно!

Оппенгеймер молча отвернулся. На уставшем лице застыла растерянность. Ох уж эти ученые, подумал Понс. Он обнял Оппенгеймера за плечо и дружеским тоном сказал:

– Давайте-ка прогуляемся по вашему замечательному парку. Он так успокаивает.

2

Решающее расширенное заседание Временного Комитета должно было состоялось в Белом Доме. На нем ожидалось присутствие политического и военного руководства страны во главе с президентом, и ученых Манхэттенского проекта. Президент хотел получить всю информацию от министров, генералов и профессоров о положении дел в сверхсекретном проекте и принять окончательное решение.

Оппенгеймер вошел в здание с южного фасада. Офицер охраны в белоснежных перчатка отдал честь и попросил пропуск. Мельком взглянул на него, снова отдал честь, вежливым жестом показал на коридор, ведущий к Овальному кабинету. Оппенгеймер шел быстро, не оглядываясь по сторонам, словно боялся, что его остановят. Но у самых дверей в кабинет кто-то учтиво тронул за локоть.

– Оппи, их надо остановить во чтобы то ни стало! – зашептал в ухо страстный голос Сцилларда.

Оппенгеймер спрятал глаза, не зная, что сказать.

– Тебя они еще послушают, – продолжал Сциллард, не замечая, что творится с коллегой. – Надо выступить перед президентом. Четко выразить нашу общую позицию. Уверен, Ферми и Лоуренс тебя поддержат.

Оппенгеймер мрачно смотрел на пол. Когда Сциллард, наконец, отошел, он направился к своему месту. Поздоровавшись со всеми, сел рядом с Ферми. За столом Овального кабинета президента Соединенных Штатов Америки Гарри Трумэна сидело несколько человек. Военный министр Генри Стимсон аккуратно перекладывал бумаги перед собой. Напротив него, откинувшись на спинку стула, сидел Джеймс Бирнс – новый госсекретарь. Он оглядывал коллег по Временному Комитету словно хозяин кабинета. Тучный здоровяк в генеральском мундире наклонился к нему и что-то шепнул на ухо. Бирнс энергично закивал.

– Я полагаю можно начинать, – сказал Трумен обращаясь к Стимсону.

– Конечно, господин президент, – согласился министр.

Он собирался продолжить, но неожиданно Бирнс заговорил первым.

– Может сначала выслушаем военного руководителя проекта генерала Гровса?

Стимсон не ожидал такого развития событий и не нашелся чем возразить.

– Что ж, я готов джентльмены, – согласился тучный генерал, вставая из-за стола. Жесткий взгляд колючих глаз делал лицо неприветливым. Казалось, даже улыбка не добавит ему добродушия.

– Испытание прошло успешно. Скажу лишь, что реальность оказалась много больше ожидаемого, – Гровса распирало от гордости, словно в этом достижении была его заслуга. – Осталось выбрать цель, верно доктор Оппенгеймер?

Профессор поднял голову, рассеяно посмотрев на Гровса.

– Предварительные расчеты ограничили мощность взрыва двумя тысячами тонн тротилового эквивалента. Расчеты профессора Ферми дали несколько большее значение, но истинная мощность превысила двадцать тысяч тонн.

Гровс и Бирнс засияли от удовольствия. Начальник штаба генерал Маршалл и заместитель командующего ВМФ Ральф Бард удовлетворенно переглянулись.

– Все единодушны в том, что заряд надо использовать в текущих военных действиях? – неожиданно спросил Стимсон. Он знал о разногласиях между учеными и военными.

– К чему вы клоните, полковник? – обратился к министру Бирнс. – Думаете япошки сомневались бы, получи они такую бомбу?

– Это теоретический вопрос, мистер Бирнс, – отозвался Оппенгеймер.

– Теоретический?! – раздался гневный голос Гровса. – Скажите это матерям попавших в плен наших парней, чьи головы рубили самурайскими мечами!

– Война не обходится без жестокости, – невозмутимо сказал Оппенгеймер.

– А как быть с Женевской конвенцией, джентльмены? – неожиданно спросил Трумэн.

– Что вы имеете в виду, господин президент? – не понял Бирнс.

– Женевская конвенция запрещает применение некоторых видов оружия. Я не хотел бы, чтобы Соединенные Штаты первыми нарушили соглашение.

– Господин президент, речь идет о бомбе, – сказал Гровс. – Очень мощной, но только бомбе.

Трумэн задумчиво кивнул Гровсу.

– Вы позволите, господин президент, высказать свое мнение? – сказал сидевший рядом с Оппенгеймером и Ферми Лео Сциллард.

– Да, доктор, разумеется, – Трумэн сделал приглашающий жест.

– Не знаю, как объяснить, – начал Сциллард, нервно теребя тонкий портфель, – Никто из вас не обладает достаточными знаниями, чтобы…

– Лео, ради Бога, – тихо проговорил Ферми, осторожно коснувшись ладони Сцилларда.

– Нет, в самом деле! – он резко отдернул руку, нервно зашагал вдоль стола. Голос напрягся, стал выше. – За мной постоянно следуют агенты ФБР, как бы я чего не разболтал. Мне говорили, что за три года правительство потратило два миллиарда долларов, чтобы сделать бомбу. Внушительная часть денег ушла на то, чтобы сохранить наши действия в тайне. А теперь вы собираетесь открыть самую большую тайну, которую действительно надо сохранить!

– И что это за тайна, доктор? – с расстановкой спросил Бирнс. Он ласково улыбнулся, словно разговаривал с сумасшедшим, которому дали высказаться для его успокоения.

– То, что бомбу можно сделать! – воскликнул он. – Взорвав ее, вы раструбите об этой тайне на весь мир!

– Послушайте, Сциллард, – грубо оборвал его генерал Гровс. – Историю с бомбой затеяли ученые вроде вас. А теперь вы читаете нам мораль?

– Что значит вроде меня? Я сам вроде меня! Первым тогда к Эйнштейну приехал я. Сказал, что немцы взялись за атомную проблему, и уговорил написать письмо Рузвельту. Потому, что я понял – гонка началась!

– Очень хорошо, доктор Сциллард, – сказал Трумэн, – вы поступили правильно и вам не в чем себя упрекнуть.

– Нет, я ошибся! – снова воскликнул Сциллард. – Немцы были далеки от создания бомбы.

– Но нам не было известно о состоянии дел у немцев, – развел руками Бирнс. – Мы делали свое дело и теперь уже поздно…

– Нет! – голос Сцилларда сорвался. – Нет, еще не поздно! Если не будем применять оружие, можно избежать гонки вооружений, которая вот-вот начнется.

– Она уже началась, – сказал Гровс. – Вначале немцы из кожи лезли, теперь русские. При благоприятном стечении обстоятельств бомба появится у них через двадцать лет.

– Через пять лет максимум, – криво усмехнулся Сциллард.

– Меня информировали иначе, – не сдавался Гровс.

– Я вам говорю, я – Сциллард! Пять лет, не больше.

– Но в России нет урана, – пришел на помощь Гровсу Бирнс.

– Ошибаетесь, мистер Бирнс, – сказал Сциллард.

– Предположим, мы не будем использовать атомную бомбу, – сказал Трумэн. – Я не знаю где вы живете, доктор Сциллард, но у нас демократия. Когда демократическое правительство тратит два миллиарда долларов, нельзя никому не объяснить, на что потрачены такие деньги налогоплательщиков.

– Одним слово, – поддержал президента Бирнс, – если русские действительно скоро получат атомную бомбу, мы должны продемонстрировать им и всему миру, что такое оружие у нас уже есть.

Сцилларда был в отчаянии, обреченно сел на место. Ферми по-отечески обнял за плечи. Оппенгеймер не проронил ни слова. Он сидел не шелохнувшись, втянув голову в плечи, подавленный словесной баталией.

– В России разруха, голод, она измучена страшной войной – тихо сказал Сциллард. – Разве Сталин будет тратить огромные средства, чтобы иметь собственное атомное оружие? – он оглядел присутствующих и горестно покачал головой. – Только если точно будет знать, что его можно сделать.

– Вы мрачно смотрите на вещи, доктор Сциллард, – сказал президент. – Нам следует применить атомное оружие, чтобы закончить войну с минимальными потерями. Только и всего.

– А что скажет доктор Оппенгеймер? – спросил Бирнс.

Все повернулись к научному руководителю Манхэттенского проекта, отрешенно уставившегося на крышку стола. Наконец, он поднял голову.

– Я и многие мои коллеги, – начал он отчетливым голосом, – считают необходимым применить атомную бомбу в военных целях.

– Господи, Оппи, о чем ты?! – воскликнул пораженный Сциллард.

– Я, доктор Ферми, доктор Лоуренс, – невозмутимо продолжал Оппенгеймер повысив голос, – считаем, что применение атомного оружия спасет многие тысячи молодых американцев от гибели на японской земле.

Бирнс удовлетворенно посмотрел на Гровса. Тот просто сиял, словно учитель слушающий своего способного ученика.

– Просто демонстрация оружия вряд ли поможет остановить войну, – продолжал Оппенгеймер, словно читая лекцию студентам. – Демонстрационное устройство может не сработать – велика вероятность ошибки. Привести в действие стационарное устройство и сбросить его с высоты тридцать тысяч футов – не одно и то же. Кроме того, японцы, пригласи мы их на демонстрацию, могут не оценить увиденное с безопасного расстояния. Наконец, мы теряем возможность использовать элемент шока, внезапности – один из поражающих факторов атомного оружия.

Потрясенный Сциллард слушал Оппенгеймера покачивая головой, с застывшей горькой усмешкой.

– Спасибо, доктор, я понял вашу позицию, – сказал внимательно слушавший Трумэн.

Генерал Маршалл поднялся из-за стола, подошел к висевшей на стене большой карте Японии. Порты, крупные города, военные базы на островах были утыканы разноцветными флажками. Некоторое время он внимательно изучал карту, словно видел впервые, потом обернулся к сидящим за столом.

– Вы сказали мощность атомной бомбы эквивалентна двадцати тысячам тонн тротила? – обратился он к Оппенгеймеру.

– Верно. Сбросив ее на город, мы мгновенно уничтожим не менее семидесяти тысяч человек.

– За прошлый месяц мы сбросили на японские города более пятидесяти тысяч тонн в тротиловом эквиваленте. Только в Токио погибло сто тысяч человек. Но японцы не собираются сдаваться, – Маршалл снисходительно усмехнулся. – Неужели вы считаете, что взрыв одной вашей бомбы может положить конец войне?!

– Да, генерал, считаю, – уверенно сказал Оппенгеймер.

– Мы сбросим это чудовище без предупреждения? – спросил Джон Мак Клой, помощник Стимсона.

– Вы хотите, чтобы японцы эвакуировали население и согнали туда наших пленных парней, на которых мы испытаем атомную бомбу? – спросил Бирнс.

– Хорошо, джентльмены, – Трумэн хлопнул ладонью по столу, – я понял все доводы. Вчера генерал Гровс уверял меня, что необходимо сбросить две бомбы так как после взрыва одной, японцы не сумеют оценить произошедшее. Примут за дьявольский трюк.

– Вот уж действительно дьявольский трюк, господин президент, – ввернул Бирнс, фамильярно рассмеявшись. Его поддержал одобрительный бас Гровса. Трумэн понимающе улыбнулся но, переглянувшись с мрачным Стимсоном, поднял руку.

– Джентльмены, прошу вас, – успокоил он коллег. – Теперь о списке городов, которые Временный Комитет рекомендует в качестве мишеней.

Гровс открыл тонкую папку.

– Мы формировали список исходя из расположения военных объектов, – начал он. – Штабов, укрепленных пунктов, военных арсеналов. Предпочтительны города наименее пострадавшие от бомбежек для выявления максимального эффекта. Кроме того, уничтожение любого из предлагаемых городов, сломит волю японцев.

– Особенно Киото, – едко заметил Стимсон.

– Да, Киото первый в списке, – подтвердил Гровс.

– Я возражаю против Киото, – громко произнес Стимсон. – Древняя столица Японии, музей под открытым небом, то же самое, что Рим для европейцев.

– Может быть, сэр, но они размещают там военные заводы, – не сдавался Гровс. – В списке указаны объекты, размещенные в Киото.